Владимир КРИВЦУН

Такой далёкий от нас 1931 год… 18 августа 1931 года начались работы по разборке Храма Христа Спасителя.

«Работающие батальоны в будёновках начали вгрызаться в трёхметровые стены, – вспоминал кинодокументалист Владислав Микоша. – Но стены оказали упорное сопротивление. Ломались отбойные молотки. Ни ломы, ни тяжёлые кувалды, ни огромные стальные зубила не могли преодолеть сопротивление камня. Храм был сложен из огромных плит песчаника, которые при кладке заливались вместо цемента расплавленным свинцом. Почти весь ноябрь ожесточённо работали военные батальоны и ничего не могли сделать со стенами. Они не поддавались. Тогда пришёл приказ. Мне сказал под большим секретом симпатичный инженер: “Сталин был возмущён нашим бессилием и приказал взорвать собор…”». И 5 декабря в 12 часов дня памятник мужеству русского народа в Отечественной войне 1812 года – Храм Христа Спасителя – был взорван. Жест это был, прежде всего, символический – большевистская власть как бы окончательно разрывала связь новой России с её православным прошлым. И все понимали это – неслучайно по Москве сразу распространился слух о том, что взрыв самолично произвёл Лазарь Каганович, инициатор уничтожения собора Василия Блаженного на Красной площади, будто бы повернул рукоятку взрывной машинки со словами: «Задерём подол матушке-России!» Как написал позднее писатель Владимир Солоухин, «взрыв Храма Христа Спасителя явился апогеем и символом разрушения и насилия, высшей степенью унижения русского народа».

Вспомнил я об этой истории не столько потому, что близится этот трагический 90-летний юбилей, а потому, что буквально на днях я радовался другому 90-летнему юбилею: его отметила схимонахиня Елизавета.

Схимонахиня Елизавета

Ровно через месяц после начала разрушения главного столичного храма в далёкой таёжной деревеньке Назар, что в Усть-Вымском районе Коми края, в крестьянской семье появилась девочка. Не знала они ни о храме, да и о вере православной возможности узнать не было: взрослые если и были верующими, то от детей свою веру скрывали, чтоб те не проговорились. Но в эпоху, когда были порушены храмы и прервалось богослужение, она услышала призыв Божий; ей и таким же, как она, «белым платочкам» Господь вручил судьбы русского православия. И именно благодаря им не прервалась православная традиция, которой столетия жила и хранима была Русь, – спустя несколько десятков лет эта девочка примет иноческий чин и станет монахиней.

* * *

Мы всё время торопимся, всё время куда-то бежим, пропуская порой что-то очень важное, даже то, что может принести счастье или пользу. Я часто бываю в Ульяновском монастыре, но почти всегда прохожу мимо схимонахини Елизаветы, торопясь то на службу, то чай попить после службы, то… просто одному побыть хотелось. Подумаешь, пожилая монахиня! Монастырь-то мужской. А какие тут отцы! Боюсь хвалить, но это правда. Многие, возможно, считают, что в монастырь уходят от житейских трудностей. На самом деле это заблуждение. Простите меня, братья, но всё же скажу: монахи Ульяновского монастыря – это настоящие подвижники! Сколько же всего приходится им делать, сколько служить, сколько выслушивать от разных несчастных тётенек и бабулек, которые везут сюда чемоданы и сундуки своих горестей! Когда они отдыхают? В каком ещё монастыре можно встретить игумена в 6 часов утра в рабочей одежде? Наместника отца Савву (Гладкова) после вечерней службы запросто можно встретить на большом огороде с тяпкой в руках. «Главное – не ленись!» – простой рецепт хорошего самочувствия от игумена.

Игумен Савва совсем не гнушается крестьянских работ

Поэтому невысокая и хрупкая схимонахиня Елизавета на фоне монахов-богатырей как-то не выделяется. Но, пробегая мимо неё раз, другой, третий, всё больше замечаешь её добрые светлые глаза. Потом понимаешь, что она здесь всем очень нужна. Неслучайно ведь отец Савва, тогда ещё молодой игумен, пригласил матушку в Троице-Стефано-Ульяновский монастырь в середине 2000-х. Он сразу заприметил её, да и она прониклась доверием к нему: как сын, обнял после исповеди и пригласил потрудиться. Она согласилась, подумав: «Моему сыну тоже кто-нибудь поможет…» Но обо всём по порядку.

– Я родилась в 1931 году 17 сентября, – рассказывает схимонахиня Елизавета. – Это случилось в деревне Назар Усть-Вымского района. По-еврейски – Назарет, а по-коми – Назар! Как жили? Жили замечательно, середняками были. Рядом с нашим домом часовня была, и дедушка там читал богослужебные книги. Он и дома всегда после еды читал Евангелие, Библию. 98 лет прожил, и всё без очков – с лучинкой вышивал! Очень любил духовные книги – читает и читает. Мне-то не говорят, чтобы я не разглашала: папа партийный, узнают – попадёт всем! А мне удивительно: как это можно в одну книгу так долго смотреть?! Тайком молились, всё тайком. И только однажды я не поняла, что делается, почему дедушка плачет. А оказывается, у семьи всё забрали. Шло раскулачивание в ходе коллективизации, а я не понимала, маленькая была ещё. С тех пор мы тяжело жили. Посуда у нас деревянная была, её дедушка сам вырезал, кукол тоже сами шили. Фабричные городские куклы я впервые увидела после войны, когда привезли военнопленных немцев. Папины друзья, бывало, придут: «Чего это икона у вас в углу висит? Давно пора снять!» А папа указывает на маму: вот, дескать, говорите старухе, это её икона, с ней разговаривайте! Те не соглашаются: «Мы в твоём доме, ты отвечаешь!» А он: «Поговорите с ней, она скажет вам…» Так икона и висела, никто её не трогал. Папа был коммунистом, а мама – верующая.

Сейчас в магазинах всё есть, но люди не такие добрые, как раньше были. А мы всему умели радоваться. У нас гармонист Василий Аксёнов был. Он так играл! Растянет гармошку (матушка Елизавета показывает, как он растягивает), и мы, дети, пляшем, поём на улице, а на нас глядя, смотрю, взрослые идут – завидно стало. И хоть голодные, а так всем посёлком пляшем и поём! Народ такой тогда был.

– А чему вас в школе учили?

– Предметы обычные: математика, русский язык. Правда, ещё военное дело было – у нас в школе все умели стрелять. По коми языку у всех колы да двойки, а по немецкому четвёрки и пятёрки – все готовились идти в партизаны! А что партизану надо уметь? – стрелять, ползать по-пластунски, как на фронте…

…Их у мамы было четверо: три сына и она – старшая. Поэтому с детства освоила всю домашнюю крестьянскую работу: готовить, стирать, убирать, топить печь, ухаживать за скотиной и доить корову. Семь классов закончила и поступила в медучилище, но, как и многие дети военного времени, не доучилась. Мама стала болеть, а семью кормить надо. Пошла работать на лесозавод.

– Тяжело было. А мне там люди говорят: «Тамара, так меня звали, в церковь пойдёшь, легче тебе будет, сходи!» Отвечаю: «Я не пойду! Надо дома помогать. Мать лежит, два месяца младшему брату, гора пелёнок, братья маленькие – им варить надо. Мне некогда!» – «А ты попробуй!»

Ну, пошла первый раз – смотрю и не понимаю, вроде как люди дурачатся, падают на колени, рукой перед лицом машут. Но задело меня, решила: пойду другой раз, чтоб понять. Второй раз пошла – и слава Богу, добрая душа нашлась! «Тамара, ты пришла! Я объясню тебе: тут все люди молятся, обращаются к Богу. И ты обратись к Нему, и Он даст, что тебе надо. Обратись только! Тебя любит Господь» (монахиня, вспоминая это, вытирает глаза рукой, плачет). А я не знаю, как обращаться. «Да в себе молись, стань пред образом на коленки и молись!» С тех пор я и стала ходить в храм. У меня бабушка жила в Красном Затоне, и в Казанский храм она всё время пешком ходила (замечу от себя, что это восемь километров, да ещё через Сысолу переправляться. – В.К.). А когда хотели закрыть храм, верующие люди туда пошли, даже своих грудных детей взяли, вокруг храма сели и уцепились друг за друга, милиция их выдёргивает, но они держатся друг за друга, кричат…

Матушка машет рукой и опять смахивает слезу:

– Не могу об этом рассказывать!..

И в предыдущий раз, когда во время паломничества в Ульяновский монастырь у матушки побывал корреспондент «Веры» Евгений Суворов («Троица над Вычегдой», № 732, май 2015 г.), она не могла спокойно рассказывать про это. Перевожу разговор на другую тему: спрашиваю о том, как встретили весть о Победе.

– Когда в шесть часов утра объявили Победу, все – и стар и млад – вышли на улицу, стали плясать, обниматься. Такой радости за всю жизнь я больше не видела. У нас в пожарке работали одни женщины, и у одной, по фамилии Кокшарова, имя не вспомню уже, было шёлковое красное платье. Она порвала его, залезла на пожарную вышку, на палку подняла это платье и кричит оттуда: «Победа!» Долго потом оно висело как флаг. Такие люди были.

– А потом?

– А потом что? – восстановить страну надо было. Продукты отправляли в освобождённые районы, на баржах всё подчистую у нас вывозили, в деревнях сильно голодали люди – но никто не роптал. Понимали: надо помогать. Народ такой был… Траву сушили на зиму – знали, у какой травы корень можно кушать, а у какой нет. В те послевоенные годы я впервые увидела кукурузу у военнопленных. Мы давали им керосин, они нам – кукурузу… Мы всё готовы были отдать, только бы войны не было. Сейчас молодёжь растёт – этого ей не понять…

К слову сказать, у матушки четверо детей, девять внуков и 16 правнуков. Навещают её в монастыре, не забывают.

– Сначала дети были против того, что я ушла в монастырь, ругали меня. Потом успокоились, а теперь рады, что в монастыре можно помолиться… Я ведь замуж за немца вышла. В церковь он не разрешал мне ходить, лютеранином был. У меня и фамилия-то Лотц, хотя сама я коми. Но я тайком всё равно бегала в кочпонский храм. А стала ходить – меня в церковь ещё больше потянуло. Думаю: что за монастыри такие, что за храмы? Стала ездить, приглядываться, как и что, чем занимаются монахи. И в монастырях на Украине я была, и в Белоруссии, и по России, конечно. В монастыре мне легче дышалось, лучше чувствовала себя. А после посещения такое настроение – жить хочется!

В монастырях слышу: там все говорят «духовный отец» да «духовник». А здесь был очень хороший простой монах – отец Феогност (о схииеромонахе Феогносте (Яцкевиче) «Вера» рассказывала в публикации «Он всех обнимал своей любовью», № 384, апрель 2001 г.). Я его попросила: «У всех духовные отцы есть, прими меня тоже». И он меня начал вести к монашеству. Позже я приняла постриг здесь, в Троице-Стефано-Ульяновском монастыре, – на седьмом небе была!

А ещё раньше её первый духовный отец, ныне почивший схимонах Феогност, сказал: «Твоя дорога – в монашество! Господь тебе много дал, многого и затребует».

Она тогда испугалась и спросила: «А что я дам? Дом детям уже отписала, остальное, что дома было, всё по монастырям развезла. Ничего не осталось. Ничего больше нет! Книжки в сберкассе тоже нет! Не знаю, что я могу дать…»

Тогда ещё не понимала, что схимонах имел в виду нечто другое. «А ну-ка подумай!»

Она заплакала и сказала: «Только себя!»

– …Потом я много ездила, – продолжает рассказ матушка. – О том я даже не могла мечтать, миленький, что в Иерусалиме побываю! Где он, этот Иерусалим? Кто его знает? А меня три раза люди туда возили – отец Савва благословил. Все знают, что там евреи-иудеи с христианами не здороваются. А тут даже экскурсовод наш поразился: сколько лет, говорит, тут живу, чтобы еврей снял шляпу и поздоровался – это не знаю что! А со мной поздоровался – снял свою шляпу и поклонился. Мне так легко на душе стало: тоже хорошие люди… Там в этот день евреи какой-то праздник отмечали возле Стены плача: постелили тряпки, разложили еду, кто-то к стене идёт, плачет. Экскурсовод говорит: туда нам нельзя, они нас камнями закидают. Я под впечатлением от этого поклона еврейского говорю: «Ничего с нами не сделают, пойдёмте!» – «Матушка, закидают, опасно». Я говорю: «Не бойтесь». Он послушал меня, и мы пошли. А евреи стали петь: «Отче наш» – больше ничего, только эти два слова стали повторять. Под «Отче наш» мы и прошли, никаких камней.

Конечно, слушая матушку, я понимаю, что было это для ортодоксальных иудеев такой формой насмешки над христианами. Может быть, не очень злобной, но всё же. Но вот такая она – простая, приветливая, радостная. А ещё лёгкая на подъём. Старается не сидеть без дела. Удивительно, как много успевает: и на службе почитает, и с людьми, которые просят её совета, побеседует, и на рукоделие находит время – украшает цветными камушками иконы, которые дарит паломникам. Как у такой хрупкой на вид женщины хватает сил и терпения? И вообще, казалось бы, многое ли может пожилой человек? Оказывается, невероятно много. По слову старца Амвросия Оптинского, «мы должны жить на земле так, как колесо вертится: чуть только одной точкой касается земли, а остальными непременно стремится вверх; а мы как заляжем на землю, так и встать не можем».

Матушка Елизавета поведала мне один из её «рецептов» такой жизни:

– Надо сейчас стараться меньше о людях знать лишнего, тогда радости в душе больше. Будешь интересоваться: то и сё, да ещё это – и никакой радости от этого нет. А меньше знаешь, меньше судачишь – и слава Богу! Я вот одна живу, почитала – радуюсь, поплачу от радости. Жития святых почитаю: ох, я до настоящего монашества ещё не дошла – Господи, помоги!

Матушка Елизавета в своей келье украшает икону

Для тех, кто не бывал в Ульяновском монастыре, скажу, что он обнесён стеной, в советские годы частично порушенной, по углам этой ограды – башни, в которых в советское время были квартиры. В трёх башнях теперь жить нельзя, поскольку они почти развалились, а в уцелевшей, в двух крохотных комнатках, как раз и обретается матушка Елизавета. И живёт она здесь на самом деле не одна – у неё приютилась кошка Мурка, очень умная и благодарная. Матушку на службу до храма провожает, но в храм не заходит: знает, что не положено, возле притвора дожидается. А в качестве благодарности за корм и крышу приносит на порог охотничью добычу – мышей, птичек, кротов – и мяукает. Матушка похвалит Мурку, конечно, да от подарков отказывается.

– Я в полпятого встаю, к шести утра надо на службу. В восемь часов возвращаюсь в келью, молюсь, дальше – чёточное правило с поминанием, потом – рукоделие, уборка, что-нибудь себе сварю, читаю жития. Днём иконы украшаю, дарю людям – кто-то помолится… Ложусь спать – благодарю за прошедший день сначала Иисуса Христа, потом Матерь Божию и всех святых. А утром встаю – благодарю за прошедшую ночь, что я опять встала…

Много всего пришлось пережить матушке, и много чего она могла бы рассказать, но разговорить её было непросто – согласилась только после благословения игумена. Думаю, моему коллеге пять лет назад было легче разговорить матушку – теперь-то она больше старается свой душевный мир сохранять. А самые для этого верные средства – молчание и молитва. Ну и для долголетия они, как видно, тоже неплохое подспорье. С юбилеем вас, дорогая матушка Елизавета!

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска