Битва при Молодях
Вы слышали о такой? Пробовал расспросить, понятно, людей образованных – в лучшем случае они вспоминали название, но не могли угадать, в каком веке произошло сражение и о чём, собственно, речь. Публикации на эту тему у нас появляются со времён Карамзина, а выражение «забытая победа» давно утратило оригинальность, но воз и ныне там – победа как была забытой, так она ею и осталась, нет не то что памятника, а вообще ничего.
Между тем в следующем году битве при Молодях – одному из крупнейших событий нашей истории – исполняется 450 лет. С государственной точки зрения, её значение не уступает Куликовской битве или разгрому Наполеона. С военной – это едва ли не самая впечатляющая победа русского оружия. Бывали в нашей истории победы не менее значимые, но давшиеся большой кровью. Случалось также и не раз громить сильного врага малыми силами, вспомним хотя бы Александра Васильевича Суворова, но это не имело решающего значения для судеб страны. И лишь при Молодях, небольшом селе между Москвой и Серпуховом, масштаб события совпал с соотношением сил и потерь.
Это был не обычный набег – целью врагов на этот раз стало полное уничтожение русской государственности. Татар и турок было не менее 60 тысяч, уцелело – 15 тысяч. Наших – 20 тысяч в основном войске и три-пять тысяч казаков. Большинство из них остались живы.
Недооценённой эта победа была практически с самого начала. Царь Иван Грозный, с одной стороны, сильно испугался, узнав о нашествии. Не сомневался, что сожгут Москву, а многих подданных угонят в рабство, но ведь не впервой. Победа в сражении обрадовала царя, но в то же время психологически он не ощущал её своей. Не было того упоения, что после взятия Казани. Вот и повелось с тех пор, что о победе помнили, но нетвёрдо.
Теперь о причине, по которой есть смысл начать разговор о будущем юбилее заранее – не только нам, конечно. Есть серьёзные основания полагать, что его постараются не заметить. Увы, имеется негативный опыт на этот счёт – я о праздновании юбилея Великого стояния на Угре в прошлом году. Оно прошло более чем бледно, было сведено до регионального калужского праздника. А ведь Стояние стало не просто победой над Большой Ордой, а ещё и, по общему признанию историков, 540-летием окончания монголо-татарского ига. Отчего замолчали? Побоялись задеть чувства татарских националистов, довольно шумно о себе напомнивших.
Это большая ошибка. На стороне Великого князя Ивана III было множество татар, по численности они уступали в его войске лишь русским. Но это были наши татары, верные русскому государству, и это была наша общая с ними победа. С кем, в таком случае, ассоциируют себя те, кто протестовал против празднования? Здесь знаете что поразительно? И Казанское ханство, и Крымское в то время уже обрели независимость от Орды, так что война шла вовсе не с ними. Но есть люди, которых раздражает любая русская победа над наследниками Чингиз-хана. Они это не афишируют, но и не скрывают досады, что сторона, которую они считают своей, проиграла. Публично, естественно, выражаются несколько иначе. Вот образец: «Продолжает оставаться тенденция, когда совместную историю русского и татарского народов излагают через призму истории лишь одного из них». Это из выступления руководителя крымского Института истории им. Марджани Эльдара Сейдаметова. То есть вместо хотя бы лёгкого сожаления о том, что крымские татары несколько столетий безжалостно терроризировали русские земли, истребив и угнав в рабство бессчётное множество его жителей, нам предлагают смотреть на историю через призму неудачливых завоевателей.
С битвой при Молодях всё ещё более определённо, ведь там разгромили не давно исчезнувшую Орду, а войска крымского хана и его союзника – Османской империи. С большим уважением отношусь к российским татарам, столетиями плечом к плечу с русскими защищавшими Русь, Российскую империю, Советский Союз. Но уважение моё распространяется исключительно на наших братьев-татар, а не на тех, кто по-волчьи косится на русскую историю. Ещё меньше нравятся те, кто им подыгрывает и малодушничает.
Сожжение Москвы
В середине прошлого тысячелетия Русь находилась в окружении враждебных королевств и ханств, глядевших на неё как на добычу. Не успеешь отбиться от одних – лезут другие; разве что со стороны Студёного моря на Севере никто не беспокоил.
Лишь после того, как в 1552 году взяли Казань, а спустя четыре года Астрахань, дышать стало полегче. Но теперь в неприятном положении оказались уже турки. Уплывало из рук Каспийское море – путь в Среднюю Азию, где, с одной стороны, утвердился московский царь, с другой – находилась враждебная султану Персия. На Кавказе оживились, потянулись к русским многие обитавшие там племена, ненавидевшие хищного вассала османов – Крымское ханство. Тогда же появились первые казачьи станицы на Тереке и Сунже.
Всё это окончательно убедило стамбульских властителей – нужно принимать меры. Войну начали готовить задолго, разгромив для начала кабардинцев – союзников Москвы. В 1569-м двинулись на Астрахань. Османов было 17 тысяч, 40 тысяч крымцев, а ещё множество землекопов, которые пытались вырыть Волго-Донской канал. Не смогли, галеры пришлось отправить обратно, так что до Волги турки добрались совершенно измотанными. До осени штурмовать крепость не решились, а потом взбунтовались янычары, не желавшие зимовать под Астраханью. В общем, полный провал. В Азов, так толком и не повоевав, вернулось 700 турок. Там они узнали, что шторм уничтожил их флот и плыть домой не на чем.
Это и привело османов к мысли, что бить русских нужно не по окраинам и не самим, а в сердце – руками крымцев уничтожить Москву. Договорившись с поляками, крымский хан Девлет-Гирей отправился в набег.
«Пояс Пресвятой Богородицы» – засечные линии на южных границах Русского царства – обошли с помощью предателя, боярского сына Кудеяра Тишенкова, а других препятствий не встретили. Опричники, занятые грабежами и убийствами, выставили всего один полк, хотя земцы куда больше, но сил всё равно было слишком мало. Впрочем, татары, не желая ввязываться в городские бои, в столицу заходить не стали, а подожгли её. Это был страшный день, когда погибло практически всё население Москвы. Она была почти целиком деревянной, но и в каменных постройках от жара плавились железные балки, так что уцелели только Кремль и несколько храмов. Из-за сильного ветра город погиб за три часа. Люди горели заживо, ещё больше погибло в подвалах, а те, кто бросился в Москву-реку, запрудили её своими трупами. Как писал очевидец, «Москва-река мёртвых не пронесла».
Генрих Штаден, европейский ловец удачи, поступивший на русскую службу, вспоминал, как хотел спрятаться в погребе с другими немцами, но одна девушка, его соплеменница из Лифляндии, сказала: «Погреб полон: туда вы не войдёте». Он нашёл себе другое укрытие, а когда пожар закончился, решил посмотреть, что сталось с убежищем, где ему не нашлось места. Там все были мертвы, трупы обуглились, хотя стояли по колено в воде.
Не легче пришлось и тем тридцати шести городам, тысячам сёл и деревень, которые оказались на пути нашествия. Татары хвастались, что увели в рабство шестьдесят тысяч человек и вряд ли меньше убили. Жертв было бы больше, не следуй за врагом до границы передовой полк князя Михаила Ивановича Воротынского. Людей у него было немного, но их недостаток заменяли опыт полководца и мужество воинов, многие из которых потеряли в Москве свои семьи. Татар в плен не брали, отбивая угоняемых в рабство. Кого смогли, спасли.
У турков была традиция – посылать провинившемуся визирю или полководцу шёлковый шнур, чтобы тот повесился. Девлет-Гирей отправил Ивану Васильевичу нож, если точнее, разукрашенный кинжал, чтоб зарезаться. Наверное, хану, получившему после набега прозвище Взявший Трон, казалось, что это смешно. Государь не зарезался, но понадеялся сохранить державу, откупившись Казанью и Астраханью. Однако, когда обнаружил, что его готовность к уступкам не вызывает особого интереса, понял: нужно готовиться к чему-то совсем уж худому. Пока османы и крымцы торжествовали, Москва за считанные месяцы была отстроена заново, а людей переселили из других мест. Готовили переправы, снаряжали войско. Но вот и июнь – страшная годовщина. Служатся панихиды по сгоревшим и зарезанным, поминают пропавших без вести жён, сестёр, сыновей – а татар всё нет. Наконец проносится, словно ветер по траве: «Идут!»
«Куде едет собака крымской царь?»
Иван Васильевич, узнав о нашествии, покинул Москву, взяв с собой царский полк и десять тысяч служивых татар. Добравшись до Новгорода, занялся там привычным делом – что-то праздновал и топил в Волхове детей боярских. Справедливости ради скажем, что для достойной встречи врага он сделал не так уж мало. В апреле провёл смотр полков, где впервые объединил опричников и земцев – показал, что доверяет им одинаково. Те и другие поверить не могли в такие перемены.
Сама по себе опричнина – идея совершенно понятная: окружить себя верными, лучшими, невзирая на родовитость, создать с их помощью государство в государстве – нечто совершенное в мире, где люди едят друг друга поедом. Опричники были как бы агнцами избранными, а земцы (все остальные) – сиречь козлища, которых должно строжить, чтобы всё окончательно не испортили. Что-то в этом духе у нас пытались сделать коммунисты, о чём-то подобном мечтают и нынешние либералы. Главное – имени не упоминать – Иван Васильевич Грозный. Увы, отборные кадры – опричники с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем – испоганились с удивительной быстротой. За спиной царя они ударились в грабежи и мошенничества, а убийств и вовсе не скрывали – довольно было заявить, что ещё один изменник получил по заслугам. Так как дураком государь не был, а всего лишь идеалистом, то в какой-то момент начал догадываться, что затея провалилась. Горящая Москва окончательно высветила, что толку от опричнины нет и не будет, а дом, разделившийся в себе, не устоит.
Командовать над всеми царь поставил воеводу-земца Воротынского. Михаил Иванович был прямым потомком святых князей – равноапостольного Владимира и Михаила Черниговского. Двадцатью годами ранее именно он сказал царю: «Казань – наша, её царь в плену, войско истреблено», – заслужив это право. Будучи раненым, командовал приступом Арских ворот, а затем два дня их удерживал. Во время штурма оказался в числе первых, в гуще рукопашной. А за десять лет до этих событий подвергся опале. Был разорён, и его вместе с братом и семьёй заподозрили в сговоре с татарами и сослали в Белоозеро. Потом простили, даже повысили, сделав боярином. Тогда и составил Михаил Воротынский первый в истории России Устав пограничной службы. Теперь же предстояло Михаилу Ивановичу совершить главное дело своей жизни, для которого родился, воевал, страдал: спасти по воле Божьей и наказу царя родную землю.
Хан же Девлет-Гирей, в отличие от воеводы, ни о чём не тревожился – пришёл его звёздный час. Что идёт в Москву на царство – не скрывал, радуя приближённых. Люди предусмотрительные, они заранее всё поделили, кто каким городом станет править, благо много их на Руси – всем хватит. Как писал современник, Девлет «похвалялся перед турецким султаном, что он возьмёт всю Русскую землю в течение года, Великого князя пленником уведёт в Крым и своими мурзами займёт Русскую землю». Вот что пели об этом рязанцы:
А не силная туча затучилася,
а не силнии громы грянули:
куде едет собака крымской царь?
А ко силнему царству Московскому:
«А нынечи мы поедем к каменной Москве,
а назад мы поидем, Резань возмем»…
Выходить Диви-Мурза сын Уланович:
«А еси государь наш, крымской царь!
А табе, государь, у нас сидеть в каменной Москве,
А сыну твоему в Володимере,
а племнику твоему в Суздале,
а сродичю в Звенигороде,
а боярину конюшему держать Резань Старая,
а меня, государь, пожалуй Новым городом:
у меня лежать там свет-добры-дни батюшко,
Диви-Мурза сын Уланович».
А с чего бы сомневаться в победе? Против каждого гяура как бы не трое конных джигитов, да ещё семь тысяч янычар прислал султан. Дело верное! В прошлом году было куда меньше, а русские ничего поделать не смогли, ну разве что проклятый Воротынский, да и тот, пока жгли Москву, только зубами скрипел, не имея под рукой почти никакого войска. Посильнее были русские до великого разорения и голода – куда уж им сейчас!
Вдоль Дона вышли на Тулу, где сожгли посады, оттуда к Оке – напротив Серпухова, но переправляться не стали – на другом берегу стояли полки Воротынского. Очевидец немец Генрих Штаден писал: «Ока была укреплена более чем на 50 миль вдоль по берегу: один против другого были набиты два частокола в 4 фута высотою, один от другого на расстоянии 2 футов, и это расстояние между ними было заполнено землёй, выкопанной за задним частоколом. Стрелки могли таким образом укрываться за обоими частоколами или шанцами и стрелять из-за них по татарам, когда те переплывали реку. На этой реке и за этими укреплениями русские рассчитывали оказать сопротивление крымскому царю. Однако им это не удалось».
Татары поднялись по реке выше, до Сенкиной переправы, которую защищал лишь небольшой отряд детей боярских. Что за дети? На самом деле это сословие прирождённых воинов, упразднённое потом Петром Первым и записанное им в дворянство. Их было двести человек против двадцати тысяч татарского авангарда. Стояли насмерть, полегли почти все, а татары прошли по их телам дальше – на Москву.
«Я вовсе не татарин»
Ещё один наш отряд погиб, отправившись на разведку и попав в окружение. Уцелел только его командир, упомянутый выше Штаден, будущий автор «Записок о Московии», где уделено место и битве при Молодях. Он вовремя прыгнул в реку, в то время как остальные сражались, – удивительной ловкости был человек. Когда выплыл, к нему подошли два рыбака. «Должно быть, татарин, – сказал один другому. – Давай убьём его!» «Я вовсе не татарин, – поспешил сказать Генрих, – служу Великому князю, и у меня есть поместье в Старицком уезде». На примере Штадена можно изучать отношение к иностранцам, в том числе авантюристам, в то время.
Сын германского бюргера, он готовился стать священником, но, совершив какое-то преступление, вынужден был бежать. Попал в чернорабочие сначала в Любеке, потом в Риге катал тачку с землёй, после подался в банду каких-то польских шляхтичей, делавших вылазки на русские земли. Повздорив с поляками из-за добычи, снова бежал, на этот раз в Москву, где был обласкан царём, как и большинство иностранцев. Государя можно понять: специалистов из Европы не хватало. Но, читая записки Генриха Вальтеровича Штадена (он же Андрей Володимирович), невозможно понять, в какой именно области он был сведущ. Получив большие подъёмные деньги и поместья с правом курить вино, варить пиво и ставить мёд, немец подался в опричники и принял участие в карательной экспедиции на Новгород. Тот же разбой, что и раньше, только узаконенный. Вернулся с богатой добычей в полсотни лошадей, да ещё и дворянином.
Победа над татарами в битве под Молодями стала началом его краха. «Все вотчины, – объяснял он, – были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этих другие поместья. Благодаря этому я лишился моих поместий и вотчин и уже не числился в боярской книге». Пришлось заняться торговлей мехами.
Спустя какое-то время, потерпев на Руси крах во всём, за что брался, Штаден бежал из страны и начал носиться по немецким землям с планом завоевания Московии и искоренения там православия. Он предлагал поставить рядом с каждой деревянной русской церковью каменную – католическую: «В дальнейшем наши церкви останутся, а русские разрушатся». «Сильно и неоднократно тянуло меня при этом в Русскую землю, в Москву, ко двору Великого князя», – пишет немец в конце одного из своих повествований. Это понятно: нигде больше Штаден не добивался такого расположения к себе. Таков пусть и не общий, но довольно типичный портрет иностранца на русской службе.
Перед битвой
После того как татары перешли Оку, началось необычное. Огромное воинство Девлет-Гирея двигалось к столице, оставив наше войско позади. Поначалу басурмане даже обрадовались: путь к Москве открыт, а Воротынский с армией пусть плетётся сзади – ждёт, когда до него дойдут руки. Соотношение сил было такое, что крымцы не принимали русских всерьёз. Но что-то их смущало… Знаете ли вы, что баран за вами следом никогда не пойдёт, да и тащить его бесполезно – будет упираться всеми копытами. Зато, пустив его вперёд, только успевай потом за ним. Татарам это, конечно, было известно с младенчества, и в какой-то момент именно баранами они себя и ощутили. Воевода Дмитрий Хворостинин со своим отрядом донимал их непрестанно.
Это был у русских второй по таланту полководец после Воротынского. По должности лишь заместитель командира одного из полков, но действовал самостоятельно, да и Михаил Иванович знал ему цену, считая своим преемником. Сошлись, несмотря на то, что Дмитрий Иванович Хворостинин был опричником. Наверное, потому, что Хворостинин был не из тех душегубов с собачьими головами на сёдлах, что наводили ужас на людей, а пограничником, как и Воротынский. Много лет Дмитрий Иванович сражался то с татарами, то с ливонцами, завоевав нешуточный авторитет. А в опричники подался оттого, что на него непрестанно писали доносы, в том числе и старшие по званию, чтобы знал своё место. Тоже был Рюриковичем, но из рода настолько оскудевшего, что не о чем было говорить. А мечтал водить полки. В общем, как у нас иные вступали в коммунистическую партию, так и он нашёл себе путь – сомнительный, но практически единственный на тот момент.
Нашествие 1572 года показало масштабы его воинского дарования. Представьте: идут татары – тьма тьмущая, за ними отряд Хворостинина, а следом Воротынский с основными силами. Арьергардом крымцев – частью войска, которая прикрывает тылы, – командовал сын Девлет-Гирея. Двадцать девятого июля, когда врагу оставалось до Москвы шестьдесят вёрст, то ли татары решили сбросить с хвоста Хворостинина, то ли он атаковал первым, но крымский арьергард в результате боя был практически уничтожен. Армия Девлет-Гирея остановилась – ни о каком движении вперёд после такого не могло быть и речи – и стала разворачиваться. А Дмитрий Хворостинин уносится к основным силам – заманивает. Двенадцать тысяч всадников бросились следом за ним. К Молодям.
Гуляй-город
Там накануне за считанные часы вырос гуляй-город – передвижное укрепление из сцепленных повозок и дубовых щитов. Щиты из толстых досок перевозились в обозе, сквозь бойницы в них можно было вести огонь из пушек и пищалей. Ничего нового Воротынский не придумал, такую же крепость на колёсах возили с собой в походе на Казань, но никогда прежде она не становилась главным аргументом в сражении.
Не от хорошей жизни, понятно. Татары были неизмеримо сильнее не только численно, но и во всех отношениях. Повстречайся им наша армия в чистом поле, была бы на один зуб. Как справедливо писал Генрих Штаден, наблюдая за событиями лично, «если бы у русских не было гуляй-города (вагенбурга), крымский царь побил бы нас, взял бы в плен и связанными увёл бы всех в Крым, а Русская земля была бы его землёй».
Вот к стенам гуляй-города и вывел Хворостинин врагов, а там их уже ждали, в упор ударив картечью. Так началось это сражение. Противник наваливался всеми силами. Особо ожесточённый штурм последовал тридцать первого июля. Всадники, волна за волной, исступлённо бросались на приступ. Ладно бы настоящая твердыня, а тут непонятно что – казалось, ещё один наскок, и всё. Но ничего. Потери татар были не просто велики – под стенами остались лучшие, а войско обезглавлено после гибели командира авангарда Тебердей-мурзы и пропажи Дивей-мурзы – второго человека после хана, фактически главнокомандующего.
С Дивеем вышла дивная история, дошедшая до нас отчасти благодаря летописям, отчасти всё тому же Штадену. Был мурза умён, тщеславен и абсолютно безжалостен. Двенадцатью годами ранее командовал одним из небольших набегов. Когда наши воины начали его нагонять, велел на берегу Дона порубить всех пленных, угоняемых в рабство: женщин и детей. Ушёл, а вскоре возвысился, выдав замуж за сына Девлет-Гирея свою дочь. Что его понесло в бой, ведь понятно, что такие люди сами в рубку лезут редко? Гордыня сгубила, похвастался: «Яз обоз руской возьму: и как ужаснутца и здрогнут, и мы их побием». Спасся бы, впрочем, и на этот раз, да аргамак, конь его, споткнулся, когда уносил седока. Тут и был пленён злодей нашим татарином Темиром Шибаевым, в крещении Иваном, боярским сыном из Суздаля. В русском стане не сразу поняли, кто попался. Невольно выдал командующего другой пленник, его бывший слуга, удивлённо воскликнувший во время допроса: «Что же вы спрашиваете об этом меня?! Спросите моего господина Дивей-мурзу, которого вы вчера захватили». Тот начал было отпираться: «Нет! Я мурза невеликий!» А потом стал грубить: «Эх вы, мужичьё! Как вы, жалкие, осмелились тягаться с вашим господином, с крымским?» «Ты сам в плену, а ещё грозишься?» – недоумевали воеводы. «Если бы крымский царь был взят в полон вместо меня, я освободил бы его, а вас, мужиков, всех согнал бы полоняниками в Крым!» – «Как бы ты это сделал?» – «Я выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в 5–6 дней».
Знал, что припасы в гуляй-город доставить не успели и осаждённые начали есть лошадей, что заканчивалась вода, без которой умирали многочисленные раненые. Это был критический момент. И не один Дивей понимал, что происходит в нашем лагере, – дошло и до Девлет-Гирея, ошеломлённого потерями. Первого августа наступило затишье, татары в этот день не нападали.
Ответ на вопрос, почему второго августа враги начали новый штурм, вместо того чтобы продолжать осаду, мы находим в Пискарёвском летописце, дошедшей до нас рукописи, составленной лет через тридцать после битвы. Читаем: «А как царь стоял на Молодех, и князь Юрья, умысля, послал гонца к воеводам з грамотами в обоз, чтобы сидели безстрашно: а идет рать наугородцкая многая, и царь того гонца взял и пытал и казнил, а сам пошел тотчас назад».
Поясним: царь, помянутый здесь, – это Девлет-Гирей, а князь Юрья – московский воевода Юрий Иванович Токмаков-Звенигородский. Он осознанно отправил безымянного героя-добровольца на смерть, чтобы в руки хана вместе с ним попали ложные сведения о подходе большой рати из Новгорода. Была надежда, что татары поверят и побегут, но вышло всё несколько иначе. Девлет и правда сильно встревожился, да что там – просто потерял голову, но принял другое решение: немедленно покончить с гуляй-городом и войском Воротынского. Напомним, что это было не обычное нашествие – Девлет шёл уничтожить Русь. Несколько знатных турок, бывших при его войске, специально были отправлены султаном – присматривать, чтобы не уклонился от этой цели.
Разгром
Янычары убедили татар, что атаковать гуляй-город на конях бессмысленно, нужно спешиться. Можно себе представить, как упирались воины Девлет-Гирея, весь опыт предшествующей жизни которых учил, что без коня ты не жилец. Но турки настояли. И начался штурм. Русские, понимая, что, если враг прорвётся в крепость, вырежут всех, дрались отчаянно. Кто-то из татар падал, убитый картечью, иного стрелец доставал бердышом, «и тут многих татар побили и руки поотсекли бесчисленно много». В последние атаки лезли по мёртвым телам соплеменников – тысяча за тысячью. Кажется, никогда они не дрались столь яростно, словно заразились мужеством от осаждённых. Нашим тоже пришлось тяжело, особенно тем, кто сражался вне крепости. Легли рядом, чтобы больше уже никогда не подняться, три тысячи стрельцов, защищавших подножие холма у Рожайки. Много погибло и конных, прикрывавших фланги.
Бог весть, чем бы это закончилось, если бы Воротынский уже под вечер не принял рокового для врага решения. Оставив командовать обороной Дмитрия Хворостинина, Михаил Иванович с большим полком смог скрытно пройти по дну лощины и ударить татарам в тыл. Почти одновременно из гуляй-города хлынули стрельцы, казаки и немецкие наёмники, которых повёл за собой Хворостинин.
Враги побежали, но до лошадей было уже не добраться. А далеко ли убежишь на своих двоих, когда следом несутся конные – поквитаться?
Судя по тому, что из семи тысяч янычар никто не выжил – «турки все исчезоша и не возвратился ни един в Констянтинополь», – с остальными произошло то же самое. Это была резня, уцелели лишь конные, стоявшие в резерве, – смогли удрать, но и то не все. Две тысячи погибли во время боя на переправе, позволив Девлет-Гирею уйти с остатками войска, бросив всё, вплоть до знамени. Полегли при Молодях только из близкой родни хана – сын, внук и зять, «а многих мурз и тотар живых поймали».
Рассказ Девлет-Гирея, зачем на Русь ходил
Спустя некоторое время хан прислал обиженное «брату моему Ивану князю Васильевичю после поклону слово с любовью». Из него следовало, что Девлет оскорблён в лучших чувствах и пребывает в глубоком недоумении. Казань и Астрахань царь обещал ему отдать. И где они? Кому верить после этого? Вот буквально, если думаете, что это шутка: «И ты, о Казани и о Асторохани молвя: “дадим”, грамоту свою прислал… и ныне назад нам не хотите отдати… А ты что так лжешь и оманываешь?»
Глубоко возмущён был хан и тем, что царь лично не встретил его на Оке, близ Серпухова, с распростёртыми объятьями: «И, наш приход проведав, на Оке на берегу хворостом зделали двор да около того ров копали, и на перевозе наряды и пушки еси оставив, да и рать свою оставил, а сам еси в Новгород пошел».
Дальше Девлет объясняет случившееся в последующие дни: «пошли тебя искати… с тобою переговорити». Поговорить хотели, да так сильно, что мочи не было терпеть. А что в ответ? Не поддающееся никакому объяснению поведение Воротынского: «Твои рати назади за мною шли». В том, что случилось дальше, лично хан нисколько не виноват: «…и назади у меня дети, увидев, без нашего ведома бой был». Это о первом бое Хворостинина с крымским арьергардом.
Постарайтесь не смеяться, читая дальнейшие объяснения: «На детей своих покручинився, назад пришед твоих людей около есми облег». Огорчился, что дети такие непослушные, и решил побеседовать по душам хотя бы с Воротынским, осадив гуляй-город. Воевать по-прежнему не хотел – просто голубь мира. А дальше самое трогательное. Неласково встреченный хан решил вернуться на родину, уж очень ногайцев было жалко – они горевали, что пять месяцев не были дома, что в гостях «не прибыльно и лошадем истомно; молвя, все заплакали». Последующие бои объясняются тем, что русские в татар буквально вцепились, мешая уйти.
Но так-то Девлет не сердится: «И ныне по прежнему нашему слову, меж нами добро и дружба быв, Казань и Асторохань дашь, – другу твоему друг буду». А денег не надо присылать, чтобы замириться, не в деньгах счастье, а в любви. Там так буквально и написано насчёт любви. Хорошее письмо – душевное. Грозный царь Иван Васильевич услышал просьбу не присылать денег – не стал их отправлять, да только и Казань с Астраханью не вернул – самому нужны.
Дурная традиция
Набеги не прекратились. Какое-то время были мелкие, но спустя двенадцать лет в Крыму подросло новое поколение, не пережившее смертного ужаса. Вновь крымское войско было разгромлено, наши полки отбили семьдесят тысяч полона. В восемьдесят седьмом, не смягчившись кротостью татар, удравших при подходе царёва войска, воеводы их нагнали и побили ещё тридцать тысяч. В девяносто первом хан Газы-Гирей был ранен и едва унёс ноги – потери были огромны, что не помешало спустя какое-то время повторить серьёзное нашествие. И это лишь самые крупные набеги.
Никакими кровопусканиями прекратить это было невозможно, рождаемость кочевников неизменно превышала их способность себя прокормить, так что потери не смущали совершенно. Впрочем, на русские земли, что были под Польшей, они наведывались намного охотнее – вот где царил настоящий ад.
Случилось мне быть в Турции несколько лет назад, и там в одном банке деньги мне обменивала сотрудница с классической внешностью великоросски откуда-нибудь из-под Рязани или Костромы.
«Русская?» – спросил я. Она непонимающе рассмеялась, потом сказала, что нет.
Речь, возможно, идёт о столетиях, отделяющих её от того времени, когда прабабка прабабки её была угнана – одна из миллионов, мешающих мне смотреть на нашу историю сквозь призму крымско-татарского историка Сейдаметова. Не раз его вспомнил, пока читал письмо хана Девлета к царю Иоанну. Уж очень стиль похож.
Послесловие
Русь была спасена Воротынским и его воинами, и государь это оценил. Вот что писал современник: «С этим пришёл опричнине конец, и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: виновного обнажали по пояс и били кнутом на торгу. Опричники должны были возвратить земским их вотчины». На Дону и Десне пограничные укрепления перенесли на юг на триста километров, начали осваивать Дикое поле, где ныне стоят Белгород, Донецк и Харьков. Османской империи пришлось забыть про Волгу, ставшую главной русской рекой. Много лет после этого блистал Хворостинин, неизменно появлявшийся там, где тяжелее всего.
А вот Воротынскому долго радоваться не пришлось, уже на следующий год его не стало. По распространённой версии, он вновь попал в опалу, был измучен пытками, после чего отпущен умирать. Царь якобы лично рвал ему бороду и подсыпал угли к бокам, а Генрих Штаден и вовсе уверяет, что казнил. В это не вполне верится. Сын Михаила Ивановича Иван в том же году был назначен воеводой в Муром, что едва ли могло случиться, имей он повод для мести. Достоверно известно лишь то, что воевода был погребён в древнем Кашине, а потом перезахоронен в Кирилло-Белозерском монастыре, в церкви, названной в честь его предка – равноапостольного великого князя Владимира.
…Забытые победы. Сколько же их у нас было, что можем позволить себе такое! Но не вспоминать даже главнейшие из них – это ни в уме, ни в сердце не помещается.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий