Восьмого марта в жизни петербурженки Татьяны Сманцер произошло знаковое событие. «Сегодня в Спасо-Преображенском соборе мне вручили удостоверение младшей медицинской сестры и свидетельство Епархиальной школы сестёр милосердия, – поделилась она своей радостью. – Реабилитация раненых, уход за паллиативными больными. Сегодня палаты, где с ранеными бойцами их жёны, мамы и сёстры, утопают в цветах!»

Татьяна Сманцер, певица и сестра милосердия

А несколькими месяцами раньше Татьяна писала на своей страничке в сети: «3 ноября 2023 года. Сегодня была на дежурстве среди других сестёр милосердия в госпитале. Бойцы от 19 до 56 лет… Доктора очень хорошие, приветливые, видно, что светлые люди. С одним бойцом дважды ходили с ходунками по коридору (высокие такие ходунки с мягкой опорой для рук и тела), он опирается на них и, медленно передвигая ногами, двигает колёса, на которых стоят ходунки. По разговору слышно, что голова совершенно светлая, но речевой центр пока слаб. Он высокий, статный мужчина.

Другой – богатырь, после ранения вся левая сторона была обездвижена, но сейчас чувствительность восстанавливается. Делали упражнения рук и ног, старались вставать. Врач подходила, корректировала положение колена и таза при вставании, есть нюансы, которые надо знать.

У многих бойцов сидят жёны рядом, у кого-то и дети. Мусульмане держатся стороной (там жёны выглядят как обычно у мусульман: закрыты и стараются никого особо к ним не подпускать).

Есть реанимация, там люди после недавних операций, а есть те, кто там постоянно и кто вряд ли встанет. И на другом этаже есть палаты краткосрочного пребывания, там раненые нетяжёлые, кто-то из них снова уедет на фронт (говорят, это их желание). Такая вот картина. Важно, что я могу помолиться о всех бойцах и о каждом лично, теперь я некоторых помню и представляю».

Сёстры милосердия сестричества в честь преподобномученицы Елизаветы с протоиереем Евгением Горянчиком. С.–Петербург, март 2024 г.

Приходя в госпиталь прошлой осенью, Татьяна, профессиональная певица, хотела попробовать тихонько петь для бойцов. Она знала, какое благотворное воздействие имеет голос, и была внутренняя духовная потребность поддержать раненых пением. Появилась даже мечта о концерте для раненых, хотя бы в записи, которую можно было бы транслировать в палаты. Верилось в такое слабо, ведь в госпитале никто не берётся заранее предугадать, как музыка будет воспринята больными. Но с Божией помощью на Рождество Христово в стенах госпиталя состоялся первый концерт. Ныне на Пасху – второй.

Мы попросили Татьяну Сманцер – солистку театра барокко «Малый Трианон», педагога, музыковеда, психолога и сестру милосердия – рассказать об этом. Но прежде – о детстве и юности, о пути в музыку и обретении веры.

«Тань, а нам понравилось!»

– Детские и юношеские годы мои прошли в Иваново, – начала Татьяна Вячеславовна. – Я пела всегда. Будучи маленькой девочкой, распевала детские стихи по книжке, сочиняя на ходу к ним мелодии. Сама создавала ощущение, что песни сочиняю. Книжка до сих пор жива! А мой папа пел в хоре. Каждое воскресенье он ездил во Дворец текстильщиков, где был городской мужской хор – обратите внимание, в городе невест! Брал с собой на репетиции и меня. Очень хорошо помню «Вечерний звон», «Двенадцать разбойников».

То, что в ребёнка закладывается до пяти лет, потом проявляется, а эти впечатления от поющего мужского хора были очень сильными. А каким элегантным был папа в своём тёмно-синем концертном костюме с атласными отворотами и галстуком-бабочкой!

Когда хор выезжал на гастроли, папа всегда что-то привозил. Помню огромного размера – с одеяло! – лаваш из Армении. А в Риге давали концерт в Домском соборе, и, видимо, оттуда папа привёз пластинку со звучанием знаменитого органа. И вот в Новый год, когда все мы сидели за праздничным столом и ожидали телеобращения Генерального секретаря ЦК КПСС, вдруг начинает звучать орган – это папа поставил пластинку. Я впервые его услышала, и это было потрясением. Конечно, и представить не могла тогда, что когда-нибудь и сама буду петь с органом.

В школьные годы полюбила петь под собственный аккомпанемент, узнав на уроках сольфеджио, что, оказывается, любую песню можно саккомпанировать, зная элементарные законы гармонии. Приходя из школы, забрасывала портфель на диван, садилась за инструмент, который всегда был открыт, и начинала петь по песеннику всё подряд: «Летите, голуби, летите», «Катюшу», «Синий платочек», «Огонёк», «В лесу прифронтовом»… Гимн Советского Союза, который шёл первым, конечно, пропускала – как же ты будешь петь гимн своей страны сидя? Во дворе, на скамейке под окнами, собирались старики, и я давала такой мини-концерт. Помню, высунулась в окно посмотреть, что происходит во дворе, а бабушки мне: «Ой, Тань, а нам понравилось, давай ещё!» Обрадовалась: меня слушают!

– Чем ещё запомнились вам школьные годы?

– У нас был большой двор. Я жила на окраине города, за нашими домами начинался уже частный сектор, и мы, дети, бегали по улицам, как будто в деревне; было безопасно, входные двери не закрывались. Любили играть в казаки-разбойники – эта игра захватывала всех ребят во дворе, нас было не загнать. Прыгали в резиночку, в классики: у всех были «правильные» баночки из-под гуталина или монпасье – «неправильная» баночка грозила проигрышем. Я была активной пионеркой, мне очень нравилась жизнь, полная событий, совместного труда.

Ещё яркое воспоминание из детских лет – как мама привозила меня на свою родину, в село Парфентьево под Коломной. Её родителей я уже не застала, но там жил мой двоюродный дедушка, который в Великую Отечественную был лётчиком-штурмовиком, участвовал в боях за Берлин. Запомнилось красное знамя, что стояло в сенях его дома. Однажды я перебирала семейные фотографии и нашла совсем старенький фотоснимок 1940 года, где маме годик. Чучело медведя – а рядом маленькая девочка с огромными глазами. Видно, что ребёнка поддерживает рука взрослого. А на обороте написано: «Алечке от крёстного Коли» – родного дяди, погибшего в сентябре сорок первого. Маму воспитывала в детстве бабушка, которая была очень строгой и внучку часто водила в храм, заставляла держать посты и молиться. Но мама выросла обычным советским человеком и вспоминать об этом не любила. Однако духовная основа была заложена – нравственно мама была абсолютно безупречным человеком.

«Девушка пела в церковном хоре»

– Татьяна, а как вы пришли к вере?

– Это произошло благодаря музыке. Церкви в моём детстве были закрыты, а Введенский монастырь, мимо которого я ходила в музыкальную школу, и вовсе обходили стороной: он был заброшен и о нём рассказывали разные страшилки.

Очень хорошо помню тот день, когда впервые через музыку мне приоткрылся мир православной веры. Мне было лет 16. Тогда, в конце 80-х, начали выпускать записи храмовой музыки. И у нас появилась пластинка Ленинградской капеллы имени Глинки с музыкой Дмитрия Бортнянского и Максима Березовского. На той пластинке была запись «Херувимской» Бортнянского. Я всё время ставила пластинку и каждый раз плакала, настолько эта музыка трогала моё сердце. Думаю, мне захотелось прийти в храм именно потому, что там поют такую музыку, там можно её услышать.

А позже с духовной музыкой я познакомилась во время учёбы в музыкальном училище – то, что раньше было под запретом, стали изучать как неотъемлемую часть русского искусства. Мы с однокурсниками начали петь сочинения Бортнянского и Березовского: открывали ноты и с листа читали в четыре голоса. Заслушивались сами, до того это было красиво. А когда я поступила в Санкт-Петербургскую консерваторию, один из друзей, с которыми жили в студенческом общежитии, пригласил меня попеть в храме. Мы, компания студентов, стали ездить в Красное Село, в храм Александра Невского. Пели и на ранней литургии, и на поздней. Ехать было довольно далеко, возвращались домой ближе к вечеру. Помню, на обедах, куда и нас приглашали, священство вдруг начинало петь! Это время приятно вспоминать.

И вот наступил момент, когда я осознанно захотела принять крещение. Ведь до этого, хотя и пела в храме, я не была крещёной. Приехала к маме в Иваново, пришла в Ильинскую церковь и попросила меня покрестить. Помню, я тогда ощущала какую-то тяжесть на душе, разочарование в людях. И было чувство, что никто мне не поможет, лишь вера в Бога может укрепить. Так и произошло. А в храме я с тех пор продолжала петь, пою и сейчас.

От учителя к ученику

– Татьяна, как складывался ваш путь в музыку?

– Я училась в консерватории как музыковед-этнограф. Музыкально-этнографическое отделение Петербургской консерватории (ныне кафедра этномузыкологии) уникальное. Мы ходили в экспедиции и записывали народных исполнителей. Каждое лето и каждую зиму. Расшифровывали эти записи, многие из которых ныне опубликованы. И создавали по ним концертные программы. Всё это делалось для того, чтобы по крупицам восстановить практически из руин народную певческую традицию. Я ею владею: могу петь в народном стиле и псковские масленичные, и брянские веснянки, и сибирские лирические. Это очень глубокая практика.

Параллельно с учёбой, как я уже говорила, пела в храме, и с 4-го курса стала петь в камерном хоре Петербургской консерватории (сначала им руководил Андрей Петренко, ныне главный хормейстер Мариинского театра, а затем – Станислав Николаевич Легков, петербургский музыкант, профессор кафедры дирижирования).

До четвёртого курса я училась в консерватории на музыковеда и не думала, что мой голос позволяет больше, чем звучать в хоре. Но наша душа, видимо, так устроена, что у нас есть сверхзнание о себе, и, несмотря на обстоятельства, то, что заложено Господом Богом, пробивается. Главное – рассмотреть этот момент, не упустить, и тогда Господь посылает людей, которые раскрывают в нас это.

Таким человеком для меня стала мой педагог Валентина Семёновна Чечнева. Абсолютно уверена: это Господь привёл меня к ней. Валентина Семёновна тогда была уже в возрасте, не преподавала. В своё время она училась у лучших педагогов Ленинграда 50-х годов, это была целая школа, и эту школу Валентина Семёновна передала мне.

Я приходила к ней в течение десяти лет. Валентина Семёновна говорила: «Я даю тебе две профессии: ты будешь не только петь, но и учить, как нужно петь». И действительно, я сейчас очень скрупулёзно работаю со своими учениками.

И вот после длительной учёбы у Чечневой голос наконец полностью раскрылся. Я почувствовала это в храме, когда мне стали давать соло – у меня лирико-колоратурное сопрано, самый высокий голос. Было ощущение, что голос находится надо всем, что это какая-то благодатная энергия. Я не понимала, как это возможно, сознавала лишь, что это не моё, а через меня – Божие. Я пела тогда в храме Димитрия Солунского в Коломягах. Иногда придёшь на службу совершенно уставшая, а тебе предлагают петь соло. «Может, отказаться?» – думаешь. Но потом решаешься, с Божией помощью. Внутренне собираешься, открываешь рот – и просто масло какое-то льётся! Я говорю это, чтобы пояснить, насколько голос может раскрыться благодаря учителю.

Валентина Семёновна в советское время и сама пела в храме – в Александро-Невской лавре. Однажды её голос узнали, вызвали на партсобрание в Ленинградской певческой капелле, где она работала. Прорабатывали, оштрафовали на огромную сумму. «Это было такое унижение, что, когда я вышла, было желание покатиться с лестницы», – рассказывала она мне. И в ту минуту к ней подошла женщина, которая была, если можно так сказать, хранительницей капеллы – из тех старушек, которые были всегда и при всех правительствах. «Валечка, всё пройдёт, не переживай». «Если бы она не подошла, не знаю, как бы я это пережила», – говорила Валентина Семёновна.

У моего педагога была своя трагическая история. Чтобы показать мне, как у неё работает мягкое нёбо, ей приходилось снимать пластину, на которой крепились верхние зубы. И вот я приходила к ней домой, а она полунощница такая была и поздно вставала. Время назначает, а сама ещё бегает в ночной рубашке. И говорит мне высоким поставленным голосом: «Танюша! Ты пришла? Заходи. Я сейчас соберусь. Начни, пожалуйста, сама, с любой нотки». Я начинаю делать упражнения, которые она мне дала. «Валентина Семёновна, я правильно делаю?» – «Подойди ко мне». Я прихожу к ней в ванную, она чистит зубы. «Давай я тебе покажу». Снимает свою челюсть. «Вот смотри!» Только тогда можно научить и научиться, когда есть абсолютное доверие.

Думаю, для моего учителя тоже было счастьем видеть плоды своего труда. В 2006 году я возила её в Белоруссию на фестиваль духовной музыки «Магутны Божа» – в рамках этого фестиваля проходил конкурс вокалистов, в котором я участвовала, – там мне дали главную премию. Фестиваль проводился в Могилёве раз в два года, и христианская тематика звучала везде: на улице, в концертных залах, в храмах. Я пела из «Страстей по Матфею» Баха, из «Большой мессы до-минор» Моцарта, и когда третьим произведением исполнила «Вокализ» Рахманинова, случилось невероятное: в жюри конкурса были одни мужчины – и они заплакали! После выступления мы с Валентиной Семёновной вышли во двор, и вслед за нами выбежал рыдающий композитор Киселёв из Москвы. Он едва мог выговорить слова благодарности нам. Без слёз вспоминать об этом невозможно.

 «Вокальная мама»

– Татьяна, вы упомянули, что и сами учите пению. Кто ваши ученики?

– Когда мой голос зазвучал в храме в полную свою силу, ко мне стали обращаться псаломщики – молодые ребята, которые стремились к духовной карьере и позже рукополагались. Спрашивали, даю ли я уроки. Я попробовала обучать – и с тех пор всё время занимаюсь с псаломщиками и чтецами, причём голос и слух нахожу абсолютно у каждого. Учу, как не дать голосу уставать, и под моим скромным руководством люди благополучно служат священниками, настоятелями храмов – взяли хотя бы кусочек этих знаний и пользуются.

– Как научиться петь красиво тем, кто участвует в богослужении?

– Самая большая ошибка – это петь громко. Бывает, что довольно громко и напряжённо звучат диаконы, и это провоцирует к громкому звучанию хор, который от большого старания вдруг начинает верещать.

Очень хорошо, если диакон имеет музыкальное образование, обладает вкусом к храмовому пению, разбирается в этом. Это определённая культура. Существуют записи начала XX века великого архидиакона Константина Розова, который служил в Храме Христа Спасителя до его разрушения. Потрясающая культура звукоизвлечения, которая впоследствии была утрачена, к сожалению. Этому надо учиться. Диаконы должны совпадать с хором. Иногда скромное, беспафосное звучание, пусть даже в один голос, более молитвенное, чем звучание громоподобное.

Для меня было большим счастьем петь в храме Веры, Надежды, Любови и матери их Софии в Автово, когда там служил отец Лукиан (Куценко), который ныне епископ в Благовещенске, а до того основал Тервеническую обитель и возрождал Александро-Свирский монастырь. Потрясающий голос, серебро! Такая культура звука!

Через свою боль

– Как началось ваше служение в качестве сестры милосердия?

– Да как-то само собой, мало-помалу. Здесь мне помог собственный опыт. Был период в жизни, когда я сама оказалась человеком, глубоко травмированным физически. Я очень тяжело пережила первые роды: 9-дневная кома, была наложена трахеостома, я полностью потеряла голос. Пришлось смириться с мыслью, что петь я, скорее всего, никогда не смогу. То, что я осталась жива, – чудо. Моим родственникам говорили: если останется жива, то, скорее всего, будет инвалидом. Я прожила опыт долговременного лежания в реанимации и помню, как человек приходит из комы в сознание – это очень важный опыт. Я знаю теперь, для чего он был мне нужен: чтобы я понимала, каково людям. Это с одной стороны. С другой – хотелось проявить человеческое милосердие к тем, кому оно необходимо.

А началось всё с детского хосписа. Как-то одна моя коллега-музыкант спросила, не хотела ли бы я к ней присоединиться – время от времени она выезжает туда поиграть для детишек на фортепиано. Так и вышло, что я тоже стала ездить туда. Там был инструмент, я сама играла и пела – вот и пригодился тот навык из юности, когда сама себе аккомпанировала.

– Что вы для детишек исполняли?

– Мы играли не только для них, но и для их родителей. При ребёнке в хосписе рядом, как правило, мама, и её настроение на нём полностью отражается. Поэтому если мама испытывает радость, умиротворение, то эти эмоции передаются её сыну или дочери.

Чтобы тебя полностью приняли, поёшь то, что всем хорошо знакомо, – детские песни. Начинаю, как правило, с «Утренней молитвы» Чайковского из его «Детского альбома». Есть потрясающее издание «Альбома», где ко всем произведениям присочинены замечательные стихи, и в этой «Утренней молитве» такие прекрасные слова! Хороший человек сочинил, дай Бог ему здоровья. Играю и другие пьесы из «Детского альбома».

Люблю поиграть – и немного рассказать о сыгранной музыке. Как правило, это произведения, которые создают светлое настроение. Песни из любимых всеми мультфильмов «Бременские музыканты», «Умка». Ещё очень люблю жизнерадостные итальянские, неаполитанские песни: «Санта Лючия», «О соле миа» – могу один куплет спеть по-итальянски, один по-русски, чтобы детям было понятно. Иногда мне подпевать начинают – некоторые родители хорошо знакомы с этой музыкой.

Но вообще всякий раз это импровизация. Смотришь, как дети реагируют, какая музыка им нравится. Когда начинаю рассказывать, происходит одновременно и общение: «А что вы любите слушать? А давайте я такое вам спою, вы знаете эту песню? Подпевайте!»

Были ситуации, когда я пела в домах престарелых. Всё, что в детстве разучила, пригодилось. И песни военных лет мне не надо заново учить, потому что помню их с юных лет. В домах престарелых их пою, во взрослом хосписе – люди там в основном очень пожилые, знают и любят эти песни. И для раненых в госпиталях – например, «В лесу прифронтовом».

– Как влияет музыка на тех, кто болен?

– Во-первых, музыка музыке рознь. Надо к этому очень ответственно относиться, чтобы пение не пробуждало какие-то страсти в человеке, а несло светлые чувства – о доме, о родине, о любви. Сам голос, как инструмент, передаёт вибрации духовные, и эта живая энергия внутренне пробуждает в слушателях хорошие эмоции. Причём абсолютно во всех. Если для раненых поёшь, это значимо не только для самих бойцов, но и для их жён или мам, которые находятся с ними, и для медицинского персонала – врачи и медсёстры тоже с большим удовольствием слушают. Иногда вдруг раскрываются эмоции, которые давно были в человеке, а музыка даёт возможность преодолеть внутреннюю боль. Даже когда слёзы появляются, это значит, что музыка способна вытащить наружу комок внутренней боли, и человеку делается легче. Никакие слова, никакие психологические тренинги этого не дадут.

В пасхальные дни тропарь Воскресения Христова Татьяна Сманцер спела в госпитале для раненых (скрин видеозаписи)

– Если удаётся хоть изредка устраивать концерты для раненых, значит, руководство госпиталя идёт навстречу?

– Тут важно ничего не навязывать. В госпитале своя реальность, со множеством нюансов. Отделение нейрохирургии в госпитале, куда хожу я, – это очень серьёзные травмы головы, и от неосторожных действий могут быть негативные последствия, в том числе и нервно-психические. Был случай, который наделал много шуму: кто-то из музыкантов прошёл в госпиталь и всё пошло, что называется, не в ту степь, не те эмоции были вызваны. И я не могу утверждать, что у меня будет всё прекрасно. Пусть я абсолютно уверена, что не наврежу, но руководство, которое даёт добро или, наоборот, запрещает, не знает этого наверняка. Убеждать в чём-то не берусь; поняла для себя, что сейчас служу как сестра, как все остальные, а если Богу будет угодно, откроется и возможность петь.

Так случилось в Рождество Христово. Выяснилось, что пение оказалось очень к месту: мы дарили бойцам рождественские подарки и я запела. Принесла с собой «минус» – маленькую колоночку с флешкой, на которую записала музыку всеми любимых песен: «Берёзовый сок», «Я прошу, хоть ненадолго…» – из кинофильма «Семнадцать мгновений весны». Запела «Смуглянку» – а они подхватили: «Рас-куд-рявый клён зелёный, лист резной…» – им хотелось в пляс пойти! Просили: «А нам спойте!» Ходила между кроватей, пела и видела такие улыбки! А какая радость была для женщин!

Некоторые жёны месяцами сидят рядом с мужьями, и им тоже нужна поддержка. Придёшь – а они: «Здравствуйте! А когда вы снова к нам придёте петь?» Это, конечно, приятно.

На Пасху руководство госпиталя разрешило провести концерт. Волновалась, как он пройдёт, но всё получилось. В госпитале есть зальчик, куда можно довезти раненых на колясках. Но туда не все могут дойти – есть лежачие, у которых начальная стадия реабилитации, только-только после операции. Я хожу между кроватей и пою для них. И поверьте, звучит всё точно так же, как в храме: то же ощущение какой-то всеобщей душевной приподнятости, флюидов светлых – оно там точно так же возникает, слава Богу.

Но как бы то ни было, самым ценным остаётся волонтёрское служение – каждодневная помощь бойцам, когда ты можешь просто поговорить с человеком. Помню, в палате интенсивной терапии лежал израненный боец, о котором его мама сказала мне, что он очень любит классическую музыку. Я к нему подходила, уже понимая, что он в сознании, и разговаривала с ним. К уху его при этом я подносила колонку со своей самой любимой музыкой. У этого бойца обездвиженное тело, нет руки, но мне не забыть взгляд, полный благодарности, и слёзы в его глазах. Явственно видишь, как любовь, выраженная в музыке, возвращает человека к жизни.

 Поддержать бойцов можно, отправив средства по номеру телефона 8-911-711-83-77. К нему привязана карта, на которую осуществляется волонтёрский сбор средств для ухода за ранеными (держатель карты – Анна Вадимовна Фомичёва).

Фото со страницы Т.Сманцер в «ВКонтакте»

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска