Рубрика: Слово
КРЕСТИНЫ
/Священник Ярослав Шипов/ Возвращаюсь из соседнего района – по благословению архиерея совершал первое богослужение в восстановленном храме, а прямых дорог туда нет, надо давать большого крюка и даже выбираться в другую область, чтобы проехать на поезде. Вот и еду. Ночь. Клонит ко сну. Прошу проводника разбудить меня возле нужного полустаночка и засыпаю. А он сам проспал, и пришлось ехать до следующей станции. Ночь, метель, кроме меня, никто не сошёл с поезда. Бетонная коробочка – вокзал. Промёрзшие скамьи. Расписание – обратный поезд после полудня… Постучался в дверь с надписью: «Посторонним вход запрещён». Говорят: «Войдите». Вхожу: теплынь, и женщина-диспетчер сидит перед пультом. Объясняю ситуацию, прошу погреться. Разрешила и даже угостила чайком. Над пультом – схема железнодорожного узла: два магистральных пути и один тупичок – не больно сложно, надо признать. Работой она определённо не была перегружена, и мы потихоньку разговорились. Выяснилось, что мужа у неё нет, то есть он, конечно, был, но, как водится, сильно пьющий, потому пришлось его выгнать, и от всей этой канители остался непутёвый сын-школьник, которого надо бы, пользуясь случаем, немедленно окрестить. Ещё выяснилось, что я смогу выехать в восемь утра на путейской дрезине, а до того времени в нужную сторону вообще никакого движения не будет. Крестить так крестить. Осталось
Ботиночки
/Сергей Прокопьев/ Перебираю архивы и натыкаюсь иногда на такие сердечные факты… Рассказала бывшая сотрудница Людмила Попова. Свёкор её с Алтая. Четыре его брата жили с отцом под одной крышей. Отец – непререкаемый авторитет в семье, как и мать. Сыновья заикались иногда, мол, не лучше ли каждому вести отдельное хозяйство. Но отец исходил из принципа: коллективный труд продуктивнее. Считал, что, разбежавшись по своим углам, столько не наработаешь, как мощным, хорошо организованным сельхозпредприятием. Пресекал на корню частнособственнические разговоры сыновей о разделе. И только угроза раскулачивания в период коллективизации заставила отделить сыновей. Но поздно спохватился, раскулачили всех поодиночке. В совместном хозяйстве насчитывалось до пятнадцати лошадей, двадцать коров, были сеялки, жнейки… Зажиточно жили. Будущий свёкор Людмилы – младший в семье. В первый месяц, как женился, отправили его с молодой женой Полиной на ярмарку продавать коня. Впервые доверили столь ответственное дело. Из практического соображения: пора становиться самостоятельным мужиком. Что называется, толкнули с лодки – плыви. Было велено купить спички, соль, керосин и мыло. Мыла приобретали немного, только для умывания и на банные нужды, для стирки варили щёлок. Юные муж и жена всю дорогу в телеге бок о бок. Сердца поют от этой навсегда дозволенной близости. Не надо краснеть, стесняться, озираться – не увидел бы кто.
Бабушкина история
/Инна Сапега/ Когда закрылась дверь за родителями, девочки окружили бабушку: – Бабуля, расскажи нам что-нибудь! – Что папа с мамой сказали? Умыться, переодеться и марш в постель! – Но ведь Пасха! – Вот именно – сегодня пасхальная ночь. – Хорошо, бабушка, тогда ты расскажи нам пасхальную историю! – не унимались девочки. Бабушка вздохнула, пряча улыбку, и сдалась: – Хорошо! Расскажу вам кое-что. Только… – и она выразительно посмотрела на кроватки. Бабушка была большой мастерицей рассказывать: её истории всегда завораживали и увлекали. Потому Клаша и Дуня быстренько умылись, надели свои пижамы и прыгнули под одеяла. – Мы готовы! – крикнула Дуня. – Ис-то-ри-ю! – затараторила Клаша. – Ишь какие! – улыбнулась бабушка, войдя в комнату. За ней с хитрой мордой следовал кот Базилио.. – Готовы? Что же, слушайте, есть у меня для вас одна история. Бабушка выключила в комнате большой свет и зажгла ночник. Затем села поудобнее в кресло, закутавшись в тёплую овечью шаль. Кот запрыгнул ей на колени. Бабушка почесала ему за ухом и начала свой рассказ: – Когда я была маленькой девочкой, мы жили в деревне. Жили мы хорошо, но началась война, и папу моего отправили на фронт. А нас у мамки уже двое было – я да мой братишка
Батюшка и чугунок
Эту историю прислал мне мой брат Николай Елисеев, проживающий на Нижегородчине. А записал он её от случайного попутчика, священника. С удовольствием предлагаю этот рассказ вниманию читателей «Веры». /Владимир Елисеев/ Заканчивались последние тёплые майские дни. Ласковое солнышко по-летнему светило на частные дома пригорода, спрятавшиеся в цветущих фруктовых деревьях. В одном из этих домов жила семья местного священника, отца Михаила: он сам, матушка Лизавета и трое их детей. Старший сын заканчивал школу и собирался поступать в институт. У среднего сына проходили последние школьные занятия в пятом классе. А любимица семьи – дочка Машенька – ещё ходила в садик. Отец Михаил с утра побывал в церкви и вернулся домой; до завтрашнего утра он был свободен. Дома никого не было: сыновья ушли в школу, Машеньку он отвёл утром в садик, а Лизавета на стареньком «жигулёнке» ухала в город навестить племянницу Олюшку, которой исполнилось три года. Девочка тяжело заболела, и спасти её могла только операция. Но в московской клинике делать срочную операцию отказывались по причине её сложности и большой очереди, а направить девочку в зарубежную клинику для государства было слишком дорого. У родителей денег на такую операцию тоже не было, как не было и надежды собрать необходимую сумму за те несколько недель, которые Олюшка могла
Гришаня и Мишаня
/Инок Дорофей/ На архиерейской даче в одну из смен работали сторож и кочегар – сутки отработают, трое отдыхают. Бородатые мужики – обоим под пятьдесят, – называли они друг друга ласковыми именами Гришаня и Мишаня. Гришаня сторожил, а Мишаня – кочегарил. Кроме этого, в их обязанности входило чистить снег на двух больших подъездах к даче и разных маленьких дорожках в саду, а также очищать высокое крыльцо архиерейского дома. Выйдет утром архиерей, сердце у работников затрепещет, подойдут они к нему, шапки снимут, поклонятся в пояс, одной рукой коснутся вычищенного асфальта и скажут: – Благословите, владыко… Владыка их благословит, отшагнут они в сторону, а шапки не надевают в знак особого уважения. И пока владыка садится в машину и она выезжает со двора, они без шапок стоят и на владыку благоговейно взирают. В воротах ещё раз низко поклонятся проезжающей белой машине, ворота закроют и тогда только наденут шапки. Иной раз и скажет архиерей: – Да надевайте шапки, холодно, мороз же! Но тут они никогда архиерея не послушают. Бывает, и машина задержится, и мёрзнет голова без шапки, у обоих уже лысинки проглядывают, но ни за что шапки не наденут. Жалеет их архиерей, а всё ж ему приятно, что такую честь оказывают, потому что в других