Есть в «Балладе о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова такие слова: «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг».

Слова пробирают до дрожи. Но в этом – правда жизни. Никто не застрахован ни от несчастий, ни от болезней, ни от разлук, ни от внезапной смерти. Живём, всё куда-то бежим, спешим успеть сделать сто намеченных дел. Сначала поживу как получится, а в конце жизни возьмусь за ум, прочту всё Евангелие, схожу в церковь, покаюсь – и прямиком в рай. Удобная позиция, вот только знать бы, когда настигнет последний час, успеешь ли покаяться. А вдруг завтра или даже сегодня?

Вот и я, грешная, строила планы, забыв, что воля Господня превыше всего. Суббота, прекрасный солнечный летний день. «Пойду-ка, – думаю, – прогуляюсь, подышу свежим воздухом. Потом пообедаю – и в храм на вечернюю службу. А завтра поеду на литургию…» Наматываю круги по школьному стадиону: эх, хорошо же, легко дышится и приятно шагается по скошенной примятой траве! Иду, благодарю Господа за благорастворение воздухов, за счастье жить, за дарованные Им глаза, руки, ноги, за возможность ходить в храм, ездить по святым местам, молиться… «Ещё два круга – и пойду домой», – решаю я. И вдруг…

* * *

…толчок сзади! Не понимаю, что происходит. Мигом перелетаю через колесо и со всего маху падаю спиной на асфальт. Дикая боль. Как в замедленном кадре фильма, разлетаются во все стороны горошины чёток. Открываю глаза: велосипед, наклонённый к газону, девочка в бейсболке, закрывшая лицо руками. До меня доходит, что случилось что-то очень серьёзное, потому что такой боли я не испытывала никогда. Меня сбила юная велосипедистка.

Неизвестно откуда появившийся молодой мужчина, присев на корточки, спрашивает: «Что с вами? Давайте помогу вам встать». Он прикасается к руке и колену, и я снова взвываю от боли. «Вызывайте скорую!» – прошу мужчину. Оказывается, это папа той девочки, что сбила меня. Вокруг, конечно, собирается толпа любопытных мальчишек и девчонок с самокатами и великами. Ярко светит в глаза июльское солнце, деревья шелестят кронами, а я блаженно улыбаюсь и шепчу: «Какой прекрасный день для смерти – праздник преподобного Сергия Радонежского». «Какой ещё смерти? О чём вы?» – услышав обрывок моей фразы, переспрашивает мужчина.

Только тут я замечаю, что сжимаю в ладони одну нить с крестом, и прошу собрать горошины моих любимых греческих чёток. Он быстро собирает, вкладывает мне их в руку. «Едет, едет скорая! – весело кричит кто-то из мальчишек. – И полиция!» Вижу много ног вокруг в чёрных и синих брюках. Чьи-то ноги обходят меня, чьи-то руки перевязывают жгутом моё предплечье и делают укол в вену, скорее всего обезболивающий. Другие руки пытаются выпрямить мою ногу, и я, видимо, теряю сознание. Прихожу в себя от хлопков по щекам, чувствую, что мне накладывают на левую ногу шину, и слышу диагноз: «Перелом бедра». Отец правонарушительницы присвистнул. На носилках меня переносят в карету скорой. А я окидываю небо, облака, солнце, проглядывающее сквозь листву деревьев, прощальным взглядом, будто вижу это в последний раз.

В скорой едем молча. Врач изредка поглядывает на меня. Заметив зажатый кулак, интересуется: «Что за ягоды у вас в руке?» Хотела рассмеяться, но не было сил. Шёпотом отвечаю: «Это чётки»… Рентген подтверждает диагноз – перелом бедра. И вдруг меня как током ударило: это сколько же я тут проваляюсь? И мысли роем загудели: «Ой, а как же кошка, ведь она осталась дома одна? А как же мои планы, ведь мне сегодня надо на вечерню в храм? А что с моей паломнической поездкой, на которую я уже записалась? Ой, а телефон-то я ведь не взяла с собой, ведь хотела через час вернуться домой!..»

Вот как бывает в жизни. Мечтаешь об одном, а Господь распоряжается по-Своему.

Я в приёмном боксе. Отвечая на вопросы, взглянула на круглые часы, тикающие на стене прямо возле моей каталки. Четыре пополудни. Как раз в это время я должна была выходить из дома по направлению к храму. Мне делают срочную операцию: сверлят ногу дрелью, вставляют спицу, готовя на вытяжку. Пробую успокоиться. Молюсь: «Да будет, Господи, на всё Святая Твоя воля. Господи, укрепи мой дух». Хирург выручает меня, позволяя со своего телефона позвонить батюшке. «Пошёл молиться», – заверяет меня духовник, узнав о моём несчастье. Слава Богу, сейчас станет легче!

Меня перевозят в палату, транспортируют на кровать, привязывают к торчащей насквозь в ноге спице держатель, в конце привешивают массивную гирю. Видела много раз это в кино. Ну вот. Теперь я сама, как в кино. Тпру-у, приехали. Конечная. Неужели это всерьёз и надолго? Пытаюсь осознать случившееся, но до конца не могу понять. Всё так стремительно произошло. Что меня ждёт?

* * *

Лежу в травматологии. День, второй, третий – всё одна. Ночью забылась, хотела встать и приоткрыть окно: душно. Дёрнулась – ой, мамочки, я же привязана к кровати, как собака цепью к будке. Вставать на ногу, сказали, мне нельзя ещё полгода. Тихо в палате, молись да молись. Подруга Наталья принесла молитвослов, икону, святую воду, просфоры. Помолилась. Смотрю в окно.

Заселили ещё двоих. Спокойные, молчаливые. Время тянется ме-е-едленно. Сделали им операции и выписали. Пришли трое новеньких. Не унывают, шутят.

Перед моей выпиской (уже сняли с вытяжки и сделали вторую операцию) в палату номер восемь, т.е. в нашу, ввозят на каталке старушку:

– Давай здоровой ногой и руками опирайся и перебирайся на кровать сама.

– Ой-ой-ой! – застонала она громко. – Нога, нога, не трогайте мою ногу!

– Всё, молодец. Теперь лежи прямо. Вставать нельзя. Приподниматься, держась вот за этот поручень сверху, и сидеть можно.

Старушке, видать, под девяносто, но она ещё довольно крепенькая. Руки и ноги в сплошных синяках – то ли от уколов, то ли от падений. Рассказывает, что упала дома, ногу сильно ушибла. Дочка вызвала скорую. Здесь, в больнице, поставили диагноз: перелом шейки бедра. Дочь предупредили, что положат бабулю в больницу, подлечат обезболивающими, но операцию делать не будут. В таком возрасте нет гарантии, что она перенесёт наркоз. Придётся родственникам забрать её домой дня через три и ухаживать за лежачей самим. Ну а через полгода, возможно, косточки сами срастутся, тогда и можно потихонечку начать ходить. А может, не срастутся.

Мы и не предполагали, какой сюрприз таит в себе бабуля по имени София. Старушка оказалась весьма неспокойной. Мало того что она непрестанно охала и громко стонала, держась за больную ногу, так ещё и оказалась чрезмерно болтлива, и с головой у неё было явно не всё в порядке. Мы её жалели и терпели. Всё время она несла какую-то околесицу, практически не умолкая. В первую же ночь переполошила и разбудила всех диким криком:

– Люба! Печку-то закрыла?

Подыгрывая ей, с соседней кровати ответили:

– Закрыла, закрыла.

Едва-едва все задремали (а сон – необходимость, так как только при расслабленных мышцах во время сна идёт сращивание костей, заживление после операции), как вдруг неугомонная бабуля громко скомандовала:

– Печку-то не закрыли! Ну-ко сходи быстро, закрой!

Тот же сонный голос ответил:

– Сходила, закрыла. Спи спокойно.

Болящие, повернувшись на другой бок, мирно заснули.

– А ты, Женька, чего тут стоишь? Кушать, что ли, хочешь? – внезапно выкрикнула бабуля, обращаясь к кому-то невидимому.

Вся палата вздрогнула – сон отлетел. С крайней у двери койки встала больная, уже в который раз разбуженная глубокой ночью, сходила в туалет, зашла в палату и стала мыть руки над раковиной.

Бабка тут же встрепенулась:

– Ты чего там, картошку моешь?

Пациенты прыснули от смеха под одеялами.

– Это хорошо. Давай помой картошку, а я щас встану и пожарю. Вишь, Женька-то пришёл голодный. Стоит, кушать просит.

– Бабулечка, дорогая, давайте спать. Вы не дома. Вы в больнице. Никакого Женьки здесь нет. Все хотят спать.

– В какой ещё больнице? А где моя занавеска? Мне солнце мешает спать (ага, ночью-то!! – снова все улыбаются). Дайте мне занавеску (пелёнку, которую вешали ей на перекладину над головой) и очки!

Кто-то встал и подал. Надев очки и занавесившись от окна, бабушка делает вид, что заснула. Потом опять её понесло болтать всякую чепуху.

Вот закончилась беспокойная ночь. После уколов и таблеток, плотно позавтракав, старушка не унимается. Капризничает, просит подать ей то одно, то другое. Неразборчиво мелет какую-то ерунду. Я переживаю: ну словно ребёнок-непоседа! Что её заботит? Какие-то домашние передряги, всё пустое. Спрашиваю:

– София, а вы откуда? Где живёте?

– Из Выльтыдора.

– Крещёная?

– Да.

– А какие-нибудь молитвы знаете? «Отче наш», например?

 – Знаю!

– А прочтите нам.

Прочла правильно от начала до конца.

– Хорошо! А ещё какие знаете? «Богородице Дево, радуйся…»

– Знаю! Богородица, будь со мной, ходи вокруг меня…

– Нет-нет, не так. А Иисусову молитву? «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную»?

– Господи, помилуй.

– Ну хоть так. Вот чтоб сильно нога у вас не болела, читайте молитву «Отче наш» или «Господи, помилуй», и боль потихоньку стихнет.

– Ладно.

На несколько минут в палате воцаряется тишина. Бабушка что-то шепчет себе под нос. Молится! Вдруг, будто что-то вспомнила, срывается с места с намерением куда-то бежать. Тут подоспели медсестрички:

– Куда-куда! Лежать! Вам нельзя вставать.

Покормили непослушную бабулю, обработали её пролежни под крики: «Ой, нога-нога!» Подали всё, что она просила: и занавеску, и гребень, и очки. Днём усадили её в инвалидное кресло и покатали по коридору для успокоения. Затем уложили в кровать и велели спать. Как бы не так!

Умоляюще прошу её:

– София, дорогая, почитайте, пожалуйста, «Отче наш».

– Уже прочитала.

– Сто раз, тысячу раз прочитайте! Пусть ваша голова будет занята молитвой, общением с Богом, а не чепухой.

– Тысячу раз? – бабуля ошалела от такого предложения.

 – А ещё лучше, – говорю, – вы вспоминайте всю свою жизнь, с юности, с молодости, грехи свои, только молча. Вспомнили грех – сразу креститесь и говорите: «Господи, помилуй. Господи, прости!» Вспоминайте, кайтесь. Больше пользы будет. В церковь-то ходите?

– Нет. Дома-то молюсь. Даже иконы есть.

* * *

Неожиданно в палату без стука, поздоровавшись, важно входит солидный священник – монах, в скуфье, подряснике – и надевает епитрахиль, поручи. Подходит к моей кровати, благословляет. Это мой духовный отец, игумен Игнатий (Бакаев). Он раскладывает на моей тумбочке икону, крест, Евангелие, зажигает свечу, начинает молитвы ко Святому Причащению. Бабуля надевает очки и внимательно наблюдает за всеми его действиями.

Батюшка накрывает мою голову епитрахилью, читает разрешительную молитву и преподаёт «со страхом Божиим» Святые Дары из малюсенькой золотистой Чаши, утирает платом губы. Запиваю святой водой, целую крест и Евангелие.

Батюшка разворачивается в сторону бабушки и обращается к ней:

– Может, тебя тоже причастить? Тебя как звать?

– София.

– Давай, София, кайся и причащайся.

– Не, не надо. Я не понимаю, что это. Я хочу подняться.

Отец Игнатий осторожно берёт её за плечи и с трудом приподнимает, усаживает, о чём-то ласково спрашивает, гладит по руке с синяками. Времени у священников, как всегда, в обрез. Батюшке надо спешить по делам. Он быстро, но аккуратно складывает весь свой набор в требный чемоданчик, всех благословляет, крестит палату, желает скорейшего выздоровления и, радостный, удаляется.

Баба София долго смотрит ему вслед:

– Это что за дедушко приходил?

– Это батюшка, священник.

– Ой какой хороший дедушко! Да я за всю свою жизнь ни разу не встречала таких. Вот бы мне такого дедушку! А как теперь его найти? Ой как он мне понравился. Ну до чего хороший!

– Он служит недалеко от вашего Выльтыдора. Пусть ваша дочь позвонит туда и пригласит его к вам домой. Он и пособорует, и исповедует, и причастит.

* * *

Вторая ночь в присутствии бабушки прошла спокойнее. Изредка в сумеречной тишине раздавался тяжёлый вздох с её кровати: «Господи, помилуй!» – и мелькала рука в крестном знамении. И днём больная стала вести себя потише. Пока её кормила санитарочка Оленька, она рассказывала о своей жизни, правда по-коми. На третью ночь кровать вместе с Софией увезли в пустующую палату. Мы вроде обрадовались, что никто больше не будет доставлять нам неудобств. Но потом стало как будто чего-то не хватать.

Представила себя на её месте: вот привезут домой, непрооперированную, ходить нельзя, нога будет долго болеть… Будут ли бережно ухаживать за ней, терпеть её причуды? Будет ли сама она молиться? Пригласят ли священника для исповеди и причастия? Возьмёт ли она в руки Евангелие, Псалтирь, да хотя бы молитвослов? Вряд ли. Сердце защемило.

Вспомнились недавно вычитанные в книжке слова святого старца Ефрема Святогорца: «Кто молится – просвещается, а кто не молится – помрачается. Молитва – подательница Божественного света». Воистину.

Вот так доживают люди до девяноста лет, Бог их щедро одаривает всем: есть и семья, и дом, и дети, и долголетие. А спроси: для чего живёшь? в чём смысл твоего существования? что тебя ждёт? – пожмут плечами. Живут и живут, «как все».

Слышала версию, что, к примеру, кошки не понимают, что такое вчера или завтра. Кошки живут одним днём – сегодняшним. Но люди же не кошки. Господь создал людей для особой цели – приготовления к жизни вечной, соединения с Ним в Царствии Небесном. «Не теряй ни одной минуты, чтобы не купить на неё что-нибудь для вечности». София, чьё имя переводится с греческого как «премудрость Божия», которой Бог отмерил девяносто лет, успеет ли что-нибудь приобрести для вечности? А я-то успею?

Целое поколение неверов, безбожников, хулителей, воинствующих атеистов живут бок о бок со своими детьми, внуками – и что они передадут им в наследство? Сбываются нетленные слова Евангелия: «Но Сын Человеческий, пришед, найдёт ли веру на земле?» (Лк. 18,8). Господи, дай нам мудрости прийти в себя, опомниться, не теряя времени, начать служить Богу и людям, дай нам возможность зажечь в своей душе огонь веры и начать светить любовью ко всему Божьему миру.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска