Троица над Вычегдой

подъём в Ульяновский монастырь

Жизнь продолжается

Троицкий Стефано-Ульяновский монастырь особенно красив весной, в пору цветения черёмухи, в половодье, когда благоухающие запахи настигают ещё при подъезде к Ульяново и кружат голову. Повсюду проклёвываются к солнышку первые цветы мать-и-мачехи, густо усыпав склон горы, на котором расположен монастырь. Поднимаясь по нему, прохожу мимо благодушных коров, щиплющих молодую травку. Чем выше к монастырю, тем шире открывается разлив Вычегды – в этом году под водой оказались не только заливные луга, но и часть тайги с деревьями и кустарниками.

Благочинный отец Антоний раздаёт детям в дорогу иконки

В одно время со мной из города в монастырь приехали два автобуса паломников – детей-сирот из дома-интерната Католикова. Их разбивают на две группы, для которых организуются две параллельные экскурсии – теперь услышать о многовековой истории монастыря, основанного ещё в XIV веке Стефаном Пермским, всё равно что попасть в «царство славного Салтана». Огромные старинные храмы с куполами и крестами, мощнейшие крепостные стены с башнями, и вся эта земля хранит удивительные истории про епископа-миссионера, про местную девушку Ульяну, про священника Фёдора Тюрнина, который, приняв монашество с именем Филарет, вместе со своими четырьмя сыновьями прибыл из самой Москвы восстанавливать древнюю обитель… Впрочем, не буду повторяться, об истории обители мы рассказывали не раз.

Сейчас в монастыре страда, почти все насельники вместе с наместником игуменом Саввой на полевых работах. Весенний погожий день год кормит, и поэтому важно не упустить солнечные деньки. Сам игумен трудится вместе со всеми на полях и водит грузовую машину, в обычном подряснике его не отличить от братии. В обеденный перерыв расспрашиваю наместника о последних новостях.

– Да какие у нас новости?! – говорит батюшка. – Надо поля пахать, картошку сажать. Свёклу уже посеяли, потом морковь посадим. Всё как обычно.

– Большое хозяйство у монастыря?

– Коровы есть, телята, две лошади. Козочек нам пожертвовали. В прошлые годы держали свиней, но комбикорм стал слишком дорогой. Тут самое простое – заниматься овцами, бычками, коровами.

У нас же 550 гектаров земли в аренде: это прилегающие поля и леса, заливные луга. Мы сами сено заготовляем, ещё и продаём его. У нас три трактора, на них косим и убираем. Также сдаём в аренду землю под сенокос. За всем не поспеешь, везде нужны рабочие руки.

Всё же главное для монастыря не это. Главное – молитва. Сейчас в монастыре вместе со мной четыре игумена и два иеромонаха, всего шесть священников. Так что уже год, как мы служим две литургии в день. Полуночница у нас начинается в 12 часов ночи, потом утренние молитвы, утреня и литургия. Затем вторая литургия – в шесть утра.

– Вы же ещё соседние сёла окормляете?

– Да, в Помоздино ездим, в Руч. В Деревянске ремонт церкви делаем. Сейчас вот в селе Уръёль открыли молитвенную комнату в честь Иверской иконы Божьей Матери. Наши трудники вырезали иконостас, рамки для икон сделали. Это совсем небольшое село, триста человек по прописке, а живёт ещё меньше. Но людей в храм ходит много, люди там верующие.

– Смотрю, колокольня и стены монастырские сияют белизной?

– Да, это в прошлом году колокольню полностью перекрасили. Она уже обветрилась вся. Нанимали альпинистов, они с купола счищали известь, оштукатуривали заново и покрасили. Ремонты постоянно в храмах ведём – здесь красим, тут штукатурим, там подмазываем. Жизнь идёт потихоньку…

Схимонахиня Елизавета

схимница Елизавета с иконой Николая Чудотворца

Схимонахиня Елизавета с иконой Николая Чудотворца

Пока мы с батюшкой разговаривали, детишки натаскали дров в гостиницу для паломников. А потом отправились помогать старенькой схимонахине Елизавете, которая живёт при монастыре в угловой башне. Из поленницы стали переносить дрова поближе к её крылечку, организовав живую цепочку. Матушка вышла встречать дорогих гостей. Для неё каждый человек как ангел небесный. Всех готова обнять и расцеловать. Троекратно обнимается со своим дорогим и любимым батюшкой, отцом Александром (Митрофановым), сопровождающим паломническую группу. Они знакомы уже много лет.

Приглашает нас в келью. Находиться на солнце ей совсем нельзя из-за неизлечимой болезни, от этого голова кружится. Последнее время матушка ослабла, но не теряет жизнелюбия и оптимизма. Её смех то и дело звонким колокольчиком разливается по залитой солнцем небольшой комнатке, уставленной иконами.

Узнав, что схимнице идёт 85-й год жизни, спрашиваю, как она пережила военное время.

– Мы тогда в Лесозаводе жили, – вспоминает матушка. – Когда война началась, мне десять лет было, и всю нашу школу в колхоз гоняли, вместо учёбы. Портфели в кабинете директора закрывали, а нас отправляли на поля, работали с утра до вечера. Я и после школы в колхозе работала, потому что после войны сельсовет сгорел, а с ним все бумаги. Так что я жила без документов, никуда не могла уехать. Ну да за всё слава Богу…

– Тогда церковь была уже открыта? – спрашиваю схимницу.

– В неё я стала ходить после того, как отец умер. Он пришёл с войны раненый, года два-три всего и прожил. Оставил четверых детей сиротами. Мама после рождения последнего лежала недвижимо в кровати, болела сильно. А я самой старшей была. Да, хлебнули мы тогда лиха…

У матушки Елизаветы слёзы накатываются на глаза. Но продолжает:

– Отец, как пришёл с вой-ны, меня баловал – видно, чувствовал, что недолго наживёт. Я одна у него дочка, остальные сыновья. Он меня всё гулять отправлял. Мать ругается, что я вместо домашних занятий гулять иду. А он ей: «Научится ещё всему, больше тебя будет уметь делать. Пусть пока погуляет». Я и гуляла. Отец умер, а я ничего делать не умею. Но быстро всему научилась.

В то время я как раз в мед-училище училась. Только хирургию осталось сдать, и получила бы диплом. А мать сказала: нечего тебе учиться, иди работай! Маленькому брату два месяца и ещё два брата постарше, сама лежит больная. И вот я пошла на лесозавод. С работы молодёжь придёт, на танцы бегут, а я пелёнки начинаю стирать. Корову надо доить, печки топить, скотину убирать, по дому всё делать.

Когда папу хоронили, я первый раз увидела, что мама перекрестилась. У нас дома всегда икона стояла Матери Божьей. Ещё когда до этого мы жили на Коквицкой горе, в деревне Назар, помню, у нас там была часовня. В ней умерших отпевали, а когда и служили. А потом часовню закрыли и сделали в ней магазин. Магазин-то до сих пор работает. И деревня жива.

У меня дедушка и бабушка были верующие, сами молились, а нам про Бога ничего не говорили. Боялись. Как только все покушают, бабушка стол уберёт – хорошенько так его протрёт, дочиста. Дедушка полотенце постелет и кладёт большую книгу. И вот они под образами её начинают читать, а меня гулять отправляют на улицу. Гуляю-гуляю, устала уже, захожу, а они всё читают. Опять меня на улицу, и я опять гуляю… Надоест уже, захожу домой, дедушка всё продолжает читать. Думаю: и чего он одну книгу всё читает, как ему не скучно? А они Библию читали. И без нас молились, боялись, что мы, дети, по недомыслию кому-нибудь расскажем. Потому что отец тогда работал в милиции, и его могли за то, что родители верующие, с работы снять.

Но иконы из дома не убирали. Помню, как к нам в дом дедов друг пришёл и спрашивает, почему иконы висят. А дед ему отвечает: «А я почём знаю, ты это у моей старухи спроси. Чего мне-то это говоришь».

И вот когда отец умер, я пошла в храм посмотреть, как люди молятся, да так потом и стала ходить постоянно. Помню, как после войны храм опять хотели закрыть, но люди его отстояли, сели округ стен, детей маленьких с собой взяли. Милиция тащит их, а дети орут – так и не смогли ничего сделать.

Дрова к келье матушки Елизаветы передавали по цепочке

Юные паломники по цепочке передают дрова к келье матушки Елизаветы

Потом замуж вышла, а муж-то немец, лютеранин, не нашей веры, он мне в церковь запрещал ходить. Я тайком бегала. Он – на работу, а я – бегом в церковь. Только теперь долго-то не смела там быть. Быстренько помолюсь, записки напишу и бегом домой. А потом, когда муж умер, я и решила посвятить себя Богу.

– Сколько лет вам тогда было?

– Шестьдесят четыре. Сперва приехала в Айкино, где настоятелем был отец Владимир Дунайчик, мой духовный отец. Тогда ещё там монастыря не было. А как монастырь открыли, отца Владимира перевели в Эжву. Меня уже в монахини постригли. Он мне говорит: «Всё, матушка, теперь тебе придётся со мной в Эжву ехать». – «Как же так, батюшка, – отвечаю ему, – я монастырь искала, вы не пускали меня, а сейчас монастырь сам ко мне пришёл, и я теперь из монастыря никуда не пойду». Так и не пошла, осталась при отце Симеоне. Там варила для братии и деньги собирала на монастырь. По всей России 18 лет ездила. И в Москве не раз была, и в Санкт-Петербурге, всю Украину, Белоруссию обошла. Даже в Иерусалиме собирала. Три раза меня туда люди добрые возили.

Верёвочка святителя Луки

Матушка показывает святыньки, привезённые со Святой Земли. Затем переходит к другим своим драгоценностям:

– А эту звёздочку мне из Псково-Печерской лавры привезли. Освящена на всех мощах, что там лежат. А здесь частицы мощей наших ульяновских святых – Матфея, Паисия, Феофилакта и Амвросия. Этот камушек мне с Афона один священник привёз. Женщин туда не пускают. А вот здесь частица мощей Луки Крымского у меня лежит. Один священник подарил.

– Они вам помогают? – спрашиваю монахиню.

– Да, Лука ко мне приходил, я тогда в больнице лежала. Весной поскользнулась и упала, сотрясение мозга было, да и позвоночник ушибла. В больницу в райцентр увезли. Там лежала, шевелиться не могла. Плачу ночью, молюсь: «Святитель Лука, ты же наш современник, всем помогаешь, не хочу я инвалидкой остаться. И умирать не хочу, может, ещё поживу да чего-то монастырю помогу». Не спится мне. Вдруг дверь открывается, заходит в белом халате сам святитель Лука, ко мне подходит. У него в руке верёвочка, он мне от сердца, где очень больно, до плеча этой верёвочкой померил и молча ушёл. Я утром проснулась, а мне легче стало – даже сама на бок повернулась. А до этого совершенно двигаться не могла. И быстро пошла на поправку. Утром меня игумен навестить пришёл. Я ему говорю: «Батюшка, ко мне сегодня ночью Лука Крымский приходил». А он мне: «Это, наверное, врач был». Отвечаю: «Нет, батюшка, врач-то ко мне в палату даже не заходит, он в дверях встанет и спрашивает: «Как ваше здоровье?» Я ему говорю: «Слава Богу». И он сразу же уходит. Раз слава Богу, значит, у меня всё хорошо, чего он будет меня смотреть.

И вот после этого случая я святителя Луку от себя не отпускаю, постоянно ему молюсь…

– А это частичка от гроба Луки Крымского, мне тоже один батюшка привёз, – дальше показывает матушка. – А это поясок Пресвятой Богородицы, мне владыка в больнице подарил.

Матушка показывает на большую икону вместе с белым поясом под стеклом, копией афонской святыни:

– Я тогда тоже сильно болела. Казалось, что вот-вот умру. Никому ничего не говорю, а сама думаю: «Надо, наверное, мне самой читать отходную». Владыко послал мне этот поясок Пресвятой Богородицы. Я так разревелась, оттого что обо мне он заботится. И мне сразу же легче стало. Опять выкарабкалась.

– А в схиму вас кто постриг? – спрашиваю монахиню.

– Отец Савва. Я уже при Ульяновском монастыре одиннадцатый год живу. Когда мне архиерей наш говорил про схиму, я всё отказывалась: «Да я ещё пока работать могу, рано мне!» А потом опять сильно заболела. Лежу и думаю: «Наверно, смерть не за горами, пора в схиму. Владыка не зря мне это сказал, наперёд видел, что со мной может приключиться». И я согласилась. Как только в схиму постригли, так после этого выздоровела и до сих пор на своих ногах бегаю. А то совсем не могла передвигаться. Только без дел всё равно тяжело. Вот иконы украшаю разными камушками и дарю людям, – показывает матушка своё рукоделье. Многочисленные иконы в её келье украшены бисером, бусинками, и так всё это празднично сияет.

– Как у вас тут хорошо и вид из окна хороший, – говорю матушке.

– Вид очень хороший, – соглашается она. – Кладбище сразу под окнами. Очень даже хорошо, успокаивает. Утром встанешь, на могилки посмотришь, поздравишь покойничков. Там подальше в лесу ещё второе кладбище. Тут монахи лежат, а там – мирские. Хорошо тут между ними.

У меня ведь ещё до войны здесь дядя жил, когда в монастыре туберкулёзный диспансер сделали. В него со всей республики больных туберкулёзом собирали, которые уже были при смерти. Хоронили там, в лесу, на мирском кладбище. Три-четыре года назад, когда поздоровей была, туда постоянно к ним ходила, навещала усопших, здоровалась с ними. И кошка всегда со мной ходила. Как-то иду, смотрю: кошка уши навострила, ощетинилась вся. Думаю: «Чего это с ней стало?» На кладбище, слышу, собака лает. И вдруг вижу – медведь идёт. Так с тех пор я перестала туда ходить. А сейчас, говорят, уже трое медведей приходят. Их часто около монастыря видят. Этой весной тоже приходили. Там коровы пасутся, но они их не трогают…

– Так это же монастырские медведи, – шучу я, – они вас охраняют, чего они будут коров-то монастырских обижать.

– Да я уж поближе теперь хожу, – продолжает схимонахиня. – С молитвой вокруг Успенской церкви три раза обойдёшь – и тоже хорошо на душе. Очень благодатный храм, столько вокруг него угодников Божьих похоронено. Они все молятся за нас. Когда идёшь туда, то в первую очередь с ними поговоришь, а потом уже молитву читаешь: «Господи помилуй». Слава Богу за всё!..

Эти слова матушка повторяет очень часто. Она привыкла благодарить Господа за каждый прожитый день, за любую малость, что ей посылает Господь. На прощание отец Александр, который молча слушал наш разговор, подарил матушке свои чётки, освящённые на мощах батюшки Серафима в Дивеево. Матушка долго отказывалась от столь дорогого подарка, по потом с благодарностью приняла. И вышла проводить нас. Спуск идёт по крутой лестнице, по которой матушка, как она призналась нам,  часто ходит туда и обратно. Так укрепляет свои силы и здоровье, чтобы не болеть.

Уходя, я оглядываюсь. Схимница крестит нас в дорогу. Маленькая, хрупкая, она опять осталась одна с Богом – охраняемая покровом Пресвятой Троицы, который очень явно чувствуется в эти погожие весенние дни в Ульяновском монастыре.


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий