Свет в пустоши
Неполный Собор
Левашовская пустошь считается частью города Петербурга, но поезда метро туда не ходят. Добираться надо на электричке от Финляндского вокзала до станции Левашово, а потом автобусом или ловить единственный автобус № 57 от станции метро «Проспект Просвещения». Что ж, на то она и пустошь. Раньше так называли заброшенные деревни, но заброшенным это место не было, хотя о его существовании знал лишь ограниченный круг лиц. Десятки лет назначение «Парголовской дачи» (так это место проходило по документам) держалось в тайне, пока страшная правда не вышла наружу.
Автобус останавливается у зелёного забора «дачи». Иду вдоль него. Вот здесь были глухие ворота с висевшей верёвочкой. Водители труповозок дёргали за неё, на той стороне бренчал колокольчик, ворота открывались, и грузовики въезжали внутрь, чтобы вывалить тела расстрелянных людей в вырытые для них рвы…
Иду дальше вдоль забора. Он заканчивается, и глазам предстаёт бревенчатый храм с золотыми маковками – такой светлый, новенький, как новорождённый младенец. Собственно, его и освятил Святейший Патриарх Кирилл всего-то три года назад. И священника этой церкви, с которым договорено о встрече, также можно назвать новорождённым – рукоположён во иереи весной нынешнего года.
В храме отец Виталий Капралов подводит к иконе, на которой изображены шесть святых мучеников.
– Все они расстреляны в 1937 году и похоронены у нас в Левашовской пустоши, – объясняет отец Виталий. – Это белые священники Иоанн Сарв, Емилиан Панасевич, Карп Эльб и Василий Канделябров. А также игуменья Иоанникия (Кожевникова), которую расстреляли в возрасте 78 лет, и иеромонах Арсений (Дмитриев), они из Тихвина. О них можно долго рассказывать. А вообще с написанием этой иконы мы поспешили.
– Почему? – удивляюсь.
– В архивах ФСБ обнаружилось, что здесь похоронены ещё три священномученика – Николай Покровский, Николай Кулигин и Николай Дворицкий.
– Получается, – подсчитываю в уме, – девять новомучеников. Уже Собор святых…
– Да, собирается Собор Левашовских святых, и, надеюсь, он будет официально учреждён комиссией по канонизации – по примеру Собора Бутовских святых. Наше отличие от известного Бутовского полигона только в том, что там расстреливали и хоронили, а у нас только хоронили. Канон нашему Собору составляется преподавателями Санкт-Петербургской духовной академии, уже есть молитвы и тропари, которые мы поём на службе. А с новой иконой мы решили повременить, поскольку готовим материалы для последующих канонизаций. Всего, как мы выяснили, в Левашовской пустоши захоронено 869 священнослужителей, в том числе как минимум три архиерея – это архиепископ Венедикт (Плотников), епископ Вениамин (Глебов) и епископ Тихон (Рождественский).
– Это точно известно?
– Сразу скажу, что мы знаем точное местоположение могилы только одного человека – владыки Вениамина. Да и то лишь потому, что она появилась здесь уже в наше время. История такая. В апреле 1989 года было обнародовано письмо начальника Управления КГБ СССР по Ленинградской области, в котором сообщалось, где погребены тысячи людей, расстрелянных в ленинградских подвалах НКВД. На запрос мемориальцев, единственное ли это место захоронения, в КГБ ответили, что да, массово хоронили только здесь. Были случаи, когда тела упрятывали, например, на гражданском кладбище Памяти жертв 9 января, но это капля в море. И вот когда всё открылось, стали приезжать сюда родственники – кто фотографию на дерево повесит, кто памятник поставит. А родственники владыки Вениамина приехали с урной, с его прахом. Похоронили и памятный знак поставили.
– Почему сюда?
– Мы сейчас выясняем, как останки расстрелянного в Ленинграде владыки попали к его родственникам и почему они сожжены. Видимо, иначе их было не получить и не сохранить. А почему сюда? Когда в Левашовой пустоши стала совершаться молитва за упокой, племянник рассудил, что его дядя должен лежать с теми убиенными, с которыми он и принял смерть и с которыми изначально должен был лечь в землю.
– Стали молиться ещё до строительства храма?
– Конечно. Приезжали и совершали молебны под открытым небом, пока решался вопрос с храмом. А решался он почти двадцать лет.
Сначала всё упиралось в тогдашнюю секретность воинской части, которая здесь неподалёку, – по правилам какое-либо строительство рядом было запрещено. Затем, когда пустоши дали официальный статус мемориального комплекса, указали на то, что нельзя строить на месте захоронений, а они начинаются буквально в нескольких шагах от дороги. Стали думать о небольшой хотя бы часовенке. Затем землю город всё же выделил, за краем пустоши, но возникли финансовые затруднения. Так всё и тянулось. Это дело в свои руки взял отец Роман, настоятель Спасо-Парголовского храма, где я был тогда чтецом, и всем приходом его построили, – храм Всех святых, в земле Санкт-Петербургской просиявших. И теперь протоиерей Роман здесь настоятель, а я третий священник. Вторым служит протоиерей Стахий Савицкий, настоятель Петропавловского храма в посёлке Песочном.
– То есть это приписной храм-памятник? – уточняю.
– Нет, обычный приходской. Левашово тут в километре, а там живёт почти шесть тысяч человек, и посёлок развивается, даже средняя школа есть. Из Петербурга тоже многие сюда приезжают. Мечта у нас – служить Божественную литургию каждый день, поминая мучеников и исповедников. И на службах, думаю, народ всегда стоять будет.
– А почему храм освятили в честь всех святых, а не новомучеников?
– Такова была воля митрополита. Есть идея, и дай Бог это случится, рядом построить церковный комплекс с воскресной школой, и вот там будет домовой храм, посвящённый именно новомученикам.
Молодой батюшка показывает иконостас ручной работы, а также иконы, написанные иконописицей из Петербурга. Спрашиваю его, как, Божиим Промыслом, жизнь его оказалась связана с Левашовской пустынью.
– Началось с того, что пять лет назад отец Роман меня, тогда ещё чтеца, благословил поискать материалы о бывшем настоятеле Спасо-Парголовского храма, протоиерее Стефане Черняеве, расстрелянном в 1937 году. Пошёл я в архив ФСБ. И вот уже собрано несколько сотен архивных документов, в том числе все уголовные дела, которые открывали против него до 37-го года. Составлено жизнеописание, и комиссия по канонизации уже рассматривает его кандидатуру на прославление – год назад на первом заседании было принято в целом положительное решение. Так что скоро, надеюсь, в нашем Соборе будет уже десять святых. Также собран материал о владыке Тихоне на пятьсот страниц – о его жизни и подвиге. Возможно, его тоже будут прославлять. Но это процесс сложный, долгий, во многом основывается на показаниях подвижника во время допросов, и там может открыться много препятствий.
– Прежде историческими исследованиями вы не занимались?
– Нет. Не знал даже, с какого конца браться, поэтому сначала пошёл к таким опытным историкам, как отец Георгий Митрофанов и доктор наук и главный архивист Центрального государственного архива Михаил Витальевич Шкаровский. Получил от них бесценные навыки работы с документами и, главное, то чуткое отношение к истории, когда нужно чувствовать иное время, не внося туда свои современные представления. Сейчас, окончив семинарию, я поступил в магистратуру на историческое отделение Духовной академии и буду продолжать эту работу. У нас ведь создано Историческое общество «Левашовская пустошь» – и за три неполных года сделано больше, чем за всё время, с тех пор как появились списки расстрелянных. Не потому, что мы такие хорошие, а просто прежде никто всерьёз не занимался.
– И сколько человек в обществе?
– Пока восемь. Это всё прихожане Спасо-Парголовского храма. Что ценно, работают они от сердца своего, во славу Божью. Иных ведь и не заставишь сидеть корпеть над документами бесплатно, во внерабочее время, отрывая себя от домашних дел, да и просто от отдыха. А работы у нас много, на десятилетия. И не только по левашовским репрессированным священнослужителям, которых более восьмисот, но и в отношении самого этого места, его истории. Полноценных изданий о нём нет, и вот хотим в ближайшее время его подготовить… Кстати, с одной участницей нашего общества могу вас познакомить – Света, должно быть, уже чай для нас приготовила.
Владыка Венедикт
Идём в церковный домик. Светлана Суровнева приглашает к столу. Помолившись, усаживаемся, и первый вопрос:
– Вы ведь тоже не профессиональный историк?
– Что вы! – смеётся Светлана. – Образование у меня высшее экономическое, а работаю вообще в кино – координатором на съёмочной площадке. Но вот отец Виталий, который возглавляет наше молодёжное историческое общество, привлёк меня к работе в архивах, и я почувствовала, что это моё. Мне и раньше нравилось бродить по улочкам Петербурга, смотреть на старые дома и представлять, как люди жили. А в архивах ещё интересней, когда берёшь в руки реальные документы, написанные в прошлом и позапрошлом веках. И это всегда поиск – не только документов, но и людей, когда ищешь родственников репрессированных. Мы ведь собираем всё, в том числе крупицы, оставшиеся в людской памяти.
– А чьих родственников вы нашли?
– Например, архиепископа Венедикта (Плотникова). Просеивала я Интернет, социальные сети, смотрела, кто и когда упоминал его имя. Нашла одного, он отправил к другому, и в конце этой цепочки мне дали номер телефона прямого родственника владыки, который, как оказалось, живёт в карельской деревне Лижма, где владыка родился, и даже в том самом родовом доме, где он провёл детство и юность. Это было уже после моей зимней поездки в Петрозаводск, где я в архивах нашла документальное подтверждение его биографических данных. Что-то уже давно известно, например дата его рождения – 25 октября 1872 года, но просто знать недостаточно для представления материалов на канонизацию, нужно на каждый факт давать документальную ссылку. У нас же не Википедия, где, кстати, даже не сказано, в какой семье он родился.
– В священнической?
– Да, его отец был настоятелем храма в Лижме, причём человеком очень одарённым. Занимался этнографическим описанием своего края – собирал песни, былины, сказки, причитания. Был корреспондентом газеты. Сам основал приходскую школу в своём доме и вместе с женой Евдокией преподавал детям. Ещё в его роду любили столярничать, по-этому и получили фамилию Плотниковы, а до этого они были Власовыми. По преданию, этой фамилией нарёк священника проезжавший через Лижму архиерей, увидевший творения рук батюшки. После раскулачивания сделанная им мебель разошлась по другим домам, в том числе очень красивое бюро в форме пианино, в котором был потайной ящичек.
Позже в Лижме священником служил его старший сын Аполлоний, умерший в 1917 году. А брат его Виктор Плотников стал священником петрозаводского кафедрального собора, затем, окончив Санкт-Петербургскую духовную академию, служил законоучителем и настоятелем церкви Петроградского Павловского женского института. В 1918 году был священником в Кронштадте – самом революционном омуте. В следующем году умерла его жена и он принял монашество. Ещё через год, когда исполнял должность ключаря Исаакиевского кафедрального собора, его арестовали, но вскоре выпустили. Перед следующим арестом, в 22-м, его успели хиротонисать во епископа Кронштадтского. После освобождения в 24-м управлял Олонецкой, затем Петроградской епархиями. Уже тогда он стал известен как непримиримый борец против обновленчества. В 25-м снова арестован – по делу «нелегального Совета епископов» – и на три года сослан в Сибирь. С 31-го по 36-й был епископом и архиепископом Вологодской, затем Новгородской епархий.
Почему был такой калейдоскоп назначений на разные кафедры? Потому что архиереев арестовывали и епархии постоянно сиротели. Стоило владыке задержаться на одном месте, и власть начинала смотреть косо. В 36-м его лишили регистрации, и владыка получил новое назначение, стал архиепископом Казанским и Свияжским. Но спустя год его оттуда этапировали в Ленинград как «идейного вдохновителя и организатора контрреволюционной организации церковников, существовавшей в Ленобласти с 1932 года». 16 августа его расстреляли и захоронили на спецобъекте УНКВД «Левашово». Вот вкратце известная его биография. Но через родственников удалось узнать и другие подробности.
От Петрозаводска до Лижмы всего девяносто километров, но добраться туда оказалось сложно, и спасибо секретарю епархии, который довёз на своей машине. Места там красивейшие! Озёра, скалы, сосны. На берегу озера стоит деревянная Никольская церковь, в которой служил протоиерей Василий, отец будущего архиепископа. Правда, без куполов, в советское время там был магазин. А ведь с ней связана сама история появления деревни – первые поселенцы нашли здесь на дереве икону Николы Чудотворца.
Помолились мы у храма и пошли в родовой дом Плотниковых, который также хорошо сохранился. Встретил нас Александр. Через него вдруг узнала, что и ехать-то далеко не надо было – в Санкт-Петербурге живёт внучатая племянница владыки, Юлия Николаевна Матвеева, которой сейчас 96 лет. Она потом сюда приезжала, на кладбище. Удивительный человек. Ещё удивительней было то, что её внук Анатолий помогал при строительстве вот этого храма.
От них я узнала довольно важные подробности. Например, как он овдовел – жена его умерла во время родов. И что у него была дочь Таисия, которую он воспитывал с большой любовью. Таисия Викторовна потом тоже приезжала к нам, несмотря на 95-летний возраст. И совсем недавно была. Очень она обрадовалась, что здесь есть храм. Что рассказывала об отце? Разные детали. Что всем помогал, что дети его называли «дядя Виша». Такие неважные вроде вещи, но очень человечные. А недавно общалась с родственниками священномученика Карпа Эльба, тоже чудом удалось их найти.
– Ненависть к тем убийцам, из 37-го года, замечали у них?
– Нет. Они в большинстве хоть и светские люди, но понимают, что такое мученичество, из этого исходят. Поэтому злобе нет места. Хотя, конечно, с болью всё воспринимают, но и радуются, что убиенный стал святым человеком.
Большой террор
Почаёвничав, поднимаемся на «второй этаж» довольно тесного одноэтажного домика. Там, в мансарде, устроен музей. Родственники репрессированных приносят их личные вещи, чтобы была осязаемая память, и некоторые из них выставлены здесь. Вот на стенде служебник с акафистом Архангелу Михаилу, которым пользовался новомученик. А вот наперсные кресты священника Павла Игнатьева, расстрелянного 14 декабря 1937 года. Много фотографий. Одна из них сделана в ссылке – владыка Венедикт (Плотников) в селе Братское Нарымского края.
Отец Виталий остановился перед фото протоиерея Стефана Черняева, которого, как ожидается, скоро канонизируют:
– Ведь он обычный человек был. Родился в крестьянской семье, закончил семинарию, затем Санкт-Петербургскую академию. Как и у всех, были проблемы: ребёнок в младенчестве умер, потом какие-то невзгоды с женой, неприятности – одно, другое. Человек со своими слабостями и недостатками. Но когда настало время пострадать за Бога… Многие-то ведь струсили, хотя искренне себя православными считали. Смотрите, 1917 год. Девяносто процентов людей верующими себя называли, храмы были переполнены, монастыри процветали. И что такое случилось? Ну, поменялась власть. И что, это разве повод к тому, чтобы своих батюшек смерти предавать? Значит, что-то было не так с человеком внутри. О чём и писали наши святители великие, Игнатий (Брянчанинов) и Феофан Затворник. А потом, на переломе, вышло наружу, кто есть кто.
Вот отец Пётр Скипетров, который пострадал одним из первых, ещё в 1918 году. За что? Когда большевики пришли Александро-Невскую лавру захватывать, то стали к женщине приставать, он и заступился. Даже просто как мужчина. Заслонил её, а они ему в рот выстрелили. И смерть была мучительная, не сразу умер. А отец Иоанн Кочуров в Царском Селе? Принял смерть за то, что не выполнил запрет на крестный ход. Его забили просто ногами. Не дай Бог нам оказаться на его месте – стали бы проводить крестный ход или в кустиках бы спрятались? Или, например, если сказали бы: «Сними крестик». Пошли бы на муки? А ведь никто от этого не застрахован, ибо сказал Господь, что будете гонимы за имя Моё. И пример этих мучеников важен, потому что они рядом, они почти наши современники – вон даже вещи их можно потрогать.
– Посетители в этом музее часто бывают? – спрашиваю отца Виталия.
– У нас как заведено… Литургия, затем чаепитие, после для желающих проводим здесь экскурсию с показом видеоматериалов и потом отправляемся на могилы служить молебен. Может, и сейчас там помолимся?
И вот мы идём в собственно саму Левашовскую пустошь. Сразу вспомнилось урочище Сандармох в Карелии – такое же разнообразие памятников над безымянными захоронениями, фотографии на деревьях. Только вот лес здесь посветлее, сосновый, а не еловый.
– Это фотография владыки Венедикта, – показывает Светлана. – При мне её повесили ребята из Павловской гимназии, бывшей женской гимназии, где он был законоучителем. Там его помнят, молятся. А мы за всех здесь молились, когда только фундамент храма был.
– Под открытым небом не только панихиды служили, но и литургии. Антиминсы с собой привозили, – подтверждает отец Виталий. – Хотя, как сказал в один из своих приездов Петербургский митрополит Владимир, здесь вся земля – сплошной антиминс, поскольку в ней лежат мощи мучеников.
Вообще, таких гонений, как у нас в ХХ веке, не было даже в первые века христианства. Это был настоящий геноцид против верующих. Сами гонения принято делить на четыре волны: 1917–18 годов, затем начало 20-х годов, что было связано с «изъятием церковных ценностей», потом «безбожная пятилетка» начала 30-х и Большой террор 37–38-го годов. Всего в период Большого террора в СССР пострадало, по самым скромным подсчётам, 850 тысяч человек. В одном только Ленинграде и в области из более 1200 человек было расстреляно, как уже говорил, 869 человек. Это точная цифра, подтверждённая документами. Вот и считайте: больше половины священнослужителей расстреляны, остальные сгинули в лагерях.
А с чего этот террор начался? В конце 36-го года была принята новая, так называемая Сталинская, Конституция, а накануне по стране провели перепись населения, в которой среди прочего была графа о религиозной принадлежности. И вот две третьих сельского населения и одна треть городского признали себя верующими. Это был, конечно, шок для властей, потому что как раз праздновалась юбилейная дата, 20 лет Октябрьской революции, – и за это время народ не перестал быть православным, хотя велась активная антирелигиозная пропаганда, действовал Союз безбожников. А особенно власти, наверное, разозлило то, что люди не побоялись признать себя верующими, фактически так они исповедали Христа.
Как всё происходило? В 1937 году в июле на заседании Политбюро был утверждён секретный приказ наркома внутренних дел Ежова о репрессировании бывших кулаков, уголовников и прочих антисоветских элементов, в число которых попали и священнослужители. Этот указ был утверждён Политбюро, и каждый край, область, город обязали предоставить список людей, подлежащих ликвидации. То есть люди были ещё живы, ходили по улицам – а их уже записали в мертвецы. Списки составляли только по двум категориям: расстрел и лагерь, – ссылки уже не предусматривались. И вот наш город получил такой план: 4 тысячи человек – к расстрелу, 10 тысяч – в лагерь.
Массовые казни начались у нас в первой половине августа, и до конца года успели расстрелять 1200 человек, причём больше половины, 869 человек, были священниками. Когда я читал документы, то не мог своим глазам поверить, но так всё и было: под каждой фамилией – «приведено в исполнение». Ни о какой правосудности речи не шло, были сформированы так называемые тройки. У нас в неё входили начальник управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области, областной прокурор и второй секретарь обкома. Людей свозили в тюрьму на Шпалерной, где проводили первые допросы, затем везли на Литейный в Большой дом. В среднем процедура от момента ареста до вынесения приговора и расстрела занимала от 3-5 дней до месяца. Признательных показаний даже не выбивали, они не требовались. Из Москвы, из главного управления НКВД, было прислано так называемое шаблонное Дело, и по нему под копирку всё и оформляли. Затем человека перевозили через Литейный мост за Неву – на улицу Новгородскую, в дом № 39, где сейчас тюрьма для несовершеннолетних, а тогда была тюрьма НКВД. И там, в подвале, как мы знаем из конвойных и расстрельных документов, собственно, и расстреливали.
План по расстрелам перевыполняли, но вот незадача: в день появлялось по 70-120 трупов – и куда их девать? На обычное кладбище везти? Но по ежовскому приказу 00447, утверждённому Политбюро, место захоронения должно было оставаться засекреченным, а такие массовые погребения всем бы в глаза бросались. И вот выбрали место, где находилась дача лесхоза.
Как вспоминают старожилы, место было живописное и лес чистый, отсюда брали ёлки на Рождество, а также ягоды собирали детишки из Новосёлок и Левашово. И вот лесок обнесли высоким забором. Стала периодически приезжать зелёная машина-фургон, обычно ночью. Дёргали за верёвочку, звенел колокольчик, и ворота открывались. Кстати, колокольчик вместе с верёвкой сохранился до наших дней. Местные не понимали, что там происходит, некоторые пытались подсмотреть и, как говорят, слышали человеческие стоны. Но кто мог там стонать, в могильнике? Хотя, возможно, кого-то и «достреливали» – был такой термин у палачей.
Как пишет историк Анатолий Разумов, вдоль забора по кругу проходила собачья охранная тропа, оттуда доносился лай. А ещё из-за забора слышали мычание коровы, которая принадлежала одному из охранников.
«Сотвори им вечную память»
Последняя подробность – про корову – поразила меня. Как всё буднично было: трупы закапывали и коровку доили, молочком питались. Мы идём всё дальше вглубь могильника, отец Виталий продолжает:
– Тела казнённых возили сюда с августа 1937 по 1954 год. По официальным данным, в эти годы в Ленинграде было расстреляно 46 771 человек, и большинство покоятся здесь.
– До 1954 года? Может, это были не политические, а уголовники, попавшие под вышку?
– Тогда бы их не хоронили на тайном кладбище, если всё по закону. Что интересно, здесь у забора была автобусная остановка, которая называлась «Клуб» – потому что рядом и вправду был клуб, принадлежавший воинской авиачасти. В 1962 году в этот клуб в сопровождении знаменитого лётчика Ивана Кожедуба приезжал Юрий Гагарин, выступал перед людьми. И забор этот он видел, но и представить не мог, что за ним. А спустя пару-тройку лет этот клуб сгорел, а с ним и часть забора, её потом восстанавливали.
И ещё что важно. Когда в 1939-м главу НКВД Ежова арестовали, прокуратура стала выявлять случаи превышения им данных полномочий. В ходе расследования были допрошены и те сотрудники, кто на улице Новгородской в подвале производил расстрелы. Кстати, это была небольшая группа людей. Как показал один из них, в расстрельной комнате всегда стояли два ведра – с водкой и одеколоном. Для чего – пояснять не надо. Также было показано, что на допросах применялись изощрённые пытки. Зачем – непонятно, ведь и так могли приговорить к расстрелу, без признания вины.
– Насколько точен тот факт, что большинство расстрелянных хоронили именно здесь?
– В 1989 году в связи с выходом закона «О реабилитации жертв политических репрессий» в КГБ было проведено внутреннее расследование и названо только это место, мол, другого в служебных архивах не нашли. В ту пору обманывать им не было смысла, потому что шла волна рассекречивания. Гласность, как сейчас говорят, была в тренде. Второй момент: у нас есть карта захоронений, появившаяся, как понимаю, на волне так называемой хрущёвской оттепели. В ту пору многое гласности не предавали, но внутренние расследования проводили. Опросили водителей фургонов, и был составлен план, с виду похожий на цветок: лепестками на нём обозначены те места, где были могильные рвы. И, что самое ценное, на каждом лепестке надписано, сколько и в какие годы производились захоронения. В 37-м – столько-то, затем подхоронены ещё тысяча, ещё восемьсот человек и так далее. Если всё это вместе сложить, то примерно и получается общее количество расстрелянных. Эта схема, хранившаяся в архиве КГБ, в 89-м году была обнародована.
– Эту карту раскопками никак не подтвердить? Насколько знаю, эксгумации у нас запрещены.
– Да, копать мы не можем. Но в 1989–1990 годах территорию кладбища обследовал Трест геодезических работ, была проведена съёмка местности, а в центральной и северной частях сделаны шурфы. Рабочие обнаружили множество останков – и всё обратно землёй засыпали. И всё совпало с картой. Совпали и колеи от машин, по которым легко было определить, куда могли сваливать тела. Вот место, где мы сейчас находимся, – это более позднее захоронение. А когда шли сюда, с правой стороны были захоронения 37-го года, самые первые.
Идём дальше. Читаю эпитафии на памятниках. Многие из них на иностранных языках, вот их переводы. На норвежском: «Страха нет пред властью тьмы. Звёзды свет подарят». На ингерманландском строка из библейского Иезекииля: «Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживёте». На еврейском: «Благословен Ты, Бог наш, дарующий жизнь». А на памятнике казнённым ассирийцам Ленинграда – русские строчки Ивана Бунина, написанные им в 1922 году:
Потерь не счесть, не позабыть,
Ничем не смыть – и не простить.
Как не простить ни мук, ни крови.
Ни содроганий на кресте
Всех убиенных во Христе…
Но больше понравилась простая короткая русская надпись: «И сотвори им вечную память».
– А вас не пытались как-то политически к этой теме привязать? – спрашиваю отца Виталия. – Например, задействовать в делах «Мемориала», который в Петербурге очень активен?
– Нас приглашали к участию в некоторых проектах. Но мы лучше обойдём стороной тех, кто пытается кого-то осудить. У нас другая задача. Мы хотим показать людям примеры исповедничества и мученичества за Христа. Главное, чтобы люди молились за души убиенных и сами получали от них помощь. К тому же у меня есть определённые ограничения, связанные с работой в архивах ФСБ. Например, мне не рекомендуется озвучивать некоторые данные из уголовных дел, которые могут бросить тень на наших современников. Понятно, что отец за сына не отвечает, но эти сведения может использовать нечистый на руку политикан, чтобы дискредитировать своего конкурента. Понимаете, колесо доносов может снова закрутиться, стоит его только подтолкнуть.
– Сейчас никого не пускают в архивы ФСБ, а вам как-то разрешили.
– Из епархии в архивах работаю я один, о других не знаю. Меня тоже не просто так пускают, а каждый месяц проверяют, и нужно заново оформлять допуск.
– Попадали вам дела, не связанные с Левашовской пустошью?
– В Центральном архиве ФСБ видел дело отца Павла Флоренского. Оно очень объёмное, 500 страниц, и в плохом состоянии – много неразборчивых мест, часть страниц чернилами залита. Кому-то придётся хорошо потрудиться, чтобы всё расшифровать. Когда это будет? В принципе, я понимаю тех, кто старается оградить архивы от публичности. Даже я, из своего небольшого опыта, могу сказать: в уголовных делах я находил такие провокационные вещи относительно очень известных людей, что сам бы не стал это публиковать. Ведь живы их родственники. Зачем людей сталкивать лбами? Хватит нам одной Гражданской войны. Вопрос очень сложный.
– В делах могли быть и приписки, ложь следователей?
– Вполне. И на основании их чья-то репутация может пострадать.
– Насколько знаю, в комиссии по канонизации таким вещам придают большое значение. Получается, мы больше доверяем следователям, которые писали все эти штучки, чем людям, которые свидетельствовали смертью своей?
– Знаете, что касается уголовных дел 37–38-го годов, то к ним вообще нужно относиться очень критически. По факту они уголовными делами и не являются, просто набор бумажек, чтобы соблюсти видимую формальность. Иногда просто на абсурд наталкиваешься. Например, на свидетельские показания, которые слово в слово совпадают с показаниями обвиняемого на самого себя. А ещё абсурдней, когда это написано одной и той же рукой. И такое сплошь и рядом.
– Когда читали протоколы допросов, то какое общее впечатление – было больше героического поведения или наоборот?
– Люди вели себя по-разному. Есть случаи, когда предавали друг друга, но таких людей не надо осуждать. Во-первых, не знаем, как бы повели себя на их месте. Во-вторых, условия, в которых оказывался человек, были очень страшные. Вот перед вами весы: на одной чаше человек, которого заставляют оговорить, а на другой ваша собственная семья. И как поступите? Угроза навредить семье была вполне реальная – сколько случаев, когда жену с детьми ссылали на Север, там они болели и гибли. Сложный выбор. Между тем такие подвижники, как отец Стефан Черняев, не только отказывались давать показания на других, но и старались их выгородить. При этом придумывали схемы, комбинации, как выгородить и своих ближних. Когда изучаешь некоторые дела, то диву даёшься: откуда в них столько было силы и воли? Кроме как от Бога, их в таких обстоятельствах неоткуда было взять.
– Для себя лично вы приобрели что-то духовное?
– Ну конечно! Смотришь – его пытают, а он со Христом. Мы давали образцы почерка на исследование, и экспертиза показала, что да, применялись пытки. Представляете, он испытывает нечеловеческую боль, но остаётся человеком. Скажем, иерей Николай Дворицкий, который служил в храме в селе Дно – том самом, где станция Дно и где царя принудили к отречению от престола. Считалось, что его арестовали и расстреляли в Старой Руссе, но мы по документам выяснили, что «судить» его повезли в Ленинград, поскольку тройка заседала там. Почему, кстати, и соловецких сидельцев возили на расправу в Ленинград – весь этот обширный край был в компетенции Большого дома на Литейном. И как повёл себя отец Николай? Хотя к нему применялись пытки «стойка», «конвейер» и другие, он никого не предал. Более того, опасаясь подделки протокола, добился того, чтобы собственноручно вписывать в него свои ответы. На следующем допросе ему подсунули протокол с подложными сведениями, и священник категорически отказался поставить свою подпись. Чем это грозило ему, он прекрасно понимал.
Чем ещё подвиг новомучеников полезен рядовому человеку, христианину? Обычно человек читает жития древних святых и думает: это было очень давно и это не для меня, потому что тогда совсем другие люди были. Либо просто не верит написанному, мол, слишком это красиво: «постился от чрева матери» и так далее. И житие воспринимает как сказку. По крайней мере, к себе его не применяет. А здесь – почти наши современники. Мы можем прикоснуться, убедиться: да, да, есть такие люди! За Христа, за Церковь идущие на смерть.
Вообще, эта пустошь, этот могильник – место не только печали и скорби, но и святое место радости. Плакать-то надо только о грехах своих, а в остальном – радоваться о Христе.
…Подходим к поминальному кресту. Батюшка разжигает кадило. Над лесом, над незримыми могилами звучит: «Молимтеся: услыши и помилуй, Господи, души усопших рабов Божиих, всех, на сём кладбище погребённых, всех, во дни гонений пострадавших… Вечная память, вечная память…»
Гравитация святости
После молебна отец Виталий поспешил в Петербург по своим делам, а Светлана решила показать мне ещё один музей, на территории самой пустоши. Административно пустошь принадлежит городу, и этот музей тоже городской, светский. Между тем среди различных экспонатов там есть православная икона.
– Их две было, да одна упала, – рассказывает смотрительница. – И мне сказали, что упавшую уже нельзя на стену вешать.
– Кто сказал? – недоумеваю.
– Да кто сюда приезжает. У нас тут у каждой конфессии свои дни. Католики приезжают 1 ноября. Ассирийцы – 7 августа, молятся у своего памятника, а потом во дворе ставят столы и сидят поминают. Новгородцы и псковичи приезжают 5 сентября – приурочили к дате, когда был подписан приказ о репрессиях в Новгородской области. Иудеи… не помню когда.
Выходим из музея. Светлана вдыхает свежий воздух полной грудью:
– Знаете, а я сюда приезжаю как в монастырь, такая же благодать чувствуется! Особенно светло после молебнов, и такое чувство, что мир наш больше того, что мы видим.
По пути в Петербург мы ещё о многом говорили. Светлана рассказала о своей бабушке, которая сирота с детства и ничего не знала о своих родственниках. Работа в архивах помогла Светлане и найти родных, и установить, что всю свою жизнь её мама отмечала своё рождение не в тот день. И теперь у неё два дня рождения, «по старому и новому стилю», как шутит она. И ведь не огорчилась от этого открытия, а только рада была. Правда всегда радостней обмана – потому что в самой правде заложена какая-то внутренняя радость.
Сказала Светлана пару слов и о своей работе на «Ленфильме» – два эпизода о Промысле Божьем и воле человеческой. Снимали телевизионный фильм «Кома», и в последний съёмочный день нужно было сделать сцену с автокатастрофой. Но из-за преждевременного срабатывания механизма машина перевернулась и вся помялась ещё до того, как её начали снимать. Другой машины не было, а съёмки заканчивать надо – и во втором дубле её тянули на тросе, снимая на камеру с той стороны, где меньше помятостей. Таково упорство человеческое, добились-таки своего. Но за кадром остался другой эпизод, уже совсем не киношный, а всамделишный. Что-то подсказало Светлане отойти в сторону, и когда машина вдруг перевернулась и упала на землю, то на том месте её уже не было. И что есть воля человеческая – его тщеславное упорство, дутый героизм, когда всё в руках Божьих?
– А ведь мне, когда в архивах работаю, тоже что-то подсказывает, где искать. И когда нахожу сведения, радуюсь, словно родного человека встретила! И всегда что-нибудь да попадётся. А так не бывает, если верить опытным архивистам. Но у меня получается, наверное, потому, что учёным-исследователем себя не считаю. Я как в лесу грибы собираю, и тут уж не в моей воле откроет Господь или нет. И Он открывает, потому что я же не для себя бумажки ворошу, а хочу узнать об Его исповеднике. Однажды сижу над неразборчивой записью архиепископа Венедикта – ну ничего не понять! Взмаливаюсь: «Владыко, ну помоги, что ты здесь написал?» Раз – и слова прояснились. Своим глазам не поверила… У родственников наших святых я не раз спрашивала, помогают ли они. Отвечают: «Да, мы это чувствуем».
Где есть святость, там действует как бы особая гравитация: всё необходимое притягивается по молитве и люди, и факты вдруг открываются. И всё будто само образуется. Что это – благодать? Наверное, не стоит так уж разбираться, достаточно этому радоваться. Ведь и вправду печалиться стоит только о своих грехах.
Простились мы со Светланой светло. И от самой Левашовой пустоши, как ни странно, осталось светлое чувство.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Спасибо!