Нынче 25 августа в Петрозаводске прошло закрытое заседание. Провёл его секретарь Совета Безопасности России Николай Патрушев. Тема: «Безопасность Карелии в условиях экономической войны, развязанной коллективным Западом против России». Но вопросы, похоже, решались не только экономические. Финляндия вступила в НАТО, и сразу многое поменялось. И не только для Карелии, Мурманской и Ленинградской областей, которые граничат с Финляндией на протяжении 1340 километров, но и для всего Севера России. Вот что пишут, например, в «Военной мысли», журнале Минобороны для высшего и старшего командного состава ВС РФ: «Возможное размещение в Финляндии оперативно-тактических ракетных систем создаст угрозу для объектов оборонно-промышленного комплекса в Архангельской области и для транспортной инфраструктуры региона». Николай Патрушев, сам уроженец Архангельской области, наш Север хорошо знает, и его суждения по поводу всей этой проблемы весьма весомы. Но, как бывший глава ФСБ, он, конечно, говорит не обо всём.

Комментируя итоги заседания Совета Безопасности, Патрушев отметил: «В целях пресечения распространения деструктивного иностранного информационного влияния на местное население важно обеспечить устойчивую мобильную связь и российское телевещание». Это о приграничных районах Карелии, где народ смотрит финские телеканалы. Но проблема-то не только в том, чтобы поставить в карельской тайге ТВ-ретрансляторы, она намного глубже и уходит корнями ещё в советские времена. Сам я родом с севера Карелии и помню с детства какое-то даже преклонение перед всем финским: «финскими домиками», технологиями лесодобычи и лесообработки и так далее. А в 90-е годы дошло до того, что одна школьная учительница заявила мне, что «финское лютеранство – это европейская цивилизованность». В ту пору «мягкая сила», прежде действовавшая из Финляндии исподволь, в открытую ринулась в Карелию в форме различных организаций: культурно-образовательных, благотворительных, религиозных. Вот, например, откуда я знаю про финского лётчика, которому дали приказ бомбить остров Кижи, а он, увидев прекрасные деревянные храмы, бомбить не стал? Такой вот благородный образ финского воина. Даже и не помню, откуда это протекло в сознание. А про зверства, которые они творили в Карелии, как-то и не думал.

В советское время у нас дорожили тем, что Финляндия нейтральна и даже как бы дружественна, поэтому о многом из прошлого умалчивали. В 90-е годы – тут без комментариев, и так понятно. Но в наше-то время почему всё это продолжается?

В июле ездили мы с сестрой в отпуск на родину, в Беломорский район. Сестра моя, можно сказать, патриот Карелии ещё со школьной скамьи – увлекалась краеведением, участвовала в мероприятиях вроде зимнего похода «Лыжня Антикайнена». Вот спрашивается, какая связь нашего русского поморского края с финном Антикайненом? Но в КаССР проводилась такая политика, что и новости по радио у нас передавались на финском языке, и таблички всюду на русско-финском, и когда мне паспорт выдали, там тоже по-фински было написано. Ну, для национальной республики это было нормально. И вот приезжаем мы в Беломорск, сестра говорит: «А ты знаешь, что у нас в городе два года назад новый музей открыли – Карельского фронта? Давай сходим!»

Эта новость меня, конечно, обрадовала. Вообще роль Беломорска в истории Великой Отечественной войны, считаю, недооценена. Местный железнодорожный узел, откуда начинается отворотка на Вологду, фактически спас сообщение Центра с Мурманском, поскольку Октябрьскую железную дорогу финны перерезали, ещё когда захватили Петрозаводск. Не будь у нас Беломорска – не удержали бы Кольский полуостров, да и ленд-лиз, поступавший через Мурманск, был бы прерван. И неслучайно именно в Беломорске находились штабы Карельского фронта и Карельского партизанского движения. А в старинном поморском селе Сухое располагался их секретный командный пункт – подземный бетонный бункер. Помню, школьником я лазил по его лабиринтам, где валялись бутылки и прочий мусор, и уже тогда удивлялся, почему он такой заброшенный, ведь можно сделать музей. Да и в самом Беломорске в советское время отдельного музея Великой Отечественной войны не было. А теперь вот открыли.

Что ещё порадовало: под музей выделено большое двухэтажное здание. Во дворе стоят гаубицы, пушки и зенитка – точно такая, как в фильме «А зори здесь тихие». Для пацанов здесь раздолье – полазить по военной технике. Эх, нам бы такое в детстве! В самом музее десять залов с искусно выполненными панорамами и манекенами. Проходим из зала в зал и… странное какое-то чувство. Музей кому посвящён: нашим героям или финским?

Да, есть тут панорама штаба Карельского фронта: над столом со штабной картой склонились два командира, а над ними на стене висит портрет Сталина. Имеется и панорама, посвящённая партизанам: у бревенчатого дома стоит манекен старика в кургузом пиджачке и с винтовкой «Мосинкой» в руке, а рядом сидит женщина на чемоданах. Почему на чемоданах? Не понять. И это единственный стенд, посвящённый партизанам, хотя рассказать и показать можно очень много – о том, о чём многие не знают. Ведь карельские партизаны – уникальное явление. Начать с того, что они совершали глубокие рейды за финскую границу и громили там вражеские базы. В течение суток могли «пробежать» около сотни километров по тайге, чему я долго не верил, пока не нашёл документальные подтверждения. Ладно, идём дальше…

Вот отдельный стенд, посвящённый женской военизированной организации в Финляндии «Лотта Свярд». Стоит манекен связистки в красивой военной форме. Зачем он здесь? Получается странный паритет: один стенд партизанскому движению в Карелии и один стенд какой-то финской женской организации. Может, для того манекен поставили, чтобы экскурсовод мог сказать: «Обратите внимание на синюю брошку у девушки, она в форме фашистской свастики. Такая была эмблема у “Лотта Свярд”». Но это я домысливаю. Сам-то брошку эту разглядел уже потом – при большом увеличении на фотографии.

Интеллигентная дама-связистка с книжкой – образ финских захватчиков

А вот ещё один манекен финского связиста, уже мужчины. Сидит в землянке в эсэсовской форме, кушает из котелка, рядом радиостанция. На другом стенде – финн в белом маскхалате с автоматом «Суоми». Скульптор постарался, вылепил ему лицо благородное, героическое. А неподалёку стенд с манекеном советского солдата в ватнике, с компасом в руке (заблудился?), а лицо какое-то смазанное, недолепленное. Или мне показалось?

Красный командир в ватнике и без лица – это образ нашего солдата

Что бросается в глаза: в этом музее советские и финские войска показаны примерно в одинаковой пропорции. И наши какие-то безликие, зато финны представлены с человеческой стороны – под стеклом среди прочих предметов их быта выставлены юмористические походные рисунки: как бойцы штурмуют полевую кухню, как толстячок, этакий финский бравый солдат Швейк, представляет себя с кружкой пива и дорогой сигарой. Это кому музей-то посвящён? Если Карельскому фронту, то с чьей стороны?

Последней каплей стала панорама «Реконструкция финского концлагеря». Тут уж и моя сестра не выдержала: «Это что за курорт они показали?!» В бараке этак уютно: печка-буржуйка, керосиновая лампа, умывальничек с полотенцем. И два манекена – женщина с куском хлеба и мальчик, протянувший руки к еде. Ну, может, в концлагере такие ломти хлеба и выдавали. Но откуда там керосин?

По мысли устроителей музея, в концлагере было тепло, сухо, светло и даже не очень голодно

Как раз накануне к нам в редакцию прислала воспоминания о своей маме, прошедшей финские лагеря, уроженка Карелии Светлана Захарченко. Когда началась война, её маме, Валентине Михайловне Кирьяновой, было шесть лет, жила она в заонежской деревне Кондобережская. «Осенью в деревню пришли финны. Они установили свои порядки. Во-первых, растянули на выездах из Заонежья колючую проволоку. Выпускали только по спецпропускам. Таким образом, всё Заонежье превратилось в огромный концлагерь. Во-вторых, издали указ, что в семье на одного трудоспособного должно быть не более двух иждивенцев. А трудоспособными считались по финским порядкам лица от 18 до 50 лет. Переписи финны не устраивали, но прошли все дома и посчитали всё население. Вторым пунктом указа была отправка лишних ртов в концлагерь».

А кто эти лишние рты? Дети. И далее вот что было: «Паню и Нюру посчитали трудоспособными, а их детей – шестилетнюю Валю (маму автора. – Ред.), четырёхлетнюю Тамару и годовалую Люсю – иждивенцами. Дед с бабушкой даже и слышать не хотели, чтобы кого-то из детей отправлять одних в концлагерь.

“Куда дитё без родителей денут? Оно за себя и постоять не сможет”, – ворчала Александра, укладывая свои и вещи мужа, собираясь в концлагерь.

Тогда концлагерей в Петрозаводске было семь. Наши попали в концлагерь на улице Боровой, на окраине города, или, как во время войны называли это место, “Перевалочную базу”. Здесь было два лагеря рядом. 6-й большой, а 7-й отдельно, карантином назывался. Вот там и жили Лукины. Заняли угол барака своим семейством. Еду не выдавали, дров тоже. То есть вывезли умирать».

К счастью, у мамы была возможность отправлять в лагерь посылки, этим дети и жили. Но взрослым, которые работали на финнов, тоже порой было нечего есть: «Зима 1942-го была холодной и голодной. Паня слегла в горячке. Нюра ухаживала за сестрой. Соответственно, на работу никто не ходил несколько дней. Всё это время сидели на тюре из мороженых овощей, животы стали пухнуть…» А каково в лагере? Финны в оккупированном Петрозаводске, который они переименовали в Aanislinna, не разрешали узникам даже за дровами ходить. Только под конец почти трёхлетней оккупации бабушке Александре позволили сходить в ближайшую рощу наломать руками сушняка. Топора у них, конечно, не было. А на панораме в музее – и топор лежит, и полешки порубленные. Славно как жили-то…

Маме Светланы Захарченко повезло – выжила. Ещё, как пишет она, «в концлагере на Боровой единственная из родных выжила Клавдия. До сих пор жива, вспоминает всё, как тётка Шура с дядьком Григорием ей свои порции тайком друг от друга подпихивали. Всего в петрозаводских концлагерях из 30 тысяч человек 16 тысяч мужчин и женщин умерли. 16 тысяч могил на кладбище только в Песках. По Карелии, возможно, речь идёт о 50-60 тысяч человек. Однако, учитывая более высокую смертность в финских лагерях, чем в немецких, эта цифра может быть значительно больше».

И в Беломорском музее Карельского фронта об этом – ни слова. На табличке перед панорамой только цифры, сколько было лагерей, и пояснение, что концлагерь – это «специально оборудованный центр массового принудительного заключения и содержания». Почему бы не написать, сколько людей в них погибло, – места на табличке, что ли, недостаточно? Нет, места хватает, на ней далее сообщается: «Женщина узница. На манекене: платок, СССР, 1940-е годы, ткань шерстяная; юбка, СССР, д. Кинермы, сукно…». И так далее. Затем: «Ребёнок-узник. На манекене: берет, “Ленмехпром”, Ленинград, 1945 г., фланель…». Атрибутированы даже те вещи, которые на верёвке сушатся в этом воссозданном бараке.

Пошёл я искать администрацию музея и высказал всё, что думаю. В ответ получил заверение, что факты, не отражённые на табличках, рассказывают гиды во время экскурсий. Что ж, охотно верю. Только не все же деньги платят за экскурсии, большинство просто так ходит смотрит.

Понятно, что готовили экспозиции не беломорчане, а приезжие специалисты из столицы республики, где интеллигенция всегда отличалась либеральным, так сказать, настроем. И в чём их упрекнуть? Исторических подмен, искажений фактов у них нет – таких грубых, как в своё время нечистые на руку пропагандисты провернули со знаменитой фотографией детей за колючей проволокой – в лагере № 6, на той самой улице Боровой, где умирала от голода мама нашего автора Светланы Захарченко. В 90-е годы либеральные «правозащитные» издания иллюстрировали этой фотографией «зверства НКВД». Да и сейчас обман продолжается.

Примечательно, что даже Светлана присланные воспоминания проиллюстрировала поддельной фотографией. Ничтоже сумняшеся взяла снимок из Интернета, а там в большинстве своём они обрезанные. На щите, под которым стоят дети-узники, должны быть две надписи, по-фински и по-русски: «Переселенческий лагерь. Вход в лагерь и разговор через проволоку воспрещён под угрозой РАССТРЕЛА». Так вот финскую надпись о «переселенцах» (на тот свет?) чаще всего обрезают, что удобно – она сверху, и остаётся только по-русски, якобы лагерь-то российский. Этим и пользуются. Например, в украинском учебнике истории за 10-й класс под обрезанным фото детей в финском концлагере значится: «Дети в ГУЛАГе, конец 30-х годов». Или вот такой кульбит, найденный мной в статье про репрессированных на белорусском новостном портале «Правда» города Гомель. Там фото подписали так: «Дети ГУЛАГа. Финский концлагерь в Петрозаводске». Как понимаю, сначала подписали: «Дети ГУЛАГа», а когда авторов уличили в неправде, то добавили про финский концлагерь. Спрашивается, чего же тогда про ГУЛАГ-то не убрали в подписи? Или вовсе бы сняли фото, поскольку не в тему и вообще абсурдно выглядит. Ан нет, уж очень им хочется побольнее пнуть по прошлому нашей общей Родины.

На фотографии, сделанной в концлагере № 6 – надписи, по-фински и по-русски: «Переселенческий лагерь. Вход в лагерь и разговор через проволоку воспрещён под угрозой РАССТРЕЛА».

На этом фото, сделанном в Петрозаводске в июне 1944 года, вторая от столба справа – Клава Нюппиева. Позже она написала в воспоминаниях о «финской сауне» и «трогательной» заботе о гигиене детей-узников: «Помню, как люди падали в обморок от жары в так называемой бане, а затем их обливали холодной водой. Помню дезинфекцию бараков, после которой шумело в ушах и у многих шла носом кровь, и ту парилку, где с большим “старанием” обрабатывали всё наше тряпьё. Однажды парилка сгорела, лишив многих людей последней одежды». То есть людей оставили голыми.

Этой знаменитой фотографии – с надписью по-фински про «угрозу расстрела» – в музее я не нашёл. Есть только обобщённое такое, нейтральное изображение детей за колючей проволокой – без прямого указания на финский концлагерь. А я бы этой фотографии посвятил отдельный стенд – с рассказом о злодеяниях прошлого и пропагандистской подмене в наши дни. И обязательно поместил бы рядом под стекло страницу украинского учебника. Зло надо обличать, иначе оно вновь выползет откуда-нибудь и мы не сразу его распознаем.

А что же беломорчане? Думаю, городскую администрацию такая выставка – с пиететом к захватчикам, оккупировавшим Карелию и сделавшим всё для блокады Ленинграда, – вполне устраивает. Расчёт традиционно на финских туристов, которые денежку оставят – нельзя ж их при этом обидеть! Не на бесплатных же школьных экскурсиях городу зарабатывать!

Что ещё хотелось бы сказать. Наш автор, будучи человеком православным, не только о преступлениях финских оккупантов написала, но нашла и светлый эпизод – как финский солдат, встретив на льду Онежского озера умиравшую от голода и холода девочку, поставил её на свои лыжи, довёз до деревни и там накормил. Каждая душа – христианка. И нет плохих народов. Уверен, что в будущем Финляндия вновь станет дружественной нам. Но сейчас-то благодушествовать не пристало.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска