Два старца
Встречи в афонском скиту Продром
Как земная твердь стоит на трёх китах, так и русский человек стоит на трёх основаниях: авось, небось да как-нибудь.
Чего в этом «авось» больше? Наивности, лени, недальновидности? Или простодушной детской веры в Бога, без Которого даже волос не упадёт с головы? Бог весть…
…Монах Салафиил и я, грешный, пожелали посетить на Афоне румынский скит Иоанна Предтечи – Продром. Строго говоря, Продром – это никакой не скит, а настоящий монастырь с трёх- и даже четырёхэтажными строениями. Но из-за нежелания греков расширять количество монастырей на Святой Горе более двадцати, Продром называют и почитают румынским скитом.
Путь нам предстоял неблизкий, так как располагается Продром на самой отдалённой точке восточного побережья Афонского полуострова. Нам хотелось посетить его, чтобы приложиться к тамошним святыням, помолиться с монахами и попытаться взять благословение у двух известных румынских старцев – прозорливца отца Юлиания, которому было 93 года, и 81-летнего отца Серафима.
Наконец долгий путь позади. Мы перекрестились, вошли во врата Продрома и направились в архондарик скита, чтобы передохнуть и принять монашеское угощение: выпить кофе с лукумом и поднять рюмку узы. Мой спутник, отец Салафиил, входит в братство, где установлен полный отказ от алкоголя, поэтому рюмку узы я поднимал дважды.
Паломников из румын за столами и диванами архондарика было очень много, и гостинник нам сказал, что мест для нас, раз мы заранее не заказывали ночлег, нет. Что же, наш русский «авось» здесь не сработал. Но мы, имея крепкую надежду и веру в промысл Самой Богородицы о паломниках, не очень-то огорчились. По крайней мере, не подали вида, так как много раз мы испытывали на себе, что наши планы на Святой Горе довольно часто упразднялись и заменялись новыми, гораздо более успешными именно под покровом Царицы Небесной.
И вот сейчас нам нужно просто немного потерпеть и дождаться, когда Богородица явит Свою хозяйскую волю. На вопрос, как бы нам встретиться со старцами, гостинник ответил, что отец Юлианий в затворе и никого не принимает, даже своих продромских монахов. А отец Серафим лежит прихварывает, поэтому не ходит на общую трапезу – тоже никак к нему не попасть. Тот же румын посоветовал нам не мешкая приложиться к знаменитой иконе «Продромитисса» и отправляться, пока ещё не совсем стемнело, в Лавру – всего в часе ходьбы. Авось там и найдётся местечко для нашего ночлега. Этот план, основанный уже на румынском «авось», мы отвергли, так как у отца Салафиила на Катунаках, примерно в 5-6 часах хода от Продрома, была келья отшельника, вполне пригодная для ночлега. После недолгого совещания мы решили помолиться в храме во имя Иоанна Предтечи, приложиться к святыням и двигаться в сторону Катунак.
* * *
Однако сама мысль двигаться по афонским тропам ночью меня не радовала, так как я уже имел печальный опыт передвижения именно в этих местах в темноте. Однажды мы шли с вершины Афона в Продром и нас застала в пути ночь. Кроме того, сейчас был ранний дождливый май и снежная шапка Афонской вершины по мере захода солнца всё сильнее дышала на нас холодом, сообщая сердцу неясную тревогу и подрывая уверенность в своих силах.
Тревожно было и оттого, что я не взял тёплых вещей, так как в мае в Греции всегда бывает очень тепло, даже жарко – я это не раз проверял на себе. И нынче у меня была куртка, отлично защищавшая от дождя и ветра, но не от холода. Из одежды была ещё чёрная рубаха с длинным рукавом, которую я надевал в храм на службы, да пара футболок, которые по мере приближения холодного вечера я поочерёдно натягивал на себя.
С наступлением вечера нам с отцом Салафиилом вдруг стало тоскливо и бесприютно на душе. Было холодно и голодно. У лис есть норы (ещё в Подмосковье во время собирания грибов я заинтересовался устройством этих убежищ), у монахов есть кельи, а у паломников – койки для сна, а нам негде было «голову подклонити». Тут Салафиил вспомнил слова Христовы во время страданий на Кресте: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» и о Его одиночестве в момент распятия – и нам стало значительно легче претерпевать наши неудобства.
* * *
Икона Богородицы «Продромитисса» находится в соборном храме скита. Мы знали, что икона эта чудотворная, самонаписанная, то есть была написана без участия кисти иконописца, чудесным образом – Самим Небесным Иконописцем. Точнее, земной иконописец нарисовал на иконе одеяния, руки и прочее, а вот лики Богородицы и Младенца ему не давались, но однажды утром, после усердной ночной молитвы, лица на иконе появились сами. С теплотой и душевным трепетом мы припали к иконе Божией Матери: «Матушка! Богородица! Спаси нас, дураков! Погибаем. Что же сейчас получается? Из-за нашего русского “авось” мы зря шли в такую даль?»
На наши стенания из алтаря вышел монах, очень сухой и подтянутый, и на хорошем английском языке стал общаться с нами. Не входя в глубокие расспросы-переспросы, он внимательно нас выслушал, вник в наши обстоятельства и затем пошёл на выход из храма, очень по-доброму попросив нас подождать его возвращения здесь, около Богородицы, и крепко молиться, чтобы у него всё получилось.
Минут через двадцать этот монах вернулся окрылённый и радостно сообщил, что старец Юлианий нас в виде исключения примет. Более того, он нас обрадовал тем, что нашёл инока Андрея, который будет нам переводить беседу на русский язык! Невероятно! Как быстро всё изменилось! В одночасье румыны стали вдруг к нам как-то по-особому любезны и дружелюбны, можно даже сказать – ласковы, словно ожидая от нас какой-то очень великой награды. Всё вокруг радостно закрутилось и забурлило, будто мы не простые люди, а какие-то владыки мира сего. Я всей своей душой почувствовал, что без заступничества Богородицы здесь не обошлось…
Прошли в глубину монашеского корпуса. Нас встретил келейник старца и попросил чуть-чуть подождать. Мы присели на массивные деревянные кресла из дуба, сиденья которых были сделаны из половинки цельного ствола. Огляделись. Всё вокруг было сделано крепко, основательно – на века. Мимо прошёл некий толстенький чернявый монах и, услышав нашу русскую речь, подмигнул и довольно внятно, хоть и с сильным акцентом, пропел: «Если б знали вы, как мне нравятся подмосковные вечера!»
Напротив нас на стене в массивной раме, также из дуба, висела, можно сказать, икона, изображающая распятого на кресте монаха. Справа и слева ниже его рук находились четырёхглавые драконы с крыльями. Главы у драконов были разные: у кого-то с человеческим одутловатым лицом, у кого-то с рогами, у кого-то с вислыми, как у спаниеля, ушами. На одной голове поверх рогов была надета корона с колокольчиками. Вид их отчётливых рыл был отталкивающий, гнусный. Аж настроение у меня испортилось, пока их разглядывал.
Выше главы монаха, на самом верху иконы, был изображён Иисус, благословляющий и правой, и левой рукой. Ниже Иисуса были изображены летящие вниз два ангела с венцами в вытянутых руках – двумя коронами. Было много написано слов по-румынски, но из-за незнания языка ничего нельзя было прочитать и понять. Все главы драконов имели ошейники, на которых было тоже что-то написано по-румынски. Хотя, с другой стороны, и так, без перевода, всё понятно: веди, мол, монах, Христоподражательную жизнь, распинай свою плоть, свои страсти, сторонись демонов, будь верным до смерти – и получишь от Христа венцы вечной жизни.
* * *
С великим интересом рассматривал я икону Девы Марии, и чувство радости от созерцания стало наполнять мою душу.
Богородица сидит на престоле с Богомладенцем; под ногами маленькая скамеечка, на ней подушка – чтобы ножки Пречистой не уставали. От Младенца расходятся круги – как бы свечение святости. Вокруг Девы Марии стоит охрана – девять крылатых юношей с копьями. Ниже изображён собственно скит Продром, который поддерживают три благолепных монаха, с мольбой в глазах взирающих на Богородицу. Слева от них – Иоанн Продром (Креститель). Справа – благолепный святой муж с нимбом вокруг головы, поднявший обе руки в похвалу Богоматери. Под ногами всей группы весьма искусно изображены монастыри, складки гор, морские заливы Афона. Поистине, глаз не может насытиться таким зрелищем! Икона завораживает, притягивает к себе. Казалось, круги свечения Богомладенца доходят и до меня и, словно тёплый воздух, охватывающий зазябшего путника в дверях обжитого помещения, греют-нежат. Я с чувством, молитвенно приложился к иконе, сел напротив неё и сидел до тех пор, пока инок Андрей не позвал нас на встречу к старцу.
* * *
Мы с отцом Салафиилом прошли в келью старца Юлиания.
Всё здесь было чисто, уютно и приятно пахло – то ли какой-то цветок так пахнет, то ли медовые восковые свечи, то ли ещё что-то неуловимо знакомое и родное. В приоткрытое окно светило заходящее солнце. Спустив свои ноги на скамеечку, старчик сидел поперёк аккуратно прибранной кроватки, укутанный одеялом с пышными, высоко взбитыми за спиной подушками. Весь седой, белый как снег, распушившиеся на голове волосы в лучах заходящего солнца горели, образуя собой светящийся шар. Лицо было живым, розовым, не сморщенным, как у иных старцев. Глаза лучистые, радостные.
Мы благословились у него и спросили разрешения вести аудиозапись нашей беседы.
– Да. Это можно.
Мы спрашиваем чуть посмелее:
– А видеокамеру можно включить?
– Да, это тоже можно.
– А фото делать можно?
– Можно, всё можно, дети. Но обязательно всё делайте с любовью…
Мы спрашивали его о многом: и о личных важных жизненных проблемах, и о политических и церковных делах, и о всяких других – у кого что наболело. Салафиил, как начинающий отшельник, задавал много вопросов о румынских пустынниках, живших и живущих в этих труднодоступных для паломников местах, и получил толковые ответы, которые могли бы пригодиться для уединённой жизни, для духовного возрастания.
В духовной жизни старец советовал нам найти опытного руководителя и повиноваться ему как Богу. Но найти по сердцу своему сложно, нужно долго искать, примериваться. А послушáться потом духовному отцу, отсечь своеволие – ещё сложнее.
Про раскол и нестроения в Церкви, про грядущий Собор на Крите и про мировую политику старчик говорил со знанием дела, не отвергая наши вопросы, мол, молись и не лезь не в своё дело. Про неблагочестивых иерархов сказал, что они сами ответят за свои дела, ибо каждый баран будет подвешен за свою ногу. Господь в силе попалить огнём и убрать всех теплохладных немедленно, но ждёт их покаяния в грехах и ереси против Матери-Церкви до последней минуты. Он медлит, потому что участь таковых пастырей Церкви за гробом будет ужасна.
Мне запомнились слова старца о смерти: «Знайте, дети, что в смерти нет трагедии. Её победил наш Спаситель и Господь Бог! Верьте каждому Его слову! Впереди у всех нас вечная и радостная Господня Пасха!»
В самом конце он ещё сказал, что нас спасает Христос, а не наши добрые дела. И что всё сотворено Богом, зависит от Бога и течёт к Богу. Но в очах Господа большое значение имеет то, как мы будем Ему молиться и каяться в собственных грехах. И насколько наша жизнь будет чистой и благочестивой – только в этом есть залог будущей райской жизни.
Когда мы благословлялись, батюшка пожелал нам, «чтобы мы все встретились в раю». Это было, быть может, лучшее напутствие, которое я когда-либо слышал. Старец Божий Юлианий мне напомнил и по внешности (как я видел на иконах), и по сказанным словам самого апостола любви – Иоанна. Такой же ласковый, добрый, отзывчивый.
Вот я смотрю и вижу: предо мной сидит сама любовь – чувства, страсти, жгучие желания оставили его, выбелили его добела и нет в этой белой ослепительной чистоте ни единого пятнышка, а осталась в нём лишь одна энергия насыщенной любви; одной ногой он пока на земле, а другой уже крепко утвердился на Небе.
* * *
Наш проводник и переводчик, инок Андрей, пригласил нас на монастырскую трапезу. Паломников и монахов было очень много, и мы с трудом нашли свободные места за столами. Еда, как я уже раньше замечал в Продроме, была отменного качества, а порции были, как у моряков в атомном флоте, двойными, а может, и тройными.
Но не обильная еда привлекла моё искреннее внимание, а два больших, недавно написанных панно на библейские темы, выполненных в традиции как будто палехских мастеров.
Первое: Христос стоит на берегу, а трое рыбарей в лодке ловят неводом рыбу, причём сетка наполнена до отказа – того и гляди порвётся.
И второе: рыбаки продолжают тянуть невод, а горячий сердцем Пётр уже подплывает ко Христу, Который стоит на берегу и благословляет правой рукой.
Очень тонкое и талантливое письмо этих двух парсун не оставили меня равнодушным – я надолго запомнил искрящийся талант иконописца и художественную силу воздействия на меня запечатлённого им момента Богообщения.
* * *
Надо сказать, что после встречи со старцем Юлианием наша судьба в Продроме начала устраиваться как нельзя лучше, а именно: мне нашлось местечко в десятиместной келье, где расположился какой-то фольклорный румынский ансамбль – это были молодые люди в национальной одежде, опоясанной широким, в два кулака, ремнём, который красиво перехватывал их просторные белые рубашки с вышивкой и длинными отложными воротниками. Салафиила же за его смирение определили на ночлег в монашеском корпусе.
День, исполненный треволнений, подходил к концу. В сердце зазвучала тишина. Мирный дух зримо овевал нас и умиротворял собой всё вокруг. Радость и спокойствие вошли в наши души.
Сверкающий белизной снежный пик Афона более не страшил нас, но как бы своим величием пояснял, как высоко подвижник благочестия белоснежный Юлианий отстоит от нас, стоящих на земле, грешников.
Пик Афона – холоден и безразличен. А старец Юлианий – любвеобилен и горяч.
Господи Иисусе Христе! Пресвятая Богородице! Молитвами старца Юлиания спаси и помилуй нас!
* * *
Утром следующего дня после трапезы к нам неожиданно прибежал вчерашний переводчик инок Андрей и, задыхаясь от быстрого бега, сказал, что на лавочке у входа в монашеский корпус нас ждёт старец Серафим, с которым мы тоже очень желали встретиться.
Старец сегодня первый день вышел из кельи на вольный воздух, и Андрей договорился, чтобы он уделил нам время. И вот рядом со входом в соборный храм на площади, устланной большими и неровными плитами из натурального камня, похожими на битый лёд во время ледохода, нас ждала встреча с отцом Серафимом.
Старец оказался довольно бодрым белобородым монахом с приветливой улыбкой на устах. Борода у него была весьма пышной и раздваивалась, как у знаменитого русского адмирала Степана Осиповича Макарова.
Мы взяли благословение и попросили разрешения включить диктофон. Вопреки нашим ожиданиям, батюшка ответил отказом. То же самое и с видеосъёмкой. И фотографировать было нельзя. Однако мы стали его упрашивать сделать памятное фото, и он скрепя сердце (и скрипя своим сердцем и всем своим организмом) согласился.
Однако после встречи, когда стал рассматривать фотографии, я заметил, что он опускал своё лицо к земле и черты лица невозможно толком разобрать. Это называется у монахов «бегать мирской славы». Впрочем, на нескольких снимках из множества лицо старца разглядеть всё-таки можно было.
Заслуживает пары слов фотография, где три монаха стоят вместе. Лица инока Андрея и монаха Салафиила – юны, прекрасны, оживотворены духом молитвы. Они радостно смотрят прямо в лицо своему будущему, которое ожидает их на святой афонской земле. Ликование – дерзновенный вызов духам злобы поднебесной – читается в их глазах. Огонь Божьей ревности как бы горит в их сердцах, и они уже намереваются гладко, под покровом и водительством Хозяйки Афона пройти, как им представляется, чуть ли не бегом свой монашеский путь без сучка и без задоринки, надеясь всецело угодить Богу.
Лик же старца Серафима выражает глубокую задумчивость и заботу. Афонское прошлое промелькнуло незаметно, как он сам пояснил, и своё будущее старец связывает уже не со Святой Горой, а с другим местом, куда ему вскоре предстоит переместиться.
Размышляя, я надеялся, что дни старца Серафима отнюдь не сочтены – он должен пожить ещё на земле, чтобы войти в меру любви отца Юлиания. А может, я чего-то просто не понимаю? Но в словах отца Серафима я не ощутил на себе силы той огненной любви, той радости скорой встречи с Небом, что звучала из уст старца Юлиания. Может быть, чем опытнее монах, тем трезвее он смотрит на свою прошлую и будущую, бестелесную, жизнь? Мне вспомнилось, как старцы нелицемерно предпочитают думать о своём спасении: «Все спасутся, я погибну». Старец Серафим (я услышал это в его словах) не до конца уверен в своей загробной участи. Возможно, поэтому он не совсем готов предстать перед Господом в ближайшее время. Не было ощущения, что он близок к смерти, что его путь окончен.
Так судья в спорте назначает игрокам дополнительное время – овертайм, чтобы безошибочно определить победителя соревнований. Ибо сказано: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить» (1 Кор. 9, 24). Действительно, пока Судия не призвал на суд и не объявил результата, опытный бегун бежит и всегда сомневается в грядущей победе и награде…
Отцы Церкви говорят, что чем больше каешься в своих грехах, чем лучше вычищаешь горницу своей души, тем больше грязи в ней находишь и уже пылинка в столпе света тебе кажется грязью и тяжёлым грехом. А что уж мне говорить про мои грехи, коли я живу в непролазной духовной грязище?
Не подумайте, что я усомнился в высоте старца. С чем сравнить? Вот видишь, как человек поднимается на гору. Он много-много выше тебя, пусть ещё и не на вершине. После окончания нашей духовной беседы я понял, что отца Серафима не зря почитают старцем Божьим, духовным наставником. Это глыба. Это гигант духа и христианского благочестия. Мудрость, духовный опыт, знание и глубокое понимание жизни – всё при нём, всё в нём, Божьем пастыре. Жалко, что моя слабая память не удержала его богодухновенных глаголов. Осталась лишь память сердца – тепло разливается от сердца по жилам, когда вспоминаю старца Серафима. И мне сейчас хочется воскликнуть вслед за аввой Антонием, когда он слушал глаголы аввы Пафнутия: «Вот муж, могущий исцелять и спасать души».
Из рассказов батюшки запомнил, что он был бухгалтером и в 70-х годах прошлого столетия бывал в России. По делам ему много приходилось общаться с русскими людьми. И когда он прибыл на Афон и принял монашество, тоже приходилось общаться с русскими монахами и паломниками. Кроме этого, у него духовным руководителем был русский геронта, от которого отец Серафим многому научился, в частности творить умную молитву.
Старец сказал, что в молодые годы увлекался чтением Достоевского и понял из книг и из личного опыта, что русские люди бывают двух видов: или великие святые, или великие грешники.
Я долго размышлял над его словами и не мог понять, хорошо ли он сказал о русских или плохо. Потом, уже дома в Москве, я нашёл цитату в дневнике Достоевского про русских людей, которая созвучна старцу: «А ведь не все же и в народе – мерзавцы. Есть прямо святые, да ещё какие: сами светят и всем нам путь освещают!» Теперь вот думаю об этом, споря с собой. Какие же мы?
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий