Без многого можно представить нашу жизнь, но чтобы в ней не было братьев наших меньших, это невозможно. О комнатных растениях особый разговор, а сегодня – о живности. Ведь в любом доме, квартире хоть какие-нибудь рыбки да плавают в аквариуме, хоть какие-то птички да чирикают в клетке, хоть какая-то кошка – конечно, любимая – да ходит под ногами, собачка прыгает от счастья, что вы вернулись домой, а то такой был длинный тоскливый день без вас. А вы-то как рады, что любимица всех больше рада вам! И жить становится легче.

И рассказики эти мои – они скопились за долгие годы. Вспоминаю наших собачек, птичек, кошек и как будто приношу им нашу благодарность за то, что они были в нашей жизни.

Застеклённые балконы

На уличной стороне нашего дома балконов нет – они на внутренней, которая обращена во двор. И все они в последние годы, особенно начиная с 90-х, застеклены. Только наш балкон так и остался без стёкол. Причина проста – денег не было. Когда все в ельцинское время кинулись бояться воров, то мы просто не успели застеклиться, а вскоре цены, подогреваемые страхом ограбления, взлетели. Тогда мы рассудили: во-первых, у нас воровать нечего, одни книги, а воры классику не читают, иначе бы не воровали; во-вторых, жена развела на балконе цветник – получился садик такой, цветущий и благоухающий, а если застеклить, то летом, в жару, когда солнце будет печь, цветы задохнутся.

А ещё оказалось, что наш открытый балкон послужил спасению голубей. Как? Расскажу. Сейчас в Москве идёт борьба за чистоту дворов и улиц. Она и раньше не прекращалась, но теперь приняла устрашающие размеры. Своих дворников уже не стало хватать, поэтому много дворников из ближайшего зарубежья. Где раньше надрывался один дворник с метлой, там мели уже пятеро. Да не так просто: и до и после уборки они фотографировали участок, куда-то снимки пересылали. Убирали чисто. Прежние ящики-контейнеры, в которые сваливали пищевые и бытовые отходы, регулярно вывозили. И где стало питаться птицам, нашим любимым голубочкам? Жалко же их. Мы крошили остатки хлеба, а если он успевал засохнуть, размачивали его и сыпали сверху на асфальт под окнами. Вначале мы думали, что нас заругают, но сами дворники сказали, что голуби всё чистёхонько склёвывают.

Голуби быстро поняли, откуда на них сыплется такая благодать, и с утра прилетали на перила нашего балкона. У застеклённых балконов перил не было. Нас голуби вскоре нисколько не стали бояться, прямо с рук клевали. И никаких следов не оставляли. И странны нам были слова соседей, что голуби – переносчики заразы. «Они, – отвечали мы, – переносчики благодати».

Прокормить их, прямо скажем, было немного накладно. Но от кого им было ждать милости? Только от нас. От остальных балконов ничего, кроме отражения в стёклах, птицам не доставалось.

Я вспомнил рассказ мамы о голубях на чердаке районной гостиницы, где мама работала дежурной. Гостиница маленькая, двухэтажная. И вот на её чердаке поселились голуби. И кому-то из проживающих командировочных начальников не понравилось их воркование: спать ему мешали. Туда-сюда, приказали чердачное окно закрыть. Выгнали голубей, вставили оконную раму. Голуби встревожились, кричали, летали. «Жалко их было, – говорила мама. – Зима же скоро. Кому они мешали? Не вороны же. Воркуют – прямо как убаюкивают. И на второй день после выселения опять с вечера кричали. А потом чего-то замолчали. Утром выхожу на улицу, гляжу на чердачное окно – разбито. Что такое? Неужели кто камнем кинул? Полезла изнутри на чердак – тут они, голубчики. Меня-то знают, кормила же, не испугались, курлычут, вроде как благодарят. К окну подошла, а под ним, не поверишь, голубь мёртвый лежит. Тот, который на стекло кинулся. И стекло разбил, и сам разбился».

Поглядел я на застеклённые крепости московских квартир и подумал было: «А что, если бы голуби кинулись на них да и протаранили их!» Но тут же и подумал: «Нет, не пробить птицам – символам Святаго Духа – эти стёкла, не прежние». Эти стёкла, как сказал мне с гордостью сосед сверху, непростые, армированные. Это он мне в ответ на мой рассказ о голубях сельской гостиницы сказал: что уж его-то стеклянную защиту голуби не прошибут. «Что, и танк не прошибёт?» – спросил я. Он думал, что я шучу. А я напомнил ему вычитанное в Интернете известие: той стали, которая в Москве пошла на изготовление оконных решёток и стальных дверей, хватило бы на несколько танковых колонн. «Вот как заставят вас сдавать эти решётки и двери в Фонд обороны, вспомните голубей».

Новое имя

У нашей кошки Мышки появилось новое имя. Она сама его вызвала к жизни. Это имя – Горжетка. А что такое горжетка? Это такой меховой воротник, который любят модницы. Конечно, в зимний день глядишь на такую даму и думаешь: «Как жалко зверька, погибшего ради людского желания выглядеть лучше других». Конечно, красивый мех, но кто это был? Лиса, заяц, песец, белочка?

А тут горжетка из живой кошки. Когда бабушка склонялась над работой, Мышка прыгала ей на плечи, ложилась тёплым животиком на затылок, а передние и задние лапки просто свешивала. Ещё и пела. Разве запоёт горжетка на плечах, если она уже давно неживая?

У птиц и зверей очень хорошая память. Особенно на добро. Голуби, синицы, воробьи, кошки, собаки всегда помнят доброе к ним отношение. Они не сразу привыкают – присматриваются. Но когда поверят в тебя, то много радости прибавится тебе от их внимания.

Сделал кормушку в Никольском уже давно. Нынче ещё одну прикрепил. В начале холодов воробьи и синицы не сразу летели к ним, когда я сыпал корм, а ждали, пока отойду. Потом, увидев, что ничего плохого не сделаю, становились побойчее, а вскоре почти что на плечи садились.

Но вот какая история случилась. Вышел я с пакетом проса. А где мои подопечные? Сидят на ветках. А почему не летят на обед? Оглянулся – и понял. У крыльца появился серо-рыжий ободранный худющий кот. Конечно, птицы не меня, а его боялись.

– Не уходи, – сказал я коту. – Сейчас и тебе принесу.

И вынес ему сыра. Он отпрыгнул и скрылся. «Ладно, – думаю, – подожду». Ушёл в дом. Из окна поглядываю на кормушку и на сыр. Птицы летят к кормушке, но боязливо. Клюнут – и отскочат. Садятся торопливо на секунду-другую, оглядываются. Конечно, это не обед, одно название. Увидел и кота. Не к сыру он крался, к кормушке. Я выскочил на крыльцо – он тут же умчался. Но к вечеру сыр исчез. И просо в кормушке уменьшилось.

С котом – назвал его Рыжим – я тоже подружился. Гладил его по голове, по короткой шёрстке, уговаривал на воробьёв не охотиться. Улучшал рацион его питания. Прибавлял белков и жиров. Кормушки поднял повыше.

Но нет, не выходило у меня их подружить. Я-то любил и кота, и птичек, а они-то друг друга не любили. Получалось, что надо было выбирать, кого я буду содержать: кота или пернатых. Высота кормушки не имела значения для Рыжего, прыжки его меня изумляли. Птицы успевали отскочить в воздух, но ведь до поры до времени. А однажды вообще было громадное расстройство: на земле под кормушкой увидел воробьиные пёрышки.

И что мне теперь было делать? Этот Рыжий никогда не нажрётся. Вот вроде наелся до отвала, вроде начинает сонно мигать зелёными глазами, а на воробьёв и синиц всё равно смотрит. И ведь понятно: он же принадлежал к отряду хищников. А все они: рыси, тигры, львы, пантеры, гепарды, ягуары, леопарды (всего тридцать семь видов), – все они представители семейства кошачьих. Кошачьих. Не тигриных. И пословицу народную вспомнил: «Кот Евстафий покаялся, постригся, посхимился, а всё мышей во сне видит». То есть мне ещё и мышей надо жалеть.

Хотя и воробьи, и синицы, и голуби мне дороже всех: им принадлежит близкое небо. Они могут летать за кормом. Например, в церковный двор – рядом церковь. Там старушка голубей кормит. Воробьёв не отгоняет. Они около голубей, как цыплята с курочками. А какая им еда у меня: всё время под страхом нападения хищника. Не всегда же я могу дежурить у кормушек.

Но закончу на том, что случилось сегодня. Сегодня мой хищник привёл подругу. Я поглядел на неё, и у меня невольно вырвался возглас: «Беляночка. Ах, хороша!» Рыжий извинялся, тёрся мордой о штанины, то есть уговаривал меня её принять. А она скромно сидела у калитки. И ждала. Видно, что не помоечная, аккуратная такая, чистенькая. Вот что любовь делает: соблазнил котяра несчастную кошечку, из дома сбежала. А дальше что? Ещё и рожать начнут. А у меня весной мои любимые скворцы прилетят. Тоже всегда трясусь, переживаю за скворчат.

И скажите, как теперь жить дальше?

Всех жалко.

Где она сейчас?

В открытую форточку квартиры влетела ласточка. А обратно не могла вылететь, металась. Хозяев не было. Приехали. Зажгли свет. Ласточка выползла из угла. Они вначале испугались её чёрного цвета. Но разглядели – ласточка. Совершенно обессилевшая. Стали выхаживать. Молоко не пьёт, крошки не клюёт. Стали смотреть в Интернете о ласточках: питаются мошками, комарами, мухами. Стали ловить. Водичку закапывали в клювик пипеткой. О ласточке узнали знакомые и их дети. Приходили смотреть.

Сделали ей гнёздышко. Даже ночью вставали поглядеть, жива ли. Была жива, слабо царапалась крохотными коготками. Но ходить долго не умела, падала набок – она же до этого больше была в воздухе, чем на земле.

Вскоре от любви и заботы ласточка окрепла. А тут подошло и время осени, когда птицы улетают. И она рвалась лететь. Взмывала под потолок, пачкала крылья об извёстку, кидалась к окну, ударялась о стекло. Выпустить боялись – вдруг упадёт, там её кошки и съедят.

Но вот, кажется, она успокоилась. Решили – пусть зимует.

Утром мама семейства почувствовала, что с ласточкой что-то не то. Взяла её на руки. Ласточка выгибала головку вверх, вниз и вбок. Тихонько пискнула и замерла. Женщина сказала старшей дочери, и они вдоволь наревелись. А младшему сыну, когда отец привёл его из детского садика, сказали, что ласточка улетела на юг с другими ласточками.

И он долго расспрашивал: «А что она сказала, когда улетала? Сказала: спасибо, да? И сказала, что прилетит, да?» Выходил на балкон и глядел в сторону юга. Он уже знал, где юг. Папа научил. Говорил: «Откуда появляется солнце, там восток, а вправо от него юг». И мальчик показывал в ту сторону друзьям. И дома не давал разбирать гнёздышко ласточки: «Она же сказала, что прилетит».

Петушиная история

Двор у бабы Насти проходной. Но теперь лучше сказать: двор у бабы Насти был проходным. То есть проходным он остался, но по нему никто не проходит. Все боятся нового петуха бабы Насти. Говорят: «Этот петух хуже собаки».

Этот петух заменил старого петуха бабы Насти, который был не только стар, но и драчлив. И однажды, когда петух подскочил сзади и до крови клюнул в ногу, баба Настя не выдержала:

– Из-за тебя, дурака, без яичницы сижу, так ещё и бьёшься. Сам напросился.

На что напросился петух, ясно. Но каково курам без петуха? Разброд и шатания начались в их бестолковом стаде. И баба Настя поехала в Балашиху за новым петухом. Купила быстро и задёшево. Петуха продали связанным.

– В автобусе чуть не задавили, – рассказывала она. – У меня ж не корзина, а сумка, и её сжали. Вначале-то думала – хана: раскрыла сумку, а он глаза завёл. «Подох», – думаю. Нет, выжил. Ноги развязала, он ими подрыгал, вроде как проверил. И ещё лёжа заорал. Ой, если б знала, я б его сама задавила, я б его из сумки прямо в кастрюлю!

У бабы Насти был и сейчас есть пёсик Ишка. Завели его всё по той же причине проходного двора. Пёсика принесли совсем маленьким. Ишкой его назвала правнучка. Она приехала в гости и долго мучила щенка, думая, что с ним играет. И он ухватил её за руку беззубыми дёснами. «Ишь как! – закричала она испуганно. – Ишь как!» Ишка жил не тужил, тявкал на прохожих, на ночь просился в дом, а в доме подружился с Барсиком – огромным, больше щенка, котом. Бедные, они так недолго были счастливы!

К моим приездам у бабы Насти скапливалось много рассказов о событиях на работе (она работает вахтёром), о переменах в её гигантской родне. Но с появлением нового петуха все рассказы стали только о нём. Когда я, не зная о покупке его, приехал и поздоровался, баба Настя поглядела на меня восторженно и восхищённо сказала:

– Живой!

– Живой.

– А как по ограде шёл?

– Да так и шёл.

– А его не встречал?

– Кого?

– В огороде, значит, дьявол, – сказала баба Настя, и мы сели пить чай.

Тут-то я и узнал о новом петухе: он всех принимал за врагов, наскакивал на всех, не учитывая ни пола, ни возраста, ни размеров.

– Прям хоть пиши: «Осторожно – злой петух». Засмеют. Палки видел у калитки? Не заметил? У крыльца тоже стоят. Приспособились. Иду от крыльца до забора с палкой, там оставляю, с работы приеду – беру у забора палку, иду до крыльца.

– Рубить будете? – спросил я как о решённом.

Рис. Елены Григорян

– Жалко.

– Но если вы говорите, что всех пугает, наскакивает. Опять дождётесь, что в кровь исклюёт, как тот?

– Этот и убить может, – сказала баба Настя. – Но ведь несутся-то как! Да ты сам посмотри, какие крупные, – погордилась она, показывая полную миску белых яиц. – А две так и вовсе по два в день несут. А уж как любят-то его!

– Пойду посмотрю.

– Без палки не вздумай.

– А как вы их кормите?

– Он, дьявол, кормить даёт, это единственное. А уж яйца в потёмках собираю.

Я вышел на крыльцо. Во дворе было пусто. Но ощущение незримой опасности уже не позволило сесть беззаботно на лавочку и радостно думать, что сейчас буду топить печку, разбирать привезённую еду и работу. Вдруг Ишка, старый знакомый, подал голос.

– Где ты? Ишка, Ишка!

Пёсик заскулил и выполз из-под крыльца. Да, видно, многое переменилось. То-то он не лаял сегодня, не бежал навстречу.

– Ишка, что ж ты, петуха испугался?

Ишка виновато скулил, мол, не знаешь, а упрекаешь, подползал под руку, чтоб его погладить, и вдруг, первым увидев врага, отпрыгнул и ускочил под крыльцо.

Резко повернувшись, я увидел огромного белого петуха. Петух стоял на бугорке и рассматривал меня. Я стал отступать, ища глазами палку. Моё отступление петух истолковал как свою победу: вытянулся, взмахами крыльев погнал в мою сторону пыль и мелкий мусор и прокукарекал.

– Смотри-ка, не тронул! – это сказала баба Настя. Оказывается, она наблюдала за встречей в дверную щель.

– И не тронет, – самонадеянно уверил я.

Но, занимаясь хозяйством в своей боковушке, я всё помнил про петуха. Решил закрепить мирное сосуществование подарком. Накрошил хлеба, обрезал корки с сыра. И только стал открывать дверь на улицу, как с той стороны, ещё до моего появления, грудью в дверь ударился петух. Удар был так силён, что корм вывалился из рук. Я свирепо схватил палку, оттолкнул от себя дверь и вышел. Петух отскочил.

– Дурак ты! Миссию доброй воли не понимаешь, – я собрал и бросил на землю приготовленную еду.

Петух стал клевать, поглядывая на меня. Я прислонил палку к стене. Он издал призывный крик, на который мгновенно примчались куры, а сам… кинулся на меня. Еле-еле успел запрыгнуть за дверь.

Стыдно сказать, но ещё несколько раз за день я выходил и униженно заискивал перед петухом, разнообразя меню кормления. Петух нападал и до и после кормёжки. За водой и дровами я ходил с палкой. Налил в корытце воды. В воду петух залез с ногами и презрительно в ней подрыгался. Не ценил он мои миротворческие усилия.

– Гад ты, подколодный ты гад, – объявил я, выплёскивая в его сторону остатки воды – давая этим жестом понять, что не боюсь петуха, что с поисками мирного сосуществования покончено.

Вечером, когда слепнущие к ночи куры полезли на насест, я пошёл с бабой Настей посмотреть дремлющего петуха. А и красив же он был! Огромный, белый, с небольшой бородкой и гребнем. Баба Настя, довольная количеством яиц, всё-таки палку держала под мышкой.

В следующий приезд повторилась та же история – петух нападал непрерывно. Из новостей было – Ишке сделали конуру из бочки. Но даже и в конуру, рассказала баба Настя, врывался петух. Но только раз. Видимо, лишаемый последнего пристанища на белом свете, Ишка решил сопротивляться до упора. Петух вырвался без нескольких перьев. Ишка отстоял неприкосновенность жилища. Одно перо, размером с павлинье, досталось мне.

Теперь выходили мы во двор только по вечерам. Осмеливался выйти и Барсик – играл с Ишкой. На земле они играли на равных, но как только Барсик впрыгивал на поленницу, Ишка испуганно мчался в конуру – видно, Барсик, заняв высоту, напоминал петуха.

– Несутся хорошо, – вздыхала баба Настя.

– Да и спокойно, – поддерживал я. – Днём петух охраняет, ночью собака.

– Нервы мои скоро кончатся, – говорила баба Настя. – Уж и яйца не в радость. Трясусь от страха: вдруг кого покалечит – не расплачусь. Из-за него приезда внуков лишилась, всю родню отбил.

Её рассказы о петухе напоминали боевые сводки, с тем лишь отличием от настоящих, что в них был одинаковый финал: победа за петухом. За одной соседкой он гнался через три дома по грядкам, загнал её в туалет и туалет чуть не повалил. Другую соседку держал два часа за калиткой, не давая выйти на улицу, а сам небрежно, как гвардеец кардинала, даже не глядя на заключённую, гулял по осенней траве.

На меня он нападал по-прежнему. Этот разбойник никогда не признавал себя побеждённым. Даже отступая от палки, он преподносил своё отступление не как бегство, а как выполнение давно задуманного стратегического плана отхода на подготовленные позиции с целью заманивания противника, изматывания его сил и скорого подавления превосходящими силами и малой кровью.

Ещё из новостей было то, что начали нестись даже молодые курочки, летошние и весношные, по выражению бабы Насти.

Иногда петух делал дальние походы, и о его победах сообщали через вторые и третьи руки. В походах он не связывался с людьми, воевал только с петухами. И всегда побеждал. Так что постепенно он стал владыкой и двора бабы Насти, и сопредельных территорий, и вообще всего Никольского. Будь у нас в моде петушиные бои, наш петух не посрамил бы чести Никольского.

На день рождения к бабе Насте гости собирались с опаской. Но им сказали, что кур в этот день не выпустят на волю, так что гости успокоились. А за столом только и было разговоров, что о петухе и о его подвигах. Тут и мужчинам захотелось совершить подвиг. Они пошли в курятник, изловили петуха и принесли его, безголового, лежащего на большом блюде.

– Держи, – гордо сказали они бабе Насте, – вот твой губитель!

И баба Настя, принимая блюдо, заплакала навзрыд.

Но это была шутка. Петуху особым способом повернули шею и спрятали голову под крыло, он затих. А когда голову достали из-под крыла и шею распрямили, то он так яростно взмахнул крыльями, что гости аж присели и побыстрее открыли петуху двери на улицу. Отшвырнув с дороги Барсика, комкая половики, петух вышел на улицу, где вскоре завизжал несчастный Ишка.

Не угадать, чем бы всё кончилось, но произошло событие, и событие очень не рядовое, – петух полюбил. Не смейтесь и не отказывайте ничему живому в этом чувстве. Цветок любит хозяина, и дерево способно помнить добро и зло, что уж говорить о теплокровном двуногом существе, каковым являлся наш петух.

Любовь сразила его по весне. Обойдя посуху село Никольское и убедясь, что оно, как и прежде, подвластно ему, петух заметил, что на отшибе, как бы уже на хуторе, находится ещё один дом, а возле него пасутся куры во главе со своим петухом. Туда, ничтоже сумняшеся, и двинулся наш разбойник, и именно там он увидел эту курочку, а увидя, забыл всё на свете, кроме неё. Я потом, опять же не смейтесь, специально ходил смотреть эту курочку. О, это была красавица редчайшая! Сказочная Курочка Ряба! Пёстренькая, в меру полненькая, любопытная, но несуетливая. Можно было понять нашего петуха. Но и бабу Настю тоже – куры перестали нестись. Как только она не кормила петуха, как только не выговаривала. Я присутствовал при этих нотациях. Присутствовать было безопасно, ибо, полюбив, петух резко переменил характер: стал смирнее любой курицы и молча выслушивал упрёки.

– Такой ты растакой, да неужели ж ты и сегодня укосолапишь? Да как это ты можешь своих куриц бросать? Да ты посмотри на них, какие красавицы, какие беляночки! Да неужели ж они хуже этой рябухи?

Курицы возмущённо кудахтали. Петух молча наедался, молча уходил за калитку и только там радостно кукарекал, будто сообщал возлюбленной о своей верности и о своём направлении к ней. Он шёл через покорённое Никольское, шёл по тротуару, иногда срываясь на бег. Шёл, никого не трогая. И так каждый день. Около Курочки Рябы он являл вид глубочайшего смирения, искал для неё букашек и червячков, а к ночи шёл ужинать и ночевать во двор бабы Насти.

– Придётся рубить, – решилась, наконец, баба Настя, объясняя причину своего решения тем, что внуков и внучек надо кормить хоть иногда яичницей.

– А почему же он привязался к этой курице?

– Ой, не знаю, – засмеялась баба Настя. – Наверно, потому, что она мамина-папина, а он инкубаторский, сирота. Вот и потянуло.

Но петуха не успели зарубить – жизнь внесла свои коррективы. На пути его встал другой петух. А где же он был раньше? Да тут и был. И каким-то образом они ладили. Нашему петуху было дело только до Курочки Рябы, а остальных пас прежний петух. Тоже домашний, не инкубаторский. Он вовсе был произведением искусства: будто выкован из огня и меди, сверкающий на груди золотыми и бронзовыми перьями кольчуги. Как он уступил вначале без боя Курочку Рябу, непонятно. А её это, видимо, обидело. Тут можно только догадываться. То ли она сама пожелала вернуться в стадо, то ли красный петух велел ей пастись со всеми.

И вот в это несчастное для неё утро Курочка Ряба не подошла к нашему петуху, как бы не заметила его. Он позвал раз, другой – она хоть бы что. Красный петух на петушином языке сказал нашему петуху: «Ну чего ты привязался? Видишь, не хочет к тебе идти. Отстань». «Замолкни!» – велел ему наш петух и ещё раз позвал Курочку Рябу. И снова она не пошла к нему. Тогда он подошёл и стал оттирать её от стада. Но тут же появился красный петух.

И они схлестнулись.

Самой битвы я не видел, и баба Настя не видела, но ей рассказали, а она мне. Петухи не унижались до мелкого клевания друг друга, не стояли набычившись, топорща перья на шее. Они бились насмерть. Расходились, враз поворачивались и мчались навстречу. И сшибались. Да так, что земля в этом месте окрашивалась хоть и петушиной, но красной кровью. И вновь расходились. И вновь сшибались. Потом, полумёртвые, разбредались в свои курятники и отлёживались. И вновь шёл на битву потомок инкубатора. Было такое ощущение, что уже никакая Курочка Ряба ему и не нужна, а дикое чувство злобы к сопернику оживляло его силы.

В дело вмешались люди. Ведь не только бабы Настины куры перестали нестись, но и подруги Курочки Рябы. Чего-то надо было решать. Ну, кто же догадается, какое было принято решение? А такое, от которого Курочка Ряба приказала долго жить. Увы. Когда на следующее утро наш реваншист пришёл на поле боя, хозяйский петух упал с первого удара. Еле встал. Его снова сшибли.

Больше они не дрались. То ли от ран, то ли от любви к казнённой Курочке Рябе красный петух стал чахнуть и умер бы от того или другого, но такой смерти, такой роскоши петухам не дозволено, и он умер досрочно.

А что же наш разбойник? А наш хоть бы что. Вновь стал драться. Вновь загнал воспрянувших было Барсика в избу, а Ишку в конуру. Вновь ходим по двору с палками. Вновь внукам не велено приезжать. Только что загнал меня в избу. Сижу и записываю петушиную историю.

Петушиные крики

Все люди – все до единого, те, кто вышел из сельской местности, а теперь живёт в городах, – вспоминают детство. Оно им снится, о нём они любят говорить. Рыбалка, река, сенокос, лыжи зимой, санки. Сияние полной луны над серебряным снежным покровом. Запах дыма от русских печей.

Один большой начальник особенно тосковал по петушиному пению. Дети его просили купить им попугая. Он купил. Попугай оказался очень способным к обучению. Когда начальник поехал в отпуск навестить старуху-мать, то взял с собой клетку с попугаем. В деревне он поместил попугая в курятник, и попугай за два дня выучился кукарекать.

И теперь он живёт в Москве и кукарекает. Вначале мешал спать, ибо, по примеру сельских своих учителей, кричал на заре. И его клетку стали накрывать. Тогда он приспособился кричать днём и вечером. Так и живёт. Кому-то напоминает деревню, а кому-то евангельского петуха – алектора, который дважды успел прокричать в то время, в которое Апостол Пётр трижды отрёкся от Христа.

Конечно, наш попугай, играющий роль петуха, дня от ночи не отличает, но будет кукарекать долго и обязательно переживёт своих учителей, ибо им до старости дожить не суждено.

Собака и хозяин

Собачьи враги – это кошки и дворники. С ними лучше не связываться. Когда кошку загонишь в угол и ей некуда деваться, она зашипит и может глаза выцарапать. А когда залаешь на дворника, он тебе это запомнит.

Уж лучше молча идти мимо. Мимо кошек, дворника, машин, мимо огромных мусорных баков, вдоль бетонного забора, по краю просторных луж, в которых шевелятся воробьи. Всё мимо и мимо. Но куда? Некуда идти. Вот и идёшь обратно мимо луж, забора, машин, мусора, кошек, дворника. И хозяина ведёшь за собой. Раньше собака думала, что хозяин всемогущ, что он с высоты своего роста далеко видит и знает, куда идти. Но он видит то же самое, что и собака: воробьёв, мусор, забор, лужу, кошек, дворника, с которым здоровается. И так же идёт вдоль всего этого.

«Может, и ему хочется на всё это залаять», – думает собака. Она поворачивает и ведёт хозяина домой. Дома хозяин садится на диван, собака кладёт ему на колени свою голову. «Ну что, собака?» – спрашивает хозяин.

И они долго молчат.

Журавли

Вот про журавлей… Не раз я бывал в Дагестане. Это прекраснейшая республика, одна из красивейших мест нашей России. Главная религия там – ислам. Но отношение к другим конфессиям у них самое доброжелательное. В прошлом 2023 году ездил я туда на весенний праздник Навруз, а вслед шла мусульманская Пасха – Ураза-байрам. Меня восхитило то, что много было молодёжи, все нарядно одетые, все знающие молитвы намаза – мусульманской службы. На огромной площади перед белой мечетью, крупнейшей в республике, было угощение для всех. Сильно звали и меня. И если бы не наш Великий пост, который был в те дни, я бы не устоял перед обилием угощений.

Я был знаком с Расулом Гамзатовым, самым, конечно, знаменитым поэтом Дагестана и вообще Кавказа. В минувшем году исполнилось ему сто лет. Это был национальный праздник. Проспект его имени был уставлен щитами с его фотографиями и стихами. Вот он с отцом, тоже поэтом, Гамзатом Цадасой. Вот встречи с земляками. А вот его знаменитые стихи о журавлях, знаменитая песня, известная во всех пределах России, – она о том, что поэт верит, что «солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей»…

Для меня ещё оттого замечательна эта песня, что хорошо помню, как в своём вятском детстве мы ждали прилёта журавлей. О, это незабываемо: журавлиный клин рассекает небо над нами и слышны гортанные крики этих гордых красивых птиц! Да, они во многом символ Дагестана, но рождают они своих птенцов и ставят их на крыло у нас, в северной России.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска