«Я их слушала как песню»

Памяти народного художника России Джанны Тутунджан (1931–2011)

У этой художницы имя, от которого веет горячим ветром. Будто крикнули, забравшись высоко в горы: «Джа-ан!» – и это заветное слово, что в переводе с армянского значит «душа», гулким эхом отозвалось: «Джанна… Тутунджан».

Джанна Таджатовна Тутунджан

Да только не среди южных гор суждено было ей прожить большую часть жизни, а в северной деревне. И как только занесло туда черноглазую девушку? А вот как. Родилась она в Москве, на Сивцевом Вражке, и в художественной школе подружилась с Колей Баскаковым, одарённым парнем с Вологодчины. «Он был способнее нас всех, – вспоминала Джанна Таджатовна, – и замечательно окал. И так неназойливо стал говорить о какой-то удивительной стране, что я поверила, что слаще клюквы ягод на свете нет. А этот говор на О – самый любимый говор для меня». Вместе они поступили в Суриковский институт. И вот как-то пригласил её Николай погостить в его родной деревне на Вологодчине. Джанна жила с бабушкой Лидией Николаевной. Было ясно, что Лидия Николаевна на Север её не отпустит, потому решено было купить билет и бабушку поставить перед фактом. «Куда ты?» – «На Север». Бабушка, дворянских кровей, была похожа на фрейлину. Она посмотрела на Джанну поверх очков, встала в дверях и сказала: «Не пущу. Если хочешь, иди в окно». И Джанна шагнула в окно, благо был первый этаж.

Потом они поженились и поплыли искать себе дом. Сначала на больших пароходах, потом на маленьких, а там и вовсе на плоту – вдохновили их на это чайки, что плыли по Сухоне на кораблике-бревне. «Хочешь так же?» – спросил Николай жену. «Хочу», – ответила Джанна. Пристали к берегу, Коля построил плот – и поплыли дальше. Решили «бросить якорь» в деревне Сергиевская – до того понравилась она им с воды! И домишко приметили себе маленький, три на три. А на берегу хозяин как раз стоит – дом хоть сейчас готов продать. Так и поселились в деревне над Сухоной художники из Москвы. Дина Петровна Шалашова, которая в детстве и юности жила в Сергиевской, вспоминает их приезд: «Я в третий класс ходила, когда Джанна и Николай к нам приехали. Мы из школы бегали на Джанну Тутунджан смотреть как на диковинку. А слух-то по деревне прошёл: “К нам художники приехали!” Интересно: что это за люди-то, на кого похожи-то? К их домику прибегали. Оказалось, люди как люди. Когда приезжали они первые разы и Джанна пыталась к нам подойти, мы моментально разлетались – стеснялись, пугливые были. Деревня-то наша была в глубинке. Во втором классе приехал к нам фотограф, так мы всей школой вышли на него поглядеть, его чуть не затоптали! Классов-то было много, а любопытства ещё больше. Он и шевельнуться, бедный, не мог. Но у нас остались на память фотографии».

На мой вопрос, как отнеслись в деревне к необычному имени Джанна, Дина Петровна ответила: «Называли её у нас Жана. Для старческого языка, не привыкшего к таким сложным звукам, легче было выговаривать так». Появление её было таким крупным событием, что в Сергиевской и до сих пор, наверно, говорят: «Это было ещё до Жаны, а то – уже когда Жана приехала». Вот так: присмотрелись – и полюбили как свою. Даже больше – как родную. Даже ещё больше – в её присутствии ни у кого не возникало ни малейшей неловкости. Она могла зайти в любую избу, пристроиться где-нибудь у печки и начать рисовать обитателей дома – а те занимаются себе своими делами, разговаривают. А Джанна и рада: на полях рисунков каждое словечко услышанное запишет – как драгоценность подберёт. Вспоминала потом: «Было ощущение, что меня даже не замечают. Вошла, села за печкой – а там жизнь идёт, я сижу и рисую эту жизнь. Тут – праздник, тут – кто-то умирает, тут – ребёнок родился, тут – телёнок, прямо в избе. Тогда в избах было много народу, и внимания не обращали на меня, мне это было на руку. Иногда ощущала себя комаром из сказки о царе Салтане: залетаю в избу и никто не ощущает, что я появилась». Так и рождалась её уникальная серия графических работ «Разговоры по правде, по совести», которую художница создавала с 1971 года и до конца своих дней. Сама она так объясняла причину появления этих листов: «Рисуя людей в далёких деревнях, я буквально страдала оттого, что, кроме меня, никто не слышит, как они говорят! Потом я стала писать рядом с рисунком то, что слышала от них. Древним изографам тоже мало было показывать одни лики святых, они исписывали целые столбцы, желая, чтобы люди услышали их речи. Вот и я хочу, чтобы зритель, глядя на людей, которые, по моим понятиям, представляют собой основу народного духа, слышал бы ещё и то, что эти люди думают о нашей жизни».

Вот на одной из работ несколько бабушек беседуют:

– Меня ведь было конём не затоптать. Щас посмотрю – одно сухоё горё. Сызмала ломовину тяну. Изо всех старух, почитай, одна я в колхозе рóблю. Нешто всё идёт к нолю? Сердце ведь не терпит, как зачнут они телёнков по хребтине лопатой охаживать… телёнок-то ведь тоже человек!

– Глаза б не видели, уши бы не чуяли, шо с нами твóрят!

– Кабы встали прежние-ти люди да поглядели, как щас рóбят-то – вот подивились-то над нам!

– Ежели так базарить да так робить, всё лесом зарастёт, все поля! Вспомнили бы, как в войну-то пахали, без всякого горючего, на одних горючих слёзах, и не пропили свою землю.

* * *

Бабушки вспоминают сейчас, как жалели, бывало, Джанну: «Девка молодая, сидит целый день, рисует… Я ей конфет несу, чтобы не спала. Свекровь мою рисовала, Аполлинарию Авксентьевну…» Анатолий Филиппов – охотник, рыбак, из-под густых бровей глаз не видно, на переносице морщины гармошкой – тоже вспоминает: «Три года меня уговаривала нарисовать, да всё некогда было: сенокос, то да сё, а потом пришёл – и нарисовала. Она у нас давно жила: я маленьким был, знал её, потом уехал, приехал – она всё тут. Утром на рыбалку придёшь – сидит на берегу, рисует. Время рано, рыбаки ещё спят дома, а она уж там…»

Конечно, она временами выезжала в Москву, к родным, жила в Вологде, но всегда её с огромной силой тянуло в Сергиевскую, к её старикам и старухам, к чистым снегам. «Самое любимое моё состояние, – рассказывала Джанна друзьям, – жить одной на краю деревни. Днём писать снега и людей, а вечером – истоплю свою печку, пойду вдоль верхнего или нижнего посада, без стука открою любую дверь – и я сразу попаду как бы в космос земной жизни этой семьи. И я буду рисовать и слушать – как пить эту жизнь, и она будет проходить сквозь меня вся как есть, без прикрас, одна её правда и суть, пересыпанная солью горечи и смеха. А нагостившись, пойду к себе, хмельная от счастья, от общения с чем-то главным, настоящим, неподдельным, высказанным живыми словами».

Спросили её как-то, почему на её работах всё пожилые люди. «Молодые люди – на них приятно смотреть, они как цветы. А старые люди… Они такую жизнь прожили, что так никто не скажет. Я их слушала как песню. Соседка говорила: “Скоро будёт – нас не будёт. Сглянитё – спомянетё, кого жалеть-то станетё?”». Джанна жалела их при жизни.

Когда же самой Джанны не стало, люди почувствовали: деревня осиротела без неё. Не зря же её имя переводится как «душа».

 

ГАЛЕРЕЯ РАБОТ ДЖАННЫ ТУТУНДЖАН

«Пристань Брусенец слушает», 1972 г.

«У Сухоны два берега: один Нюксенский, другой – Тарногский, на котором стояла деревня Сергиевская – там был своего рода порт: туда доставляли баржи, их разгружали, там были склады; а зимой эти продукты, которые грузились летом, вывозили по замёрзшим дорогам в районы. Все суда речные контролировались, и в Брусенце, на том берегу, была как бы диспетчерская, вокзал, где эти суда отмечались. “Сергиевская, вы готовьтесь, – передавали нам, – такого-то числа придёт баржа с солью, с мукой, с продуктами, созывайте людей на разгрузку”. Вот эта женщина на картине как раз и принимала эти баржи, фиксировала их прохождение по Сухоне».

«Сотовые у нас появились лет десять назад, а Интернет и того позже. Джанна не любила сотовые телефоны, называла их пугалом. Почему? Она привыкла к их старому дисковому телефону: знала его звук, знала, куда идти. А тут ребята, их дети, подарили телефон: “Мама, носи с собой”. Она носила с собой и, как только телефон зазвонит, пугалась – оттого и “пугало”. Такие новинки ей были чужды» (Дина Петровна Шалашова).

«Чёрный ворон» (портрет В.В. Невзорова, заключённого без вины на 17 лет), 1990 г.

Тема безвинных страдальцев была близка художнице: в 30-е годы 20 лет отсидел в сталинских лагерях её дядя, Николай Николаевич Ульрих, академик, изобретатель зерноочистительных машин. «На ВДНХ стояли его машины – а их создатель сидел в тюрьме, – вспоминала Джанна. – Но когда он вернулся, не было в нём никакой озлобленности или обиды. Когда же он умер, я смотрела на него, лежащего в гробу, и поражалась, насколько красив может быть человек».

«Молодая», 1968 г.

«Картину “Молодая” Джанна начинала писать с меня в марте 1964 года, первые наброски она делала три года. Ей хотелось написать Весну, Молодость, Чистоту жизни. Все художники понимают, что многое зависит от погоды, от её красок. Я приходила к ней, мы шли на улицу, потом сидели дома в тепле, при этом велись всякие интересные для меня беседы философского направления, которые ещё не все мне были понятны. Привлекали меня грецкие орехи – Джанне пришла посылка из Армении. Позировала, пока орехи не закончились, а может, надоело – это, оказывается, не так-то легко. Понятие в то время было смутное, что такое художник; их с мужем живопись за работу никто из деревенских не считал, просто люди были хорошие» (Дина Шалашова).

«Гори ясно» , 1976 г.

 «Пчела собирает нектар с цветов, а художник собирает нектар души своего народа. И если это нам удаётся, где-то чуть-чуть брезжит счастье» (Джанна Тутунджан).

«Простая душа», 1997 г.

На картине изображена жительница д. Сергиевская Нина Филиппова. «Когда у меня родители были живы, мама Мария Петровна и папа Сергей Прокопьевич, Джанна их рисовала, картина была “Семеро по лавкам”. Скучаем по ней, как не скучать. 23 февраля ходили и помянули. Даже и поплакали, чё греха таить. Она любила, когда ледоход начинался, чаек рисовать. Пойдёт по деревне – со всеми общалась людьми» (Нина Филиппова).

«Апрельский дым», 1970 г.

«У меня мечта была такая – побывать во всех странах, перерисовать всех людей. Всю Россию хотела пройти, до моря. Но вот как дошла до Сергиевской, так поняла, что дальше идти не надо. Если бы я жила тысячу лет, мне не хватило бы времени выразить всё то, что я ощущаю в этом небольшом уголке России» (Джанна Тутунджан).

 

 

Из «Разговоров по правде, по совести»

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий