Старинный элеватор в Челнах

Я не помню, чтобы в ранние годы, до школы, когда-нибудь испытывал страх. То есть, конечно, бояться и пугаться приходилось, как всякой мелюзге, но вот так, чтобы всерьёз и чтобы это запомнилось на долгие годы – такого не было. Мы жили в городе – обычная городская семья: мама с папой, бабушка и я. Да ещё брат, он появился на свет, когда мне было пять лет, – с этого времени ко мне внимания стало меньше, зато и свободы больше.

Летом, как это было тогда принято, в отпуск мы ездили к родственникам. Отцовская родня жила у нас на Каме, это были потомки монастырских крестьян на левом берегу реки – там, где ныне располагается город Набережные Челны. Сейчас «автоград на Каме» – это более чем полумиллионный промышленный гигант, а тогда до «всесоюзной комсомольской стройки» было ещё далеко. Челны оставались городком с населением чуть больше 30 тысяч, с пыльными улицами в центре, по которым татары в телегах, пахнувших дёгтем, везли на пристань огромные мешки с шерстью, а на базаре торговали бараниной и вяленым камским лещом. В самом центре стояли дома в три окошка, с крышами-пирамидками, покрытыми тёсом, и с большими огородами на задах. Точно так же, патриархально, тут жили и сто лет назад. И магазины не отличались от старинных купеческих лавок: по скрипучим деревянным ступеням поднимаешься и тянешь на себя дверь на пружине, тоже скрипучую, но по-особому, натужно. Сразу за дверью обычно стоял бочонок с селёдкой, из угла, где разливали керосин, пахло кружащей голову химической сладостью, на полках лежал разный скобяной товар, на подносах за прилавком – развесная халва и закаменевший урюк, а слипшиеся комья леденцов, за которыми, собственно, я и приходил туда с зажатыми в кулачке копейками, лежали почему-то вместе с головами сахара под прилавком – хозяин в белом фартуке доставал их и рубил большим толстым ножом.

Более всего в городе меня восхищало зернохранилище, построенное ещё при царе: оно величественно смотрело на реку и походило на огромный средневековый замок или крепость воинственного князя. Даже в мечтах я никогда не претендовал на роль великого князя, но зато на роль отважного воина-защитника этой цитадели – всегда. Неисполнимой мечтой моей было полазить под сводами этого таинственного замка, но пробраться туда было невозможно – кругом сторожа. Увидеть и ныне величественное здание элеватора можно только с реки, а во всей красоте – когда отплывёшь подальше.

Часть родни у нас жила на другом берегу Камы, в посёлке Затон, находившемся ровно напротив этого самого элеватора. Это был другой мир, помнивший своё вятское происхождение (это уже в советское время правый берег прирезали к Татарии) и отличавшийся от дремотных Челнов: в посёлке и народец, и нравы были жёсткими и «конкретными»; что тут скажешь – речники, матросня.

В тот день над Камой веял лёгкий июльский ветерок, выгоревшее небо выглядело подозрительно беззаботным. Таким было и моё настроение – мы с родителями отправились в гости в Затон. Наш речной трамвайчик отчалил от пристани и успел прошмыгнуть перед долгим караваном плотов, который волочил за собой буксир «Плотовод» – эти плоты, сам не знаю почему, напомнили мне процессию из связанных военнопленных под конвоем богатырского, с широкой грудью речного толкача с двумя лапами впереди.

Проводив взглядом плоты, я перебрался на корму, и теперь восхищённое моё внимание переключилось на удаляющуюся глыбу элеватора. Детское воображение явственно рисовало в его бойницах силуэты стражей, воинов с мушкетами и лучников, а на нижних этажах люди грузили бочки – наверняка они были со смолой, чтобы потом выплеснуть её, кипящую, на головы врагов, лезущих по штурмовым лестницам.

Пока трамвайчик не спеша обходил Тарловский остров, белоснежные пароходы в запани были скрыты от глаз кустами. Но с кормы я уже переместился на нос и ожидал возможности рассмотреть, какой нынче пароход гостит у затонской пристани, пыхтит дымком из чёрного раструба или спит, уткнувшись в песок носом. Раньше Затон назывался Зимовкой – здесь, в запани, всегда зимовали десятки камских пароходов. Что-то необъяснимо притягательное было для меня в этих речных судах, да настолько, что я потом почти до самого совершеннолетия мечтал стоять у штурвала и готовился поступать в мореходку.

Так выглядели Набережные Челны ещё в начале 1970-х (фото: chelny-izvest.ru)

Вырваться в Затон было настоящим праздником после душного города и постоянного присмотра родителей и бабушки; ведь я был уже вполне взрослым и самостоятельным первоклассником. И вот я, держась за руку отца, спускаюсь с причала. Настроение – как у дрожащего от нетерпения пса, когда его привезли в деревню из городской неволи: какое-то время на поводке он радостно крутится вокруг своего хвоста и поскуливает, а как отцепят – сначала будет скакать рядом, словно ещё не веря своему счастью, а потом сорвётся и исчезнет с глаз, оставив за собой только облачко пыли.

Так и я: пока мы шли от пристани к дому наших родственников, я только первые пару минут опасливо оглядывался по сторонам. Мы шли по тропе, перешагивая через вылезшие из воды на сушу металлические тросы толщиной с мою руку – наподобие огромных змей-анаконд, они показывали спины на короткое время и скрывались в норах земли. От некоторых из тросов виднелись лишь обрывки, и мне даже страшно было представить, какую силищу нужно иметь, чтобы порвать их как шнурок. Мы шли вдоль кромки воды, мимо связок брёвен, корявых топляков и железяк, ракушек, бутылок и прочего мусора на обнажившемся в межень дне – этот беспорядок мне был очень симпатичен, потому что сулил множество интересных находок. Скоро я выдрал руку из крепкой ладони отца и, петляя, плёлся позади среди всего этого мусора, вдохновенно выглядывая всякие «штучки».

Но внезапно я поднял голову и остановился как вкопанный. Наполовину выбросившись на сушу, как огромный кит с оставшимся в воде хвостом, впереди высилась огромная туша какого-то судна. Самым потрясающим было то, что у него было бетонное днище, нечто совершенно невиданное и непонятное для меня.

– Так ты идёшь или нет?! – наконец вернула меня к реальности мама, и я побежал догонять.

У Зыбиных я застал Вовку, собирающегося на рыбалку. Рядом крутилась Светка, моя двоюродная сестра, она собиралась вместе с ним.

– По-пойдёшь с нами? – спросил Вовка, он заикался. – Мы за ка-карасями на луга.

– Конечно, пойду! – воскликнул я. На заливном лугу было множество небольших пролоев, крошечных ериков, в которых водились замечательные золотистые караси. Таскать их из этих луж было настоящим наслаждением – карась хватает червяка и сразу тащит на дно, можно не опасаться неудачной подсечки, а просто вынимать упругих, толстых, с ладонь карасей. А вечером мать Вовки, тётя Шура, поджарит их в сметане – ух, вкуснятина!

Вовка достал из чулана ещё одно удилище, и мы отправились на рыбалку. По дороге я неосмотрительно спросил Вовку: «Что это за чудище такое лежит там на берегу?» Он остановился и тут же предложил: «Пойдём, покажу». Видимо, его поразило, что я до сих пор не знаю толком о такой достопримечательности Затона, и потому гостя следовало немедленно с ней познакомить. Я кивнул: любопытство перевесило, тем более что обследовать действующий дебаркадер никакой шкипер бы не пустил, а тут разрешения ни от кого не требовалось. По пути Вовка сообщил, что чудище это ещё недавно было городским речным вокзалом на противоположном берегу реки, возле Челнов: там продавали билеты на пароходы, жили матросы и пассажиры и был даже ресторан. Но потом случился пожар, и его отбуксировали в Затон.

Когда я выразил удивление по поводу того, как может плавать такое огромное корыто с днищем из толстенного бетона, Вовка мне рассудительно объяснил, что железо тоже тяжёлое, но из него же делают корабли – и ничего, плавают. Он уверенно подвёл нас со Светкой к дебаркадеру, который вблизи показался нам с 5-этажный дом. Я спросил, где лестница, по которой мы будем взбираться наверх. Оказалось, никакой лестницы нет, а есть узкий железный тоннель в бетоне, ведущий наверх.

– Сам ты то-тоннель! – сказал Вовка. – Якорная труба – вот как назыв-вается. Видишь, внутри цепь? Вот по ней и будем за-за-абираться.

На земле лежал огромный якорь, от которого цепь вела в трубу. Мы со Светкой заглянули в неё. Цепь, уходящая наверх, была толстенной, и вдоль неё, кажется, совсем не оставалось места, чтоб протиснуться наверх.

– Не, я не полезу! – решительно отрезала Светка. – И вам не советую. Ещё застрянете или упадёте оттуда.

– Ну и ладно, а мы по-по… Погнали! – решил за меня Вовка.

Позорно струсить на глазах девчонки я не мог и полез следом.

Залезал наверх Вовка – сразу видно было – не в первый раз, а может, даже и не в десятый. Ловко изогнувшись и подтянувшись, он исчез в трубе. По правде сказать, ему было проще забираться, потому что, хотя мы и были ровесниками, он был помельче и юркий – не в пример мне.

– Где ты там?! – крикнул он уже сверху в трубу, и голос его отозвался громким металлическим эхом. – Давай скорее!

Я лез, медленно засовывая ступни в звенья цепи. Это было довольно-таки неудобно, потому что якорная цепь совсем не похожа на обычную, когда колечко цепляется за колечко. Звенья цепи здесь имели посредине штыри-перегородки, контрфорсы, как мне потом объяснил Вовка, сын капитана и вообще спец в этих делах. Хорошо ещё, что подъём стопы у меня был небольшой – носок пролазил. Так я пролез метра три, пока не наткнулся на какое-то особое звено цепи, куда вообще нельзя было просунуть ногу, – пришлось обползать по ржавому железу на животе. Но в общем я довольно быстро поднялся, так что Вовка меня даже похвалил, после чего мы отправились обследовать судно.

Сначала осмотрели обгоревшие каюты. Посредине на нижней палубе находился зал, где, по-видимому, играл оркестр – там стояло обгоревшее пианино. Оплавившиеся стулья и обивка, попалины на полу и потолке, выгоревшие рамы – всё напоминало про дикую пляску разбушевавшейся тут стихии. Чудилось, будто со времени пожара здесь по-прежнему живут какие-то корабельные существа и ночью бродят по закоулкам дебаркадера.

Мы поднялись наверх по лестнице («По трапу!» – поправил меня мой проводник), откуда хорошо был виден город на дальнем берегу Камы и внизу – крохотная фигурка Светки, скучающей, сидя на якоре. Потом мы полезли в машинное отделение. Там было темно, склизко, свет едва проникал через крошечные иллюминаторы. Чёрные железные механизмы с трубками, растопыренными в разные стороны, были похожи на огромных холодных жуков. Пахло сыростью, железом и горелым машинным маслом. Пробираясь по каким-то решёткам за Вовкой, я испачкался мазутом – им здесь было измазано всё. Наконец мы снова выбрались на наклонённую палубу.

– Ну как тебе? – спросил меня Вовка.

– Ничего себе, – неопределённо ответил я.

– То-то! – Вовка понял меня так, что я в восторге от достопримечательности.

На самом деле экскурсия по внутренностям этого мёртвого дебаркадера произвела на меня мрачное впечатление. Ощущение было, что стою на спине страшного чудовища с жутковатым, рычащим именем Дебаркадер. Было ясно, что какое-то время назад в этих местах произошла битва, в которой этот самый дебаркадер потерпел сокрушительное поражение, идя на приступ крепости, замаскированной под элеватор. В результате он был повержен, успел отползти на другую сторону реки и здесь выбросился на берег. Но был ли он убит или только ранен и теперь понемногу приходил в себя – этого никто точно не знал: ну, лежит себе, а как поймёшь – может, только прикидывается смертельно раненным? Но мне-то теперь уже было ясно, что этот чудовищный ящер – нежилец.

В общем, пора было сматываться. Но мысль о том, что вылезать отсюда придётся обратно через эту ужасную якорную трубу, приводила меня в смятение. Я поинтересовался у Вовки, нет ли отсюда другого выхода. Но нет, выбраться можно было только так.

Тут видно, как близко дебаркадер подобрался к «крепости» (фото В. Суманова, fleetphoto.ru)

Я не успел заметить, как Вовка нырнул в трубу. И вот он уже внизу машет мне рукой и кричит:

– Ну, ск-коро ты там?!

А я всё никак не мог решиться.

– Я тут пока ещё смотрю всякое, – соврал я. – Вы идите, я вас догоню!

– Айда уже скорее, мы тебя ждём! – крикнула Светка. – А то так и клёв весь пропустим!

– Я же говорю – не ждите меня!

Наконец я решился: обхватил цепь и сунул ногу вниз, в трубу. Спускаться оказалось гораздо труднее и неприятнее. Во-первых, спустившийся передо мной Вовка измазал своими испачканными в мазуте ботинками цепь, а я в свою очередь измазал себе ладони и ими стало труднее хвататься за железо. И потом, пространство между цепью и стенкой трубы показалось мне почему-то значительно более узким, чем когда я поднимался наверх. Оно, конечно, и тогда не было широким, но по крайней мере мне не надо было втягивать живот и поворачивать голову, чтобы протиснуться. Ещё хуже было то, что лаз становился всё уже и уже. Спустившись метра на три-четыре – донизу оставалось ещё столько же или даже больше, – я вдруг понял, что застрял. Холодные ржавые кольца цепи упёрлись мне в грудь и не пропускали ни взад ни вперёд.

– Эгей, я застрял! – попытался крикнуть я, но из груди смог выдавить только хрип.

Попробовал оттолкнуть цепь, чтобы расширить себе лаз, но она даже не шелохнулась. Мало того, теперь и я не мог пошевелиться. Дыхание спёрло, потому что после неуклюжего движения я ещё сильнее упёрся грудью в звено цепи – а ведь толщиной оно с мою ногу! «Ну всё, – с отчаянием подумал я. – Самому мне не вылезти. Надо всё-таки попробовать прокашляться и покричать». «А чего оратьто! – тут же сердито ответил я сам себе. – Ведь сказал Вовке со Светкой не дожидаться. Теперь жди, когда вернутся. Да даже и вернутся, как они тебя вытащат? У Вовки сил не хватит, а если они кого из взрослых позовут на помощь, то им в трубу не пролезть».

Я дёрнулся ещё несколько раз и затих. Следующие несколько минут, а может, и час я не думал ни о чём, только чувствовал, как страх расползается по мне. Он начал своё движение почему-то со спины – наверно, потому, что она больше всего замёрзла, прижатая к трубе. Потом страх стал проникать внутрь через кожу на дрожащих руках, в голову – через зажмуренные глаза. Понятно, что даже мёртвое чудовище не хотело отпускать меня, ведь теперь я знал о нём всё.

Голова кружилась от страха: а что, если я задохнусь? Я стал дышать мелко и учащённо, не дышать даже, а судорожно глотать мелкие порции воздуха. Скоро почувствовал, что, хотя и весь покрылся потом, тем не менее замерзаю в этой тёмной железной трубе. Был летний день, но в трубу снизу, с реки, засасывало прохладный воздух, который здесь превращался в ветер и, вырываясь наверху из трубы, даже чуть-чуть подвывал. Начала затекать спина.

«Сколько там они будут рыбачить? – снова стал думать я о спасении. – Что, если сегодня, как назло, будет хороший клёв и они проканителятся там до темноты? А если обо мне забудут и придётся провести тут всю ночь? А когда вспомнят, как будут вытаскивать? Цепь ведь не отцепишь, потому что тогда она будет падать вниз вместе со мной и раздавит-перемелет меня, как букашку…» Для верности я примерился: одно звено цепи было больше, чем моя голова. Сердце тоскливо забилось в груди, точно пойманная в клетку птичка. «Неужели я тут и умру?»

«Буду петь», – решил я, чтобы совсем не запаниковать. Подходящей для этого случая мне показалась песня «Врагу не сдаётся наш гордый “Варяг”». Как ни странно, прошёптанные одними губами пара куплетов успокоили меня – я стал дышать ровнее. Повернул голову. Наверху в трубу был виден кусочек неба. Мои глаза уже вполне привыкли к темноте внутри трубы. Я протянул руку – ого, оказывается, на другой стороне висевшей цепи пространства было больше, чем с моей стороны. Вот оно в чём дело: цепь висела не ровно посередине трубы, а ближе к одному краю и я полез не с правильной стороны цепи, а там, где теснее! Вот почему я застрял!

Нужно было попробовать переползти на другую сторону цепи. Я дёрнулся: но нет, так просто туда не перелезешь. Значит, надо подниматься наверх. Но как, если я зажат?

Вспомнил, как в цирке гимнаст лезет по верёвочной лестнице: не прямо перед ним она, а между ног и ставит он свои ступни с обеих сторон лестницы, поднимается на верхотуру как бы сбоку. Я вытолкнул ногу на другую сторону цепи – с моей стороны стало чуть посвободнее. Поднялся на одно звено вверх, упираясь спиной о трубу. Получилось! Тут же сделал ещё рывок – ещё на одно звено. Так, медленно, рывок за рывком, я стал продвигаться вверх. Руки в мазуте кровили, спина, наверно, тоже, но я ничего этого не чувствовал. Наконец я поднялся почти до самого верха и перебрался на «правильную» половину трубы. Теперь предстояло снова спускаться гимнастом из-под купола цирка. Жаль, не было зрителей. Теперь я уже понимал, что всё получится.

Оказавшись внизу, я сел на якорь. Саднило щёку и спину, рубашка была порвана, весь я был измазан грязью, ржавчиной и вонючим мазутом, но теперь мне было всё равно. Главное – выбрался. Я подошёл к трубе, заглянул в неё и крикнул: «Ого-го! Де-бар-ка-дер!» Тулово зверя отозвалось обиженным глухим гудением побеждённого. Мне даже стало жалко его: ничего-то ты, такой огромный, не смог со мной поделать.

Я поднял удочку и пошёл рыбачить.

Не помню, много ли наловил карасей в тот вечер. Не помню, сильно ли ругали меня родители за порванную одежду и ссадины (а что ругали – это наверняка). На следующий день мы возвращались обратно – переправлялись через Каму уже на большом пароме «Окский», среди покуривающих матросов и шоферни, высыпавшей из кабин своих грузовиков с деревянными кузовами. Теплоход медленно приближался к бастиону элеватора. Над крепостью развевался приветственный красный флаг – накануне его не было. Когда мы приблизились достаточно близко, в окнах я увидел «наших», оттуда наблюдающих за мной в бинокли, и помахал им обеими руками: задание было выполнено – я возвращался из разведки. У меня с собой было донесение о том, что дебаркадер с бетонным брюхом повержен и уже не грозит городку.

Несколько лет ещё в снах я, застряв, пытался в ужасе вылезти из цепной трубы. А когда я в следующий раз оказался в Челнах, дебаркадера на берегу возле Затона уже не было. Куда он исчез, никто не знал. Наверно, его похоронили. С тех пор он мне больше не снился.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска