Врачи-психиатры давно уже говорят о вредоносности нашего телевидения, беспрерывно терзающего граждан тоннами информации о ковиде. Каждый день сводки, как во время Великой Отечественной: столько-то убито вирусом, столько-то городов или даже стран захвачено врагом. Ну и бесконечные «эксперты» что-то лопочут, врачей вытаскивают с рабочих мест и записывают в агитаторы. В общем, невротизация населения на марше.

Но проблема есть, от неё не спрячешь голову. И без осмысленного, рассудительного отношения к нынешней ковидной ситуации только и останется что нагнетание, страх и вражда. Мы попробовали глянуть на ситуацию под иным углом зрения – с точки зрения вечных вопросов жизни и смерти, думая о смыслах и вынеся за скобки собственно разговор о вакцинации, который вызывает в обществе большое разделение. Поговорим о буднях, протекающих возле границы жизни и смерти.

Сразу хочу оговориться: я не считаю корректным недавнее письмо-обращение руководителей лечебных заведений к видным деятелям страны посетить «красные зоны» в ковидных госпиталях. Совсем не дело устраивать досужие экскурсии туда, где люди находятся при смерти. Но винить врачей нельзя – понятно, что власти им сделали предложение, от которого они не смогли отказаться. Ситуация не лучше в противотуберкулёзных больницах (где так же легко можно подхватить инфекцию), в онкологических – но просто там не так суггестивно всё: там болеют молча, умирают незаметно, тогда как в ковидных собраны все в одном месте, последствия инфекции очень зримы, об этом постоянно говорят, а стало быть, и люди реагируют острее.

Я побеседовал с двумя молодыми священниками, постоянно посещающими «красную зону», так что узнаете вы обо всём, что называется, из первых рук. Это ярославский иерей Алексей Карпов (он рукоположён в 2010 году), настоятель строящегося храма Ярослава Мудрого, руководитель миссионерского отдела епархии, и сыктывкарский священник Иоанн Коюшев, практикующий психолог, руководитель епархиального отдела по делам молодёжи, настоятель храма Димитрия Солунского в посёлке Нювчим. Я задавал им примерно одни и те же вопросы, но с о. Алексеем довелось говорить дольше, так что не удивляйтесь, почему его ответы несколько пространнее. Отец Иоанн в конце нашего разговора подчеркнул, что не считает свою точку зрения единственно верной, и пожелал, чтобы публикация «не послужила дальнейшей невротизации общества». Присоединяюсь к его словам.

КАК ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ

– Когда и как началось для вас служение в «красной зоне»?

Отец Алексей Карпов

Отец АЛЕКСЕЙ: Ковидная больница – это первое моё служение в больнице, хотя прежде приходилось навещать больных и в онкологии, и в реанимации. Наша епархия – одна из первых, где священник вошёл в «красную зону». Случилось это осенью прошлого года, и предполагалось, что мы будем нести там своё служение по 2-3 месяца и придут следующие. Но оказалось, что заменить-то «старослужащих» некому. А в самом начале, осенью 2020-го, когда наши священники пошли в больницу к ковидным, мы даже попрощались с ними: о заразе знали мало и было ощущение, что мы больше не увидимся. В марте этого года я вошёл в «красную зону» и в мае, по идее, должен был прекратить это служение, но вот служу до сих пор. В двух больницах священники дежурят постоянно, а в остальные ходят по мере необходимости: когда причастить или пособоровать попросят родственники болящих. Лично я стал служить в госпитале для ветеранов, переоборудованном под ковидную лечебницу. Вообще вначале было интересно: не так уж часто эпидемии случаются и раз уж нашему поколению это досталось, то неплохо бы стать участником, в это дело погрузиться. Но через две недели, конечно, об этом романтическом интересе я уже не вспоминал.

Домашние тогда к этому отнеслись с пониманием. А попал я в «красную зону», когда сам переболел коронавирусом, потому что одним из условий было – допускаются туда или те, кто переболел или кто привит. Вся семья у нас переболела: супруга и трое детей. Про себя скажу – болезнь протекала сложно и тяжело. Потом я три недели вообще не мог заснуть: ничего не помогало, при этом скакало давление. У супруги появилась инсулиновая резистенция…

Отец Иоанн Коюшев

Отец ИОАНН: Как-то само собой получилось, что я стал ходить в «красную зону», это ведь мой долг. Меня вообще ужасает, что мы, священники, не идём в «красную зону», хотя именно мы в первую очередь должны быть с теми, которые переходят в вечность, и сопровождать их… А, вспомнил: об этом меня попросили в социальном отделе епархии. Страждущих в Республиканской больнице было много, но родственники только одной верующей женщины нашли телефон епархии и осмелились пригласить священника. А там, видимо, не смогли оперативно найти его и попросили меня сходить в реанимацию. Сейчас и кроме меня ходят священники в «красную зону». Может быть, я только чуть интенсивнее и пишу об этом в соцсетях, хотя сами врачи очень боятся освещения этой темы. Но как иначе, если умирающий человек хочет причаститься, а для болящего это может стать путём к излечению. Таинства, молитвы, священник – это для верующего свой мир, и он чувствует себя в нём гораздо лучше, ведь в целом атмосфера в больнице очень тяжёлая.

Как отнеслись к этому родные? Со стороны жены было, скажем так, благоговейное молчание. Родственники мои тоже ничего против не говорили: понимали, что это входит в священнические обязанности – даже если я умру, заразившись, но я на это подписался, когда рукополагался. Ну и плюс по отношению к ковиду было такое: нет, это не про меня, я ведь переболел. Но администрация больницы всё-таки просила, чтобы все, кто входит в «красную зону», были привиты, так что выбора не было – мне пришлось, к сожалению, привиться вдобавок «Спутником Лайт».

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Отец ИОАНН: Я захожу в «красную зону» в священнической одежде, в подряснике под защитным костюмом (иначе – «сиз», средство индивидуальной защиты, «костюм космонавта». – Ред.). Поверх защитного костюма – епитрахиль и поручи. После их снимаешь, раскладываешь и выходишь, а врачи обрабатывают их в специальном помещении каким-то дымом (холодным туманом. – Ред.) и кладут тебе в пакет, который ты ещё три часа не открываешь.

Фото из личного архива о. Иоанна

Реально мне сначала было дико одеваться в это обмундирование – в сизе трудно долго находиться: быстро потеешь, быстро происходит обезвоживание, потому что температура в реанимации выше, чем комнатная. Врачи говорят, что раньше было хуже, сейчас-то костюм не так плотно облегает. В первый раз я надевал шлем-маску, но потом уже только очки – не так неудобно, но зато они как шоры, видишь только вперёд. В первый раз вся процедура – одевание, соборование, исповедь, причастие, обработка, раздевание – заняла у меня час. Сейчас управляюсь минут за 20, если причащаю одного человека: появилась какая-то сноровка, да и врачи просят, чтобы не задерживался.

Думаю, через мою маску больным меня слышнее, чем мне их. Я-то могу погромче говорить, а у больных в реанимации голос слабый, да ещё и кислород подаётся, и маска сдерживает звук. Приходится вслушиваться. И всё равно не всегда слышишь человека. Но это неважно: Господь принимает даже ту исповедь, которую ты не слышишь, – не тебе, священнику, говорит человек, он кается перед Богом. Сам факт покаяния для Бога важнее, чем то, что я слышу.

Отец АЛЕКСЕЙ: В «красную зону» не пускают никого, а из священников пускают только тех, кто прошёл инструктаж. Мы подписываем обязательства не разглашать медицинскую тайну, есть ведь какие-то требования, например не фотографироваться в палате.

Технология захода в «красную зону» такая: раздеваешься полностью, потом надеваешь хирургический костюм, потом сиз. Зачем, если все вакцинированы? Предполагаю, потому, что там сильная концентрация вируса, которая может снести. У одного техника ушко от маски оторвалось, и, несмотря на то что он уже переболел и уровень антител у него был большой, заболел снова, хотя не так сильно. Ну вот, облачился я и зашёл в «зону» – там у нас есть всё необходимое: раздаточный материал, литература, там же надеваешь поверх сиза епитрахиль.

Выходя из «красной зоны», проделываешь всё в обратном порядке: полностью снимаешь с себя всё, на тебе остаётся только хирургический костюм, снимаешь его и идёшь в душ, после душа надеваешь новый и потом – свою одежду. Есть многоразовые сизы, они обеззараживаются, но преимущественно пользуемся одноразовыми – они потом уничтожаются. Три-четыре часа тяжело находиться в нём, а ведь врачи весь день – и костюм не снять… Стараюсь с больными говорить громко, но проблема в том, к кому ты обращаешься: в реанимации навряд ли кто-то что-то понимает. Сложно соображать, когда все силы организма направлены на то, чтобы бороться с болезнью.

ТАИНСТВА НА БОЛЬНИЧНОЙ КОЙКЕ

Отец АЛЕКСЕЙ: Внести в «красную зону» можно что угодно, но нельзя вынести. Епитрахиль и крест хранятся там, поручи мы не используем. Похвастаюсь таким ноу-хау, которое было изобретено в нашей епархии для причащения ковидных больных: мы пропитываем Дары Кровью Христовой, подсушиваем, заворачиваем в рисовую бумагу и вкладываем в 20-миллилитровый шприц. У этого шприца срезанная верхняя часть – где была игла – запечатана фольгой, на неё надета резинка. Всё это вкладывается в конверт, и так мы проносим причастие в палату. Причастник потребляет Святые Дары, завёрнутые в рисовую бумагу, то есть шприц не соприкасается с Дарами, и его можно впоследствии свободно утилизировать. А эта рисовая бумага, если её во рту немного подержишь, растворяется, после чего можно легко Дары потребить.

Фото: nne.ru (сайт Нижегородской митрополии)

Людям часто глотать сложно, они лежат лицом вниз – но тут уж мы оцениваем ситуацию, сможет ли человек их принять. Пост перед причастием упраздняется, и хотя люди часто просят принять исповедь, технически это бывает сложно сделать: палата на много человек – перед всеми же не будешь исповедоваться?.. Вылечившись, после того как смогут встать на ноги, люди звонят мне (я даю им в больнице свою визитную карточку), приходят в храм – и мы с ними проводим что-то вроде огласительных бесед.

Отец ИОАНН: О причастии в реанимации. Если я в этот день служил, то беру Дары из Чаши – они влажные, живые… (батюшка тут долго подбирает слово). Я беру облачение и Дароносицу, которые не использую во время богослужения. Если же я сегодня не причащался, то влагаю в уста больного запасные Дары, пропитанные Кровью Христовой: человек прожёвывает как может и запивает их водой. Это занимает меньше минуты: я зову персонал, объясняю, что нужно сделать, читаю молитву и прошу снять маску больного на минуту – даю причастие и запивку. Надеваем маску обратно. Даже при этом иногда за минуту у пациента падает кислород – такие там тяжёлые больные. Благо, когда священник принесёт причастие и поисповедует, но даже если просто придёт священник и подбодрит – это уже много значит для человека, сам тот факт, что о нём помнят. В реанимации зачастую больного вводят в искусственную кому, и тут уже только соборование можно совершить.

БОЛЯЩИЕ

Отец АЛЕКСЕЙ: Помню, в самом начале в реанимации контингент преимущественно был 60+. В мае это были уже 50+, а сейчас хожу – 20-30-летние лежат, притом внешне выглядят здоровыми: подкачанные парни, красивые девчонки. В реанимационном отделении в течение недели может полностью поменяться состав больных – и, увы, в основном это не перевод обратно в палаты, люди умирают. Вообще болезнь ведёт себя совершенно непредсказуемо. Здоровые переносят её тяжело, а больные диабетом, бывает, только нюх потеряют. Даже врачи признаются, что порой не знают, что делать. В связи с кислородным голоданием, например, органы отказывают – что вот в такой ситуации делать?

По моим наблюдениям, у человека, попавшего в реанимацию, вероятность выжить очень низкая. Там это стремительно происходит: в первый день приходишь – малая маска на лице у человека, на следующий день – большая, а потом уже какой-то скафандр или трубка в трахее. Даже если у тебя 30-40 процентов поражения лёгких – это очень тяжело. При онкологии можно вколоть морфий и тем облегчить страдания. А чем поможешь человеку, у которого поражены лёгкие? Некоторые начинают и вовсе неадекватно себя вести. Есть те, кто не принимает помощь врачей и пытается испортить дорогое оборудование, срывает с себя трубки и провода. Кого-то привязывают к койкам. Был случай, когда человек пытался выброситься в окно, но его поймали, связали. Вызвали меня, чтоб помог, но священник в этой ситуации был совершенно бесполезен, это чисто психиатрия – больной был погружён в себя, охвачен таким ужасом и страхом, что не видел никого вокруг. Так что в палате пришлось рамы заколачивать, а стёкла там ударостойкие.

Был и такой случай: в реанимацию с 60 процентами поражения лёгких попал один опытный врач – я, честно сказать, думал, что он умрёт. Он искренне исповедался, причастился, пособоровался. Вёл себя очень смиренно, хотя, казалось бы, среди своих много чего мог себе позволить. Молился, читая в телефоне псалмы. И когда я в следующий раз пришёл его причастить, он сказал, что его переводят в обычное отделение, а спустя три недели его выписали. Для меня это было явным чудом, ведь с такими поражениями люди по 45 суток лежат и потом их оттуда увозят на каталках с кислородом – выписывают домой с неопределённым исходом. Таких чудес немало, но, к счастью, мы не свидетели их, Господь утаивает от нас, чтоб мы не возгордились.

Отец ИОАНН: Пока я читаю молитвы, кто-то из больных слушает. «Ничего себе, – думаю, – крестится, хотя не видит меня, как я крещусь. Значит, он присутствует». То есть не просто механически повторяет за мной. А кто-то даже перекреститься не может, кому-то сложно внимание удержать, он проваливается: уснул – проснулся – поговорили, насколько хватило у него сил, – снова уснул.

Мне всё-таки, несмотря на шум, всегда хочется услышать человека, поговорить, поддержать, побыть рядом с этим утухающим сердцем. Важно, что его душа испытывает в последние часы, какие переживания. Бывает, врачи обнаруживают наутро в палате таких людей, которые срывают маску бессознательно, потому что хотят, чтобы это всё уже для них закончилось. Я убеждён, что Господь прощает тех, кто так долго страждет, жаждет облегчения: либо выздоровления, либо смерти. Я сам дома болел четыре дня тяжело, невыносимо. Мне ставили бронхит, но всё было по классике: ковидные симптомы плюс ещё ночью ничего не помогало температуру сбить. А в «красной зоне» кто-то по месяцу лежит в таком состоянии. Многие думают: вот выйду из больницы – тогда причащусь. Над нами довлеет клише, что позвать священника – это, скорее, уже к смерти, мы же даже не хотим допустить мысль о возможности смерти – всё у нас будет хорошо. Такой необъяснимый оптимизм из области коллективного бессознательного. К сожалению, по моим наблюдениям, четыре пятых из тех, кто попал в реанимацию на кислород, уже не выживают – и тут не до баловства.

Что в первую очередь нужно больному? – установить связь с другим человеком. Потом уже через это можно выйти на отношения: человек – Бог. Священнику нужно быть для больного связующим и с Господом, и с родственниками. Я иногда после совершения Таинства благоговейно читаю больным письма-послания от родственников – в них беспокойство о здоровье, пожелания добра и подбадривание. Для больного это очень дорого.

Одно дело – это когда Господь является для человека страшилкой – страшным судьёй, которого нужно замолить, а священник этому поспособствует. Другое – это товарообменное отношение: я Богу – свечку, он мне – здоровье. Но взрослым можно назвать только такое отношение: я – Твой сын, Господи, а Ты – мой Отец, и Ты мне ничего плохого не пошлёшь, и то, что я сейчас испытываю, – это необходимость; и даже сегодня в моих муках Ты рядом со мною, а священник свидетельствует об этом.

В ШАГЕ ОТ СМЕРТИ

Отец АЛЕКСЕЙ: У пророка Иеремии, кажется, есть такое. «Что вы делаете? – обращается он к израильскому народу. – Вера попрана, мы все погибаем, Господь уже приготовил казнь, а вы (это уже к священникам обращается) ходите и всех убаюкиваете: всё хорошо, войны нет, кругом мир, Господь вас любит». Вот эта иллюзия благополучия и ныне отвлекает человека от главного: с чем я предстану перед Богом.

Когда человек стоит перед смертью, его жалко всегда. Очень сложно примириться со смертью, это такое почти мистическое её неприятие. Общаясь с людьми, очень переживаешь за них. Настроение у всех разное. У большинства тревога и жажда жить. Но по состоянию понимаешь уже, что вот этот человек, скорее всего, умрёт. Я священника одного соборовал, он мне говорил: «Помолись, чтобы я умер, так тяжело мне». Он умер потом всё-таки – сердце остановилось, хотя вроде бы организм с болезнью справлялся. А кто-то себя убаюкивает-успокаивает: да всё нормально будет, я обязательно поправлюсь! Тяжело смотреть на то, как человек в последний час в такой иллюзии пребывает, сам себя успокаивает, вместо того чтобы готовиться к встрече с Богом. Возможно, он хочет поддерживать в себе оптимизм, чтобы совсем не упасть духом и не перестать сопротивляться болезни. Если это даже так, это всё равно ненормально, это всё равно самообман. На святоотеческом языке – состояние прелести.

Есть некий пастырский этикет. Всё-таки задача священника не в том, чтобы кого-то утешить и дать возможность вспомнить благополучные времена своей жизни. Отношения не должны переходить в панибратство, беседа – в болтовню. Нужно, чтобы человек ощущал, что он, в частности в Таинстве исповеди, предстоит перед Богом и священник будет отмерять меру тяжести греха. Что есть Господь, Который даже в такую трудную минуту готов к тебе прийти, а иерей – необходимое для твоего спасения сделать: исповедовать и преподать причастие. Должна быть дистанция, но тут легко уйти в формальность. К священнику многие в «красной зоне» относятся как к самому родному человеку, которому можно открыть сердце. Он – своего рода связной между больным и его родными и близкими. Ведь из реанимации им никакую информацию о больном не предоставляют. Нужно и утешить родственников, насколько это возможно.

Были случаи, когда прямо на руках умирали. Только пособоруешь – и человек скончался. Как говорят, у каждого врача есть своё кладбище, так же и у каждого священника оно есть. И у меня тоже есть, о чём я скорблю постоянно: когда приглашали – замедлил, проявил малодушие, может, леность, не откликнувшись на первый зов, а когда пришёл – уже было поздно.

Отец ИОАНН:  Недавно я приходил причащать женщину – она указала на пустую койку рядом и спросила: «Батюшка, рядом со мной умерла женщина, как это… А я умру?» И я вдруг почувствовал, как эта её тревога передалась мне. И я реально ощутил человеческий страх того, что человек скоро будет «там». «Красная зона» – это место, где Небо намного ближе, чем в храме. Там не до смеха и шуток, там очень серьёзная среда, там между палатами ходит смерть. Страх смерти порождает суеверия. Одно из них: зовут священника – это к смерти, значит, дело швах, всё уже совсем плохо. Другая крайность – приглашать священника для того, чтобы с помощью причастия излечиться, избавиться от ковида. Дело, наверно, в том, что человек воспринимает священника как бы приносящим благовествование из другого мира, тут есть эффект сакрализации. Но священник всегда приходит для здравия человека – для того, чтобы человек внутри обрёл Бога. Это и есть здравие. Неважно, какой исход – умрёт он или же будет жить. Человек может физически болеть, но быть целостным внутри, иметь в себе Бога, любовь. Ведь состояние человека определяет умение любить, насколько он способен принимать и отдавать. Все мы хотим здоровья и, приняв Христа, хотим обрести здравие души и тела. Но иногда нам очень вредно быть здоровыми. И Господь не всем посылает стопроцентное здоровье: где-то мы должны пройти через болезнь, чтобы этот путь нас очистил, чтоб из этого мы тоже вынесли навыки любви.

Мы рождаемся не для того, чтобы жить здесь вечно. Хотя желание такое у нас есть, и оно как раз говорит о том, что в ином мире нас ждёт вечность. Мы рождены, чтобы умереть. Но как умереть? – вот важнейший вопрос. Поэтому наши предки такое серьёзное внимание уделяли тому, как умирает человек.

Умирают в «красной зоне» по-разному. Каждого Господь по-разному ведёт, смотря как жил, наверное: кто-то умирает в тяжёлых муках, кто-то долго потухает. Хотя что такое долго? Мы думаем, что человек долго болеет, исходя из личного опыта. Но мы живём во времени, Господь же – вне времени, у Него всё совершенно по-другому. Это касается любой смерти, не только ковидной.

Не все уходят с Богом. Даже люди верующие, церковные, из-за своего состояния вообще не думают о священнике, о возможности причаститься: приходили в такое помрачение, что о Боге не вспоминали. Господь всех прощает, но не каждый может принять это прощение. Кто-то лучше останется при своём, отстранится, чтоб совесть его не обжигала.

Я уже давно снял розовые очки и всегда иду к человеку в палату как в последний раз.

Был случай: накануне, как обычно, после процедур я пришёл в больницу, причастил человека, а ночью он умер. Что поделать… Мы записываем его имя на сорокоуст и молимся об упокоении.

СВОИ И ЧУЖИЕ

Отец АЛЕКСЕЙ: Отношение к священнику в больнице меняется при постоянном взаимодействии с людьми, с персоналом. Если я попадаю в среду, где люди невоцерковлённые и попа видели только в сериале, они удивляются: ничего себе, можно с ним поговорить, поздороваться за руку! Им просто надо показать, что поп – не инопланетянин. Есть люди, радикально настроенные против Церкви. Когда я встречаю в палате такого человека, говорю: вы мне можете задать каверзный вопрос о том, что вас больше всего смущает, но только один. О том, что мешает вам обратиться к священнику или прийти в храм. Почему только один? – потому что если много вопросов, то такой разговор уводит от главного.

Знаете, даже мусульмане, в принципе, с благоговением относятся к священнику и ко всему, что он совершает, просят покропить их святой водой. Очень агрессивно относятся только пятидесятники и свидетели Иеговы. Я думаю, что никому из представителей конфессий не отказало бы Министерство здравоохранения в окормлении своих духовных чад. Но кому и с чем им туда идти? Только Православная Церковь может предложить своим чадам благодатные Таинства. А остальным туда не с чем идти в принципе. Да и много кто этого боится.

Вот случай мне вспоминается: дочка пригласила меня пособоровать её мать, женщину 38 лет, в тяжёлом состоянии, с циррозом печени, – её даже не помещали в палату, без сознания лежала в коридоре. Я пособоровал её и сказал дочке, что если она придёт в себя, то приду её причастить. К утру женщина очнулась, встала и сама сходила поесть и в туалет. Дочка обрадовалась, мне звонит, сообщает об этом. Я говорю: ну так давай я приду, исповедую её и причащу! Нет, женщина отказалась категорически. К вечеру умерла. Не факт, что она бы исцелилась после причастия, но Господь, по-видимому, ей дал шанс приобщиться в полной мере Таинствам по молитвам дочери. Но она им не воспользовалась. Так что даже к далёким от Церкви людям Господь обращается.

Моё мнение – там, в «красной зоне», война. И пуще обычной «горячей» войны. Она тихая, из засады. Там нет пуль и кровавых ран, но там есть срывы и смерти. Я не могу сказать за неверующих, но моё предположение, что они всё равно думают: «А если Бог есть?» Каждый переживает какой-то духовный опыт, в каждое сердце Господь стучится.

Отец ИОАНН: С негативным отношением к духовенству мне встречаться не доводилось. Может быть, оно присутствовало, но я об этом не знаю. Правило тут простое: если больным людям присутствие священника неприятно, незачем «дразнить гусей», тут «сделал дело – гуляй смело». Но на самом деле что тут страшного для священника? Ведь человек не мне противится, а Богу, с Ним борется. Мне лишь надо до него эту мысль донести.

«НЕПОСТЫДНЫ, МИРНЫ»

– Изменилось ли у вас отношение к смерти после «красной зоны»?

Отец АЛЕКСЕЙ: Безусловно. Я бы хотел смерти не бояться. Смерть ведь это рождение в новую жизнь и встреча со Христом. Я бы, конечно, хотел встретиться со Христом. Вопрос: а с чем я предстану перед Богом, то есть встречусь ли я с Ним и буду ли я Его достоин? Хочется не переживать по поводу того, как пройду через такое испытание.

Я раньше об этом не думал. Как у нас сейчас принято, тему смерти не принимал вообще, а если вспоминал, то как-то так это напрягало. Сейчас я пытаюсь себя представить на месте умирающего в реанимации и ловлю себя на мысли, что думаю не о том, «умру или не умру», а какой смертью я хотел бы умереть. Не наглой. Очищающей. Вот какой бы смерти я не хотел, так это в «красной зоне», потому что там непонятно, каким я буду в последние мгновения. Да и близкие не смогут нормально попрощаться. Хотя… Как-то мы готовили одного монаха умершего – их ведь особым образом готовят. Нас пустили в морг, мы его подготовили как положено, всё аккуратненько. Даже в этом случае Господь управляет. Это не самое страшное, что может быть.

ВРАЧИ

– Как у вас складываются отношения с врачами – это параллельное существование или сотрудничество?

Отец АЛЕКСЕЙ: По-разному. Предполагаю, что во многом всё зависит от поведения священников в больнице. У нас складываются хорошие отношения со всеми – от главного врача до санитарок. Меня радует, что, когда идёшь по «красной зоне» – меня по епитрахили и кресту узнают, – врачи или медсёстры берут благословение. Или, например, медсестра говорит: батюшка, освятите палату, а то тут у нас что-то все мрут. Конечно, среди медиков есть те, кто плохо относится к попам. Но, во всяком случае, в больнице им это проявлять не позволяет этика. Если так, то, значит, есть повод священнику поработать-потрудиться над этим. Главное – они борются за пациента до последнего его вздоха.

Есть ещё такая проблема… Лев Толстой в своём «евангелии» писал, что Иисус Христос – просто хороший парень, Его Божественную природу не признавал… Как параллель – отношение к священнику, что это такой хороший человек, который придёт, доброе слово скажет, утешит, вреда от него не будет. Такое преимущественно отношение, как к психотерапевту. Это, конечно, несколько… (смеётся).

Одно дело – доверие врачу, который тебя лечит, у тебя другого выбора нет. То есть доверяешь ему своё здоровье. Другое дело – доверие священнику. Что ему можно доверить? Свои мысли при Таинстве исповеди? Не должно быть такого, что вот он доброе слово скажет – и я обязательно выздоровею. То есть такой веры не хотелось бы к священнику. А хотелось бы той меры церковности, когда человек понимает: вот пришёл священник, через которого я могу прикоснуться к Богу, и, может быть, Бог меня коснётся и определит мне меру страдания, может быть, явит Свою милость мне.

Отец ИОАНН: У нас в больнице врачи, пропуская в «красную зону» священника, делают это на свой страх и риск. Было бы здорово не договариваться каждый раз с завотделением, а проходить, имея общее разрешение. Но пока, к сожалению, к этому есть препятствия. Всё делается на уровне договорённостей: родственники – врачи. В первый день я постоянно думал: «Господи, куда я попал!»

Медперсонал – это люди, которые реально несут какой-то свой крест. Достаточно один раз прикоснуться к этому – и поймёшь, как им тяжело: сутками там находиться и обслуживать больных. Да, они привыкают, молчат, не делятся переживаниями, многое делают на автомате, но всё равно я преклоняюсь перед ними, потому что не имею такой любви, как они. Не все из них могут выдержать, некоторые пишут рапорт, что не хотят находиться в «красной зоне», и уходят. И за это нельзя осуждать. Там – отдельный мир, со своими правилами. То, что мы носим эти масочки, сильно отличается от того, что там; «красная зона» – искажённый и совершенно ирреалистичный мир. Насмешек я, как священник, не слышал ни от кого из медперсонала. Напротив, есть верующие врачи, они помогают молиться.

О МАСКАХ И ПРОТИРКАХ

«Маска – критерий культурного человека». Отношение к этому высказыванию руководителя синодального информационного отдела Владимира Легойды я попытался выяснить у священников: согласны ли они с ним? При этом авторство цитаты утаил, конечно. Ну и спросил, как они относятся к санитарным требованиям наших дней.

Отец АЛЕКСЕЙ:  Я очень часто вижу людей в грязных и непотребных масках – и я бы не сказал, что тут можно говорить о культуре (смеётся). Можно поделить людей на чёрных и белых, культурных и нет, но бывают разные обстоятельства у человека. Например, я захожу с мороза в помещение и, если надену маску сразу, у меня стёкла запотеют. Я – за маски, хотя бы просто из уважения к окружающим, но я бы не сказал, что это как-то выражает культуру человека.

Вопрос вакцинации не имеет отношения к Церкви никакого, поэтому на повестке дня у верующих он не стоит. В отношении мер предосторожности: обмакивание лжицы в спирт и т.п. – это ведь благословение священноначалия. Далее – ответственность священника, чтобы никто не пострадал. У нас на приходе причащается до пятидесяти человек на службе, и люди, которые болели коронавирусом, приходили в храм, «чтобы вылечиться», то есть заведомо зная, что болеют. Поэтому моё мнение: предосторожности необходимы, но не нужно злоупотреблять ими. С рассуждением подходить. Перед причащением детей лжицу в спирте не полоскаем, а если человек подозрительный, простуженный вид имеет – лжицу макаем в спирт, а потом этот спирт сжигается.

Отец ИОАНН:  Ну, про «культурного человека» – это уже установка, думаю, их не должно быть в нашей жизни. Культурность не определяется ношением или игнорированием маски. Самый любимый бесовский грех – это тщеславие. Можно выполнять все предписания – так делали первосвященники, но любви не имели и потому распяли Христа. Неважно, что делают другие. Если тебя цепляет что-то в другом человеке, то это есть в тебе. Тщеславие проявляется, когда начинаешь исправлять другого: вот он без маски, а я – с маской; я соблюдаю – какой я замечательный! Ношение маски – необходимость, обусловленная современным миром, и моя любовь проявляется в том, чтобы соблюдать или нет исходя из условий, в которые я попал. Так и на приходе у нас: если ты хочешь маску носить – носи, не хочешь – не носи. У нас разная степень доверия к Богу. Я использую протирки, потому что это необходимо людям для чувства их безопасности, чтобы им не было препятствием для прихода к Богу даже такое. Кому-то это не нужно, кто-то даже бравирует своей верой: не буду соблюдать, даже если заболею и умру! А другой относится к этому не так, он более слабый в вере – так давайте проявим любовь, ради этого человека будем соблюдать какие-то минимальные нормы, чтобы ему было тоже хорошо. Ещё задолго до ковида у нас возник такой вопрос: в храме присутствуют люди, которые не причащаются, потому что брезгливы, у них использование общей лжицы вызывает большие страхи. Для их уровня это нормально. Может быть, уже тогда их стоило услышать? Когда идёт отряд бойцов, все равняются на слабого. Для них ведь тоже Христос распялся…

УРОКИ БОЛЕЗНИ

– В чём смысл вот этой эпидемии? Какие уроки мы должны из всего этого извлечь?

Отец АЛЕКСЕЙ: В качестве объяснения сегодняшней ситуации мне понравился такой рисунок, не знаю чей: стоит Иисус Христос и пальцем крутит нашу планету Земля. Смысл его в том, что всем управляет Господь: Он всё сотворил и всё на Нём держится. На одном персте. Безусловно, происходящие события промыслительны. Есть такое определение у митрополита Филарета (Дроздова) о Промысле Божьем: это есть непрестанное действие Бога в этом мире. Каждому добру Господь вспомоществует, а удаляющее от добра зло Господь либо отсекает, либо исправляет… Даже если предположить, что вирус был искусственно создан и специально распространён, даже в этом случае Господь способен обратить эпидемию к благим последствиям, в том числе давая нам возможность проэкзаменоваться на звание человека. Люди же себя по-разному ведут. Кто-то малодушно, а кто-то способен на подвиги. Думаю, это повод испытать человека, дать возможность пройти такие испытания. Может, даже проверка: нужен Бог человеку или не нужен? Как теперь говорят, мы живём в постхристианской цивилизации. А здесь проблема в чём? Одно дело – просвещать язычников античности, другое дело – ныне. Язычник веровал, но ещё не обрёл Христа – он обретёт Его обязательно. А постхристианская цивилизация уже потеряла Христа и предала. И мне кажется, именно в этом испытание: нужен Христос современному обществу или не нужен? Когда борьба с бедой выходит за пределы человеческих возможностей, тогда, понятное дело, может вступить Бог и ситуацию исправить. Вопрос в том, призовёт Бога человек или не призовёт? Если мы сами по себе, то зачем Ему этот мир держать – разбирайтесь с болезнями вашими сами. А если всё-таки Он нужен и будет какое-то обращение, то Господь спасёт.

– Рост страха в обществе – разве это не дело дьявольское? Не говорю уже, что страх сказывается на обществе, на биологическом состоянии человека, но ведь он подавляет дух и веру. Смелость разве не важна для Бога?

– Как было после многочисленных апокалипсисов прежних веков? – выживали не сильнейшие, а те, кто сумел приспособиться к новым условиям жизни. И не только в смысле крепости здоровья, но и в смысле изменившегося поведения в новых условиях. Господь реагирует на наше поведение и действует в зависимости от того, как мы ведём себя.

Есть такое утверждение у атеистов, что верующий человек – это тот, кто безумно всего боится и поэтому придумал себе бога, чтобы получить иллюзорную защиту. Но вот эпидемия – и выясняется, что в панику впадают и «бесстрашные» атеисты, и верующие, и смерть косит всех без разбору. Страх присущ всем, вне зависимости от религиозности. Бог помогает верующим преодолеть этот страх. А кто или что помогает атеистам?

Отец ИОАНН: Скажу слова, которые вряд ли понравятся: так и должно было случиться. Либо всё бы в войну опрокинулось, или вот это произошло, потому будем считать, что эпидемия – это самый мягкий исход. Неважно, что с нами произошло, важно, какими мы явили себя в этой истории. Когда критическая ситуация, тогда и познаются друзья; так и здесь – общество познаётся, когда происходит что-то страшное. Мы должны задуматься о том, что всем нам предстоит умереть, но при этом нельзя уходить в тревожность и невротизацию, что сейчас разгоняется телевидением благодаря сообщениям, сколько скончалось, сколько заболело и т.д. Нужно себя хранить и беречь от мыслей о смерти, но… находясь в этих мыслях о смерти: да, мне страшно, но не настолько, как малюет это бес.

ЧУДО

Отец АЛЕКСЕЙ: Расскажу случай обращения в веру атеиста. Владимир находился в палате один, и когда я делал обход и решил зайти к нему, он довольно агрессивно меня выгнал. Потом, когда к нему подселили человека, я заходил к его соседу – тогда он сам выходил. Своё негодование и неприязнь он транслировал соседям, врачам. Потом он попал в реанимацию. Реанимация – это такое место, где ты предоставлен своей болезни, и только Господь управляет, от врачей и медсестёр мало что зависит, они сами об этом говорят. Когда я зашёл туда, то узнал Владимира: он был обездвижен, но очень спокойно и смиренно лежал, не было в нём страха.

Я подошёл и попробовал поговорить с ним о Боге, имея в виду, что, если его это будет раздражать, я отойду. Но он очень поменялся по отношению к священнику. Вдруг говорит мне: «У тебя есть иконка? Я был неверующим всю жизнь, но вот сейчас мне хочется увидеть лицо Христа, какой Он из себя». Я ему достал иконку, спрашиваю, куда её поставить, а он: «Положи мне на живот». Мы продолжили беседу, он мне рассказал что-то из своей жизни. Я узнал, что он крещёный, и предложил ему причаститься. Соборование не стал предлагать, потому что распространено суеверие, что соборуют в последний путь. Он переспросил, а можно ли это ему, неверующему. «Да, хочу причаститься, если выживу», – сказал. Но на следующий день, когда я пришёл к нему с причастием, он уже был без сознания, так и умер.

И вот его отношение, когда он пожелал увидеть Христа и приобщиться, было для него равнозначно примирению с Богом. Я бы очень хотел, чтобы Господь его за такое намерение принял. А для меня это было чудом Божиим, потому что как раз к тому времени у меня возникли сомнения относительно того, насколько нужно моё пребывание в больнице. Ходишь по палатам, а ведь большинству ты не нужен. Это было не чудо ради чуда, а чудо по Промыслу ради решения таких моих проблем. Подобные случаи не веру укрепляют, а дух поднимают. Я понял, что на самом деле мы, священники, в «красной зоне» не напрасно, там есть в нас нужда.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска