С кем только не беседовали журналисты «Веры» за тридцать лет! Со священниками, учителями, военными, иконописцами, актёрами… А вот брать интервью у собратьев по цеху ещё не приходилось. Сегодня как раз такой случай, и наш разговор – с Анной Сивковой, известным в Коми республике журналистом, краеве-дом и издателем.

Давние читатели «Веры», должно быть, помнят её публикации, ведь в начале 90-х годов Анна была нашим постоянным автором – вела в газете рубрики «Старая вера» и «Традиция».

Анна Сивкова возле отчего дома в селе Пучкома

«Взял я орало…»

– Материал для тех рубрик не приходилось искать в книгах, – рассказывает Анна. – Ведь я выросла на Удоре, в деревне Пучкома, где и старая вера, и традиции свято хранились. Писала о своей крёстной, которая была наставницей в вере, а прапрадеду Ивану посвятила очерк «Заповеданная книга». Он был переписчиком книг, многие из них сохранились до наших дней. В своё время Библиотека Академии наук и Пушкинский дом снаряжали экспедиции на Удору – возможно, и в Санкт-Петербурге хранятся труды прапрадеда. Он писал полууставом, его почерк на редкость чёткий и красивый. Иван Малахиевич был простым крестьянином и при этом выдающейся личностью. Он автор дневника, написанного на прекрасном древнерусском языке. Как звучит: «Взял я орало и пошёл орать землю»! И это он пишет в середине XIX века. Рисовал замечательные по красоте буквицы для книг, расписывал сундуки, прялки, причём сам изготавливал краски. Но всё это, конечно, лишь приложение к тому, что прапрадед Иван был большим ревнителем старой веры, благочестия, наставником. В то время на реке Вашке старой веры держались 80 процентов населения, а где-то и все сто (некоторые, конечно, старались соблюсти какой-то баланс: в церковь ходили, венчались, официально крестили детей – иначе нельзя было метрику получить, – а дома перекрещивали в старую веру). Иван Малахиевич знал, кажется, всё. Сколько интереснейшего материала в письмах, дневниках, в рукописных книгах! Какие-то математические выкладки, рассуждения о Солнечной системе, «зрячая пасхалия», по которой можно определить день Пасхи в определённом году, рисунки. Какие ереси были, какие войны и в чьё царствование – и это есть. А в одной из книг приводится путь в Беловодье – к граду Китежу, где праведным можно спастись.

– Иван Малахиевич сам и переплетал книги?

– И переплетал, и обложки делал – это были доски, обитые телячьей кожей, с застёжками. Он нёс постоянный духовный подвиг. Когда он спал? – в три часа утра его уже не было на полатях…

– Супруга, наверное, ему под стать была?

– Антонина Михайловна, в святом крещении Марфа, вышла замуж по большой любви, что очень редко бывало. Она была из деревни Усть-Кула, которой уже нет. К ней сватался сын священника из села Важгорт, но она отвергла его и вышла замуж за крестьянина в глухую деревню вниз по течению реки Вашки. А важгортский поп в отместку не захотел их венчать в своём храме, и тогда они снарядили лошадей и поехали венчаться в село Лешуконское, что в соседней Архангельской губернии. Прожили Иван с Антониной долгую жизнь, а умерли друг за другом: похоронил Иван Малахиевич свою жену, а на другой год сам отдал Богу душу.

На полке книжного шкафа, где хранятся архивы Ивана Малахиевича, – небольшой фотоснимок молодого солдатика: когда-то сын Анны Сивковой, Иван, прислал маме из армии свой портрет. Фотография оправлена в бумажную рамку, искусно разрисованную узорами, – и Ване передалось что-то из умений его талантливого предка.

«Без вести  не пропавшие»

Помню осенний день 1996-го. Мы с Анной шли по Сыктывкару, и она сообщила, что придумала название своему авторскому приложению к газете «Республика», где тогда работала. С того времени больше 20 лет выходили в свет материалы «Дыма Отечества». Прошу мою собеседницу рассказать о своём любимом детище.

– Детище и вправда любимое, – улыбается Анна. – И оно живёт и здравствует до сих пор – уже несколько лет издаю одноимённый журнал, где надеюсь опубликовать собранные за долгие годы материалы. Но это же сотни судеб, а жизнь так коротка…

Отклик на газетные публикации «Дыма Отечества» был огромный. Особенно горячо была встречена читателями серия пронзительных материалов Анны Сивковой о пропавших без вести солдатах Великой Отечественной.

– Это вылилось в большой проект по поиску таких солдат, – волнуясь, вспоминает моя собеседница. – Тогда, в конце 90-х, разговоры о пленных ещё не приветствовались, ведь лучше считать бойцов-красноармейцев пропавшими, чем знать, что они прошли через фашистский плен.

Поначалу поиск шёл трудно, ведь Интернета ещё не было. Как ни парадоксально это звучит, но чем дальше от нас война, тем больше шансов узнать о судьбах солдат. Теперь начали цифровать архивные документы. А раньше? Однажды я побывала в военном архиве Подольска, забитом документами, и ужаснулась: несколько женщин-сотрудниц настолько были завалены работой, что годами не имели возможности отвечать на запросы! Мы, мол, просто физически не справляемся. Но даже сейчас для того, чтобы сидеть в архивах и просматривать оцифрованные материалы с миллионами фамилий, нужны годы и большой энтузиазм. У одного из наших помощников-энтузиастов, Виталия Степановича Трошева, даже рука перестала слушаться из-за бесконечной работы компьютерной мышкой.

– А как начались ваши поиски?

– Произошло это, можно сказать, случайно, благодаря знакомству с Паулой Кокконен, которая году в 97-м приехала сюда преподавать в университете финский язык. Когда она была аспиранткой в Хельсинкском университете, ей поручили разбирать архивы профессора Уотилы, крупнейшего финского лингвиста. Тойво Эмиль Уотила в первой половине XX века изучал связи между финно-угорскими языками. Существовавший в то время железный занавес не позволял европейским учёным исследовать культуру родственных народов – коми, удмуртского, марийского.

Когда началась Вторая мировая, очень много советских солдат попало в финский плен. Условия их содержания были ужасными, многие погибли. Но финское правительство как-то старалось облегчить жизнь представителям родственных народов, определяя их жить и трудиться при крестьянских хозяйствах. И сама Паула помнит из детства, что у них жил и садился за стол вместе с ними человек, о котором говорили: он попал в переплёт, но он наш родственник по крови – финно-угр.

Так вот, профессор Уотила, заручившись поддержкой властей, отправлялся в лагеря для военнопленных и ему давали возможность пообщаться с советскими военнопленными. Тогдашняя техника уже позволяла делать качественную звукозапись, и учёный записывал у коми солдат фольклор их народа: песни, сказки. Собрал огромный материал. Спустя годы Паула Кокконен не просто разобрала архив профессора, но и издала многотомник записанного Уотилой фольклора – и на финском языке, и в транскрипции. Транскрипция даёт возможность отразить особенности произношения, и будто слышишь, как звучала живая речь. Одной женщине из Усть-Куломского района я потом читала сказки, записанные от её отца, военнопленного, и она плакала. «Он, – говорит, – разговаривал именно так! Вы читаете, а я слышу его голос, его интонацию». И вот Паула Кокконен привезла с собой в Коми изданные ею тома, с надеждой узнать хоть что-то о судьбах этих солдат. Ну и мы в «Дыме Отечества» рассказали эту историю и стали публиковать списки военнопленных. Что тут началось! Видимо, общество было готово к этой теме, ждало такой публикации. Со всех районов республики посыпались письма. Откликались родственники, дети, целыми посёлками люди писали нам. Это невероятно, но даже один бывший военнопленный из списка Уотилы откликнулся! «Я, Леканов, живу в Воркуте, но очень плохо помню приезд к нам профессора…» Через воркутинских музейщиков я успела передать этому человеку книгу, где о нём говорится. Спустя год его не стало. Паула Кокконен была потрясена тем, что почти у половины солдат из её списка откликнулись родственники, нашлись фотографии.

Но те публикации вызвали и совершенно противоположные эмоции. Очень обозлились на меня некоторые. Один высокопоставленный чиновник вызвал меня в Жёлтый дом (так в Сыктывкаре называют здание, где располагается Администрация Главы. – Е.Г.) и пошёл на меня с кулаками: «Зачем ты предателей на щит подымаешь?!» – я думала, он меня побьёт прямо там, в кабинете. Но вскоре после публикаций в «Дыме Отечества» последующие тома Книги памяти стали выходить не с пометками: «пропал без вести», а с уточнениями: «погиб в фашистском плену», «прошёл через фашистский плен».

Показателен в этом отношении пример Франции. Очень много французов побывало в фашистском плену (кстати, русским французы очень помогали), но всех прошедших через плен дома встречали как героев, потому что они страдали. А у нас как? Раз ты на чужбине страдал, так и на родине пострадай. Мне говорят: вот он прислуживал, ещё что-то. Отвечаю: «А как бы повёл себя ты? Ты уверен в себе?»

Морошка в Витцендорфе

Поднятая в «Республике» тема поиска погибших в немецких лагерях коми солдат вскоре вышла за рамки газетных публикаций и продолжилась в Германии. Прошу Анну рассказать об этом.

– Дело было так. Мне рассказали о Наталье Питюлиной из Ухты, которая ездила в Германию и нашла могилу своего деда, погибшего в германском плену. Мы встретились, и так получилось, что Наташа возглавила вместе со мной этот поиск без вести пропавших. В лагере Витцендорф она нашла своего деда из села Чукаиб, который погиб в ужасную зиму 1941–42-го. Десятки тысяч заключённых этого концлагеря умерли тогда от голода и холода. Кладбище в Витцендорфе – это огромное ровное поле недалеко от военной базы США. Позже Наталья Питюлина вышла на сайт «Саксонские мемориалы», на тот момент крупнейшую немецкую базу данных по военнопленным, где выставили уникальную картотеку с фамилиями и фотографиями. Наташа специально выучила немецкий язык и стала переводить на русский записи в этих карточках. Там были очень ценные сведения. Немцы, зная, что их враг обречён и победа будет за Рейхом, всё равно заносили в карточку девичью фамилию матери пленного, его профессию, откуда призван… Стали мы публиковать эту информацию в газете «Республика», с фотоснимками. Представьте только: у многих не осталось ни одной фотографии отца, брата или мужа – и вдруг видят его молодым! И когда раздавался в редакции очередной звонок, я уже чувствовала, снимая трубку: если человек задыхался от слёз, значит, он прочёл в газете о своём родственнике.

Тогда-то и возникла идея посетить места хотя бы некоторых из лагерных кладбищ на территории европейских стран. Собрали вместе всех родственников бывших военнопленных, что откликнулись после публикаций списков, создали ассоциацию «Не пропавшие без вести» и начали готовиться к поездке. Наметили маршрут по девяти городам Германии, забронировали гостиницы, даже заказали у витцендорфского скульптора мемориальную плиту. Наташа написала о предстоящей поездке бургомистрам немецких городов, и каждый из них счёл долгом встретить эту народную делегацию. И вот девять бесстрашных женщин, из них четверо – дочери бывших военнопленных, отправились в Европу. Я не смогла поехать, но мне столько потом рассказали, что кажется, я сама там была. А с одной из солдатских дочерей приключилась история. Альбина Михайловна Курыдкашина перед самой поездкой сломала ногу. А её очень хотел видеть бургомистр одного из городов, чтобы лично проводить к могиле отца. Дело в том, что Михаил Курыдкашин умер в госпитале и был похоронен не в братской, а в именной могиле. Оказалось, и сам бургомистр с супругой, и простые люди ухаживают за ней. Наших женщин это потрясло. «Альбина Михайловна едет?» – спрашивает бургомистр. «Едет, с гипсом!» Как она могла не поехать! Очутившись в Витцендорфе, зажгла на могиле отца лампаду, поплакала, попричитала… А когда вернулась в гостиницу, то гипс сняла и выкинула! Излечилась полностью.

Печально, что жители нашей страны там редкие гости. Получилось, что Коми республика стала первым российским регионом, который увековечил на кладбище военнопленных в Витцендорфе память своих страдальцев. На мемориальной плите, что изготовил по нашей просьбе местный скульптор, была выбита эпитафия на трёх языках: коми, русском и немецком. Православные священники из Гамбурга освятили памятный знак и отслужили заупокойную службу. А возле памятника наши женщины оставили баночку морошки.

Мемориальная плита на кладбище в Витцендорфе. Автор эпитафии на коми и русском языках – А. Сивкова

В Витцендорфе мы нашли имена более ста солдат из коми, которые там похоронены. Потом, на вечере их памяти, местные жители рассказывали: из лагеря всё время вечерами слышалось пение. Пленные пели, хоть и обессиленные были, и пели так хорошо! В Витцендорфе случались удивительные встречи. Например, Наташа Питюлина познакомилась с учителем Гердом Майером, который оказался сыном советского военнопленного. Связь немки с пленным каралась расстрелом, поэтому это было семейной тайной. Он об этом узнал, разменяв седьмой десяток, и предпринял огромные усилия, чтобы найти сведения об отце. И когда нашёл, приехал в Сыктывкар и поделился радостью: «Я теперь Герд Майер-Покровский!» Оказалось, его отец умер в концлагере от болезни. Родом из Пензенской области, происходил из священнического рода, до войны учился в одном из вузов Москвы.

И снова горькие мысли вслух. У женщин, что ездили на могилы к своим отцам, матери жили очень долго, до 90 с лишних лет, замуж больше не выходили. Им ещё могли сообщить, что их мужья там-то похоронены, ведь всё было известно. Но эту информацию закрыли. И лишь дочерям посчастливилось узнать – им тогда было в среднем около семидесяти.

А новое развитие эта большая тема получила позже, когда я организовала собственный журнал «Дым Отечества». На мою скромную просьбу проехать по местам бывших немецких лагерей для военнопленных в Норвегии откликнулось правительство королевства – выделило мне грант. Объяснили это тем, что никто из советских исследователей с просьбой поработать в архивах и посетить кладбища советских военнопленных на территории Норвегии никогда ещё не обращался. Вдвоём с переводчицей Леонорой Давыдовой мы совершили двухнедельное путешествие по этой стране. Посетили более двух десятков кладбищ в Норвегии, где покоятся наши земляки. Побывали на могилах нескольких уроженцев Коми края, поработали в архиве – у них в одном из бывших немецких концлагерей информационный центр, где нам предоставили всю базу данных по советским военнопленным.

Более ста тысяч пленённых советских солдат было переброшено из Германии в Норвегию. Строили доки, дороги, а там везде камень, приходилось его долбить. Казалось бы, работа адская, но пленных погибло не так много. А всё потому, что была беспримерная поддержка местного населения. С кем бы из норвежцев мы ни разговаривали, для всех память о советских солдатах свята. «Они же так страдали!» – говорят. Вот у них мерило какое. И нам жители помогали. На протяжении всего маршрута нашего путешествия все знали, кто мы такие: две русские дамы, которые всё ездят по «симитри» – это у нас любимое слово было, даже наш пароль (cemetery – кладбище, англ. – Е.Г.). Помню, уже достаточно большое расстояние проехали и два водителя пожилых говорят: «Мы с вас денег не возьмём». А там ведь цены-то запредельные: проезд на автобусе – полторы тысячи рублей в переводе на наши деньги, чашка кофе – тысяча. Норвегия – одна из самых богатых стран в мире, и при этом там всё просто: обращение людей друг с другом, еда, одежда. Видимо, в простоте – залог обеспеченности.

Кто ты есть, какого роду?

Одна из полок книжного стеллажа в квартире Анны Сивковой занята необычного вида книгами. Небольшие, но внушительной толщины, они напоминают шкатулки. А хранятся в этих «шкатулках» драгоценности, собранные в архивах, – родословные жителей деревень и сёл Коми земли. Каждая из книг посвящена отдельной деревне. Таких книг Анной Николаевной выпущено уже четырнадцать, и каждая из них посвящена конкретному населённому пункту. Работы впереди – поле необозримое, ведь пока исследована лишь малая часть поселений по рекам Мезени и Вашке.

– Всегда во мне жил интерес к исследованию рода, – говорит Анна. – И не только своего. Часто слышала от земляков, особенно от мужчин: давний мой предок так-то зовётся, по нему носим родовое имя, а когда он жил – неизвестно. И как-то раз, ещё в 80-х, собралась я и поехала в Москву – в Российский государственный архив древних актов (РГАДА), попросила там первую ревизию податного населения за 1720–1721 годы. Мне вынесли гроссбух. Я открыла и… обратно закрыла, чуть не заплакав: ничего не понимаю! Такая вязь, что ни слова не разобрать! Сплошь титлы и совершенно другое написание букв (теперь, кстати, в некоторых архивах дают словарик – образец, как слова эти писались). Отложила в долгий ящик. Отработала 30 лет в журналистике и вернулась «на круги своя» – сделала вот эту книгу: «Крестьянское родословие. Сведения о жителях удорской деревни Пучкома». Вот, думаю, подарю своим землякам – по документам удалось проследить их родословные до десяти поколений. Ну, выпустила я её… на свою голову. Поднялась волна народная! – смеётся Анна. – Мне принялись звонить из соседних деревень: «А когда будет книга про нашу деревню?» Из таких низов народных возник этот проект! Мне признавались бабушки, мужики простые, что никогда книг не читали, тем более не приобретали, но эта – особенная.

Вслед за родной Пучкомой взялась за куст деревень поблизости, потом радиус исследований стал увеличиваться. Люди звонили со всей Коми республики: «А про нас напишете?» А это ведь титанический труд! Работать приходилось не только в нашем архиве, но и в РГАДА, где необходимые документы читал нам известнейший археограф, один из лучших российских специалистов, коми по происхождению, Борис Николаевич Морозов, например ту самую непонятную вязь расшифровывал.

– Но, несмотря на эти сложности, люди всё же приходят в проект?

– Расскажу, как появилась у меня сподвижница. Однажды сижу в архиве, из метрических книг выписываю. Вдруг сидящая передо мной симпатичная женщина спрашивает: «А вы какой приход смотрите?» – «Важгортскую Воскресенскую церковь». Это на Удоре, у нас половина Вашки относилась к этому приходу. «А вам не попадалась такая фамилия – Шкутник?» «Конечно, попадалась, – говорю, – я даже на полях выписала эту необычную фамилию». «Это, – говорит, – мой прадед, польский ссыльный, его после восстания 1863 года из Гомельской губернии выслали». В восстании участвовал старший брат прадеда, но на Север выслали всю семью – родителей и младшего брата Матвея, который выучился на фельдшера, здесь подтвердил свои знания и стал одним из первых квалифицированных фельдшеров на Удоре. Так вот, его правнучка Светлана Юрьевна Савельева стала моей сподвижницей, из 14 томов нашего «Крестьянского родословия», что вышли на сегодняшний день, три книги выпустила она: одну по Усть-Выми, откуда родом одна из её бабушек, и две по современному Княжпогостскому району: это Серёгово, соляная столица Севера, и деревни Ляли и Кошки, тоже очень интересные населённые пункты. Особо отмечу, что Светлана Юрьевна по линии одной из прабабушек – Шергина, с известным северным писателем Борисом Викторовичем Шергиным они родственники, их корни из Серёгово.

Нашлись и в других районах люди, что изъявили желание заняться конкретными сёлами. Конечно, прилеплялись многие, но это же, повторюсь, адский труд. Отлепились. Есть надежда, что по селу Корткерос будет книга, в Усинском районе моя молодая сподвижница Людмила Мишарина готовит труд по селу Колва. В Княжпогостском районе тоже один человек увлёкся. Так и живёт наш проект «Крестьянское родословие».

Моя территория – Удора, Вашка, Мезень. Заканчиваю сейчас книгу по Косланскому приходу. Пишу, пишу – и конца-края нет. Впереди – дали необозримые!

Иногда чувство, что пишу мартиролог. Мартиролог крестьян, которые жили так трудно, что сердце сжимается, когда читаешь о них. Мартиролог исчезнувших сёл и деревень – половины упомянутых в документах населённых пунктов уже нет. Вот у меня есть книга о Вендингском приходе. Вендинга – старейший населённый пункт Коми края: ещё Усть-Сысольска не было, когда она была большим населённым пунктом. Девять деревень объединяла – и ни одной из них ныне нет. Будто Мамай прошёл.

«Сколько люди раньше ходили!»

Работа с историческими документами позволяет увидеть целостную картину жизни прежних поколений земляков, проследить их перемещения по России.

– Огромное количество коми бежало в Сибирь, – рассказывает Анна. – Многие остались там, но кто-то и обратно возвращался. Что их тянуло обратно, в этот таёжный медвежий угол? Моя по деду прабабушка Пелагия Васильевна тоже подалась в Сибирь – родственники из Муфтюги туда поехали, и она за ними. Она к тому времени овдовела (её муж Федот Симонович, гвардейский гренадёр, погиб на войне, скорее всего на одной из русско-турецких войн). И вот с двумя детьми – Григорием и Марией – Пелагия Васильевна отправилась в Сибирь. Шли туда год. Многие ходили по нескольку раз, охотники например. Сколько в то время люди ходили!

Так вот, в Сибири очень хорошо зажили: дом построили, Григорий жениться собрался. Вдруг Пелагия Васильевна просит: «Гриша, увези мои кости домой, я здесь оставаться не хочу. Хочу домой». И всё. И поехали. На лошади. Дорогой лошадь пала, но в Тюмени они втроём нанялись на работу и очень быстро заработали на новую лошадь. Домой привезли первый в округе плуг с железным лемехом. Стояла зима, но до того хотелось попробовать в деле новый плуг, что даже снег вокруг дома вспахали. Спустя несколько лет Пелагия Васильевна скончалась. Сбылась её мечта умереть на родине…

– А какими документами вы пользуетесь?

– Во-первых, церковными – метрическими, исповедными книгами, а во-вторых, ревизскими сказками и переписными книгами XVII века. Беда в том, что у нас очень мало документов сохранилось – только за последние века. Когда я в Норвегии была, спросила нашего гида, молодого человека: «А до какого века вы свою родословную знаете?» – «Ну, где-то до двенадцатого…» У них всё сохранилось, ведь не было ни крупных пожаров, ни завоеваний иноземцами.

Ревизий податного населения в России было девять. В первых книгах у меня только три включены. Считалось, что остальные утеряны. А теперь больше ревизий включено. Во-первых, мы открыли ревизию 1747 года, которая хранится в Великом Устюге, – я несколько раз работала в Устюжском архиве. А во-вторых, не было бы счастья, да несчастье помогло. Из-за пандемии с прошлой весны все архивы закрылись. Но наша работа не прекратилась, а, наоборот, усилилась. Пандемия – а у нас, родоведов, такой праздник! Вологодский государственный архив выставил две ревизии по нашему Яренскому уезду, которые считались утерянными: 1795-й и 1816-й! В 1811 году была большая ревизия, пересчитали народ. Но потом была война, поэтому снова решили пересчитать. Эта ревизия 1816 года – просто кладезь для исследователей. Там всё записано о тех, кто участвовал в войне 1812 года. «Ушёл в стрельцы, не вернулся», «Взят в рекруты в 1812 году»… Археограф из Института славяноведения РАН Борис Николаевич Морозов – тот, что помогал нам «расшифровывать» древние записи, – входит в Союз потомков участников войны 1812 года. Всё это потомки дворян, генералов и прочих высоких чинов, а я, говорит, единственный представитель крестьянства. Его предок дошёл «до города Парижу» – Морозов из села Межадор, коми солдат.

А ревизия 1795 года! Это же просто песня! Там не только сведения по Яренскому уезду, но и по всем уездам Вологодской губернии, куда раньше входили наши земли. Притом в этой ревизии впервые начинают записывать лиц женского пола.

– Наверно, во время работы были и открытия социологического плана?

– Конечно! Вот, например, в каком возрасте выходили замуж, женились. Меня, бывает, спрашивают: «Вам ещё не надоело в архиве одним и тем же заниматься?» Да в каждой деревне всё было по-своему! На Верхней Вашке мужчины женились поздно. Вдоволь наохотившись, нарыбачившись, поездив по родной парме, женились в 30 лет и выбирали жён молоденьких, 18-20 лет. Но возьмём Мезень. Она рядом – а тут совсем по-другому: 70 процентов жён старше мужей. Все своих сыновей – отроков, можно сказать, – женили на девушках значительно старше их – лет на десять, а некоторых юнцов и на вдовах многоопытных. Я с таким больше нигде не сталкивалась.

В этих записях что? О родившихся, о венчавшихся, об умерших. О тех, кто уехал или в бега подался. Но особенно много о тех, кто ходил в солдаты: в каком полку служил, какого звания. У нас вот на Вашке все канонирами были, служили в морском флоте. Российский флот, можно сказать, держался на зырянских воинах – они честные были, выносливые. А рекрутчина? Двадцать пять лет службы! Мало кто возвращался, это же петровские времена. Многие становились инвалидами и заканчивали дни в инвалидных домах. Среди этих солдат, конечно, были исключения из правил: некоторые возвращались в сорок с лишним лет, обзаводились семьями, оставляли потомство. Вот какая сила-то была! А женщины очень много рожали, очень много работали.

Крайне тяжёлые годы были 1810-й и 1811-й. Голод был, народ валом валил в Сибирь – как выжженная земля была. И какой ценой мы выдержали Отечественную войну, я поняла только сейчас, после погружения в родословия. Но как-то же изгнали Наполеона!

«От горячки, от чахотки, от радимицы…»

– В начале XIX века священников обязали записывать, от чего человек умер, и с тех пор в документах появились новые факты, которые для исследователей тоже представляют большую ценность. Как бы мы узнали о бесконечных эпидемиях, косивших тогда народ? Кстати, порой они были гендерными – только мужчины умирали: горячка. На Верхней Вашке очень много мужчин в одно время скончалось – все охотники молодые. Там, видимо, зоны были аномальные. Мне рассказывали, из-под земли какой-то газ выходил. Или в Сёлибе: за один год ни один ребёнок, ни одна женщина не умерли – только мужчины, притом в расцвете лет. Были годы, когда очень многих косила смерть от воспаления лёгких. Не проходило года, чтобы женщины от родов не умирали. Бывало, в семье несколько детей сразу умирало. Читаю и плачу, представляя себе это горе. А каково их маме было?

– А от винопития не было смертей?

– Бывало и такое. Хотя на Мезени ещё ни разу не встретила такую формулировку, а на Вашке встречала. Мне один человек сказал как-то: «У нас все от болезней сердца умирают, из поколения в поколение». Проследила по документам – и точно! Пять или шесть поколений. Священник так и пишет о причине смерти: «От боли в сердце».

Детей немерено умирало, никаких ведь прививок не было. Мы, ныне живущие, – это генофонд нации, потому что выжили самые крепкие.

Федорино горе

– Женщины отсутствовали как класс, – смеётся Анна. – Их не записывали, поэтому по женским линиям нельзя составить родословную. И лишь в переписи 1795 года, как я уже говорила, стали записывать женщин – тоже люди. Хоть и не податное население (подати с них взять нельзя). И вот описывают: откуда жена, с какого места, у какого крестьянина взята, какой девичьей фамилии; пишут, куда выданы у крестьянина замуж сёстры, дочери – в какое село и за кого. Это такая полная информация! Причём изложена хорошим разборчивым почерком – ведь уже, можно сказать, наше время!

Женщины очень много рожали, очень много работали. Долгожительство в прошлые века было прерогативой исключительно мужчин. Женились несколько раз – до трёх, иногда на очень молоденьких. Вот у моего предка Симона Жучева дочь Агафья была. У одного человека умерла жена, куча детей осталась без матери, и он взял в жёны Агафью, хотя в отцы ей годился. Старшие дочери мужа ей ровесницами были. Так она ещё родила десятерых детей! Читаю – и у меня уже мысль закрадывается: «Да когда уж он умрёт, прости Господи!» Поначалу, когда первые книги делала, я возмущалась тем, что женщины бесконечно вынашивали и рожали детей. А потом подумала: «Ведь они всех приняли, ни одного аборта не сделали, всех вырастили». А рожали до 50 лет. Бывало, и за 50.

А вот ещё история. Я рассказывала о своём прапрадеде Иване Малахиевиче. Так вот, у его деда Ефрема один сын исчез из документов, за ним и другие члены семьи перестали упоминаться – видно, ушли в Сибирь. И у одного из сыновей осталась дочка Федора. Её в 16 лет выдали замуж в село Верхозерье, а мужа взяли в рекруты, она даже родить не успела. Я так переживаю, когда это читаю, так жалко всех! Все ушли в Сибирь, а осталась тут веточка тоненькая, дочка юная. Ведь это тот самый случай, когда выдали замуж, когда дитё ещё в куклы играло – не зря же порой узелок с куклами брали с собой в дом мужа. Вот жила она, жила, молодушка бездетная, – и вдруг: «У солдатской вдовы такой-то родился сын незаконнорожденный». Так я обрадовалась за неё – свет в окошке появился! И вдруг в четыре года сын умер от оспы – и снова плачу. Потом Федора снова появляется восприемницей чьего-то ребёнка – как «солдатская жена». Что такое? – муж-то ушёл на 25-летнюю рекрутчину. А дело в том, что в метрических книгах важгортской церкви есть лакуна – за шесть лет нет никаких документов. Видимо, в это время муж и вернулся после рекрутчины. А узнала я об этом из записи: «Солдат такой-то стал восприемником». Вот женская судьба. Проводила мужа, побыла вдовой, родила сына, схоронила его, оплакала… и снова солдатской женой стала.

К слову, о крёстных скажу. Обязательно указывали, кто у ребёнка был крёстным – восприемником, свойственником. Если ты свойственник, тебе нельзя до шестого поколения жениться на девушке из этого рода! Это сейчас забыто – что крёстные такая же кровная родня.

А ещё интересная подробность. На презентации «ёртомской» книги спрашиваю: «Какое самое популярное женское имя было в Ёртоме в конце XIX века?» Нет, не сказали. Вот в Сёлибе хором ответили на тот же вопрос о своём селе: «Анна!» А в Ёртоме было много Ларис! И первая появилась в год постановки бессмертной пьесы Островского! В Ёртоме, медвежьем уголке, в каждой семье была Лариса. На Мезени тоже было много Ларис.

– Вот так влияние классики!

– Но как она туда попала, к этим крестьянам от сохи и охотникам?!

– Может, ссыльные интеллигенты-разночинцы принесли?

– Загадка.

И ещё одним наблюдением поделилась Анна:

– Помню, деревенские бабушки нас, маленьких, называли «дзӧр юр» – это, если перевести на русский, близко по значению к слову «непоседы». «А вот мы, – говорили бабушки, – были в ваши годы благообразные». Ничего подобного! Незаконнорожденных детей было огромное количество! Одна женщина пожилая рассказывала: когда забеременеет незамужняя, её осуждают, а когда становилась матерью – ничего ей не ставили в вину. Всплеск этого явления по коми приходам наметился после войны 1812 года.

Помощники Небесные и земные

– Я сейчас делаю книгу по сёлам Чернутьево и Мучкас, Косланского прихода, – продолжает Анна. – Так вот, Чернутьево в Гражданскую войну не хотело ни красным, ни белым принадлежать – историки назвали его «зелёной республикой». Возглавил это движение незаурядный человек Леонид Прокопьевич Марков – родной брат деда Валерия Петровича Маркова, нашего бывшего сенатора. За это пострадали все Марковы, а Чернутьево сожгли до основания. Я думала, что это был умудренный опытом человек, а оказалось, 24-летний! Он сбежал, когда его ловили, и ещё шесть лет скрывался. Какая сила была у человека! Кстати, в Чернутьево крепкий народ жил: в XVIII веке много долгожителей. Им по 85 лет – а у них ещё малые дети! И вот как-то на ночь глядя, несмотря на усталость, решила ещё поработать по этому селу – составить родословную Марковых и Аврамовых (тоже очень интересный род, очень много Аврамовых было в Кослане священнослужителями, а один из них – священник, составитель исторических трактатов). И откуда силы взялись! – по Марковым составила 15 поколений, по Аврамовым – 16, впервые так много вышло. Утром встаю на молитву – и оказывается, день памяти евангелиста Марка! Он-то меня и сподвиг заняться Марковыми. И помог. Оказывается, их предок в XVI веке Марком был, от него и пошла фамилия. Вот такие открытия у меня каждый день, не могу нарадоваться!

Просит знакомый: «Поищи, пожалуйста, Аксена, это наш предок». Нашла: Аксен Петрович, 1685 год. Большинство у нас Иваны, родства не помнящие, даже отчества бабушки, бывает, не знают. «А вам, – говорю, – “респект и уважуха”, вы Аксена помните!»

– А сами жители сёл как-то помогают в работе над книгами?

– Ещё бы! На Удоре в каждом селе находились помощники, например занимались сбором фотографий. Ведь в каждом томе у меня больше тысячи фотоснимков. Вот в Чернутьево бросили клич: «Давайте поможем Анне Николаевне!» И собрали три тысячи фотографий! Людмила Юрьевна Маркова создала сайт, туда многие выходцы из Чернутьево прислали снимки. Так что мои книги в фотоальбомы превращаются.

Село Важгорт. Фото с самолёта

Семья Роноевых из д. Коптюга

Жительница с. Важгорт в удорском народном костюме

Фотографии – ценнейший источник информации. Тома «Крестьянского родословия» приобретают несколько европейских библиотек и даже какие-то учреждения в Японии. А что их интересует? – антропологический тип коми, запечатлённый на фотографиях. Коми очень красивые, на Удоре особенно. И уж очень хороши мужчины – мне несколько человек сказали: «Голливуд отдыхает!» А бабушки! Обычно у пожилых крестьянок лица сморщенные, а у вашкинских бабушек – как пироги! Крупные, белые и никаких морщин.

На Удоре у людей большой интерес к родословию. Выйдет очередной том нашего проекта – и сразу разбирают. Не зря поговорка есть: «Какой же ты коми, если семь поколений своих предков не знаешь?» Книга по селу Ёртом вызвала настоящий ажиотаж, пришлось даже второй тираж издать! Как-то звоню библиотекарю в Ёртом, трубку берёт муж. «Ну, – спрашиваю, – чем занимаются люди?» Шутит: «Все сидят. Анна Николаевна, вы всех посадили». Оказывается, свою родословную ищут в книге. А вот в других районах Коми республики тома «Крестьянского родословия» такой востребованности почему-то не имеют.

Пастырям – честь и хвала

А ведь если вдуматься, исследование крестьянских родословных было бы невозможно, если бы не летописцы сельских храмов – простые приходские батюшки, которые изо дня в день, из года в год записывали события, произошедшие на вверенных им приходах, и вели метрические книги, отмечая в них, кто родился, кто крестился, кто женился или на войну пошёл, кто Богу преставился.

– Всю эту ценнейшую информацию нам оставили священники – честь им и хвала, – говорит Анна. – Но в советское время метрические книги уничтожались «как не представляющие исторической ценности». А летописи церковные? Сто с лишним приходов было, по свидетельству краеведа Анны Георгиевны Малыхиной, а сохранилось лишь двадцать церковных летописей, остальные были уничтожены.

Так вот, многие метрики были уничтожены. А в их записях такая торжественность была! «У черносошного крестьянина такого-то прихода родился сын…» Или: «Солдат, гвардейский канонир, и его жена… у них родилась дочь…», «Матрос 1-й статьи…» Загсовские записи по сравнению с ними так убоги: «Гр. такой-то и гр. такая-то», женщин и вовсе без имени-отчества записывали.

Но случались изредка и сбои в этой скрупулёзности ведения метрических книг. И вот почему.

– Как явствует из исследований истории жизни священства, – говорит Анна, – всё же в их среде порой бытовало пристрастие к зелёному змию. Случалось, читаю запись: почерк, такой красивый, степенный, вдруг становится неразборчивым – ну ничего не понять!.. Видимо, батюшка после трудов праведных принял на грудь. За такое пристрастие пастырей иногда убирали с приходов, давали послушания в монастырях. Красивый, чёткий почерк говорил о том, что батюшка трезвого образа жизни.

Но была ещё одна причина путаницы в записях. Приходы были, конечно, порой очень большими. Взять, например, приход в Важгорте. Тридцать деревень, столько народу! И священники, естественно, могли напутать что-то в записях, особенно если это касалось жён. Одну мою прапрабабушку батюшка в пяти разных документах разным именем называл. Ну что поделать – не мог запомнить. Или родится девочка с одним именем – умрёт уже с другим. Эти ошибки неизбежны – они из-за огромности прихода. Казусы бывали порой очень комичные. Например, такой. Во второй половине XIX века в деревню Выльвидзь, откуда у меня ещё одна прабабушка, прибыла семья Ельцовых. Обосновались там, родился ребёнок. Священник записал. Рождается второй ребёнок. Батюшка, чувствую, много венчал, отпевал, служил… А надо ведь записать! Иногда оставляли место, чтобы потом заполнить, да так и оставалось место пустым. Пастырь решил всё же не откладывать (а заполнять надо было не одну метрическую книгу, а сразу четыре!). И думает: какую же отец новорожденного фамилию-то носит? Рыбья какая-то фамилия, а какая именно – не припоминается. Елец-то – это маленькая рыбка. И вот перед глазами уставшего батюшки проплывают разные рыбы, и он выводит…

– Неужто Осетров?

– Бери выше! Белугин! – смеётся Анна. – А потом даже не исправлено – суета сует…

* * *

– Вставь куда-нибудь эту фразу, – просит Анна. – Из 11 книг, которые я выпустила по Удоре, 80 процентов людей – а там тысячи народу – мои родственники! Скольких я обрела четвероюродных сестёр! Мы одной крови. Понимаем друг друга.

– Вот в чём ценность таких изысканий – показать, что в конечном итоге мы все друг другу родные.

– Да! Поэтому этот народный проект давно стал моим личным проектом – это всё о моих родственниках! С Вашки на Мезень перекинулась – ну, думаю, тут уж у меня нет родственников. Ничего подобного! Помню, созванивалась впервые с одной женщиной из Чернутьево, говорю: «В Чернутьево у меня родственников нет». И не думала, что разговариваю со своей родственницей, причём не дальней – мы с Людмилой Юрьевной Марковой оказались из общего рода.

К каждой книге пишу огромное предисловие, целый очерк, и мне говорят: «Мы впервые читаем историю своих населённых пунктов!» Это то, что греет мне душу. И конечно, я никогда не закончу заниматься зырянским родословием, пока жива…

Спрашивают: кто тебе помогает? Всевышний, конечно, это Его проект, Он мне подсказал. И люди, которых мы увековечиваем. Они, наверно, ждут, чтобы об их жизни на земле осталась хотя бы одна строка – что они были.

Может быть, это кому-нибудь и пригодится, пока мир стоит.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска