(Продолжение. Начало в №№ 861–864)

Дороги глубинки

Из записок Игоря Иванова:

Марианна Евгеньевна, провожая нас из Муезерки, посоветовала не лететь быстрее Ангела Хранителя, но, по правде сказать, слово «летать» – не для местных дорог. Трасса, начавшаяся сразу за околицей Муезерки, живо напоминает о 90-х. Объезжая ямы, думаешь: «Как бы хорошо, если б вовсе асфальт тут не клали, а была грунтовка, её-то ведь, кажется, нельзя так убить». Но вот вроде бы дорога с твёрдым покрытием заканчивается, а рытвины – нет. Присмотрелся: из-под слоя грунта проглядывают погребённые остатки асфальта, уложенного, наверно, ещё при Брежневе. Тот случай, когда по обочине ехать безопаснее. Дорога – с гребешка на гребешок, с горушки на гривку, точно сёрфинг по волнам. Как же замечательно здесь соединились колейность, выбоины в асфальте, выпучившиеся из-под него камни размером с голову, тёрка-трясучка, внушительные трещины и отсутствие даже намёков на разметку… Ну и на десерт – пыль от встречных, явно перегруженных лесовозов. Включаю успокаивающую музыку.

Так продолжается, пока, наконец, не доберёшься до более или менее приличной трассы, связывающей Костомукшу со столицей республики. И тут понимаешь, что несправедливость царствует не только в отношениях Москвы и провинции, но и внутри глубинки: чем жители посёлка Муезерский хуже городских? Ведь не на средства владельца Костомукшского горно-обогатительного комбината Мордашева строилась трасса! Местный активист Людмила Василица жалуется губернатору: «Почему люди, живущие в глубинке, не должны получать то, что получают города республики? Почему они до сих пор ездят по плохим дорогам, не имеют доступную медицину? Мало того что нет общественного транспорта, в райцентр не попасть, а в Костомукшу тем более – нужно нанять машину и ехать по такому бездорожью!»

Впрочем, касательно этой трассы, не сразу я сообразил, что и Костомукша тут ни при чём – просто это дорога ведёт в Финляндию, до которой рукой подать. Что-что, а дорога в «Финку» должна быть удобной, чтоб кататься туда за шмотками, да и выглядеть красиво – это холуйство перед иностранцами у нашего крапивного семени в крови. Невольно вспоминаешь: «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет…» – к сожалению, немало ныне у нас людей обеспеченных и сановных, которые известное окончание этого высказывания готовы поднять на щит*.

Можно, конечно, вспомнить надоевшую до зубной боли фразу про дураков и дороги, но, однако же, вот финны: живут рядом, в том же климате и стартовые условия у нас были одинаковые сто лет назад, но дороги у них не чета нашим – знаю это не со слов, доводилось по ним ездить. Помнится, ещё до реконструкции в «нулевых» трассы «Кола» мне друг написал о том, как безопаснее добираться от Питера до Мурманска: ехать по финской территории. А вообще вместо подражания в добрых делах приграничные районы у нас попадают в какую-то необъяснимую для меня биотическую зависимость от заграницы: будь то финны или норвеги, а теперь вот ещё японцы и китайцы. Об этом надо будет поговорить с местными жителями – делаю я себе зарубку в памяти.

В 90-е годы XIX века, когда здесь был уезд Архангельской губернии, с проверкой народных школ по деревням проехал инспектор Михаил Ломберг. Он оставил воспоминания, опубликованные «Известиями Архангельского общества изучения Русского Севера» в 1911 году.

«Из Кеми мой путь лежал в Карелию, – писал Михаил Порфирьевич. – Летних дорог там нет, а зимние так узки, что пришлось купить особые сани… Дорога идёт озёрами, редко лесом. В лесу снег стоит по обеим сторонам дороги стеною больше аршина. Хорошо, что нет встреч – мудрено разъехаться. Выйти из саней тоже нельзя – увязнешь по горло. Стоит оттепель. На озёрах, особенно мелких, образовались дыры благодаря множеству тёплых ключей на дне. Приходится ехать только днём».

…Вот и мы стараемся ехать днём, и я не гоню, берегу своего «коня» – машину. В полусотне километров от Костомукши – отворотка на Кимасозеро. Об этой деревне Ломберг тоже упоминал. Сюда он приехал из Юшкозера.

«Юшкозерская школа оказалась школой только по имени. Священник объяснил, что приход у него на 250 верстах и многие требы – крещенье, венчанье, погребенье – совершаются только зимой, в учебное время, поэтому заниматься в школе некогда.

– Почему же требы только зимой?

– Дорог нет. В крайних случаях хожу чрез болота по жёрдочкам, набросанным кое-как, часто обрываюсь и увязаю в грязи…

По пути в д. Кимасозеро ямщик показал мне небольшой остров с часовней, в которой есть икона святого, покровителя лошадей. Хозяин, купивший новую лошадь, прежде всего отправляется в эту часовню (летом везёт лошадь в карбасе). Там он заставляет лошадь просунуть голову в часовню – как бы для молитвы. Такой, кощунственный, в сущности, обычай объясняется тем, что карел очень дорожит лошадью и бережёт её как зеницу ока.

От Кимасозера до Вокнаволока 100 вёрст. Здесь школа вовсе не “училась”, потому что прежний священник уехал ещё летом, а новый только что приехал. Когда я пришёл к священнику, он и жена его, оба совсем юные, сидели в прихожей на сундуке, перед которым на широкой скамье стоял кипящий самовар. Никакой другой мебели я не заметил.

– Вот положение, – сказал священник, – приехали за тысячу вёрст с одним сундучком, а тут пустой дом, да ещё всю зиму не топленный. Заняли у соседей дров, вот эту скамейку, и пока живём в передней.

Нужно сказать, что в Архангельской губернии причтовые дома обязаны строить и ремонтировать на свой счёт прихожане. Понятно, дома строятся кое-как, а добиться от крестьян ремонта очень трудно и в православных приходах, не говоря уж о староверческих».

Мы с Михаилом едем как раз в Вокнаволок – созвонились с тамошним священником Андреем Приезжевым, они с супругой Юлией уже ждут нас. Надеюсь, там не на сундуке живут! Между прочим, до революции Вокнаволок считался одним из наиболее «верующих» карельских сёл. Ну посмотрим, что теперь.

Въезжаем в село: по сторонам люди сидят за аккуратными заборчиками, мангалы дымят и пахнет шашлыками, детишки возятся в траве – умильно, прямо как в семейном кино!

Матушка приготовила ужин и, видимо следуя местной традиции, предлагает откушать на полянке перед домом. Со стороны – так ещё одна благостная сценка.

Местные

– Я смотрю, тут у вас благородно, людно… – замечаю.

– А как же, село три года назад признали культурной столицей финно-угорского мира…

Пока я перевариваю мысль о том, что нахожусь ни много ни мало в столице (интересно, кто признал и подозревают ли об этом в финно-угорской Венгрии или Удмуртии?), батюшка читает молитву перед трапезой. После поясняет:

– Сегодня выходной, люди приехали из города, к тому же сейчас ягодный сезон. Здесь профессионально заготавливают ягоды и грибы – живут на это.

– Дело понятное, так по всему Северу, во многих местах просто больше нечем зарабатывать на жизнь… – не удивляюсь я.

– Нет, тут по-другому – ягод берут столько, сколько надо на семью. На продажу – нет. Они очень бережно относятся к природе.

А сдача на крупнейший в России завод по переработке ягод в Костомукше – это разве не продажа? Но вопрос я задать не успеваю, потому что в разговор вступает Юлия:

– А ещё местные жители очень наблюдательные, могут, например, предсказывать погоду лучше метеорологов. Говорю: сегодня по прогнозу дождь, а мне: нет, не будет дождя, потому что розовые облака… Я удивляюсь, а они мне: мы же карелы! У нас вот такая проблема. Мы здесь уже два с половиной года. Сами мы не рыбаки. Приезжаем сюда, озеро – вот оно, рядом, хочется рыбы попробовать. Моторки местных рыбаков по озеру туда-сюда снуют. Просим: продайте рыбу! Отвечают: мы ловим только для себя.

– Это обычное дело в деревне – к чужакам отношение недоверчивое. Вас, наверно, ещё не признали своими, слишком мало времени прошло.

– Первоначально было сложно. Но сейчас уже начали признавать. Тем не менее, что касается рыбы, вот так. И деньги не помогут.

Озеро Куйтто (140 км длиной!), на котором стоит деревня, обильно рыбой: тут и лосось, и сиг с хариусом, корюшка, щука. А в деревне осенью проводят даже рыбацкий праздник ряпушки. Вспоминаю, что такой же набор примерно на Нижней Печоре, и первое, что мне, городскому жителю, приходит в голову:

– А рыбу «с душком» здесь едят? В старообрядческой Усть-Цильме, например, любят так называемый печорский засол.

– А как же, кевяткала называется. Квасят с солью и крапивой всё лето. Мы когда приехали сюда, нас первым делом угостили этим деликатесом. Отказаться было неудобно, взяли. Запах такой… непередаваемый, а в машине дети, не выдержат. Я говорю: отец Андрей, надо куда-то отъехать и положить под куст. Мы знали, где логово у лис, отвезли туда.

– …И лисы бросили своё жилище, сбежали, – смеюсь.

Мне становится ясно, что беседуем мы с городскими жителями. Так и оказалось: семья Приезжевых живёт в Костомукше и на хлеб насущный отец Андрей зарабатывает работой на комбинате – там он начальник участка взрывных работ.

– В деревне несколько лет как существует форелевое хозяйство, – продолжает матушка. – В Костомукшу, в Москву рыбу отправляют. Она недешёвая даже здесь.

– Наверно, лучше норвежской – вон какая вода в здешних озёрах чистая…

– Медали-то на выставках получают, но неизвестно, лучше ли, потому что тоже кормят комбикормом, добавками какими-то. Очень испортилось из-за этого озеро. Как-то было жарко и мы пошли на берег. Дети искупались и выходят – а на них как будто костюм из какой-то слизи. И запах… «Мама, что это такое?!» А это сбросили с садков, и всё разнеслось по озеру.

– А как же местные на это реагируют, вы же говорите – любят природу?

– Это рабочие места! Жить-то надо. Почти вся деревня там или на них работает, а больше негде. А директор форелевого хозяйства Прохоров идёт им на уступки: привозит чистую воду. И у всех возле дома стоят синие пластиковые бочки с чистой водой – люди только её пьют. Так странно!

«Вот ещё одно противоречие», – отмечаю я про себя. И не последнее, похоже.

– А кто хозяин? Наверно, местный житель, карел? – уточняет Миша.

Нет, оказывается приезжий, мариец. Вот думаю: название-то у форелевой фермы финское «Kala Ja Marjapojat» («Кала я марьяпоят»), и технологии иностранные, а вот отношение к природе – нашенское. Ведь в той же Финляндии устроить садки рядом с деревней никто бы не разрешил.

Вот так, вовсе не через колено, а «по экономической необходимости», в наше время ломаются старинные устои: хоть традиций заготовок нет, а приходится «зачищать» все окрестные леса; хоть беречь природу в крови, а приходится мириться с таким отношением к озеру! Эпоха дикого капитализма у нас всё не кончается и не кончается, и выбор простого человека, когда ему надо кормить семью, понятен…

– А вот эта история со «столицей финно-угорского мира» – кто-то этим занимался, продвигал? Финны? Или местные? – с надеждой в голосе спрашивает Миша.

– Городские активисты-ребята. Но и местные тоже. И это удивительно, что местные влились в это. Здесь проходила старинная тропа коробейников, ходивших в Финляндию с товаром. Она шла мимо порога Кенас – очень красивое место, мы там с детьми бывали. Вот эти волонтёры благоустроили её, потому что там заболочено. Молодые, активные, действительно живут деревней и хотят сохранить её. Раньше приезжало много финских волонтёров сюда, а теперь появились свои, это радует. Хотя что значит «свои»? В Костомукше, где мы очень давно живём, когда-то была советско-финская молодёжная стройка – туда приехали со всей страны, солянка образовалась… Но городской интернационал – сам по себе, карелы – тоже. Потому что они не очень-то доверчивые люди, а чужаков вообще не принимают. Даже дети. Вот недавний диалог с детишками, гулявшими возле храма среди цветов. Маленькая девочка спрашивает: «А где ваш Кирилл?» – «Кирилл дома, он скоро придёт». – «Дома? У вас в Костомукше?» – «Нет, здесь, в Наволоке». – «У нас, на нашей земле?» – «Правда? – удивляюсь. – Земля же у нас одна! Смотрите, как мы здесь стараемся, украшаем вашу и нашу землю цветами…» Но вот же, хотя мы здесь и живём не первый год, всё равно в гостях: мы – карелы, а вы – нет… Мы сняли в Вокнаволоке полдома, потому что каждый день туда-сюда ездить в город с детьми сложно, не успеваешь ничего сделать.

– А почему бы свой дом не начать строить?

– Очень сложно, невозможно получить землю, – говорит матушка. – И глухие заборы здесь нельзя ставить, нарушать внешний вид.

– Историческое поселение?

– Конечно. Ведь деревне 400 лет. Один наш знакомый из Костомукши сделал хороший пирс к озеру. Спрашиваем: «Дачу здесь купил?» – «Хотел купить, подошёл, спросил насчёт земли, но местные говорят: не надо, сожжём». Представляете?! Зато честно.

Смеёмся, но я на всякий случай осторожно уточняю:

– Но всё же не жгут, наверное? Просто пугают?

– Жгут, – простодушно отвечает батюшка. – Есть тут, в семи километрах, хутор Кормило. Там комплекс: отдых, животные, музей самоваров, экскурсии, рыбалка… В старину на том месте жила карельская семья, занимавшаяся сельским хозяйством. А потом все уехали, многие годы место пустовало. И вот приехала из Новгородской области семья, не знаю, как они смогли обосноваться там, но постепенно сделали турбазу с десятком гостевых домиков на берегу озера. И вот в июле прошлого года у них сгорел большой гостевой дом. А через год загорелся хозяйский дом.

Хозяйка хутора Ольга Воробьёва после первого пожара разместила на своей страничке в соцсети сообщение для друзей с просьбой о помощи. Я посмотрел отзывы: ужас! Дескать, как посмели просить, и так в золоте купаетесь, бизнесмены проклятые! Однако, кроме обычной ненависти к предпринимателям, тут примешивалось и иное: понаехали чужаки! После второго пожара Ольга такое обращение уже не стала делать…

Вспомнились заметки уже упоминавшегося инспектора Ломберга: «На мой взгляд, карелы несимпатичны, очень любят жаловаться на свою бедность, на чиновников и священников, злословить и насмехаться. Жизнь их, конечно, трудна, при небольшой площади удобной земли своего хлеба всегда мало, не говоря уже о частых неурожаях. Привозный хлеб (из Архангельска) страшно дорог, заработки ничтожные, – но и у русского человека, помора, например, нашлось бы немало поводов к жалобам, однако в России таких жалобщиков я встречал редко, а о чиновниках и духовенстве русский крестьянин почти никогда не говорит.

Но справедливость требует сказать, что трезвостью, умеренностью, трудолюбием и нравственной порядочностью этот народец выгодно отличается от своих соседей-поморов. Хотя во время моей поездки по Карелии наступила масленица, но в деревнях было тихо: ни песен, ни гуляний с выпивками, ни безобразного катанья на лошадях – ничего этого я не видел. На некоторых станциях я встречал приехавших к хозяевам в гости родных. Все были трезвы и проводили время мирно, в долгих беседах за самоваром… Не слыхал я здесь и брани, не видел драк».

– Как говорят, если вы хотите попасть в историю столетней давности, то приезжайте в Вокнаволок, а если хотите узнать, как двести лет назад жил народ, езжайте в деревню Юшкозеро. Она построена на островах, между ними несколько мостов – такая вот карельская Венеция. Там очень красивые места, лес, река.

– Здесь действительно идеальные места: озёра, леса, – соглашается Миша. – И всё тут есть.

– Да, всё есть, – говорит Юлия, по-своему поняв слова Михаила. – Приехали корреспонденты из Москвы, им рассказали, что вот такая деревня колоритная, непьющая, правильная, и повели их на колокольню храма. Смотрят они оттуда, а внизу женщина пьяная шла-шла и… упала в канаву. «Это что?» – спрашивают. Экскурсовод разводит руками: бывает… Ну а как ей помочь с колокольни? Но она, недолго думая, на коленях вылезла из ямы. Так и поползла дальше… Так что всё тут есть, как и везде. Вот сейчас пойдёте и увидите: если очень красивый дом, то это дача жителя Костомукши, а местные здесь живут в домах, некоторым из которых по сто лет, достались ещё от родителей, и теперь полуразрушенные, потому что не только строиться, но и жить не на что. Здесь раньше были леспромхозы и фермы, потом перешли на рыночные отношения и всё это разрушили. Чем молодёжи заняться? Едем, например, – лежит человек возле мусорки, и не знаешь, живой он или нет. И когда он поднимет глаза – они пустые. Живой мертвец. Вот как таких спасти? Я просто плачу каждый раз, когда это вижу.

Всего этого навидался и я за годы путешествий по Северу: что здесь, что за тысячу вёрст отсюда, где-нибудь на Вологодчине, – одинаково. Ломберг свидетельствовал о карелах как о народе трезвом и работящем (что взаимосвязано), а почему? – потому что царское правительство из-за ужасающей бедности карелов «освободило» их от кабаков – именно как повинность воспринималось это «необходимое зло» для пополнения государственного бюджета. А вот русским оставили «веселие пити» – и удивительно, как мы ещё столько держались среди моря разливанного. А советская власть всех уравняла, никаких «освобождений» – и спилась деревня, что русская, что карельская. Хорошо, что находятся люди, готовые её возрождать…

Трапеза завершена, и мы с отцом Андреем по улице сказителя-рунопевца Перттунена отправляемся к «Дому деревни».

Вдоль по деревне

Из записок Михаила Сизова:

В «Дом деревни», где, помимо этнокультурного центра, располагаются зал собраний, музей и мастерские, отец Андрей повёл нас кружным путём – чтобы показать достопримечательности. Первым нам встретился бронзовый человек, сидящий на камне и глядящий куда-то вдаль.

– Мийхкали Перттунен, – представил батюшка запечатлённого в памятнике человека. – Это сын рунопевца Архипа Перттунена, у которого Элиас Лённрот записал основную часть «Калевалы». Мийхкали тоже был сказителем, и к нему тоже приезжали записывать руны.

– А разве они отсюда родом? – удивляюсь.

– Они жили в деревне Ладвозеро, там и похоронены.

– А как до неё доехать? – загораюсь идеей посетить «родину Калевалы».

– Прямо из Вокнаволока ведёт туда лесная дорога, тридцать три километра надо ехать, почти до самой финской границы. Но там уже никто не живёт, кроме дачников. Даже погранзаставу закрыли, хотя, говорят, большая была, со своей фермой. Теперь только несколько дозорных приезжают, дежурят вахтовым методом.

– Как же памятник здесь оказался?

– Так все деревеньки, где Лённрот записывал руны, обезлюдели, остался только Вокнаволок. Кстати, последняя здешняя рунопевица и сказительница умерла всего десять лет назад. И населения здесь не убавилось – как было по старинным писцовым книгам около 400 душ, столько примерно и сейчас в Вокнаволоке живёт. Почему так – загадка.

Идём дальше. Дома в деревне расставлены широко, без видимого порядка.

– Знаете, – говорю, – мне это напоминает село Ошлапье на Вычегде. Дома там открыто, без заборов стоят.

– Ну это просто объясняется. Деревня у нас, можно сказать, музейная, поэтому заборы строить не рекомендуется. Тут каждую постройку надо согласовывать с администрацией… А вон там у нас Вечный огонь и памятник 178 воинам, погибшим в Великой Отечественной. Многие из местных карелов были разведчиками, ходили в тыл врага. Вообще народ здесь боевой. Когда деревню эвакуировали, всех колхозных лошадей увести не успели, и старик-конюх деревню не покинул, стал присматривать за оставшимися. Подходят финны к конюшне, чтобы забрать лошадей, а оттуда старик из берданки целится: «Не подходите, открываю огонь на поражение!» Начались переговоры. Старик потребовал от финских солдат документ с печатью председателя колхоза, а иначе лошадей не отдаст. Те после долгих уговоров принесли от командира какую-то бумагу с круглой печатью, и старый карел убрал берданку: «Забирайте». Читать он не умел, а печать внушала уважение.

Позже я поинтересовался судьбами вокнаволокских фронтовиков. Действительно, здешний край был велик не только рунопевческими традициями, но и воинской доблестью. А ещё вокнаволокцы Василий и Пекка Кирилловы в 1947 году откопали первый образец руды для будущего Костомукшского горно-обогатительного комбината. Фамилия их, с виду русская, происходила от названия местной речки Кюуроля. Пекка был младшим братом, войну он провёл в эвакуации в Челябинской области, а Василий воевал в разведроте, стал кавалером орденов Красной Звезды и Славы. Один из его подвигов – сумел взять в плен матёрого егеря из финского отряда, который базировался за Ондозером и посылал оттуда в наш тыл лыжные диверсионные группы. Благодаря «языку» советское командование узнало о численности отряда и его местоположении. После войны оба брата вернулись в родной Вокнаволок. Вскоре сельсовет получил указание отправить в помощь геологической экспедиции четырёх рабочих. Поехали Василий с Пеккой и две девушки. Выдали им полушубки и валенки, а картошку взяли с собой из дому. В указанное место, разведанное магнитными приборами с самолёта, братья пришли на лыжах, срубили лес, стали рыть траншею, прогрев землю кострами-нодьями. На глубине два с половиной метра наткнулись на серую скалу, откололи от неё кусок – и его геологи отвезли в лабораторию в Петрозаводск. Так и было открыто знаменитое Костомукшское месторождение. Так что Вокнаволок – это не только древности…

Подходим к «Дому деревни». Там, предупреждённая священником, ждёт нас симпатичная женщина в национальном карельском сарафане. Как оказалось, Юлия – единственный в Вокнаволоке профессиональный экскурсовод.

– К нам приезжали преподаватели и психолог, проводили курсы гидов, чтобы мы сами экскурсии по деревне водили, – рассказывает она, – но на занятия лишь я одна ходила. Ожидалось же, что будет человек десять плюс подростки.

– Деткам неинтересно, что ли? – спрашивает Игорь.

– На первое занятие они пришли, им дали домашнее задание, чтобы рассказали о своём роде, о своей семье, и после этого как отрезало.

– То же самое с воскресной школой получилось, – подтверждает батюшка. – Провели два вводных чаепития, чтобы познакомиться, разговориться, и они тут же замкнулись. Карелы не любят о себе откровенничать, а тут ещё наложилось то, что испокон веков из Вокнаволока ходили по Карелии коробейники, торговцы, а у них не принято было о своих делах говорить – боялись, что завидовать начнут и, не дай Бог, заклинания какие-нибудь нашлют. С этим раньше было запросто, злая колдунья Лоухи в эпосе «Калевала» ведь не просто так появилась.

– А вы местная, коренная карелка? – спрашиваю Юлию.

– Отец мой белорус, а мама из Войницы – старинной деревни, где Лённрот также руны записывал. Там и я родилась.

– Расскажите про Войницу, – прошу, – интересное у неё название. Что-то с войной связано?

Войницкие рунопевцы

– Есть две легенды, – начинает рассказ Юлия, – одна красивая, другая прозаическая. По первой давным-давно, на заре мироздания, летела по небу большая добрая «божья овца», которая носила в себе ягнят и искала место, где бы разродиться. Наш лесной край ей очень понравился, и, опустившись на сопку Руоковуара, она родила восьмерых ягнят. Сказала им: «Я останусь здесь, а вы ищите другое место, но и мать не забывайте». Они разлетелись в разные стороны и образовали топонимы Лонкку, Корпиярви и так далее. А место, где мать осталась, получила название Vuonnini – почему так, неизвестно. По другой версии, двое русских бородачей странствовали по карельским лесам, увидели красивый остров, воскликнули: «Ух ты!» – и появилось название деревни Ухтуа, которую позже переименовали в Ухту, а сейчас это посёлок Калевала. Один из них остался жить в Ухтуа, а другой, по фамилии Войнов, пошёл в наши места и основал деревню Войница.

– Ух ты! Красивые легенды, обе, – говорю. – И далеко Войница отсюда?

– Из Вокнаволока ведут три дороги – на Костомукшу, на Ладвозеро и на Калевалу вдоль финской границы. И вот по третьей дороге Войница и будет, в 35 километрах. А до войны туда только тропа вела, и бывало, из Вокнаволока туда добирались с ночёвкой в тайге, за день не дойти. По воде тоже тяжко добираться. Когда войничанина спрашивали, откуда он родом, тот отвечал шутливой песней:

– Я из Войницы далёкой,

Из самой кишки из щучьей,

Чёртовы кулички – ближе…

Кишка – это десятикилометровая узкая протока, которая соединяет Войницу с озером Верхняя Кушта, где Вокнаволок стоит. Я ещё помню, как между деревнями ходил катер «Сампо». Теперь-то Войница опустела.

– А рунопевцев вы там не застали?

– Мы переселились оттуда в Вокнаволок, когда мне пять лет было. Много сведений о них собрала, будучи редактором газеты «Коммунист Калевалы», Дарья Шахтарина – сама из рода знаменитого войницкого рунопевца Онтрея Малинена. Сын его Юркисен также помнил много рун и ещё, как писала Шахтарина, был «великим заклинателем и мастерски проводил свадьбы, где чаще всего он был патьвашкой». Рунопевческий талант передался и его сыну Хотатте, родившемуся в 1867 году. Хотя у того сложилась тяжёлая судьба. Жена умерла рано, оставив семерых детей, он женился на односельчанке с шестью детьми и, чтобы прокормить эту ораву, ходил в Финляндию работать на кожевенном заводе. Во время Гражданской войны вместе с беженцами обошёл в Финляндии много мест, но не остался там – тянуло в родную Войницу. Дарья Шахтарина вспоминала: «Долгими зимними вечерами в приятном тепле очага дед Хотатта рассказывал одно за другим старинные предания и пел своим внукам песни и руны. Некоторые услышанные от него отрывки рун остались в моей памяти:

Подадим друг другу руки,

Пальцы с пальцами сплетая,

Песни славные споём мы,

И начнём мы с наилучших.

Так какую же из песен

Мы с тобой споём сначала?

Это он спрашивал у своей трёхлетней внучки Сайми, которая с удовольствием сидела на животе деда и ручонками гладила дедову бороду. Дед пел. Когда песня заканчивалась, девочка просила:

– Дедушка, спой ещё.

И дед пел:

Мчатся сани расписные,

Разукрашенные едут

А куда спешат такие?

В церковь едут на венчанье

Пёстро убранные сани…

Песен у Хотатты было сколько угодно. В течение вечера к пению присоединялись его спутница жизни Анни и сын Хилвана. Получался целый хор. Нам, школьникам, не хватало времени на уроки».

Жена Анни была замечательной исполнительницей, а родители её, тоже войничане, сами сочиняли руны. Жизнь её тоже была трудной – после смерти первого мужа, чтобы прокормить детей, ездила работать на строительство Мурманской дороги. В 1911 году финский учёный Самули Паулахарью, узнав о прекрасной карельской певице, встретился с ней и записал тысячи пословиц и шуток, около 200 песен, сказок и более 4 500 строк эпических рун. Загадки в семье Хотатты Малинена любили и сами придумывали. Например: «На горе котёл без дров, без кухарок кипит, без поваров бурлит». Что это? Муравейник!

Умерла Анни в 1943 году в эвакуации в Вилегодском районе Архангельской области, а Хотатта ушёл из жизни годом раньше.

– И что же, оставили они наследников-рунопевцев?

– Наверное, таковым мог стать Хилване, третий сын. Ещё в детстве, будучи в Финляндии, он провалился под лёд, обморозился, и его парализовало. Как вспоминала Дарья Шахтарина, врачей там не было, «заклинатели, конечно, “заклинали” и так и эдак, но ничего не помогало». И вот ему уже сорок лет. В Войнице в клубе танцы, музыкальный вечер. Хилване ползёт туда по земле ползком и просит, чтобы дали ему спеть. Его заносят на сцену, усаживают, и потомок рунопевцев затягивает: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…» Пел он очень хорошо, женщины аж плакали, но в репертуаре были только такие песни да ещё революционные.

Мельница Сампо

В этом рассказе поразило меня одно обстоятельство, переспрашиваю:

– А что, Калевала прежде Ухтой была?

– Да, деревню переименовали в 1963 году.

– А я всю жизнь думал, что эпос назвали «Калевалой» по имени местности, где она записана!

– Такой топоним, может, и был в наших краях, но не сохранился. В рунах, записанных Лённротом, он также редко упоминается. Там, в песне пастушка, поётся о какой-то местности, которую он называет Калевалой. Звучание этого слова Лённроту так понравилось, что он прицепился к нему, мол, калевальская земля, земля Калевала.

– И добился своего, Калевала всё же появилась на карте Карелии, – шутит Игорь.

– У переименования Ухты, возможно, была ещё одна причина, – уточняет наш гид. – Советская власть хотела стереть память об Ухтинской республике, которая образовалась в 1920 году после съезда в посёлке Ухта представителей пяти северо-карельских волостей. Само по себе это северокарельское государство начало формироваться ещё в 1918 году, даже флаг его имелся: на синем фоне семь звёздочек созвездия Большой Медведицы. Финляндия сразу признала это государство, даже выделила заём в размере 8 миллионов финских марок, но северные карелы и не думали присоединяться к соседям, просто хотели сохранить старые дореволюционные порядки. В том же 20-м году Красная Армия без боя вошла в Ухту, правительство республики бежало в Вокнаволок, а затем перебралось в Финляндию.

– Какие-то особенные здесь карелы, – говорю. – И республика своя, и древние руны. Их ведь в других местах не записывали?

– Места у нас удалённые… Вообще, почему сюда двинулись исследователи? Нынче, 10 июня 2020 года, впервые по инициативе карельской общественности у нас прошёл праздник «День карельских рун», приуроченный к юбилею. В этот день в 1820 году финский врач, исследователь эпических рун Топелиус повстречался с коробейниками Беломорской Карелии и услышал от них карельские руны. Об этом открытии узнали и другие исследователи. Спустя восемь лет в наших краях появился Лённрот, также врач по профессии. Всего он совершил пять путешествий – пешком с ружьём за плечами и на лодках. Был на юге Карелии, на Вуоксе, дошёл до Кеми – и нигде рун не пели, помнили лишь песни да поговорки. Руны звучали только здесь, в небольших деревушках. Главную же и самую обширную руну – о мельнице Сампо – он записал в Ладвозере, она и стала основой «Калевалы».

– А это действительно народный эпос, сам Архип Перттунен не мог придумать про мельницу? – предположил Игорь.

– Сампо упоминалось и у других рунопевцев, просто у него было наиболее полно.

– Наверное, мельница изобилия – это мечта о Божьем царстве на земле.

– Да, она производила самые важные тогда вещи: «Чтоб муку одним бы боком, а другим бы соль мололо, третьим боком много денег». Сделав эту мельницу, кузнец Илмаринен сковал для неё и «крышку пёструю», которая символизировала собой усеянный звёздами небесный купол, вращающийся вокруг центральной оси – опоры, на которой покоится весь мир. То есть мельница как бы происходила из самых основ мироздания.

– В итоге ничем она не помогла, – говорю, – даже с Сампо «коммунизм» не построить.

– Да, в этом и мудрость эпоса. Удалой охотник Лемминкяйнен и кузнец Илмаринен, который прежде подарил колдунье Лоухи эту мельницу, похитили её из медной горы, но до родной сторонушки довезти не сумели – разбилась она на кусочки и канула в море. Только несколько кусочков и привезли, из-за чего жители Калевалы немного разбогатели, а полуночная страна Похъёла, где владычествовала старуха Лоухи, погрузилась в бедность.

– А нет ли здесь параллели с Карелией и Кольским полуостровом – Крайним Севером, населённым саамами?

– Это вряд ли. Похъёла – это что-то за пределами небольшого мирка, в котором здешние карелы жили. Уйди километров на триста – и вот уже Похъёла. Между тем отношение к миру вовне было неоднозначное: да, в Похъёле, по их представлениям, владычествовала злая Лоухи, но дочь её была такой красавицей, что Илмаринен поехал к ней свататься. Правда, эта красота оказалась холодной, а сама дочка строптивой и жестокой. Помните, как она бедному Куллерво запекла камень в хлеб?

– А какой у карелов идеал женщины? – интересуется Игорь.

– Прежде всего ценились сноровка, умение вести хозяйство, чтобы женщина была шустрая и деловая.

– В русских деревнях то же самое. А идеал мужчины?

– Это добытчик и добрый человек.

– Один беломорский карел, учитель физкультуры моего старшего брата, говорил, что финские девушки любят карелов за их доброту, – припомнил я. – Мол, финны характером посуше. И рассказывал такой эпизод из своего участия в партизанском отряде. Подходят они к болоту и видят, что туда, на открытое место, вышла группа финских солдат. Партизаны сразу же устроили засаду и могли перестрелять финнов, как куропаток. Но пожалели, крикнули по-фински: «Уходите, мы не будем стрелять». Финны же за кочки прыгнули и открыли огонь. Ну, их и перещёлкали.

– Понятное дело, карелы же православные, – резюмировал Игорь. И наш гид подтвердила:

– Да, финки охотно выходили замуж за карелов и приживались в наших домах без проблем. Но финны, знаете, бывают разные и карелы тоже – у нас десятки диалектов. Есть свои субэтносы: ливвики близ Олонца, людики в Прионежье, тверские карелы, бежавшие на Русь от шведского гнёта. Ещё есть лаппи в окрестностях Сегозера – они смешались с лопарями, но остались карелами.

– Правда, что карелы вытеснили отсюда лопарей-саамов?

– Что значит вытеснили? Земли много, всем есть место. Просто климат изменился, и они угнали свои оленьи стада дальше на север. А на их место пришли карелы из Южного Приладожья. Учёные считают, что это был народ, обособившийся от племени весь, который упоминается в «Повести временных лет» как часть Древней Руси. Они обитали на большом пространстве, от Белоозера до Ладоги. Центром формирования карельского народа стал бассейн реки Вуокса, где вырос город Корела. А потом пошли дальше на север. Первое достоверное письменное упоминание о карелах обнаружено в новгородской берестяной грамоте 1075–1100 годов, в которой говорится о нападении литовцев на корелу. При этом карелы сами были тогда довольно воинственными. Например, в 1187 году они разрушили древнюю столицу Швеции. Как пишут историки, тогда наш народ управлялся старейшинами-валитами, родовыми князьками.

– Далеко же мы ушли, давайте в Вокнаволок вернёмся, – предложил отец Андрей.

– А скажите, Юлия, почему у вас поставили памятник не главному рунопевцу Архипу Перттунену, а его сыну Михаилу?

– Так другого не было. После того как «Калевалу» напечатали, сюда началось паломничество из Финляндии. Приезжали писатели, художники, фотографы. В нашем музее выставлены уникальные снимки Инто Конрада Инхи, который запечатлел наши «калевальские» деревни в 1890 году. Архипа он уже не застал, поэтому сфотографировал его сына. А в 1946 году образ Мийхкали был создан в скульптуре ваятелем Алко Сайно. В 1991 году его дочь подарила этот памятник Карелии, после чего его установили в нашей деревне. Причём прямо под окнами нашей последней сказительницы Александры Андреевны Ремшуевой. В 2009 году мы отмечали её 95-летие, а через год она умерла. Так оборвалась рунопевческая ниточка, которая тянулась из глубины времён.

 

 

 

* * *

– То, что Инха снимал на фото, доныне сохранилось? – спросил Игорь.

– Из построек – ничего. Может, только дом Ончи, в котором у нас открыт одноимённый музей. Ончи – богатый вокнаволокский купец, который запомнился в народе своей скупостью. Когда наши видели сидящего насупившегося человека, то говорили: «Как будто Ончи шубу латает». Но давайте я покажу вам краеведческий музей, все экспонаты его собраны нашими сельчанами.

Музей находится тут же, в «Доме деревни». Как я понял, этот дом – бывшая двухэтажная школа 1934 года постройки – «полна горница людей». Под его крышей поместилась дюжина клубных формирований с сотней участников: фольклорные коллективы, театр на карельском языке, танцевальная группа «Солнышко», клубы здоровья, кружки столярного, ткацкого и швейного мастерства, детский инструментальный ансамбль кантелистов. Сельчане приходят и что-нибудь мастерят для своего хозяйство, благо станки и инструменты в наличии, тут же поют, играют на инструментах. Воссоздаётся старинный карельский быт – и он вполне вписывается в современность.

Юлия показывает нам экспонаты – неизменные прялки, ткацкие станки, другую утварь. Задержались у сарафана со множеством складок на спине, от которых платье становится пышным. «Каждую складку прошивали вручную, долгая работа. Чем больше складочек – тем женщина считалась богаче ».

– И заметьте, застёгивается на крючочки, – комментирует отец Андрей. – Недавно узнал поразительную вещь! Про пуговицы. Оказывается, до восемнадцатого века пуговицы пришивались местными крестьянами для красоты, ими не застёгивались. Крючочки-то – они надёжнее.

– И ещё завязушки были, – вторит Юлия. – Предки наши всё связывали и вязали – одежду, неводы рыбачьи и бессмертные руны.

(Продолжение следует)

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска