Шахтёрская судьба от первого лица

Дмитрий чинит какую-то сантехнику в цокольном этаже храма Святой Варвары – кажется, кран потёк. Так-то он алтарник в свободное время, а на шахте «Воркутинская» – горнорабочий очистного забоя. Из своих двадцати восьми пять лет провёл под обстрелами в Донецке, где так же спускался под землю, так же был близок к Небу. Вот его монолог о пережитом.

Война

– Отец не хотел, чтобы я пошёл по его стопам и стал горняком, – говорит Дмитрий Швец, – хотя сам он до сих пор работает на шахте. Помню, как ждали отца со смены и, когда он задерживался, сильно волновались – тогда ещё мобильных телефонов не было. Особенно волновались, если спасатели проезжали: значит, на одной из шахт что-то случилось. И так по всему Донбассу – то там взрыв, то здесь.

«Вообще-то, я мечтал стать художником, а когда не вышло, устроился на шахту имени Кирова»

Вообще-то, я мечтал стать художником, а когда не вышло, устроился на шахту имени Кирова в Макеевке. За несколько лет до этого там погибло во время взрыва восемь человек, но об этом не думаешь. В 2012-м познакомился с хорошей девушкой, Настей, полюбили друг друга, а на следующий год поженились. У меня отец шахтёр, а у неё мать работает на рукоятке – опускает клеть в шахту, так что мы типичные дончане. И с корнями так же.

Дмитрий с женой Анастасией

Жили не тужили, мирно, всё устраивало. Пришло время задуматься о будущем – мы как раз первого ребёнка ждали. Как и у всех, кредиты, но зарплата у шахтёров неплохая, даже мне – в то время горнорабочему второго разряда – на всё хватало. Думал: отучусь на «гроза» – горнорабочего очистного забоя, который в лаве работает, – машину куплю, дом построю. Но было предчувствие, что не будет так, как мечтаю. А потом начался майдан. Шахтёры были против. Ничего хорошего от Европы мы не ждали: нет там для нас просвета – другие стандарты, не получится состыковать. А мы зарабатывали своим трудом, никогда не продавались и хотели быть вместе с Россией и Белоруссией – нашими братскими народами.

От нашей шахты горняки ездили в Киев – выступать против майдана, отстаивать наши ценности. Руководство шахт поддержало, сохранив заработок на время поездки. Но за само участие в антимайдане ничего не платили, ездили ребята добровольно. Желающих было много, я бы и сам поехал, потому что видел – надвигается беда. Когда на нас пошли войной, мы были в шоке: танки, обстрелы с вертолётов, самолёты, отстреливающие тепловые ловушки, следы ракет. С каждым днём всё ближе к Донецку гибли люди, потому что не знали, как себя вести при обстрелах. На остановку снаряд прилетает – и все гибнут, потому что не знают, что нужно лечь. Так началась для нас новая жизнь.

Было страшно за жену и ребёнка – тогда у меня родился первый, – и на время мы с семьёй уехали в Черкасскую область. Это Центральная Украина. Если бы с родными что-то случилось, я не смог бы себе этого простить. Устроился лесорубом. Народ местный отнёсся к нам хорошо, но встречались и те, кто требовал говорить на ридной мове. Я ответил, что буду говорить так, как считаю нужным. Так-то я знаю и украинский, и русский, но не приветствую, когда заставляют что-то делать. Ещё коробило, что «небесной сотне» возлагали венки, поминали их минутой молчания, в то время как на Донбассе гибли мирные граждане, дети. Но таких было не очень много, так-то очень гостеприимные, хорошие люди.

Поселились мы в селе Сахновка, где я ходил в храм Святого Духа. Мы хорошо сошлись с настоятелем отцом Сергием. Простота в нём детская, очень спокойно и тихо рядом с такими людьми. Я приглашал его причащать свою бабушку, а он бескорыстно откликался – не любил принимать денег. А я всё равно подсовывал, привык благодарить. Но долго там, в Сахновке, не продержался – к людям в тех краях я привыкнуть так и не смог. Родина есть родина. И уже в ноябре 2014-го мы вернулись на Донбасс. В нашей комнате было очень холодно, отопление едва работало.

Устроился на шахту имени Засядько – она была единственной, где более-менее регулярно платили. Но сама по себе она не очень. Постоянные крики-вопли со стороны начальства, мат столбом стоит. Через полтора месяца, что там проработал, у нас участок взорвался, я товарища потерял, а всего 34 человека погибло. Обстрелы продолжались. Было очень громко. Возле ствола шахты всё в осколках, дырах от них. Особенно любили бить по подстанциям, и у нас на шахте вырубало свет: подъёмники отключаются и мы сидим внизу, ждём, когда нас вызволят. Поначалу нервничали, потом привыкли. Садишься после смены в грязный автобус, а где-то недалеко идёт бой, так что всё трясётся. Думаешь, сейчас прилёт в автобус…

2015-й был самым тяжёлым годом в моей жизни. И семья жила в том районе, который обстреливали, и шахта тоже там. Попали в дом возле шахты – сгорела крыша. Едешь на работу, видишь – труп лежит, кого-то убило осколком. Рутина войны. Уже особо не обращаешь внимания на свист снарядов, если, конечно, рядом не ложатся. Выезжаешь с шахты, слышишь – «вжи-и-и!» – и взрыв. Приезжаешь домой – опять свист, взрывы, а семья в подвале сидит. Если тихо, я семью поднимал оттуда, а если стреляли – ложился спать один, с мыслью: «Лишь бы стекло взрывом не вынесло и не посекло лицо». Утром опять на работу. И так по кругу.

Свет и тьма

– В Бога я верил всегда. В мечтаниях детских хотелось быть воином света, с мечом в руке сражаться с тёмными силами. А есть ли они – тёмные силы? Решил их призвать. И допризывался. Жили мы на пятом этаже, и ночью к нам начали стучать в окна.

Так как мы с сёстрами жили тогда в одной комнате, то боялся я не только того, что стучат, но и что разбудят сестёр. Ладно, я дурак, решил проверить, а сёстры-то за что пострадают? И начал читать «Отче наш» как умел: «Отче наш на Небеси…» Только начал читать – и всё прекратилось, наступила тишина. Так я понял, что с тёмными сущностями играть нельзя.

Я любил рисовать и хотел поступить в художественное училище. Учительница живописи решила мне помочь подготовиться и отправила к своей матери в село – чтобы ничто не отвлекало. Там я познакомился с её мамой, тётей Людой, глубоко верующим человеком. У нас начались разговоры о вере, она про исповедь и причастие мне рассказала, а так как её дом стоит через дорогу от Свято-Касперовского монастыря, отправился я туда на службу. Мне было не по себе немножко, когда люди начали опускаться на колени, что некоторые в слезах. Но от Церкви это не отвратило. Стал ходить, потом причастился – так началось моё воцерковление.

Правда, я тогда потребительски относился к Богу. Многие как бы верят в Него, но главное для них – машина, квартира, чтоб дети в порядке и каждый год на море. Отношение к вере – теплохладное. Со мной было так же.

В художественное училище я так и не поступил. Завалили, поставив два балла за рисунок. Потом показывал свой рисунок тем, кто в этом разбирался, и они говорили, что 6-7 баллов я заслужил. Но там система: те, кто не поступил, должны отучиться на платных курсах. Не поступив, возроптал, ведь за меня молились, да и сам старался. А сейчас, спустя время, прошу прощения у Бога и благодарю Его. Главное, что со мной тогда произошло, – первое причастие, приход в Церковь. А училище было, наверное, просто поводом для того, чтобы я оказался в Свято-Касперовском монастыре. С тётей Людой поддерживаю связь.

Рисовать Дмитрий не бросил. Портреты сына и деда, Александра Терентьевича Стасенко

Монастырь

Свято-Касперовский – первая женская обитель в Донецкой области. Открылась в посёлке Грузско-Ломовка близ Макеевки на месте бывшей психиатрической больницы. Предприимчивые люди вынесли всё – от водопроводных труб до деревянных полов. Шестнадцать лет обстраивались, а потом началась война.

Духовник монастыря архимандрит Никон (Седневец) вспоминал рассказ перепуганных женщин-беженок, как за их перегруженным автобусом гнался украинский танк. Спасались от обстрелов, но вскоре снаряды и мины полетели уже над обителью. Изрешетило кровлю, а хвостовик мины, упавшей на территории, отец Никон показывает теперь гостям обители. Не было электричества, газа, готовили на кострах для сестёр и тех мирян, которым некуда было деться. «Монахини наши совершенно бесстрашные, – рассказывал батюшка, – умудрялись даже помидоры закатывать на костре. Делились всем: хлебом, консервацией, продуктами. Что у самих на столе, то и беженцам предлагали».

Но больше обстрелов боялись прихода украинских солдат. Их давно перестали понимать: зачем стреляют по монастырю, по коровникам? зачем жгут стоящие в поле комбайны? Какой должна быть ненависть, чтобы так себя вести! А благословения на эвакуацию в епархии всё не давали. Был момент, когда фронт оказался совсем близко, в двух-трёх километрах.

«Но ополченцы между собой договорились и нам сказали, что женский монастырь не сдадут, – вспоминал отец Никон. – Готовы были своими жизнями пожертвовать, а их сюда не пустить».

Дима Швец всё это застал – в монастырь он как начал ездить сразу после школы, так и не переставал, бывал там даже после отъезда в Воркуту, навещая родину.

* * *

– В монастыре много людей с разных сёл пряталось в подвалах, – продолжает Дмитрий. – И сейчас там, кроме монахинь, живёт часть монахов Свято-Никольского монастыря – того самого, где подвизался отец Зосима (Сокур) и который разбомбили почти полностью. Так-то в монастыре тихо. Непривычно было видеть, как мимо ездят танки. Но братья держались и мне тоже советовали не унывать.

Ещё в 2010-м мне предлагали стать послушником, но что такое монашество, я тогда понимал не очень хорошо, знал лишь, что это те, кто очень сильно возлюбил Бога. Но нравилось бывать в монастыре, я полюбил эту спокойную жизнь, послушания. Людей туда приезжало много, чаще всего чтобы получить исцеление от недугов. Скажем, допился человек до чёртиков, но приехал, поработал, остепенился – и выходит из монастыря другим человеком. Видно было, как преобразился. Иногда приезжал старец Серафим из Святогорской лавры. К нему сразу записывалось по сто и больше человек, чтобы поговорить. Он был прозорливый, но многие неправильно это воспринимали, шли к нему как к гадалке. Один раз он меня благословил, а как-то раз я записался к нему, но не пошёл: не знал, о чём говорить – к таким духоносным отцам нужно с чем-то очень серьёзным, неразрешимым. А я и так верил, что Господь управит. Родные посмеивались, когда это произносил, и я перестал. Перестал надежды на Бога возлагать – и сразу всё пошло не туда. Это было примерно году в 2015-м.

Всегда у меня была любовь к архимандриту Никону. Отец Никон поддерживал меня, окормлял, и я уезжал от него воодушевлённым. Я старался приезжать к нему почаще, а когда надолго пропадал, видел, что это его огорчало. Он понимал, что я слишком погружаюсь в мир, теряя память о Боге. Как-то раз приехал к нему, когда шёл сильный ливень. Пока дошёл до ворот, промок насквозь, вода с меня просто текла. Батюшка посмотрел и говорит: «Сейчас переодену». Вынес спортивные штаны, что-то ещё и туфли классические, которые мне очень понравились. Мои-то совсем износились, с деньгами было очень плохо. А тут новая обувь из коробки. Это мне запомнилось. В Черкасской области похожий был случай. Молитвослов мне очень понравился – недорогой, но купить не мог. «Вот бы мне такой подарили», – думаю. Только делаю поклон, как женщина, стоявшая в свечной лавке, её звали Любовью, предлагает: «Давай я тебе его просто подарю, а ты помяни меня как-нибудь в своих молитвах». Господь через людей действует, видит всё. Такие подарки – для укрепления веры, но и я сам так-то стараюсь дарить.

Так вот, в 2015-м перестал я говорить, что «Господь управит», усомнился. И начались у меня сильные страхи, особенно тревожно было по ночам. Однажды, когда уже перебрался в Воркуту, отправился навестить отца в Донецкой народной республике – ему исполнилось шестьдесят лет. Навестил монастырь, как всегда. Узнав о моей беде, батюшка сказал: «Ну что тут делать? Кропить себя святой водой и мужаться». Думаю, он крепко помолился за меня. Засыпал я под тропарь: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем Тебе славити». А потом вдруг ответливо услышал душой глас из Евангелия: «Я победил мир…» Полностью: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

Это было неописуемо – услышать такое. Наполнился радостью, благодарностью к Богу, решив во всём уповать на Него, и все мои тревоги прошли. Я долго искал смысл жизни и пришёл к выводу, что должен посвятить её Богу. Есть дети, жена, которых люблю, но пустота в душе всё равно ощущалась – её невозможно заполнить ничем в этом мире, потому что это место предназначено для Христа. Вскоре после этого и получил послушание алтарничать в храме Святой Варвары в Воркуте.

Воркута подземная

– Приехал я в Воркуту в девятнадцатом. Сначала сюда приехали наши ребята с шахты имени Кирова – передали, что вроде всё нормально, не кидают. Потом другая группа.

Народа с Донбасса теперь здесь много. На «Заполярной» так кажется, что половина с Донбасса. У нас с шахты имени Кирова, где я работал в последние месяцы перед отъездом, приехала сюда половина участка. По безопасности в Воркуте сильно лучше, чем у нас, аварии реже, хотя не без них, но это, как и война, давно уже стало для меня рутиной. Мы – шахтёры. Поначалу боишься, а потом становится всё равно.

Не сразу решился по– ехать – наши говорили, что здесь такая разруха, словно не у нас война, а здесь бомбёжки прошли. Так что особого удивления не было, когда увидел Воркуту своими глазами. Печально, конечно, смотреть на дома, где жили люди. Но центр, новые районы в хорошем состоянии.

В России многое удобнее, чем на Донбассе. Всё, что хочешь, можно заказать по Интернету. У нас такого не было. Понравились талоны в больницах – электронная очередь. У нас по старинке, а здесь очень удобно. Своеобразный климат – бураны, морозы, но это своего рода романтика – мне нравится, когда всё такое заснеженное. Больше всего Воркута мне зимой по душе. Одно время было тяжеловато, потому что люди немного другие. Много хороших, но встречались и такие, что делят шахтёров на хохлов и москалей: «О, хохлы приехали!» Сам я никогда людей не делил. В общем, освоился не сразу. Первые года два была сильная тоска по родине, родителям, землякам. А потом понял, что не хочу возвращаться. Родня вся там, но хотелось бы в более глухом месте жить, не столь густонаселённом, как Донбасс. В Воркуте ещё лет десять поработаю, а потом поищу спокойное красивое место в России.

Река Воркута

 Незримая помощь

– Случалось мне, и не раз, на Донбассе и в Воркуте чувствовать помощь Божию.

При мне слесарь отсоединял кабель и забыл отключить напряжение, а там 600 вольт, кажется. Хлопнуло, как фейерверк, дым в лаву пошёл – туманная завеса. Мы туда: живы ли ребята? Обошлось. Обожгло, ослепило людей, но живые, хотя могло убить.

Самый памятный день, когда от меня трижды Бог беду, а то и смерть отвёл. В шахте тогда произошёл завал, и я остался на ещё одну смену – нужно было разобраться с последствиями. Разобрались. Только убираю локоть, прилетает на это место здоровенный кусок породы. Потом нужно было пробить стойку, закрепиться. Почти заканчиваю работу. А жарко, градусов сорок, плохо проветривается. Работали в одних штанах и брали с собой по три литра воды. Уже не чаешь, когда же наверх. Напарник кричит: «Прими лесину!» А я так устал, что уже не хочется ничего принимать. Но нет, нужно помочь. Пересилил себя, встал. Только за стойку схватился, и то место, где я сидел, засыпало. Пареньку одному повезло поменьше, ноги засыпало, мы его выдернули, но без калош, пришлось откапывать. Дальше – больше. Ставим стойку под швеллера – и вдруг побежали: почему – не помню. Бежим, чувствую, как осколками породы спину сечёт, будто кошка царапает. Не знаю, как успели перескочить цепь. Смотрим, а там, где мы были, как в голливудских фильмах – знаете, когда человек убегает, а позади всё рушится. Большие куски падают, каждый в несколько раз больше человека – под такой попадёшь, мокрого места не останется. Нас ребята спрашивают: «А как вы успели? Как смогли спастись?» А мы и сами не знаем. Такая вот вышла смена.

Неисчислимое множество таких случаев. Однажды стоял перед шахтой и, перед тем как спуститься, почему-то увидел себя в инвалидной коляске, без ног. Спустился на смену. А там есть лента, на которой мы ездим, хотя она для этого не предназначена. Вот и я поехал, как по беговой дорожке, только на четвереньках. А встать не успел, так что меня стало затягивать в барабан, где либо ноги оторвало бы, либо вовсе перемололо. Вытащили меня – выдернули оттуда в последний момент. И я знаю, что благодарить за это должен не только людей – отчётливо мне было показано, как Господь постоянно спасает.

Или вот ещё. Нужно было зацепить канат. Взялся за него и вижу: горный мастер собирает крепи. «Ну, – думаю, – помогу». И только собрали крепёж, как раздаётся хлопок, словно автоматный выстрел, – я метров двадцать после этого от неожиданности пробежал. Обрушились металл и порода там, где я был вначале, возле каната. Если бы не отошёл помочь, накрыло бы наглухо. Господь подталкивает, мысль даёт спасительную. А как ещё помощь может выражаться? Ангел, что ли, должен явиться и за руку вытащить?

Послушание

– Всегда относился к церковным послушаниям благоговейно, но не думал, что самому придётся алтарничать. Сначала я ходил в храм Архистратига Михаила на улице Горняков – он постарше других в Воркуте, там молитвенная атмосфера. Но службы там только по субботам и воскресеньям, а я на шахте работаю, где выходные могут выпасть на любые дни недели. И настоятель отец Василий Шутко говорит как-то: «Тебе, наверное, лучше в Свято-Иверский, там каждый день служат».

Дочка и сын Дмитрия в Свято-Иверском храме

Стал ходить в Иверский на площади Победы, а потом познакомился с отцом Николаем (Беловоловым). Он по четвергам беседы проводил. Помню, как называлась первая – «Отвергни себя». Первый раз оказался у него в церкви Святой Варвары на Светлой седмице. И когда владыка Марк благословил меня помогать отцу Николаю, принял послушание алтарника.

Отец Николай (Беловолов) и алтарник Дмитрий Швец

Порой становится страшно перед величием Божием, перед Господом, Который не имеет в Себе тьмы и всё видит. Иногда во время молитвы становится страшно, хочется пасть на колени, не поднимая головы.

* * *

В голосе Димы что угодно, только не страх. Мне представляется бесконечность космоса, полного звёзд, но даже она – лишь слабое подобие того, о чём говорит шахтёр Дмитрий Швец.

В трапезную храма Святой Варвары, где мы разговариваем, заходит староста Елена. Улыбается:

– Дима, извини, у нас крещение сейчас, нужно воду в купель набрать.

Наутро, на литургии, вижу его в алтаре в золотом стихаре, потом с красным платом у Чаши. Завтра ему спускаться в забой, но сейчас он словно один из ангелов. Таким в моей памяти и останется.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска