Сон мне был. И не то чтобы сон, а как бы видение, потому как спать нормально по причине болезни я сейчас не могу – вроде и прикорнуть тянет, а минут через пятнадцать лежать уже невмоготу: всё тело так и ломит, спина немеет, словно на холодных валунах лежишь, а в груди горячо – будто печь топят. Это после операции такое. Врачи обещали – пройдёт. А пока потерпи, дескать. Вот и сплю клочками по пятнадцать минут. Большая удача, когда полчаса получится.

И вот так недавно закрыл глаза, и всё то, о чём расскажу, увидел как бы сразу – одним взглядом охватил всё за пятнадцать минут. И в то же время не просто картинкой, а свитком раскрутился сюжет целого Божьего дня – бывает же так! Теперь скажу главное: это не художественная фантазия, не литературное сочинительство, а как увидел, так и рассказываю – вот тому истинный крест!

* * *

А начинался сон так: отправились мы с Михаилом в очередную нашу экспедицию. На сей раз снова на лодке, а что за река – точно не скажу, но, кажись, Вятка, по некоторым признакам судя. И вот три дня мы плывём, вёслами машем. Намучились страшно, потому что лето, жарко, а ветер хоть и тёплый, но сильный и всё встречь. Доплыли мы до какой-то избушки, лодку нашу резиновую собрали, уложили. Дальше – пешком. Движемся мы вдоль старицы этой большой реки, иной раз выходя на самый берег, а так всё поодаль, то через болота, то лесом. Куда идём – сами не знаем. Тут вдруг слышим – моторная лодка. Выбежали на берег – а там человек едет медленно по старице, нас заметил и к берегу привернул.

Вышел – человек солидный, по-городскому одет, в костюме. Спрашивает: «Вы куда?» Отвечаем, мол, так и так, в экспедиции пребываем: сначала на лодке, а теперь по земле, а куда Бог приведёт, сами не знаем. «Это хорошо, что не знаете, – говорит. – Тогда поехали со мной, а то долго ещё вам тут по кустам брести, окончательно заплутать можете». Садимся в лодку к незнакомцу и сколько-то времени плывём. Рассказывает нам, что возвращается он из города, вроде как депутат, ездил какие-то интересы представлять. Наконец причаливаем. Тут и лодки у берега, и сараюшки какие-то стоят – место обжитое; по всему видно, что село поблизости.

Взбираемся на берег – и в самом деле открывается взгляду село в большой такой лощине, окружённое холмами. На горах вокруг рощи раскинулись, луга привольно зеленеют, а на них скотина – пятнышками – пасётся, а где-то пашня под паром отдыхает – красота необыкновенная! И такой покой от этого пейзажа на душу ложится, что плакать хочется. А посредине этого села белой свечой поднимается к небу необыкновенно высокая колокольня – я таких в жизни не видывал! Если колокольня Ивана Великого в Москве восемьдесят метров, то эта – почти вдвое выше, даже страшно, как она держится, не падает. Ну и рядом храм пятикупольный – тоже велик, а в сравнении с колокольней – как ребёнок возле матери. А на колокольне-то часы: утро, сколько времени – не разберу, высоко часы на башне, а я без очков.

Пришли мы на сельскую площадь: аккуратный лужок, лавки стоят, вкопанные в землю, перед ними вроде как помост для выступлений, столы расставлены с кушаньями. Георгий, наш провожатый, говорит нам с Мишей: «Вы пока погуляйте, осмотритесь, а я освобожусь скоро и вам всё покажу да объясню». И исчезает. А тут колокола зазвенели и народ из храма повалил – видать, после службы. Кто-то степенно стал прогуливаться на солнышке по зелёной мураве, а кто-то к столам с лёгким перекусом подошёл, стал по-шведски трапезничать. И одеты все красиво, по-русски. Мужики в сорочках светлых или же ярких, цветных, поверх которых жилетки, а брюки у всех выходные, чёрные, наглаженные со стрелками, некоторые в картузах – ну чисто девятнадцатый век. А девушки в ситцевых платьях в мелкий цветочек, у некоторых косы в пояс, с косниками – по нынешним временам такая диковина! А у женщин юбки тяжёлые, по щиколотку, на головах вышитые платки да сороки.

Окружили меня мужики, разглядывают с любопытством. «Ты чей?» – спрашивают. А Миша в стороне, его больше женщины окружили, тоже вопрошают о чём-то. Говорю, что я ничей, сам по себе. А они головами качают, перешёптываются: как это, дескать, может быть, что ничей? Объясняю, что я путешествующий, странник перехожий то есть, – тут сразу у них отношение ко мне сменилось с насторожённого на сочувствующее. Стали спрашивать, не надо ли мне чего в дорогу.

Я же у них, в свою очередь, спрашиваю: «Вижу, что вы люди верующие, раз в храме молились. А кто вы такие есть – католики, православные или староверы?» А сам думаю со страхом: «Вот попал! Небось сектанты какие-нибудь вроде духоборов, уж слишком у них тут всё чисто, аккуратно и сами слишком по-русски выглядят, как будто на фольклорный фестиваль облачились». Отвечают, что мы-де в Господа Христа веруем и Богородицу почитаем, Богу-Троице молимся, живём по слову Божию. «А ты кто такой есть?» «Да ведь я тоже исповедую по Писанию всё, как святые отцы завещали», – говорю. Вроде на сердце отлегло, но сомневаюсь – ведь всяк сектант о себе мнит, что он истинно в Бога верует, а всякие отклонения у него в деталях, которые сразу и не заприметишь. Решил быть осторожным.

Спрашиваю: «Как же вы тут живёте?» «Хорошо, – отвечают, – живём, слава Богу. Всего хватает: хлеб сами ро́стим, скотину тоже, рыбу ловим, мёд варим, а ради баловства и арбузы с дынями у нас в теплицах произрастают». «Неужто от земли только кормитесь? По нынешним временам ведь маловато этого будет, – говорю. – Надо ж и бензин, и механизмы всякие, и спички, и соль. И чего только не надо!» «Этого добра у нас хватает, – отвечают мне, – и соляры, и соли, а по зиме привозят на ярмарку игрушек китайских и одежду из хлопка, а из льна-то мы сами ткём, так что обижаться не на что».

Тут приходит Георгий. «Пойдёмте, – говорит, – пока время до обеда есть, я вам всё покажу». Первым делом идём мы на колокольню. Долго по винтовой лестнице поднимаемся наверх. «Ну, – думаю, – оттуда весь мир увижу, до океана». Ан нет: вид открылся только до ближних гор – как я сказал, село лежит в ложбине, и колокольня лишь немного возвышается над этой котловиной. А колокола на ней старинные, и на механизме курантов ещё буквами с «ять» оттиснуто. Потом мы спустились в подвалы – там всё было заставлено банками и бочками с соленьями-вареньями, ну и всякая прочая снедь. Зерно в мешках, картошка и лук в прохладе хранятся. «Это, – говорит Георгий, – у нас общественное, на посев, а главные склады есть за околицей. Если захотите, потом покажу, целое войско можно накормить…»

Вот тут я как раз про войско-то его и спрашиваю: «Ежели вы так от мира отъединились, то кто вас защитит, если захватчики придут и женщин да детей пожелают в полон увести?» «Будем сражаться, как можем, – говорит Георгий. – У нас боевое слаживание каждое лето ведётся и снаряженье где надо припрятано. Есть и те, кто на подмогу к нам придёт. Ну а уж если не справимся, то погибнем все вместе. Стало быть, на то воля Божья, чтоб нам переселиться на Небеса».

Далее идём мы по селу. Общественные дома в центре села – каменные, точнее нижний этаж каменный, верхний – деревянный. Такие обычно в Вятских пределах строили, оттого я и решил, что мы сюда по Вятке приплыли. А на самом-то деле таких домов и на Нижегородчине много, и в Костромской стороне, и в Сибири. «Вот лекарня, вот пекарня, вот читальня, вот школа, – показывает Георгий. – А электричество у нас своё, в двух километрах на реке электростанция стоит, там же и мельница, и заводик небольшой». Идём дальше, вокруг деревянные жилые дома, да не халупы, а терема, как на Севере, пятистенки да шестистенки, и наличники у них самые причудливые – чисто как бабьи кокошники. Проводник перечисляет фамилии хозяев: Ивановы, да Никитины, да Васильевы – поди запомни! А народ выходит из домов, нас разглядывает, в гости зазывает, но Георгий благодарит хозяев, показывает, мол, нам некогда. И видно, что чужие люди здесь редкость. Дошли по мосткам до края села, до креста-часовни, и обратно – пора обедать. Народ подходит, кланяются друг другу, крестятся и за столы садятся. Чинно вроде всё, а и добродушно, с улыбкой, без важничанья. Только как-то не по-современному.

Из съестного более всего стерлядь запомнил. За обедом всё пытаюсь понять, как люди без цивилизации обходятся. Ну вот, например, без сотовой связи. Могли бы на колокольню антенну поставить, далеко бы связь брала. Опять же телевизор… Но нету здесь ничего этого. «Вы же, – говорю, – отстанете от мира навсегда!» А народ, который рядом сидит, посмеивается – нам, мол, и книжек хватает. Ещё что-то я в таком же роде спрашиваю, да понимаю – всё не о том говорю. Главного-то не могу спросить, на ум не идёт вопрос.

После основательного обеда на площади Георгий стариков и старух собирает. Старушки в чёрных манарках из плюша, как у моей бабушки, а у других поверх сарафанов прошитые ватники из дорогого чёрного сукна с баскими отворотами – богато смотрятся. Старики в костюмах с медалями. «Откуда, – думаю, – у них медали?» Рассаживаются на лавки, переговариваются по-хозяйски. С полсотни человек собралось. Поднимается на помост Георгий и начинает рассказывать, зачем в город ездил, чего добился. Оказывается, у общины хотят какой-то дальний лес забрать под карьер, а он вроде как договаривался с властями, чтоб наместо него другой надел дали. Ещё какие-то вопросы, но я уже вникать не стал.

Зашли в храм Божий. Он весь расписан, свободного кусочка штукатурки нету: по стенам и столпам –поистёршие да поблёкшие лики святых (видно, давно написаны); на сводах – лики закопчённые, Око Недреманное только и можно разобрать. «Чего, – спрашиваю, – не поновите?» «Святые люди до нас писали, не нам и трогать», – отвечают мне. И иконы тоже древние, тёмные.

Свечерело тем временем. Солнце чуть присело за гору, да не торопилось уходить – ночи-то светлые: тени вытянулись, кое-где окна зажглись, маслобойки включились и завыли, петухи вечернюю песнь запели. Старики потянулись в храм. Нам с Михаилом пора уже дальше идти. А не хочется уходить. Георгий видит это, смеётся, говорит мне: «Оставайся, невесту тебе тут найдём, дом построишь, жить будешь». «Какую ещё, – думаю, – мне невесту, в мои-то годы?» И тут понимаю, что мне – лет тридцать, не более. Вдохнул глубоко: «Ох как оно хорошо, молодому-то!» «Эх и рад бы остаться, да ведь экспедиция-то, можно сказать, ещё только началась, – отвечаю. – А экспедиция – это ведь не турпоход, всякий раз обязательство перед Богом берём». «Ступайте, коль такое дело, – говорит Георгий. – Только смотри, в другой раз сюда не попадёшь». – «Отчего ж так?» – «Не знаю, отчего так Господь управил, да только никто к нам ни разу не возвращался. И на ярмарку, например, кто приедет – смотришь, а на следующий год того нету в рядах, все новые».

И от его слов мне так горестно сделалось, так горько – словами не передать. Прямо сердце зашлось, как будто умер кто дорогой. Втайне-то души, видимо, я хотел вернуться ещё сюда. И Михаилу тоже, вижу, не по себе – уходить не хочется.

Напоили нас в дорогу парным молоком, дали свежего душистого хлеба с корочкой: «Прощайте, странники!» Поднимаемся в горку, оглядываемся – а села-то уж и не видать, всю долину туман покрыл. А из тумана свечой к небу – колокольня.

* * *

Прошло после этого видения недели две. Снова лежу я на кровати: спина ноет, сплю не сплю, а вроде как в сонной отрешённости пребываю. Это как на рыбалке: сидишь – не клюёт, в сон тянет, в голове пустота, а всё-таки ждёшь, когда поплавок запрыгает. И вдруг снова перед глазами уже подзабытое видение села без названия, только теперь не такое материальное, как прежде, а в виде картинки. И слышу я строгий голос депутата Георгия: «Что ж это ты? Сам говорил, что Бог тебя к нам привёл, и я показал всё. И сколько уже времени прошло, а ты не пишешь…» «Так я, – говорю, – как-то не уверен, что это взаправду было. Мы ведь, когда экспедиции описываем, фантазии не допускаем. Где побывали, что увидели, потрогали, то и описываем. А тут у меня такое чувство, что это был сон, неправда то есть». «Эх ты, маловерный!» – говорит Георгий с укоризной и уходит. А я ложусь на подушку, глаза закрываю, чтобы снова перейти в неопределённое состояние рыболова. День воскресный, рань страшная, ещё шести нет. В этот момент за окном вдруг останавливается машина и начинает реветь своим мотором, как дикий зверь, да так громко, что уши закладывает – не поспишь тут. Встал я, точнее сел на кровати с закрытыми глазами, а передо мной снова картины того села ожили, только теперь уже у меня доступа туда нет, со стороны могу только смотреть, а притронуться – только словом.

Смотрю с ностальгией и любовью и думаю: «Меня там нет, а жизнь-то продолжается! За моим окном – зима, а там по-прежнему лето. Вон за околицей бабы идут куда-то по тропинке, а вон пастух на траве развалился, коровы в реку зашли, от оводов спасаются. А со стороны села слышно, как куранты бьют часы: один, два, три… Нет, не хочу быть маловерным». Проснулся окончательно, умылся и сел за стол.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска