Война – это страшное, чудовищное событие, когда людям приходится жертвовать собой ради других. Но все ли способны на такой подвиг? Здесь мы расскажем историю о двух друзьях с разными характерами. Рассказ основан на реальных событиях, изменены лишь имена героев и название деревни.

Стоит на холме у реки небольшая деревушка Красновка. Уже с первого взгляда видно, что она не похожа на другие вологодские деревни. Никаких улиц в ней нет, избы в беспорядке разбросаны по полю между небольшим леском и рекой. Обычно сосны в этих местах не растут, однако в Красновке неведомо как выросла могучая сосна. Вокруг неё была большая поляна, на которой росла только чахлая травка: царь-дерево других деревьев к себе не подпускало. По легенде, которую можно было услышать от местных жителей, в далёкие времена эта сосна считалась священным деревом, возле неё устраивали языческие игрища. В более поздние времена у сосны водили хороводы, играла гармонь, пели частушки. В советское время тут тоже собиралась молодёжь на гулянки, правда без хороводов. Весной 1945 года дерево-великан со стволом в три мужицких обхвата рухнуло на землю от старости. Крестьяне пытались распилить ветви на дрова, но ни пила, ни топор не брали древесину железной прочности.

* * *

…Вот и конец войне наступил. Возвращались из армии мужики, однако было их, оставшихся в живых воинов, совсем немного.

Вот шагает в офицерской форме, опираясь на трость, Николай Снигирёв, с двумя орденами на кителе. Ему 27 лет, он приехал в своё родное село, а теперь идёт в расположенную неподалёку деревеньку Красновка, где жил его друг Андрей. Они расстались в самом начале войны, и Николай с тех пор ничего не знал о своём друге.

Он поднимается на холм знакомой с детства тропкой. Вот речушка, где они с ребятами ловили окуньков, вот кусты, где они, вооружившись деревянными саблями, играли в будённовцев и самураев. А вот виднеется колхозное поле, где он, уже подростком, помогал отцу метать стога. А по этому лугу они гнали лошадей к реке на купание, и он мчался на своём любимом Орлике впереди табуна.

Поднявшись на холм, Николай долго с изумлением смотрит на огромную поверженную сосну с вывернутыми мохнатыми корнями. Ему было жалко этого великана, который своей мощью и красотой привлекал молодёжь из окрестных деревень…

Они с Андреем были одногодками, но сильно отличались характерами. Коля рос парнем бойким, успевал в учёбе, да и в уличных играх был заводилой. У деревенских парней была жестокая игра – «Стенка на стенку». Собирались у красновской сосны две команды из разных деревень и молотили друг друга кулаками. Проигравшей считалась та команда, которая бежала с поля боя. Такие побоища без Николая не обходились – он был одним из первых бойцов.

Андрей был робким, не­решительным, его драз­нили Мамошником, что по-городскому значит «маменькин сынок». Да, он рос без отца и был у матери единственным ребёнком, ведь их семейство при коллективизации «раскулачили» и отца сослали на Беломорканал, где он заболел и умер. Николай жалел несчастного парнишку, заступался за него, как старший брат.

Их дружба окрепла, когда они вместе поступили в Череповецкий педагогический техникум. Оба много читали – за три года учёбы перечитали чуть ли не всю художественную литературу, что была в библиотеке. Оба увлекались поэзией, особенно близки им были стихи Есенина, Клюева, Тихонова. Начинали и сами писать стихи – не­умелые, но искренние. Никогда не забыть Николаю «поэтических ночей», когда два друга, лёжа в общежитии на соседних койках, по очереди читали как свои, так и чужие запомнившиеся строки.

Как и полагается молодым поэтам, оба были влюблены. Андрей встретил свою любовь во время гулянки у красновской сосны. И хотя был он парнем нерешительным, его девушка как-то довольно быстро повернула дело к свадьбе, которая и состоялась сразу после окончания женихом обучения в техникуме.

У Николая всё вышло по-другому. Во время летних каникул он работал в колхозе и его послали в дальнюю деревню возить снопы. Крепкий парень без труда нагружал снопами телегу с высокими бортами, ехал на гумно и так же лихо разгружался. Там он познакомился с девушкой по имени Маша, и с тех пор сердце его сладостно замирало, когда он вспоминал эту встречу. А ведь всего-то виделись пять минут: он спросил, где можно напоить коня, а она объяснила, как проехать к реке. Но какая доброжелательность светилась в её глазах и как чудно переливались её волосы на закатном солнце!

Второй раз они встретились на гулянках у красновской сосны. Только начали разговаривать, как Николая позвали биться «стенка на стенку». Конечно, их компания победила, но ему пришлось спуститься к реке и останавливать кровь из разбитого носа. Вернувшись на поляну, он с досадой увидел, что Маши уже нет, она с подругами ушла домой.

Закончив учёбу в техникуме, Николай работал учителем в сельской школе, пока его не призвали в армию. Вот тогда они встретились в третий раз. Это было в центральном селе, где молодых парней провожали в армию. Николай уже простился с родителями и сёстрами, уже забросил свой вещмешок на кузов грузовика, где сидели призывники, как вдруг увидел одиноко стоящую Машу:

– Здравствуй, Маша. Кого ты пришла провожать?

– Тебя, – она смотрела на него широко открытыми глазами.

Он стоял ошеломлённый, потом крепко обнял её и целовал, забыв всё на свете, пока не стал сигналить шофёр грузовика…

С началом войны его отправили в училище младших командиров, а после досрочного выпуска – на Ленинградский фронт. По удивительному стечению обстоятельств его взял к себе адъютантом начальник штаба дивизии.

Жизнь у адъютанта хлопотливая. Помимо работы в штабе, Николаю приходилось бывать на передовой, чтобы на месте изучать обстановку и докладывать начальнику. Он хорошо узнал солдатскую жизнь, ведь ему пришлось сидеть в окопах, пережидая миномётный обстрел, а потом вместе с бойцами отбивать атаку противника.

Он писал письма своей невесте Маше – большие, любовные, со стихами. Ответы, написанные аккуратным школьным почерком, были по-девичьи скромными, но он радовался каждому письму.

Писал стихи и для фронтовой газеты, их охотно публиковали. Редактор газеты, известный советский поэт, признавал у Николая незаурядный поэтический дар…

В штабе ему дали коня, и он, деревенский парень, полюбил его, а конь привязался к нему так, что его можно было оставить без привязи где угодно – он никуда не уходил без хозяина. Однажды Николай на коне возвращался в штаб с передовых позиций. Смеркалось, конь шёл кустарником, знакомым путём. Вдруг из кустов в их сторону метнулась чья-то фигура. Это был немец, который пытался стащить всадника с коня. Потом выяснилось, что вражеские разведчики охотились за нашим офицером и Николай мог бы стать их жертвой, но его спас верный конь. Он метнулся в другую сторону так, что немец промахнулся в своём прыжке. Николай соскочил с коня и, прикрываясь конским крупом, стал стрелять в кусты. Разведчики не хотели себя выдавать и быстро скрылись, сделав только два выстрела в сторону Николая. Одна из пуль попала коню в голову и оказалась смертельной. Николай поспешил добраться до штаба, а наутро вернулся, чтобы похоронить любимого коня – своего спасителя. Команда охраны, которая пришла с ним, обнаружила в кустах следы крови и установила, что один из фашистских разведчиков был убит или тяжело ранен и унесён назад через линию фронта.

Штабная работа не удовлетворяла Николая, он рвался в бой бить фашистов, гнать их с родной земли. На удивление штабных офицеров, Николай стал проситься на передовую. Начальник не отпускал его: он не только ценил толкового помощника, но и по-отцовски опекал искреннего парня. Однако весной 43-го года, когда немцы рвались к железной дороге, а в войсках не хватало командиров, начальник уступил просьбе адъютанта. Старший лейтенант Снигирёв был назначен командиром роты и отправлен штурмовать захваченные немцами высоты.

Дивизия располагалась в болотистой местности. От торфяных испарений у бойцов перегнивала и быстро рвалась одежда, страдала кожа. Немцы с занятых высот постоянно обстреливали наши позиции. Дивизия несла большие потери, но не давала врагу продвинуться к железной дороге, по которой поступали на фронт продукты и оружие…

Готовилась очередная атака. Николай видел, что среди бойцов царит уныние. Вечером он провёл беседу в своей роте. Не стал говорить высокие слова о Родине, о Сталине, а просто, без всякого пафоса, рассказывал о мужественных героях Бородинской битвы. Слушали внимательно, было видно, как поднимаются головы и загораются глаза у бойцов.

Ранним утром, после небольшой артподготовки, наша пехота пошла в атаку. Застучали вражеские пулемёты, поле покрылось разрывами мин. Жгучая боль пронзила Николая: в ногу попал осколок. Он упал, но поднялся на одно колено и, махая пистолетом, кричал: «Вперёд! Вперёд!» – пока не потерял сознание от боли.

В санчасти он пришёл в себя и первым делом спросил у врача про атаку. Как радостно было услышать, что эту высоту у немцев отбили.

Его отправили в госпиталь, а вышел он оттуда уже после прорыва блокады Ленинграда. Ногу удалось спасти, но он стал сильно хромать и ходил с тростью, поэтому Николая отправили не на фронт, а служить в комендатуре Северной столицы. Он страдал оттого, что не может быть на фронте. Следил по карте, как гонят с российских просторов когда-то самую сильную в мире армию; как она отчаянно сопротивляется, закрепляясь на берегах рек и на возвышенностях, будто целью своей поставила убить как можно больше солдат-освободителей, чтобы не прекращался плач их жён, матерей и детей-сирот…

С окончанием войны Николай демобилизовался, нашёл себе работу в редакции литературного журнала и остался жить в Ленинграде…

А сейчас он приехал на свою родину навестить родителей и друзей. «Жив Андрей или нет?» – в волнении подошёл он к стоящей на отшибе избе и постучал в дверь. Открыла ему мать Андрея, худая, сильно постаревшая. Ещё с порога он увидел на стене портрет своего друга. Он знал, что такие посмертные портреты – копии с маленьких фотографий – делают проезжие художники. Потупившись, встал возле портрета и слушал, что говорит мать Андрея:

– В октябре сорок второго похоронка пришла. Написано, что пал смертью храбрых, похоронен в общей могиле. Я уже все слёзы выплакала. Будь она проклята, эта война.

Потом она заговорила о своей трудной жизни, о том, что председатель уменьшил выдачу на трудодень, что заставляют покупать облигации, что спасается она только тем, что держит два улья. Сказала ещё, что жена Андрея с ребёнком ушла жить к своим родителям.

* * *

Прошло 10 лет. Свой отпуск Николай, как обычно, проводил в родной деревне. В этот раз он приехал со всей семьёй: с женой Марией и двумя детьми.

Стояла тёплая сухая осень. Как-то ночью ему не спалось, он вышел на двор, сел на скамейку и закурил. На крыльцо выглянула мать:

– Не спится, Коля? Смотри-ка, опять в Красновке огоньки блуждают. Эдак каждую осень бывает.

Николай поднялся на крыльцо и всмотрелся в сторону соседней деревни: сквозь тьму там виднелся еле заметный огонёк, который мерцал и прыгал из стороны в сторону.

– Так, может быть, там кто-то ходит с фонарём у себя во дворе?

– Нет, – отвечала мать, – отсюда, из нашей деревни, тамошние избы не видать, они на другой стороне холма. У нас считают, что нечистая сила там водится, на поваленной сосне пляски устраивает, оттого там и огни мигают. Как-то парни наши туда пошли ночью, палки с собой взяли с нечистью бороться. Так им что-то такое явилось, что они назад мчались без оглядки и палки свои побросали.

Почему-то эта история запала Николаю в душу. Любопытство одолевало его, он решил разобраться с этими таинственными огоньками. Однажды ночью он вышел на крыльцо и, разглядев мерцающие вдали огоньки, пошёл одеваться. Надел старую армейскую одежду, взял фонарик, потом подумал и прикрепил к ремню кобуру с трофейным «вальтером». На цыпочках вышел из дома и двинулся к Красновке. Он не видел, что на крыльцо вышла мать и осенила уходящего сына крестным знамением.

Он шагал прямо на свет огоньков, поэтому пришлось свернуть с тропинки и пробираться сквозь густую траву, благо последнее время раненая нога почти не беспокоила. Наконец заросли кончились, он вышел к картофельному полю. А вот и источник света! На шесте, воткнутом в землю, висел старинный фонарь. Ветерок раскачивал его, качались от ветра и молодые берёзки. Всё это издалека могло создавать иллюзию мерцающего и блуждающего огонька.

Эта загадка была разгадана, но тут возникла другая. Николай увидел мужика, который, орудуя лопатой, выкапывал картошку. «Какой дурак будет ночью копать картошку! – пронеслось в голове. – Наверное, ворует на чужом поле».

Мужик ловко пересыпал картошку из ведра в мешок, потом подошёл к фонарю, перенёс его на другое место и продолжал копать. Николай достал пистолет и вышел из темноты.

– Стоять! Ни с места! – крикнул он. Лопата вывалилась из рук мужика, его качнуло, он чуть не упал.

– Кто такой? Фамилия, имя, отчество? – кричал Николай.

– Петухов Андрей Васильевич, – дрожащим голосом произнёс мужик.

Николай подошёл ближе и вгляделся ему в лицо:

– Так это ты, Андрюха? С того света, что ли, явился?

– Коля, это ты? Не убивай меня. Прости меня, ради Бога. Я живым остался. Я дезертир!

– Ну и дела на свете творятся! – Николай стоял потрясённый. – Давай-ка присядем, ты мне расскажешь всё по порядку. Где тут можно присесть?

Андрей взял шест с фонарём и повёл своего конвоира к огромному скелету знаменитой сосны. Они сели на голые толстые ветви напротив друг друга, и Андрей, волнуясь, стал рассказывать:

– Сидим мы, значит, в окопе, и как раз мина к нам прилетела. Я сознание потерял, а когда очнулся, смотрю, товарищ мой мёртвый лежит, вся голова у него разворочена. А я каким-то чудом уцелел, только весь землёй был засыпан. Слышу, политрук идёт, всех в атаку поднимает. Я прилёг, вроде как убитый, а когда все в атаку пошли, потихоньку назад побежал. А убитому товарищу сунул в нагрудный карман свой жетон. Уж больно мне ещё пожить хотелось, ведь я перед самой войной женился.

Шёл на восток лесами да полями, в деревни заходил, просил поесть, говорил, что свой полк догоняю. А уж когда было ближе к родным местам, то ночью шёл. Почти три недели шёл до дома. Пришёл ночью, мать меня сначала не признала, через дверь кричит: «Сын мой погиб! Похоронка на него пришла». В общем, разобрались мы с матерью. Решили, что буду я жить тайно, никто не должен знать, что я живой. Ну, жена в другой деревне живёт, но тоже не должна знать, потому что она или ребёнок могут проговориться. Пусть лучше думает, что муж у неё погибший, а не дезертир.

Так я и живу уже 12 лет. Из дома только ночью выхожу. Никто не знает, что я живой, только мать знает. Если кто к нам идёт, я бегу на поветь или в подполье спускаюсь. Нинка, жена моя, другого мужа нашла. Бывает, она с сыном в гости придёт, а я сижу в подполье, слышу, как мой сынок бегает у меня над головой, и плачу. Знал бы ты, Коля, как мне надоела эта подпольная жизнь. Уж лучше бы меня в атаке убило, чем это всё. Жду теперь, когда указ выйдет, чтобы дезертиров прощать. Мать говорит, скоро должен вый­ти… Ну вот, Коля, я тебе всё о гадкой своей жизни рассказал. Можешь меня выдать, мне всё равно. Отсижу срок, сколько трибунал даст.

Николай смотрел на своего бывшего друга и не чувствовал к нему ничего, кроме презрения и брезгливости. «Как же так? – думал он. – Ну ладно, молодой парень струсил, побежал. Ну покаялся бы, отправили бы в штрафбат. Но столько лет сидеть дармоедом у матери на иждивении! И это в голодное время! Вот ведь урод».

– Выдавать я тебя не буду, ты уже сам себя наказал, 12 лет промаялся. А указ о помиловании дезертиров в связи с истечением срока давности вышел ещё два года назад. Так что ты два года пересидел.

Николай встал со своего неудобного сиденья и спросил:

– Ты мне ещё вот что скажи: мальчишек наших, которые сюда ночью приходили, ты пугал?

– Было дело. Надоели они мне. Я на повети нашёл «мертвяка» – ну помнишь, мы его смастерили и на Святки ходили с ним по деревне? Так вот, я вставил внутрь фонарь и на палке это страшилище к ним вынес. Завопили – как ветром их сдуло.

«Вот ведь как получается, – думал Николай, глядя на дезертира, – нечисть в Красновке всё-таки живёт, только не сказочная, а реальная. И сидит передо мной, где ей положено – на остатках знаменитой сосны»…

* * *

Прошло три дня, но у Андрея по-прежнему не хватало духу выйти к людям. Он много лет не видел никого, кроме матери, и испытывал страх перед людьми.

Ещё раз приходил Николай, уговаривал больше не прятаться:

– Не трусь, сделай смелый  шаг, выйди по-хорошему. Ты виноват перед людьми, но тебя простят.

После ухода Николая Андрей наконец перестал скрываться. Слух о том, что в Красновке дезертир прятался 12 лет, прошёл по всем окрестным деревням. За ним приехала милиция, и его увезли в районный центр. Дело было рассмотрено, его помиловали, но присудили выплатить сумму, которую государство потратило на ежемесячные выплаты на его ребёнка в связи с утратой кормильца.

Андрей стал работать в колхозе. Был он всегда мрачным, неразговорчивым. Земляки относились к нему как к чужому и с насмешкой называли его Подпольщик.

Вологда,

июнь 2021 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска