Протоиерей Михаил Резин

Морозное мартовское утро. Звенят под ногами оплавленные дневным солнцем, но за ночь отвердевшие комки снега. Всплывает над крышами купол света от ещё невидимого, ещё скрытого от взора солнца. Живая голубизна неба полна таинственных обещаний и тонкой печали.

Воскресный день. Неделя о блудном сыне. Три дня назад по дороге из Арзамаса в Ардатов столкнулась с тяжелогрузом легковая машина. В машине были отец, мать и сын-подросток. Все погибли. Ехали с соревнований по хоккею, на которых сын был награждён памятной медалью. Ехали радостные и окрылённые успехами сына. На дороге – снежная каша, а навстречу – фура с длиннющим прицепом. Фура стала притормаживать на склоне, и прицеп занесло навстречу легковушке. И всё! Ни одного шанса спастись. Сегодня три гроба принесут в храм. Как примет их небесная голубизна?

Уже во дворе храма чувствую, как в кармане заработал зуммер телефона. Пришло сообщение: «Батюшка, я в госпитале. Семь осколков в ноге и два в правой руке. Живой! Благодарю за молитвы! Будет возможность, позвоните!»

Слава Богу! Виталий Грошев жив! Второй раз ушёл на фронт после ранения, полученного под Артёмовском, когда служил в ЧВК «Вагнер». Он по-своему яркая личность. Из многодетной бедной семьи, где мать после трагической смерти мужа стала прикладываться к бутылке. Виталий рассказывал, что бывали дни такого нестерпимого голода, что он в клубе после киносеанса собирал с пола шелуху от семечек и ел её. Его и малышей передали в муниципальный Центр реабилитации, где они дожидались приёмных родителей. Мать, у которой забрали детей и которой сказали, что она может их вернуть, если бросит пить и устроится на работу, так и не исправилась.

Однажды осенним дождливым вечером к нам в трапезную тихо вошёл совершенно промокший мальчик. Он был в дешёвых трикотажных колготках и в прилипшей к телу фланелевой рубашке в цветочек. Обуви на ногах не было. Наши женщины бросились к нему, стали снимать утлую одежонку, растирать махровым полотенцем. Одели в чью-то кофту, посадили к столу и стали поить горячим чаем с румяными плюшками, обсыпанными сахаром. В Центре Виталика так и не хватились – воспитательница прибежала к нам после нашего звонка. Мы перехватили её у дверей, попросив, чтобы она не ругала ребёнка.

А случилось следующее. Виталик поссорился со старшими мальчишками, и те пригрозили, что после отбоя его поколотят. Тогда он вылез из окна спальни и в чём был побежал по улице. Увидев открытую дверь трапезной, юркнул в неё. На следующий день я встретился с директором государственного центра и предложил ему передать Виталика в наш приходской центр «Вера. Надежда. Любовь». То были времена, когда закон ещё позволял подобное.

Худой и некрасивый, с костистым лицом и горбатым носом хищной птицы, Виталик обладал потрясающей памятью и тягой к чтению. Он был единственным ребёнком, регулярно пользующимся церковной библиотекой. Но в старших классах стал курить, выпивать, отчаянно драться с обидчиками – сказывалась прошлая жизнь. Мы помогли ему поступить в техникум на специальность автомеханика, но учёбу он не закончил. После жестокой пьяной драки, в которой пострадал пенсионер, ветеран Великой Отечественной, Виталику дали первый срок. Когда началась СВО, он написал заявление в ЧВК. Перед отправкой на фронт заскочил в храм, чтобы взять благословение.

Меня тогда поразил его вид: весь в наколках (даже на лбу лента колючей проволоки), с недобрым взглядом исподлобья, он походил на мифическую птицу, собравшуюся на охоту. Во время первой «командировки» был несколько раз контужен, залечивал раны в разных госпиталях, получил орден Мужества. Вернулся на гражданку с большими деньгами, на которые пил весь околоток. Купил «Мерседес» 1960-х годов, ездил на нём с дружками и сбил газетный киоск. Женщину-киоскёршу, получившую травмы, посещал в больнице, заваливая цветами и подарками, но это не избавило его от суда. Чтобы избежать тюрьмы, пошёл в военкомат и записался в добровольцы.

Все эти события мелькнули у меня в голове после его эсэмэски, когда я заходил в храм, крестился на иконы и благословлял прихожан.

Нестерпимое солнце било в окна алтаря и освещало престол. Во время Евхаристического канона всё, что находилось на престоле, горело и переливалось ослепительным золотым огнём. Наступил момент выноса Чаши со Святым Причастием. Выхожу на солею со словами: «Со страхом Божиим и верою приступите!.. Верую, Господи, и исповедую, яко Ты воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти…»

Вижу, что в открытые двери храма вносят погибших. Три гроба. Народ в храме с шорохом и тихим ропотом поворачивается к ним и медленной тихой волной катится туда, чтобы посмотреть, чтобы запечатлеть в памяти из ряда вон выходящее событие: не каждый день хоронят погибшую семью. Даже те, кто стоял со скрещёнными на груди руками и готовился причаститься, хлынули к выходу. Я повернулся и унёс в алтарь Святую Чашу. Пришлось долго ждать, когда волнение утихнет и люди начнут возвращаться к солее. Народу много. Вместе с участниками похорон – около пятисот человек. Обращаюсь ко всем:

– Сегодня я буду причащать только младенцев. Больше никого. И вот почему. Я всегда задавался вопросом, как может быть, что исполнятся слова Спасителя: «Но Сын Человеческий, придя, найдёт ли веру на земле»? Как может древний клич «хлеба, вина и зрелищ» оказаться сильнее веры во Христа? И вот мы видим, как это случается. Да, большая трагедия пришла в наш маленький городок. Погибла семья. Погибла в мгновение ока. Все знают об этом, говорят, сочувствуют, проявляют любопытство. Три гроба стоят в нашем храме. Горькое горе угнездилось в сердцах родных и близких. Я всею душой с ними, боль моя с ними. Но ещё большая печаль вошла в моё сердце, когда я увидел, как вы при появлении гробов забыли про Святое Причастие – про Христа – и побежали смотреть. Господь вышел к вам, чтобы дать жизнь вечную, а вы ринулись от Него, чтобы увидеть, как кончилась жизнь временная.

Мало того, вы своим любопытством оскорбили родных и близких, которые пришли в храм на проводы, на отпевание, чтобы найти здесь хоть какое-то утешение. А вы устроили постыдные смотрины, базарное любование трагедией. Вы ушли от Христа, чтобы утолить никчёмное, пустое любопытство. Ушли от Христа в храме, где многие уже годами слышали проповедь, участвовали в Таинствах, исповедовались, причащались и вроде бы познавали основы веры. Наступят и уже наступают времена, когда неслыханными чудесами антихрист будет увлекать слабых и даже избранных в свои сети. Сегодня вы увидели, как это будет происходить. А ещё сегодня читалась евангельская притча о блудном сыне. Удивительным и промыслительным образом здесь и сейчас Бог даёт нам увидеть, как рушатся основные скрепы бытия, как человек забывает Отца Небесного и дорогу к Нему. В этом самый центр человеческой трагедии сегодня. Всего человечества. И мы здесь, в нашем храме, как в капле воды, увидели, как это происходит.

Вы помните, недавно у нас проездом был священник из Донбасса протоиерей Владимир. Человек, который видит, как ломается в человеке человеческое и он превращается в дикого безжалостного зверя. Помните его слова о конце света? Он сказал, что когда человек забывает Христа, тогда и наступает для него конец света. Общий конец человечества – это общее забвение Христа. И только потом уже происходят все беды и катастрофы, которые описывает слово Божие. Блудный сын забыл, что у него есть Отец, что Отец ждёт его. Он забыл, что в доме Отца неизмеримо счастливее проходило время его жизни, чем у свиного корыта в стране далёкой. Что-то произошло с его сознанием, с его памятью. Он не хотел искать дорогу в Отчий дом. Он забыл про саму дорогу. Он перестал смотреть в небо. Свиньи не смотрят в небо, ведь правда? Земля и корыто – их удел, их счастье, их радость. Хрюкать, чавкать, валяться в испражнениях – удел современного человека, забывшего своё предназначение и своё Отечество. Сто лет назад Есенин писал: «Душа грустит о небесах, она не здешних нив жилица…» Сегодня душа уже не грустит о небесах, у неё другая грусть и другие цели, вросшие в землю жирными жадными корнями. Подумаем об этом, крепко подумаем, поскольку в этом залог нашей вечной жизни.

* * *

…Началось отпевание. Горели свечи, молчали люди. В плотной тишине звучала молитва и позвякивало кадило. В гробах лежали цветы. Много цветов. Словно земля отдавала уходящим в вечность самое хрупкое, самое чистое, что имела. Много говорить не стал. Всё было сказано на проповеди.

Направился к машине. Но смутное чувство недосказанности чего-то главного, внутренней неудовлетворённости осталось. Виталик просил позвонить. Набираю. Сажусь в машину. Раз он сейчас в госпитале, то время для разговоров есть.

– Да, батюшка! Здравствуйте! Рад вашему звонку. Нас здесь, в палате, шесть бойцов. У кого что. Мне врачи сказали, когда вытащили два осколка, что остальные надо оставить. Иначе распашут всё тело. Подлечат, а там – на реабилитацию на три недели. Предлагают домой на отдых. Не хочу. Вернусь к своим штурмовикам. Вы помните, чем мой первый «отдых» закончился?

Ещё бы не помнить! Когда вышли все деньги, Виталий воровал в магазинах спиртное, еду, занимал, у кого мог и кто ещё верил ему. Его угощали в рюмочной загулявшие мужики, одобрительно смотревшие сквозь табачную муть на его лоб с наколотой колючей проволокой и слушавшие, как бойцы «Вагнера» отловили негритянку-снайпершу и разорвали её танками.

Спустя какое-то время кредиторы начали высматривать у магазинов уже Виталия, чтобы выбить из него долги. А тут ещё история с «Мерседесом» и пострадавшей киоскёршей.

Как-то вечером я еду со службы – и вдруг раздался звонок от Виталия: «Батюшка, спасайте! Нас здесь с Сашкой хотят избить». – «Кто и где?» – «Около храма, прямо возле алтаря. Просят денег, а у меня где они?»

Разворачиваю машину и еду выручать. А у самого в голове вопрос: «Как может быть, что человека, не раз и не два контуженного и раненного при штурме опорников, бившегося на ножах с противником, пережившего многие атаки коптеров, не боявшегося ни пуль, ни мин, вдруг ввергла в панику и страх пьяная компания в мирном родном городке?»

Вижу группу молодых людей, человек восемь. К ним от магазина испуганно спешит Виталик с охапкой пивных бутылок. Бутылки они забирают, а его хватают за шиворот. Подъезжаю вплотную. Выхожу, открываю заднюю дверцу машины и говорю: «Виталик, Саша, быстро в машину! Вас в военкомате на медкомиссии ждут давно, а вы тут ерундой занимаетесь!»

Я в подряснике, голос строгий и решительный. Ни у кого не возникает вопросов, почему после восьми вечера работают военкомат и медкомиссия. Дрожащих от страха «штурмовиков» везу по улицам Ардатова. «Батюшка! Нас везите куда-нибудь подальше отсюда. Ведь убьют! Везите в деревню, к родителям Сашки. Там не найдут. Отсидимся! А завтра рано утром отправка с добровольцами на автовокзал в Нижний…»

Вспомнив всё это, отвечаю Виталику:

– Да, Виталий, лучше сюда не возвращаться. Здесь, как сказал один боец, страшнее, чем на фронте. Здесь болото, из которого можно и не выбраться, если нет твёрдой опоры. Сегодня в церкви читалась притча о блудном сыне. Помнишь её?

– А как же! Я и есть тот самый «блудный сын»!

Рассказал ему о трагедии семьи, о трёх гробах и реакции прихожан и о том, что не стал их причащать.

– Вы правы, отец Михаил, сейчас дорога к Отцу Небесному заросла как никогда. О ней в тылу никто и не вспоминает. Точнее, почти никто. Весь мир живёт только ради брюха и промежности, простите за грубость. Было время, я не вылезал из церковной библиотеки. Помню Гомера и его «Одиссею». Есть там эпизод с островом, куда попал Одиссей с друзьями – на этом острове жила колдунья Цирцея. Всех, кроме Одиссея, превратила в свиней. И жили они припеваючи, забыв про всё на свете: про свои семьи, про то, что они люди. Сейчас то же самое. Только в масштабах планеты. Людей заколдовали адские тёмные силы и превратили в животных и хищных зверей.

Только на войне я понял, что Бог будит нас, скотов. Он бьёт нас, трясёт: «Очнись, сынок, ты гибнешь, ты забыл про Меня, ты засыпаешь вечным сном, где будет только мрак и ужас, чёрный огонь и невыносимая боль от грызущей совести. Я бью тебя по щекам, сынок, по самым больным местам, чтобы ты проснулся, потому что Я люблю тебя и хочу тебе блаженной вечности в Моём Доме».

Я вижу, батюшка, как на войне меняются люди. В окопах атеистов нет. Мой друг-мусульманин Эльдар однажды упал во время прилёта прямо лицом в грязь, чтобы осколками не посекло, и видит перед собой в грязи заламинированную иконку: в центре – Господь Иисус Христос, а по бокам – Божия Матерь и Архангел Михаил. Целует её, грязную, грязными же губами, встаёт, тщательно обтирает и прячет в нагрудный карман.

Хочу сказать, что на войне формальность не прокатывает. Нельзя просто так, на всякий случай или для интереса, бросить святыньку в рюкзак и забыть про неё, а самому материться, обижать других, пить и курить. Здесь важно благоговение! То, о чём в тылу даже и не вспоминают. Спасает не иконка сама по себе, а благоговейное отношение к ней – к Тому, Кто на ней изображён. По-другому не работает.

И вот однажды мой друг-мусульманин попадает под миномётный огонь. Мина накрывает его прямо в блиндаже. После взрыва ребята подбегают к завалу и понимают, что Эльдару конец. Думают, где захоронить. А из-под завалов стон. Вытаскивают и… глазам своим не верят: бронник на Эльдаре разорван, как кусок марли, вся одежда в клочья, а сам он невредим. Ни одной раны! Только через иконку белая царапина от осколка. Эльдар говорит: «Я понял, что я Божий сын! И если мне мулла скажет не ходить в православный храм, не целовать иконочку православную, я отвечу: “Извините, духовный наставник, я знаю, что я Божий сын, а потому буду целовать православную иконку и ходить в Божий храм!”».

…Всё, батюшка, прервусь. На перевязку надо.

Виталия я слушал не перебивая. Сколько глубины в словах этого бретёра, хвастуна, труса и смельчака одновременно. Её, этой мудрости, в помине не было, пока он куролесил по тёмным дорогам бессмысленного бытия, унылыми перелесками пустых встреч и разговоров, выпивок и преступлений.

При всей хитрости и изощрённой изобретательности постановщиков политических и военных спектаклей, они лишь хирургический инструмент в руках Бога. Всё происходит по Его воле и по Его Промыслу. Мир, изъеденный грехом и энтропией безблагодатности, обречён. Человек, потерявший Бога, обречён. Лишь краткое время агонии и судорог в тупиках биологического существования, «дружбы организмами», извращённого гедонизма, а там – конец.

* * *

К вечеру опять позвонил Виталий. Честно говоря, устал, но трубку не мог не взять.

– Отец Михаил, тут ребята дали почитать письмо одной девочки своему отцу. Сами плакали, да и у меня пробило слезу.

«Привет, пап. Пишу тебе я, твоя любимая дочь. Ты знаешь, пап, за это ужасное лето я сильно выросла, но не в сантиметрах, а душой. Я так тебя ждала, верила, но судьба решила иначе. Я всегда буду тебя помнить. Помнить как самого доброго и лучшего папу. Пап, а Сашке уже 8, и он так похож на тебя. Он так же любит конфеты, а ещё он любит машины. И тоже, наверное, будет гонять, как ты. Пап, а 6 октября у нас родилась сестрёнка Кирочка. Она такая миленькая. Мы вспоминаем тебя, нам не хватает тебя. Теперь ты будешь смотреть на нас с неба, радоваться и гордиться нашими успехами. Мы любим тебя, папочка!»

У этого воина осталось трое детей. Арине сейчас десять лет, Саше – восемь, Кире – три месяца.

О каком отдыхе, батюшка, можно говорить, когда дети такое пишут? Думаю, через них Бог говорит.

* * *

…Встретился на днях в магазине парень из той компании, которая зажала Виталика Грошева и его приятеля между храмом и проезжей частью.

– Отец, не скажешь, где тот придурок с наколкой из колючей проволоки на башке? Задолжал он нам по-крупному.

– Это не колючая проволока, а, похоже, терновый венец.

– Не пойму. Ты о чём?

– Чтобы понять, надо ехать на войну. Там всё откроется! Даже то, чего представить не можешь.

Он посмотрел на меня с каким-то брезгливым удивлением, как на рептилию, вылезшую из трясины:

– Прикалываешься, отец? Чего я там забыл? Мне и здесь норм.

Смотрю на него и вспоминаю слова моего духовника, старца Кирилла (Павлова): «Сейчас мы живём во времена, когда одинаково широко распахнуты врата рая и ада. Выбирай, человек!»

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска