«Он вымолил меня»

В конце февраля в Александро-Невской лавре в Духовно-просветительском центре «Святодуховский» был вечер памяти архимандрита Мефодия (Петрова). Почил он три года назад на Валааме, 22 июля, и вечер не был привязан к какой-либо конкретной дате его жизни и смерти. Назывался он просто: «Я люблю тебя, Россия!» Зал был полон. Перед началом концерта выходившие на сцену рассказывали о батюшке, который много сделал для возрождения монашеской обители на Валааме. Среди выступавших выделялся большого роста, широкоплечий мужчина с медалями и орденской планкой на кителе лётчика гражданской авиации. Его представили как прихожанина Казанского храма посёлка Вырица Ленинградской области, упомянув, что он участник спасения российских полярников, пассажиров затонувшего парома «Эстония» и просто рыбаков на льдинах. Именно он пилотировал вертолёт, когда после реставрации воздушным путём, с неба, устанавливались ангел на шпиль Петропавловского собора и фрегат на шпиль Адмиралтейства, также участвовал в монтаже крестов на куполах Казанского, Смольного и других храмов Санкт-Петербурга. Много лет на своей винтокрылой машине доставлял из Великого Устюга в Северную столицу Деда Мороза и главную ёлку города…

Этот снимок сделан 19 лет назад фотографом Павлом Козионовым на Валааме (valaam.ru). На нём друзья – авиатор Вадим Базыкин и тогда ещё игумен Мефодий (Петров). Летом 2021 года батюшка отошёл в обители вечные. А вертолётчик Базыкин, хоть на снимке выглядит старше, по сей день мало изменился.

Сразу вспомнилось из детства: «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте». И, выйдя на сцену, этот большой добродушный человек, заслуженный пилот Российской Федерации Вадим Валерьевич Базыкин сразу же, без предисловий заговорил о добре. Рассказал недавний случай:

На вечере памяти о. Мефодия

– Шёл мимо магазина, а там у входа собака сидит. Смотрит на меня с печалью всего земного шара. Как бы говорит: «Я же у тебя появился внезапно, я обмануть не смогу, ты хороший, ты сможешь мне помочь». Зашёл я в магазин, купил ему сосиски. Он глазами сказал: «Спасибо, если так». Иду дальше и думаю: «А ведь со мной давно никто так глубоко не разговаривал». И как же я сейчас должен говорить о человеке, наполненном любовью к Господу, если даже простая собака меня заставила вспомнить Бога не в стенах храма?! Слишком поздно теперь понимаешь, что отец Мефодий нужен был тебе не для беседы с чашкой хорошего вина, а для слёз. Эти слёзы на исповеди растапливали совесть, она проникала во все тайники сердца… Это настолько знакомое, приятное, чистое покаяние!

Вадим Валерьевич говорил горячо, искренне, прочитал стихи, написанные им об отце Мефодии. В перерыве подошёл я к нему, спросил, как он познакомился с валаамским монахом.

– Так мы часто на Валаам летали, продукты доставляли. Сдружился там с батюшкой, и он стал моим духовным отцом. Через него многое мне открылось.

– Кто-то из выступавших сказал, что он не русский по национальности, – делюсь своим удивлением. – А я и не знал! Фамилия-то Петров.

Архимандрит Мефодий (Петров) (фото: Valaam.ru)

– Он македонец, в Югославии родился. В пяти километрах от его села Баняне есть монастырь Великомученика Никиты, где в предвоенные годы подвизались русские старцы-монахи, изгнанные с Валаама. Видел я фотографию каменного креста на тамошнем монастырском погосте, надпись вырезана на македонском языке, а всё ведь понятно: «Овде почива тело монах Панкратиjа, рус-избеглица од Валаамски манастир. Род. 1872 г. Из Кострамске губерниjе. Умре 6.11.1949 г.». Какие же они не русские?! Но батюшка, выучившись у себя на родине на инженера-строителя, и не думал в Россию ехать, тем более на Валаам. Говорил, что в планах было в Италию отправиться, благо границы открылись в конце 1980-х. Но Господь управил иначе. В 1991-м он стал послушником монастыря на Афоне, откуда по благословению старца поехал в Россию, в Троице-Сергиеву Лавру. А там уже старец Кирилл благословил его ехать на Валаам – вместе с архимандритом Панкратием, ныне епископом, которого назначили туда наместником. Приехали они в 1993 году, там уже было шесть монахов, размещались они в бывшем изоляторе Дома инвалидов. И тогда началось возрождение монастыря, Северного Афона. Всё так по Промыслу произошло.

– А вы с какого года на Валааме работали?

– Ещё в начале 80-х там бывал. Начинал-то я с Петрозаводского авиаотряда. У нас было двадцать вертолётов, это много на небольшую Карелию, и нас посылали «варяжить» по всей стране. Первая такая командировка была на Кольский полуостров. Лунные пейзажи, камни, чувство свободы. Там я впервые увидел и полюбил Арктику, где позже работал.

Валаам из кабины вертолета Базыкина

Фото из личного архива В.В. Базыкина

– Многие в детстве мечтали стать если не космонавтами, то хотя бы лётчиками на крылатых машинах, – говорю. – А вертолётчики… это, получается, неудавшиеся лётчики?

Вадим Валерьевич смеётся:

– Это они нам должны завидовать. Пилоты самолётов – они только в небе. А мы и в небе, и на земле. Вот прилетишь куда-нибудь к саамам на Кольский полуостров или к чукчам на Чукотку. Бегут из чума, встречают, радость такая! А я уже знаю, что им подарить. Однажды привёз огромный помидор весом с килограмм. Они его на дольки порезали, детей своих полакомили. А мне взамен – целую бочку морошки. Мол, бери, а то обидимся. И столько друзей в самых отдалённых уголках, причём людей надёжных, с открытой душой – а другие на Севере и не живут. Вообще о вертолётах я мечтал с детства, поскольку отец мой был военным, имел дело с вертолётами. И как раз бредил Арктикой, прочитав «Двух капитанов» Каверина.

Но что обо мне, мы же о батюшке говорим… В 93-м году я с ним и познакомился. По-русски он говорил с акцентом, иногда слова путал, но позже я понял, что такой барьер он специально использует – в духовных целях, чтобы лишнего не говорить. А иногда даже юродствовал, как-то раз будто по незнанию языка перепутал «Многая лета» и «Вечную память». Он был по-южному горячим человеком, но сразу начинал шутить над собой, стоило ему оказаться в центре внимания. Так смирял себя по-монашески. Знаете, когда атом расщепляется, то огромная энергия высвобождается – и её надо направить на мирные цели. Вот так и он – умел со своей энергией управляться. А любовь его всё растапливала. Местная детвора на Валааме его очень любила. И какие были исповеди! Когда после них я выходил из его кельи на улицу, то требовалось куда-нибудь присесть, потому что ноги земли не чувствовали.

На Валааме. Фото Павла Козионова, 2005 г.

Рождественский вечер в валаамском доме культуры, 7 января 2008 г. Фото Павла Козионова

На Рождество с отцом Мефодием, 7 января 2008 г. Фото Павла Козионова.

– Наверное, себя он не берёг, раз так рано умер? – предполагаю. – Всего шестьдесят лет прожил.

– Богу виднее… Он заболел ковидом, был в больнице. Перед смертью мне приснился, и утром за завтраком я даже поделился со своими домашними: «Отца Мефодия видел, и странно как-то. Сказал мне, что всё будет хорошо, чтобы я не волновался». Тем же утром позвонил его врачу, тот заверил, что ковид победили, батюшка идёт на поправку. А в 15.00 пришла эсэмэска: «Сердце не удержали. Батюшка умер».

– Получается, он вас к этому готовил? У вас была такая невидимая связь?

– Называйте как хотите. Был случай, когда он меня вымолил. Однажды в майские праздники ехал, и со встречки на скорости 140 километров в час выскочила машина с пьяным водителем, в меня впечаталась. Выполз я как-то из разбитой машины. Два открытых перелома и более сотни других переломов на ногах – это потом врачи подсчитали. Но самое плохое – артерия порвана, алая кровь хлещет, с каждой минутой слабею. Достаю телефон, вызываю скорую. Тут вижу, на дороге машина остановилась, люди выходят и, вместо того чтобы ко мне подойти, в багажник заглянули, роются там. Мародёры. Кричу им: «Что вы делаете?!» Один обернулся и выдал: «На себя посмотри, тебе это уже не понадобится». Я даже заплакал от такой низости и бессилия. Сбросил звонок в скорую, нажал в адреснике имя отца Мефодия. Он сразу ответил. Говорю: «Батюшка, я в аварию попал, наверное, не выживу». Он дальше слушать не стал: «Ты где находишься?» Оказалось, что недалеко от одного из подворий Валаамского монастыря. И буквально через семь минут рядом со мной тормозит скорая, в которой сидит валаамский монах Александр. Он сопровождал роженицу в больницу, и с ним батюшка связался. Врач быстренько поставил зажимы, остановил кровь – и меня в больницу. Затем три месяца был к койке прикован, двигаться не мог. Зато молитвы вечерние и утренние наизусть выучил. И батюшка за меня молился. И что вы думаете? Хоть и пришлось заново ходить учиться, но к полётам допустили – совершенно здоров! Спустя год участвовал в спасении полярной экспедиции. Очень сложно там было, но справился.

…Вадим Валерьевич всё поглядывал в сторону зала – на сцену уже вышел Валаамский хор, а он очень хотел его послушать, и договорились отложить интервью.

Чудо в небе и на земле

Выступление хора было мощным. Мурашки по коже пробежали, когда грянули песню из кинофильма «Александр Невский»: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой…» После концерта заслуженного пилота России обступили друзья и знакомые, и я едва смог снова к нему подступиться.

– Вадим Валерьевич, вы не досказали, как на Валаам-то летали.

– Дело в том, что весной и зимой, когда нет навигации, туда продукты и всё необходимое только вертолётом можно доставить. А там же не только взрослые, но и дети – школа, детсад. Потом и монахи появились – те, что в изоляторе Дома инвалидов жили. Мы делали рейсы на Сортавалу и туда грузы закидывали. А в 96-м, когда уже был дружен с наместником и отцом Мефодием, я вообще там вертолёт на всю зиму поставил, сделал базу на Валааме. Жили с экипажем при монастыре, трудились – кто на ферме, кто где. За одним столом с братией сидели.

– А кто вам разрешил там вертолёт базировать? – не понимаю.

– Так он же наш был. Ещё в 90-е в Петербурге создали мы частную авиакомпанию «Спарк+». А когда авиаремонтный завод продал свои акции, у нас осталось 25 процентов акций, и возникла компания «Газавиа». За пятнадцать лет собрались единомышленники – экипажи пяти вертолётов, все пилоты экстра-класса. Представьте, когда мы закончили свою деятельность, ни один из них не «пропал». Кто трудится пилотом у Президента Путина, кто у Медведева… В общем, всех расхватали.

– А вам доводилось Путина возить?

– Меня с ним ещё Собчак, первый мэр Санкт-Петербурга, познакомил, и потом не раз включали в президентский кортеж. Летали над городом и в Финляндию.

– Аварийных ситуаций не было?

– Слава Богу, нет. Однажды летели в плохую погоду, облачно, земли не видно, а нужно было садиться на территории Петропавловской крепости. Я попросил Президента изменить маршрут – долететь по схеме до аэропорта Пулково, чтобы там взять чёткий ориентир, и уже после держать на Петропавловку. Он внимательно выслушал, спорить не стал – доверился специалисту. И всё благополучно завершилось. Прощаясь, я увидел благодарный его взгляд.

– И на Валаам возили?

– Не один раз. Президент наш – человек деятельный, много по стране летает. Ему тоже надо отдохнуть – и, бывало, отправлялся на Валаам. Эти поездки не всегда в прессе освещались.

– Молился там?

– Обязательно. И у него же друзья на Валааме – тот же отец Мефодий был, они тепло друг к другу относились.

– Получается, вы через отца Мефодия в Церковь пришли?

– Можно сказать и так, хотя перед этим я и к отцу Иоанну (Крестьянкину) ездил, и ещё с одним монахом дружил. А вообще к вере меня приучали ещё мои бабушки, к которым я в детстве в Новошахтинск в Ростовскую область ездил на каникулы. Там у них иконы висели, учили меня молиться. В Ленинграде мы жили на Фонтанке, ближайший действующий храм – Никола Морской. И вот пацаном однажды зашёл в него с мыслью: «Интересно, там так же, как у бабушек?» Увидел в соборе икону Казанской Божией Матери и просто влюбился в неё. Уже авиационное училище окончил, работал на Севере, но в каждый свой приезд домой шёл в этот храм и стоял перед иконой истуканчиком. Это было, словно я в музее. А переворот произошёл и в Бога по-настоящему поверил, наверное, после аварии в 90-м.

– Как это было? Расскажите.

– Летели мы над Москвой, над Мытищами. Отказали оба двигателя. Надо было садиться в режиме авторотации – это когда несущий винт вращается по инерции, с помощью набегающего потока воздуха, и создаёт хоть какую-то подъёмную силу. То есть вертолёт при этом должен двигаться вперёд – и так, с «разбегом», можно сесть на большое поле. А под нами Олимпийский проспект, только туда и можно было приземлиться. В общем, садились мы без «воздушной подушки». По законам физики должны были разбиться, но при посадке только шасси я повредил – и ни одного ушиба у пассажиров и экипажа.

– Чудо?

– А как ещё назвать? Кстати, это была первая за всю историю Москвы посадка летательного аппарата с неработающими двигателями. Приехал «Центрнаучфильм» нас снимать. Директором съёмочной группы оказалась бывшая стюардесса, пожилая женщина. Её сына, бизнесмена, чеченская криминальная группа убила, и она тогда много ездила по монастырям, молилась. И меня познакомила с отцом Михеем из Троице-Сергиевой Лавры. Это был человек без возраста – старше моего отца, но с ним настолько оказалось просто общаться, так душевно, как даже с близкими друзьями не бывает. Он мне напомнил геологов, которых я в тайгу и тундру возил, – очень умные, начитанные такие бродяги с открытым сердцем. Вот, наверное, он меня к вере и привёл, ещё до отца Мефодия.

А потом был 91-й год – когда ко мне обратились валаамцы с просьбой продукты доставить. Началась моя валаамская история. Там был духовный рост, конечно. Как говорил нам владыка Панкратий, тогда ещё архимандрит: «Первый шаг к здоровью – признать себя больным. Монахи себя уже признали, а теперь дело за вами». И вот мы излечивались. Там просто душа пела! Когда в Арктике стал работать – не в континентальной, а уже в океанической, на острове Врангеля, на Шпицбергене, на Земле Франца Иосифа, – я понял, что ещё с собой вынес с Валаама. Спокойствие. Представьте, лечу в плохую погоду, а душа моя совсем не боится. Потому что душа увидела нерукотворное и вспомнила: «Вот где мой дом родной», – и чего же теперь бояться? Там, в океанической Арктике, многое для меня было в первый раз, а я даже не волновался – удивительно!

– Как частная компания-перевозчик, вы на Валааме хоть смогли заработать?

– С самого начала было ясно, что это дело не коммерческое, года два надо потерпеть убытки. Мы так и в Арктику заходили – там после двенадцатилетнего перерыва освоение робко возобновлялось, и контракты были не жирные. Но надо же с чего-то начинать! А насчёт Валаама я ребятам говорил: «Там постоянно низкая облачность, туманы, зимой жуткое обледенение – и это для нас хорошая школа». И кстати, тот опыт очень пригодился для арктических полётов.

В зоне СВО

Пора было прощаться, вечер в «Святодуховском» центре давно уже закончился. Да и времени у моего собеседника в обрез – надо успеть закончить подготовку к дальней и хлопотной поездке. Отъезд, как он сказал, послезавтра.

– А куда едете?

– В Авдеевку.

– Это та, которую наши войска освободили?

– Да, страшные разрушения там, помощь местным нужна, кто остался. Думаем и детей оттуда вывезти на реабилитацию.

– Но вы туда… не на вертолёте? Его же могут сбить!

– На чём придётся. У нас машина есть. Если что, то и наши ребята-военные подсобят. Мы же не первый раз, занимаемся детьми освобождённых территорий уже два года, с начала спецоперации. Попервости в Крым детей вывозили, в лагерь в Судаке – под это деньги собирали. Но там стало неуютно из-за украинских ракет, и теперь везём в Петербург, Москву, Воронеж. Сейчас ещё появились Карелия, лагерь отдыха в Сортавале, и Великий Устюг – не так давно доставили туда детей из района Бахмута, и наш человек там с ними занимается.

Помощь жителям освобождённого города

Дети на освобождённых территориях играют в войну

– Наверно, больно видеть детишек в окружении войны?

– Представьте, подходит девочка десятилетняя и говорит: «Дядя Вадим, а там, куда повезут, не будут в нас стрелять?» Вот как на это реагировать? Потом спрашивает: «А что будет, если закончится война?» Отвечаю: «Мир, конечно». Она: «А что такое мир?» Попробуй ответь… Сказать, что мир – это улыбки, походы в кино и всё такое прочее? Она просто не поймёт – родившаяся на войне, которая длится на Донбассе с 2014 года. Остаётся только обнять, поцеловать: «Ты сама всё поймёшь». И вот через три дня мы уже в России, и она видит, что такое мир. Всё такое белое, красивое – в зимнем Великом Устюге.

– А когда их обратно, к родителям?

– В марте возвратим. Но не в сам Бахмут-Артёмовск, а в Светлодарск, куда жителей переселили. Этот город находится там же, в Бахмутском районе, но его наши освободили ещё в самом начале спецоперации. Он в красивом месте, на берегу Углегорского водохранилища, и не сильно разбомблён.

* * *

Наступил март, звоню Вадиму Валерьевичу. Слава Богу, вернулся он из зоны СВО жив-здоров и никого из его группы тоже не задело, не ранило.

– Всё у вас получилось? – спрашиваю.

– Почти. Были мы в Кременной и Авдеевке. Когда приехали, в Авдеевке уже шла эвакуация. Тех, кто не захотел поехать, осталось около тысячи человек, в основном пожилые мужчины. А женщин с детьми не было – их украинцы раньше к себе вывезли.

– Опасно было?

– В Авдеевке ад, конечно. Разное я видал, а такое первый раз – как корчатся деревья. Всё иссечено, искручено, нет места живому. Морально мы были готовы ко всему, потому что перед этим ездили уже в Кременную и Попасную. Но то, что в Авдеевке, в голове не укладывается.

– Там ещё стреляют?

– Каждые девяносто секунд что-то прилетало. Но если раньше они прицельно били, то сейчас просто долбят по площадям. Как я понял, командование ВСУ после отступления бросило туда все свои ресурсы.

Так выглядит Авдеевка

– Не боялись?

– А Бог его знает. Боялись, конечно. Но голова, как у черепашки, в плечи не проваливалась. Жутковато, да. Такой сатанинский вой снарядов. Но ребята нам сказали: «Вы не снарядов бойтесь, а дронов – чаще в небо смотрите». Потому что дроны редко промахиваются. Мол, услышите звук дрона и у вас порядка пятнадцати-двадцати секунд для принятия решения, бежать или прятаться. Оператор дрона в это время будет выбирать, куда ему фугас сбрасывать – на машину или на бегущего от машины человека. В общем, многое нам рассказали и показали, как выжить, пока три дня были в Авдеевке и рядышком, в Ясиноватой.

– Как понимаю, ездили не только детей вывозить?

– Тем, кто остался в Авдеевке и Ясиноватой, мы привезли продукты. Что меня удивило? Когда я спросил, что вам ещё нужно, сказали: «Привезите нам семена». И пояснили: «Раны на земле быстро зарастут, и земля прокормит нас». Уже весна, скоро надо сажать.

Семена обязательно привезём. Эта поездка была у нас семнадцатой по счёту, и всё уже чётко налажено. Собираем необходимое на приходе в Вырицах и Петербурге, доставляем в город Краснодон Луганской области, где у нас устроена перевалочная база, и оттуда уже развозим. Перед этим смотрим заявки от наших ребят-военных, от местного населения, глав администраций городов и сёл.

– Мы в 2016 году тоже были в Краснодоне, в редакционной экспедиции, – вспоминаю. – Там общались с настоящими подвижницами – директором и сотрудниками музея «Молодая гвардия». Рядом с музеем зенитки стреляли, а они никуда не уходили, ополченцам помогали («Новороссийский дневник», № 770, декабрь 2016 г.).

– Наталью Ивановну, директора музея, я хорошо знаю, мы дружим с музеем. Они и сейчас много доброго делают, очень активные.

В музее Молодой гвардии в Краснодоне с директором Натальей Ивановной Николаевой

Ещё дружу с Иваном Владимировичем Санаевым, который в ЛНР возглавляет Комитет Народного Совета по вопросам здравоохранения, образования и социальной политики. Бывает, назовёт район: «Вадим, съезди туда, там беспризорников видели». Их в народе «дворняжками» называют, поскольку во дворах околачиваются без родительского надзора. И вот едем, собираем, описываем, сколько человек. Договариваемся с родителями или дедушками-бабушками, у кого живут, чтобы на реабилитацию вывезти.

– Нынче с детьми совсем не получилось?

– Встречали по пути. Едем под Донецком в частном секторе, видим: воронки от больших ракет, по семь метров в диаметре, а пацаны их шифером накрыли, сделали блиндажи и в войну играют. Мы остановились: «Где ваши родители?» Переписали их, дали им свои координаты, чтобы они передали местному главе, а потом он свяжется с нами и мы решим, как будем вывозить детишек в хорошее место.

– На освобождённых территориях жизнь как-то налаживается?

– По-разному. В Мариуполе, конечно, всё круто, много построили. А ближе к фронту – там ведь обстреливают до сих пор. Такой вот эпизод. Хотели мы присоединиться к кортежу нашего российского вице-премьера Хуснуллина, который должен был поехать в Авдеевку. Мы с Маратом Шакирзяновичем хорошо знакомы. Думал, проблем не будет. А мне говорят: «Не стоит. Это небезопасно». Он приехал в Авдеевку, когда мы рядом находились, в Ясиноватой, и вот оттуда сообщают: «Ад начался!» Сильный обстрел. Видно, на той стороне к его приезду заранее готовились, когда он только ещё из Москвы выезжал, – у них же и в Москве есть свои шпионы.

– Как думаете, Авдеевку можно будет восстановить, как Мариуполь?

– Знаете, такие города надо обязательно восстанавливать, даже если они совсем разбиты. Кременная, Попасная, Авдеевка – их надо, дело принципа. Потому что это уже города воинской славы. Хотя сказали, что в Попасной пока ничего делать не будут. Тут ещё зависит, какая в городах была промышленность. Авдеевка в этом плане как раз востребована, и Хуснуллин сказал, что её восстановят.

Преодолеть себя

– Эти поездки в зону СВО – они с чего начались? – спрашиваю заслуженного пилота.

– С того, что попросили меня выступить перед бойцами. Удивился я: «Чему я могу их научить? Я же не военный». Ответили, что у меня есть опыт поведения в критических ситуациях и вот надо научить ребят справляться со страхом.

– А этому разве можно научиться?

– Почему же нет? Тут главное – понять, что страх – это не что-то позорное, чего надо стесняться. Наоборот, это – сила. Если направить в нужное русло. Тут есть выбор. Или страх вызовет в тебе панику – и ты уже нежилец. Или страх переродится во вдохновение, которое поможет найти способ для преодоления опасности. Страх и за себя, и за других должен приносить вдохновение – понимаете?

– Не совсем. Могли бы рассказать на личном примере?

– Вот был случай в 90-е годы на реке Харловке, это на Кольском полуострове. Один интурист решил там порыбачить, но до реки не дошёл – упал со скалы. У него было множество переломов, в том числе перелом позвоночника. Посуху его оттуда не вывезти, на вертолёте на берег не сесть, там берёзы растут. А действовать надо срочно, человек же умирает. Приходит решение – положить его в лодку и с воды на тросе поднять в вертолёт. Лодка брезентовая, с мягким дном – мы тянем её вверх, она сгибается, тело человека в ней тоже изгибается, и он орёт так, что слышно даже в вертолёте с включёнными двигателями. У него же позвоночник сломан, он должен находиться строго в горизонтальном положении.

– И тогда появился страх?

– Да – и за его жизнь, и за то, что все мы можем навернуться, если сделаем то, что я уже придумал. Но чувствую, что всё получится – вдохновение такое напало. Короче говоря, опускаю вертолёт прямо на реку и даже чуть ниже, чтобы открытая боковая дверца была на уровне воды. Вода полилась внутрь, но и лодка успела заплыть в салон. Она узкая, одноместка, и бортмеханик ещё помог, борта ей поджал. И вот лодка с человеком внутри, вода продолжает поступать в салон – пора подниматься. А не тут-то было! Раньше я никогда таких манёвров не делал – говорю же, всё по вдохновению, но при этом знал, что днище вертолёта прилипнет к воде. Это закон физики. Но прилипло так, что не оторваться. И всё же чутьё не подвело – на больших оборотах смогли оторваться. Раненого доставили в больницу, там его спасли.

– Часто вам приходилось действовать не по инструкции?

– Почти всегда в критических ситуациях. Например, надо снять рыбаков с отколовшейся льдины. По инструкции следует зависнуть сверху, сбросить трос с ремнями и по очереди каждого поднять лебёдкой. А как ты их поднимешь, если несущий винт гонит сверху поток воздуха, от чего льдина переворачивается? Так можно людей утопить. Поэтому снижаешься, чтобы от брюха было сантиметров десять до воды, аккуратно сбоку заходишь, и бортмеханик людей за шиворот затаскивает. А по инструкции от днища до воды допустимы сорок метров – и ни сантиметра меньше. Первый раз я эту инструкцию нарушил, когда мы спасли людей с парома «Эстония» – ползал там на брюхе. И поэтому многих удалось забрать.

– И вас не наказали за нарушение?

– Победителей не судят. Кстати, этот мой опыт потом переняли в МЧС. А был и такой забавный случай. Опять же с льдины забирали мы рыбаков. Сделали свою работу, и в отчёте пишу, что эвакуировал 80 человек. В МЧС ругаются: «Ты чего приписками занимаешься, медаль захотел? Не стыдно тебе?» Говорю, что 80 человек и было. «Как же 80, если в твой вертолёт даже при перегрузе только 35 поместится? А у тебя всего один рейс был». А фокус-то в чём? Льдина попала в тёплое течение, стала таять. И я партиями перевозил людей на другую льдину, с неё – на следующую. И так всех за один вылет переместил на берег. Нестандартное решение, но куда деваться – людей же не бросишь.

– За эти спасения вы и получили звание заслуженного пилота России?

– Так это будни, рабочая рутина. Звание дали за дело, которое имело, так сказать, широкий резонанс и освещение в прессе. В 2003 году впервые после двенадцатилетнего перерыва наша страна открыла в Арктике научно-исследовательскую дрейфующую станцию «Северный полюс-31». В марте следующего года льдина, на которой была станция с двенадцатью учёными, раскололась, часть её ушла под воду. Вроде простое дело – прилететь и забрать людей. Но в Арктике в чём сложность: там метеостанций нет и погода не прогнозируема. И пока летели, прошли три фронта, приходилось снижаться до 50 метров к воде, из-за чего вертолёт обледенел. На ходу лёд откалывали.

А тут ещё проблема с топливом. До станции и обратно – это получается 1640 километров, а у меня с собой топлива только на 1200 километров. По пути на льдине ждала меня точка с запасом топлива, но когда мы туда подлетели, бочки в воде плавали, льдина раскололась. Позвонил по спутнику начальнику станции, чтобы нашли для нас хотя бы одиннадцать бочек с топливом. И не знали, какая ситуация там – может, все запасы с топливом уже утонули. Когда нашли станцию, сверху увидели, что жилые вагончики уже в воде плавают. Но люди были целы, и горючее они сберегли. Всех на борт подняли – с научным оборудованием и собранными данными на жёстких дисках, которые помогли в том году провести навигацию по Северному морскому пути.

– То есть пришлось вам рисковать? Об этом и рассказывали бойцам на Донбассе? Вы упомянули, что вас приглашали проводить с ними беседы…

– Риск всегда должен быть оправданным. Помимо чутья, вдохновения, требуются трезвый расчёт и долгие тренировки. Например, перед тем как поднять золотого ангела на шпиль в Петропавловской крепости, я месяц тренировался на специальном полигоне. Но с бойцами я недолго занимался, пару раз и выступил. Там, в Донецке, случайно попал под обстрел, потом ещё в Горловке, и увидел, как женщина бежит и кричит имя своего ребёнка. Все лежат на земле, головы закрыли, а она бежит… И понял я: «Нет, ребята, вы сами со всем справитесь, мне нечему вас научить, а я лучше детьми займусь». Они ведь там детства не видят, а некоторые и гибнут. Чем мужчине заняться, как не их спасением? Вот теперь почти каждый месяц езжу, по неделе там провожу.

– На вечере памяти отца Мефодия вы читали проникновенные стихи. Не успел я их записать. Может, напомните строки?

– Не стоит. Стихи я пишу от случая к случаю и не то чтобы их не ценю – некоторые мне нравятся. Но они для чтения вслух, здесь и сейчас, а не для записи. Раньше, когда был в Арктике руководителем, мне приходилось вести рабочие дневники. И туда же записывал свои мысли, небольшие зарисовки из жизни, рассказики, а также стихи. В прошлом году в мае сгорел мой дом в Вырицах. И все дневники тоже. И знаете, почему-то я не горевал по ним, даже обрадовался. Вдруг понял, что этому написанному не будет назначен судья. Я ведь очень серьёзно к своим писаниям относился, переживал, плохие они или хорошие. Отец тоже не оставил мне записей о себе, и я вот тоже. Думаю, дети и без меня все умные, у них своя жизнь под Богом. А навязывать своё – это от тщеславия. Так что всё на пользу.

– Наверное, у Бога рукописи не горят, как говорится. А я видел стихотворение Сергея Груздева, вам посвящённое, – мне понравилось.

– Серёжка, да, он талантливый.

– Он друг ваш?

– А мы все, валаамцы, даже не друзья, а братья. Такие отношения там – на глубине сердец. Можно даже молчать, и в этом безмолвии всё равно всё преображается, люди становятся братьями. Там всё по-другому. И формального уважения между людьми просто не требуется: встретились, что-то зацепило – и полюбили друг друга. Сразу. Вот чем отец Мефодий был удивителен – рядом с ним за столом могли сидеть олигархи и люди фактически нищие, как трудник Серёга, простой человек с безмерной душой. Такое братство бесценно.

Простившись с Вадимом Валерьевичем, вновь перечитал я стихотворение его друга – «Вертолёт над Валаамом». Простые, искренние строки:

Что случилось? Небо в красках –
Непридуманная сказка.
Я в неведомом полёте –
Где же друг мой, вертолётчик?
Ты так часто к нам летал,
Всем надежду подавал,
Заставляя верить в чудо, –
Это было очень круто!
Ты катал детишек, нас –
Преподав всем мастер-класс!
С туч срываться, вихрем падать,
Привнося восторг и радость.
И совсем немножко страх:
«Вот сейчас в лепёшку… Ах!!!»
Вдруг сквозь ветер, непогоду
Ты на выручку к народу
Прилетал, спускался с неба –
Заставляя верить в небыль.
Детям привозил подарки,
Был всегда желанным, ярким.
На слуху у всех один –
Ангел с именем Вадим!

Написано о человеке, который не устаёт делать добро. Вот уже год, как у него дом сгорел, все силы и деньги надо бы отдать на строительство нового – а он не оставляет свою благотворительность, каждый месяц ездит в зону СВО.

С иконой по Донбассу

А ведь не всё им записанное сгорело в прошлогоднем пожаре! Вот нашёл его слова, опубликованные неведомой женщиной на страничке в соцсети: «У одного иеромонаха есть такое двустишие: “Он готов был за всех умирать, не желая за каждого жить…” Это про нас, про наше поколение: зачастую мы готовы к кровному подвигу, не понимая того, что существует и бескровный подвиг. Попробуйте-ка любить кого-то, заботиться о ком-то всю жизнь! По-моему, это гораздо сложнее, чем однажды разорвать на груди тельняшку и импульсивно броситься на амбразуру. К сожалению, это начинаешь понимать, прожив уже половину своей жизни… Конечно, самая основная победа – это когда побеждаешь самого себя».

Это он написал не о себе, про самый большой-то подвиг. А о женщинах, о матерях. И это достойно – подвиг других ставить выше своего.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска