Близкие и далёкие
Господь посылает людей, нет ничего случайного в людских отношениях. Случайно встречаешь человека, но он запечатлевается в памяти надолго. Что-то в нём притягивает, цепляет, не отпускает. Наверное, потому, что вы с ним родственные души.
Прошлой весной в поликлинике я увидела бабушку приятной наружности, мы разговорились. Потом встретила её снова, обрадовалась как старой знакомой, обменялись телефонами, а в начале лета вместе съездили на службу в храм под Сыктывкаром. Она сказала, что уезжает на всё лето на свою малую родину. Валентина Васильевна Палкина почти каждый день слала мне из южного края эсэмэски. Вернулась она осенью и сразу пришла ко мне в гости с дарами лета: душистым мёдом, яблоками со своего сада, вареньем…
За чаем по моей просьбе поведала о своей жизни.
Большая семья
– Родилась я в Воронежской области, в селе Сотницкое. Мама с папой были крещены, ходили в церковь за три километра, в село Поповка. Жили раньше большими семьями, но когда сыновья женились, им строили по соседству отдельный дом. Отец и его три брата жили на одной улице: двое по одну сторону, двое – через дорогу. Своего отца, моего деда, все слушались – он был очень строг. Всё хозяйство было распределено между семьями: например, одна невестка кухарничала, вторая нянчила всех детишек, ещё двое работали в поле. Сами изготавливали одежду. Сеяли лён, а когда он поспевал, вымачивали в речке, били колотушками, шелушили, а потом пряли – ногой нажимаешь на прялку, колесо вертится, нить сама скручивается и наматывается на катушку. А из нитей затем ткали полотно, из полотна шили одежду. Мне на свадьбу подарили вышитой льняной рушник. Простыни были тоже из льна. В деревне был сапожник, преклонных лет дед. Старший мой брат был у него в подмастерьях, вот он и мастерил всем нам обувку. Папа мой тоже умел шить обувь – мне к школе такие сапожки красивые добротные сварганил. Я так радовалась!
А у маминого отца, его звали Петро, было три дочери. Его первая жена, Олимпиада, умерла от тифа, остался маленький ребёнок, его выходила и растила мамина тётя, но вскоре и его прибрал к Себе Господь. Дед мамин, Грицко, тоже был очень работящим и всех приучал к работе. Говорил он присказками: «Гулянка хлебом не накормит», или «Из сна каши не сваришь и тулупа не сошьёшь», или «Вперёд не забегай и от людей не отставай!» То есть учил быть скромным, не выскочкой. Мои родители окончили по четыре класса церковно-приходской школы. Мама училась на отлично, учительница даже её оставляла в классе позаниматься с ребятами, пока отлучалась. Как-то узнали, что на нашу станцию прибыл Государь Николай Второй и вместе со свитой направился в соседнее село Николаевка. По пути следования поезда деревенские жители выбегали из домов, приветствовали его, махали рукой. Детишки бежали и кричали: «Царь! Царь!» Моей маме было в ту пору лет десять. Она так быстро бежала, что упала, разодрав до крови коленко. Но царя увидела, правда издали.
Детство
– После революции церковь нашу сломали, мама стала молиться дома. Если кто умрёт в селе, она шла в тот дом, вместе с другими бабушками две ночи подряд читала над усопшим Псалтирь. В ночь перед Пасхой мама яички красила, пекла куличики и даже кровать свою не расправляла, молилась до зари. Занималась детьми и домашним хозяйством, иногда помогала мужу, то есть моему папе, на железной дороге. В колхоз мы не вступали, были как бы единоличниками, жили небогато. Платили налог государству. Необходимо было сдать сколько-то десятков яиц, сколько-то литров молока – приходили колхозные власти и требовали, при этом ущемляли нас во всём: если колхознику полагалось 50 соток земли под огороды, то не состоящим в колхозе – только 15. Любой бесхозный клочок земли запрещалось обкашивать или что-то сажать на этом месте, негде было пасти коров. Я, да и другие дети, пасла коров вдоль железнодорожного полотна, но и там мы должны были держать их на верёвке – не дай Бог корова забредёт на колхозную землю. Мама скребла на тропинках лопатой спорыш, который рос у дороги, или мы ходили на поля, где росли кукуруза, подсолнухи и бурак, рвали сорняки, складывали в мешки, сушили для нашей коровы-кормилицы.
Война, оккупация, голод… Родилась я в 1936-м. У мамы нас было четверо, а перед войной пятым была беременна. Папа работал на железной дороге сигнальщиком, сопровождал составы. Железнодорожная станция в нашем селе была небольшой. Помню, как наступали немцы, бомбили составы на станции. Попадёт бомба в цистерну с горючим – пожар до неба! А как они ночью бомбили, знаете? Летит вражеский самолёт, и вдруг с него опускается парашют с мощным фонарём – это чтоб видно было, куда бомбы сбрасывать, а уже потом раздавались взрывы. Когда стала наступать вражеская армия, отца и всех, кто работал в железнодорожном депо, отправили под Сталинград, в город Камышин. Там они трудились у линии фронта – подвозили боеприпасы, принимали раненых и переправляли их в тыл, в госпитали.
Однажды утром мама проснулась и сказала: «Мы победим немцев! Мы выиграем войну! Я видела сон. На небе два знака – серп с молотом и свастика, и они дрались, стукались как бы лбами, и двигались по небу на Запад. Серп и молот толкали свастику, так и прогнали её! Они скрылись за горой». Летом 1942-го в село нагрянули немцы, начали всех выгонять из своих хат. Я помню, как мама сама вставала на колени и нас – меня, шестилетнюю, и трёхлетнего братика – просила встать на колени и молиться, чтобы папа вернулся живым и чтоб мы выжили. Научила нас молитвам «Отче наш», «Богородице, Дево» и другим. В селе нашем говор был полурусский-полухохляцкий. И вот в конце всех молитв мама говорила: «Юрий, Самойло, Вавил, поздравие Василия!» И мы повторяли за ней. Когда я уже повзрослела, стала воцерковляться, читать о святых, то узнала, что есть такие святые – Гурий, Самон и Авив, они считаются покровителями семейного благополучия. Так вот кому мы молились вместе с мамой в войну! А «поздравие» – это значит «подайте здравия» Василию, папе нашему. Слава Богу, он вернулся живым с фронта.
В оккупации
– Хотя мама была беременная и с четырьмя детьми, фашисты всё равно выгнали нас из хаты. Вместе с моими старшими братьями мама вырыла землянку в овраге, недалеко от нашего дома. Пока летом было сухо, сделали что-то вроде пещеры, пол выстелили соломой, а стены были, понятно, земляные. Зимой откуда-то принесли печку-буржуйку, топили её кизяком, бурьяном, тем и грелись. Квартировавшие в нашей хате немцы разрешили нам взять из дома одеяла и подушки, а вот живность изымали у всех. Мы готовили незамысловатую еду – картошку, капусту со своего огорода. В тот год, когда подступали немцы, был богатый урожай – на полях отборная пшеница, много мёда. Будто Бог предусмотрительно старался дать нам запасы еды. Заняв село, в колхозе стали командовать немцы. Заставляли местных жителей жать пшеницу, свозить зерно на элеватор. Планировали у нас навсегда остаться хозяевами.
Во время отступления немцев шёл бой в небе. Один из снарядов упал в палисадник у стены нашей хаты и взорвался. Стену полностью снесло, а на месте взрыва осталась воронка, так что хорошо, что нас там не было. У соседей бомба угодила прямо в дом, погибла хозяйка. Вернулись мы в свой дом, лишь когда немцы покинули наше село. Мазанку отремонтировали, восстановили стену, каждый год подмазывали глиной и белили. Да, вспомнила ещё, что когда наши войска погнали фашистов, то напоследок те устроили зверство: жителей соседнего села, в основном молодых комсомольцев, собрали в клубе, заколотили двери и подожгли, а сами удрали. Наши люди огонь потушили, пленников освободили, никто не пострадал. Вера во время войны у людей была крепкая. Может, сами комсомольцы втихаря молились, может, за них кто молился…
Школа
– В первый класс я пошла в восемь лет, в 1944 году. Здание школы было разрушено. У односельчан по соседству была большая изба – там и устроили школу. Мы усаживались на скамейки, учительница вела урок. Тетрадей не было, писали на газетах из серой бумаги, кое-какие листики я позаимствовала у старших братьев из их тетрадей. Чернил тоже не было, так мы придумали вот что: долго-долго вываривали семя подсолнуха и получалась густая чёрная масса, заменявшая нам чернила.
Послевоенные годы были голодными из-за неурожая. Дети пухли от голода, но вот что интересно: весной 1946-го на выгоне, на пологом склоне среди молодой травы, вдруг появились небольшие, размером с трёхкопеечную монету, грибы. Попробовали – съедобные. За всю нашу жизнь в селе ни до ни после ничего подобного не было – видать, Господь решил подкормить голодающих. Мы варили эти грибы в молоке, тем и спаслись. Каким-то чудом удалось купить молодую тёлочку, вырастить её.
Когда уж совсем не было еды, мама ходила – когда и за десять километров – в соседние хутора и меняла одежду на продукты, яблоки. Она умела шить и вязать. Помню, связала красивую шаль и пошла обменивать. Покупатели разглядывали узоры и спрашивали, кто это так мастерски связал. Мама протягивала свои руки: «Вот эти ручки».
«Це грих»
– Крестили меня, наверное, дома во младенчестве, но я этого не помню. Помню, что мне, брату и сестре мама сказала, указывая на свою сестру, тётю Надю: «Это ваша крёстная». Уже осознанно я приняла крещение в церкви, когда мне было… пятьдесят лет. Это потому, что я считала себя некрещёной, но всю жизнь верила в Бога и боялась сделать что-то постыдное, неугодное Богу. Моя двоюродная бабушка Евдокия была молитвенницей за весь наш род – проснувшись и умывшись, она сразу же становилась перед образами. Рассказывали, что она пешком ходила в Иерусалим! С самого раннего детства учила нас, что хорошо, а что плохо. Часто слышали от неё: «Не делай этого, деточка! Це грих! Грих!» Именно она впервые меня привела в церковь. Храм, как помнится, был разрушен, осталась одна небольшая колокольня, но там велись службы. И вот мы пришли с ней, мне было лет десять, и меня очень-очень тронуло песнопение. До этого я никогда не слышала такого ангельского пения. После службы бабушка повела меня к больной девочке Зое, моей ровеснице. Мы вместе помолились. Позже я узнала, что эта девочка всё же умерла от простуды – шла из школы в худенькой одежонке, замёрзла, заболела. Я за неё до сих пор молюсь.
О помощи Божией
– После школы я окончила двухгодичный учительский институт (раньше так называлось педучилище) в Россоши. По распределению поехала на Алтай. С собой взяла из дома полный рюкзак деревенской провизии. До школы, куда меня направили, нужно было добираться на пароходе, потом искать попутную машину. Ну и вот, стою я, молодая девчонка, новоиспечённая учительница математики, у дороги, голосую. Остановилась машина, шофёр согласился меня подбросить до нужного места, а ехать надо было километров пятьдесят. Стемнело. Водитель говорит, что надо бы остановиться на ночлег. Я согласилась, ничего не подозревая. Попросились на постой в какую-то избу.
Шофёр велел хозяевам постелить нам вместе, якобы мы муж и жена. Тут я испугалась, но делать нечего. Нам постелили на полу. Легли в одежде. Шофёр стал меня домогаться, а я отвернулась от него и стала неистово молить Господа и Божию Матерь о спасении. Всю ночь не смыкала глаз, была начеку. Парень понял, что я не хочу с ним общаться, да и хозяева могли услышать, – он и отстал. Так Господь уберёг меня. Утром шофёр доставил меня на место и денег не взял – видно, стыдно было. Позже я обнаружила в подкладке своего пиджака, в котором я тогда ехала на работу, свёрнутую бумажку – молитву «Живый в помощи». Это, оказывается, мама мне зашила.
Раньше не продавали повсюду, как сейчас, молитвословы и книги церковные. Помню, как-то раз ехала я в поезде и вместе со мной в одном купе ехала монахиня. У неё был маленький молитвослов, она читала его всю дорогу, молилась. И мне тоже очень хотелось научиться молитвам, но я очень стеснительная по натуре. Уже перед концом пути я её робко попросила: «А можно мне переписать молитвы?» Она пристально посмотрела на меня и ласково спросила: «А ты будешь молиться?» Я кивнула: «Да, буду!» И она подарила мне этот молитвослов!
…Валентина Васильевна не сдерживает слёз. Закрывает лицо руками, плачет, вспоминая эту мимолётную встречу со случайной попутчицей – монахиней. Но, как известно, нет ничего случайного в жизни, всё происходит по воле Божией. Эта далёкая монахиня вдруг стала для неё родной и близкой, обняла теплом своей души и осталась в её памяти навсегда. Валентине Васильевне уже восемьдесят четыре года, но она помнит тот день, словно это случилось вчера.
– Вот что я ещё вспомнила, – лицо моей собеседницы озаряется светлой улыбкой. – Как-то мне было видение, то ли сон, то ли явь, но очень чёткое. Вижу: будто на небе фотография человека вот так (проводит рукой) – до пояса. Икон я тогда не видела, святых не знала, до пятидесяти лет жила как незрячая. И вдруг мне женщины из храма предлагают поехать в Дивеево. Там на иконе я и увидела того человека, что привиделся мне на небе. Это был преподобный Серафим Саровский! На вокзале, уезжая из Арзамаса, та женщина, с которой мы были в монастыре, на прощанье сказала: «Может, ещё свидимся! Я сейчас в Петербург, к святой блаженной Ксении, к Иоанну Кронштадтскому». Я ей ничего не ответила, мы молча обнялись, а сама думаю: «Так мне ведь тоже туда надо!»
Так у меня появилась тяга к поездкам по святым местам – это в шестьдесят-то лет! Познакомилась с православными людьми, стала ходить на курсы «Азы православия», где мы изучали церковнославянский язык, Евангелие, читали святых отцов. В Петербурге у меня живёт сын, и я поехала к нему, но ни один день не сидела там дома. Обошла все храмы и монастыри (смеётся). В Кронштадт ездила – там уже шли службы в Никольском морском соборе. Нижний придел был освящён в честь преподобного Иоанна Рыльского; позже у меня был случай, связанный с именем этого святого. А в самом Петербурге мне даже посчастливилось поучаствовать в строительстве храмового комплекса в Кировском районе в честь святого праведного Иоанна Кронштадтского. Шла мимо, вижу объявление: на стройку храма требуются разнорабочие. Ну и зашла, познакомилась с православными, которые работали на стройке. Нам, нескольким женщинам, определили быть ночными сторожами – стеречь стройматериалы. Утречком мы молились, а ночью дежурили. Нам разрешили подписать кирпичики своими именами. Несколько лет спустя я заходила в этот храм – так было радостно и благостно!
По соседству со стройкой располагался храм Святых мучениц Веры, Надежды, Любови, куда как раз во время моего дежурства привезли мощи преподобного Александра Свирского. Мы со знакомой дважды ходили, чтобы приложиться к ним. Сначала к открытой деснице, в другой раз – к стопам, из которых истекало миро. Меня поразило то, что мощи были как живые, то есть имели обычную температуру человеческого тела. Радость переполняла меня!
Ещё у меня была мечта – съездить на Святую Землю. Дождалась, когда стали набирать группу для поездки в Иерусалим. Я сомневалась, выдержу ли, ведь мне уже было 79 лет, это не шуточки, но с нами поехал священник, и это меня укрепило. Мечта сбылась! С такой любовью вспоминаю сестёр во Христе, с которыми довелось вместе путешествовать, молиться, ещё больше приобщиться к церковной жизни! Далёкие люди стали мне близкими.
О семье
– Муж у меня был коммунистом и атеистом, хотя и был крещён. Умер в пятьдесят один год, без покаяния, так уж вышло. Трое детей. В советское время не задумывались о вечности: круговорот будней. Сейчас очень сожалею, что с детства не вложила в своих детей веру в Бога, но ведь и сама духовно незрелая была. Дети выросли в безбожной стране и в бездуховной атмосфере семьи. Живу сейчас в Сыктывкаре, но каждый год летом стараюсь ездить на родину. В один из приездов на Юг моя дочь Ольга, будучи уже взрослой, предложила пойти в храм и покреститься. Созрела! Мне было пятьдесят лет. Ну и пошли втроём креститься в праздник Казанской Божией Матери – я и мои две дочери. Сын тоже крестился во взрослом возрасте, имея уже свою семью. Вера вроде бы у них есть, молитвы читают, но в храм не ходят. Это моя вина…
Сейчас у меня два внука и две внучки. Один внук родился болезненным, с патологией развития, слабеньким. Сорок дней ему не исполнилось, когда договорились мы со священником окрестить его. Потом каждую неделю носили его в храм, причащали. Ещё годика ребёнку не было, как ему потребовалась серьёзная операция. Я дежурила возле операционной и читала акафист Божией Матери.
Выжил, но долго не мог встать на ножки, думали, что и ходить не будет. До четырёх с половиной лет не умел разговаривать – меня это очень тревожило. Но как-то одна православная женщина подсказала мне читать от немоты акафист святому Иоанну Рыльскому – помните, Господь меня сподобил побывать в Кронштадте и «познакомиться» с этим святым?! Я сразу начала молиться и стала замечать, что с каждым днём внук Серёжка становится активнее, начал что-то лепетать. Сорок дней я читала акафист, и внук исцелился! Стал разговаривать, бегать.
Сейчас он взрослый уже, двадцать два исполнилось, и больше всех меня радует. Учу его молиться за любящих и ненавидящих, за друзей и врагов, молиться за тех, кто сам за себя не молится и других отвращает от веры православной. Ведь молитва, как лекарство, нужна всем, особенно духовно ослеплённым и отягчённым житейской суетой. Мы с внуком и по монастырям ездим, и беседы задушевные ведём. Божий он человек, инвалид с детства, очень добрый, доверчивый, открытый.
Подытоживая свою жизнь, я поняла, что надо жить для других, в этом смысл православия. Благодарю Господа, что открыл мне глаза – привёл меня к вере истинной, а не формальной, дал возможность принять святое крещение мне, моим детям и внукам, заботится непрестанно о нас, посылает через добрых людей Свою помощь. Была опасность расстаться с жизнью: тонула в детстве, взрослой в реанимации лежала с остановкой сердца. Но и тут Господь уберёг меня, по Промыслу Своему продлил мне жизнь. Слава Богу за всё!
* * *
День склонился к вечеру и наш разговор подходил к концу, когда у Валентины Васильевны зазвонил сотовый. Звонил внук Серёжа, поинтересовался, у кого она в гостях. «У православной», – успокоила его бабушка. «А, ну хорошо! – услышала я жизнерадостный голос в трубке. – Передай ей привет. Как её зовут?.. Буду за неё молиться!»
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий