(Продолжение. Начало в №№ 838, 839)

Из записок Михаила Сизова:

Раб  Божий

Анатолий сидит верхом на шарабане и философски наблюдает, как ребята слаженно, без суеты рядом с избушкой ставят палатки. Сам он с палаткой не ходит, в его ящике минимум вещей. Старый охотник. Лес – его дом. В прямом смысле. Охотники ведь не путешествуют, а живут в тайге в лесных избах. А что палатка? Баловство одно.

– Эх, косу надо было взять с собой, – вздыхает наш проводник.

– Зачем? – удивляюсь.

– Вона как трава вымахала вокруг избы, – показывает рукой и, скосившись на костёр, над которым ребята повесили походный котёл, без перехода пускается в воспоминания: – Привёз я, значит, своих школьников-допризывников на сенокос. Там, в совхозе, мы стойла для коров чинили. А кушать нечего, молоко одно. Иду к директору совхоза: «Это же не дело. Вы хотите, чтобы дети работали?» – «А что надо?» – «Мясо надо». Ведёт нас в загон: «Вот бычки. Только сами забивайте». Достаю нож, говорю: «Ребята, кто поможет?..»

– А вы говорили, – перебиваю бывшего учителя НВП, – что своих допризывников и сюда, на святое озеро, приводили.

– Конечно! Мы хорошо по лесам побегали. Форму военную пошили, как у спецназа, камуфляж. Меня пацаны «комбатом» называли. У нас ведь и был батальон: один-два школьника – это отделение, четверо – уже взвод, семеро – рота…

– Батя, а что если на костёр ту лесину спилить? – спрашивает подошедший к нам Алексей и показывает на взгорок, на высокую сухую берёзину. Этот парень понравился мне в первые же часы похода – жизнерадостный, участливый, готовый помочь тем, кому тяжело идти. Чувствовалось в нём что-то надёжное, крестьянское, хотя с виду вроде не сельский. А с «батяней» он сошёлся, поскольку тот родом из Донецка, сам же Алексей приехал учиться в Россию, в духовную семинарию, с Луганской области. Фактически земляки.

Идём пилить берёзу. Так за мелкими делами по обустройству лагеря день склонился к закату. Поужинали горячим из котлов. Потом молебен. Как и водится в походах, в первую ночёвку никому спать не хотелось – хоть и устали, но не было того многодневного изнурения, что тянет к земле, да и новизна обстановки бодрила. В таких случаях туристы обычно достают гитару, садятся вокруг костерка, пускают флягу по кругу… Но мы-то не туристы.

Весь этот день мелькала у меня мысль: «А вообще, что мы здесь делаем?» Понятно, что Кальозеро для Анатолия Викторовича святое место – он сюда и детей своих, и учеников водил, и сам сил у озера набирается. Но цель-то нашей экспедиции другая! Мы же идём маршрутом отца Иоанна Серова, которым он возвращался на волю из лагерного барака. Стоило ли сворачивать сюда? Анатолий пожимает плечами: «Здесь неподалёку, на речке Юг, в 30-х годах спецпереселенцы тоже жили. Видел я поляну, где их бараки стояли. Эх, нет времени, а так бы и туда сходили. Юг вытекает из Кальозера и вплоть до впадения в Кармозеро протекает меж холмов, которые многие сравнивают со швейцарскими Альпами. Красота-а…» Опять он за своё. Как-то слилось у него в одно и православие, и заключённые, и северная суровая красота тайги. Цельный такой мир.

Кто-то из ребят предлагает почитать у костра записки отца Иоанна. Нет бы хором под гитару затянуть «Милая моя, солнышко лесное», а они про записки православного подвижника. Прозвучало предложение как бы само собой, естественно, и я заметил, как Анатолий просветлел лицом. Позже он признался, что никогда такого не видал в походах, говорил о ребятах, что они православные не по виду, а внутри и что сам, не будучи церковным человеком, пристраивался молиться с ними без стеснения.

Усаживаемся у костра, Павел пускает по кругу распечатку с записками отца Иоанна, читаем по очереди. «Суббота, 8/21 октября 1933 года, река Шогла. Хочу запечатлеть в памяти особенно это число и день… Живя в бараке на реке Шогле Онежского района Архангельской губернии, вот уже шесть месяцев я не испытывал таких новых для меня душевных ощущений, какие переживаю в данный момент. Среди нас пронеслась молва, что скоро будут высыльным давать свободу, особенно старикам-инвалидам. Все с напряжённым вниманием ожидали, когда же молва окажется действительностью…»

Стоянка у озера. За чтением дневника отца Иоанна

И далее – как престарелого протоиерея вызвали в райцентр, сообщили об освобождении, как он не смог сразу покинуть барак, о долгом пути по тракту в Обозерскую – к железной дороге. Студёный ветер с моря дул ему в спину, а мы, получается, идём против ветра времени – с Обозерской к его бараку на Шогле.

История для нас разворачивается от конца к началу. И вот последние дни священника в пути: «Следующая остановка – село Большие Озерки в 22 км. Прошёл без особых приключений, но на что и на кого я был похож! Усталый, измождённый, с ноющими членами…» Большие Озерки – это нынешнее село Щукозерье, где мы сегодня делали остановку и молились на месте сгоревшего Владимирского храма. Некоторые дома ещё сохранились там по сей день, но постоянно в них никто уже не живёт. А в 1933 году о. Иоанн нашёл там приют: «При самом въезде в село неожиданно сорвалась страшная метель, но я был уже вне опасности… Хозяйка, к которой я зашёл, оказалась очень добрая. Предложила мне лечь на печи, чтобы согреться и обсохнуть, а для меня это было самым необходимым».

Следующий пункт – село Малые Озерки, мимо которого мы проезжали на вездеходе. Это идти ему было 20 километров. К этому времени буря, заставшая в пути, утихла, пошёл снег, перешедший в дождь. «Будь в здешней местности частые посёлки, можно было бы переждать такую погоду, но так как здесь от последнего моего ночлега до следующего никаких посёлков нет, то в силу необходимости пришлось продолжать свой путь до конца под сеющим, как из сита, дождём. Казалось бы, переход небольшой, но из-за неблагоприятной погоды, принимая во внимание страшную усталость, идти пришлось до позднего вечера». В Малых Озерках на улице путника обступили мальчишки, кричали: «Бей его!» Видно, признали в нём заключённого. Зато в одном из домов приняли как родного: «Боже, Боже! Я никогда не испытывал и не видел такого благоговейного и полного любви отношения, какое было оказано ими… Сейчас же согрета была вода для умывальника, дано было чистое бельё. Мой полушубок, который был совершенно мокрым, был выскоблен, вычищен. Кровать была приготовлена в таком виде, что я стыдился даже подойти к ней. Словом, мне казалось, что я только что родился в каком-то новом мире, о котором что-то смутно припоминаю из неведомо когда бывшего… Чай, сахар, а также всё прочее к чаю. Затем ужин: рыба, грибы, молоко, булка – всё что-то сказочное, а главное, тёплая, чистая комната. Всё это казалось мне каким-то раем Божиим… Когда я немного пришёл в себя, то и тогда не знал, как благодарить добрых хозяев за их любовь и христианское отношение».

Здесь фактически его путешествие и закончилось, поскольку Обозерская была уже в двух километрах. И что удивляет: двадцать километров (в непогоду, для обессилевшего старика!) были «небольшим переходом». Весь же путь в 74 километра он намеревался пройти за три дня, делая большие остановки. Сможем ли мы повторить такой темп даже при условии, что у нас и «фора» имеется – часть пути нас подвёз вездеход? Что-то сомнительно мне. Да и тракт, поди, уже не тот – зарос, заболотился.

После чтения записок священника все потихоньку разошлись, подхожу к оставшимся у костра семинаристу Алексею и молодому преподавателю одного из московских вузов Виталию:

– Как вам путешествие протоиерея? Какой эпизод больше тронул?

– Больше всего? – Виталий задумался. – Как он в пути запел. Голодно, холодно, а душа-то пела, с Богом была.

– Ещё бы! Домой возвращался, – замечает Алексей. – А мне запомнилось, как старый протоиерей жил в бараке и его любовь к умирающему архимандриту Каллисту. Вот представьте: человека освободили от заключения, душа его домой рвётся – скорей! скорей! – и все уже ушли, а он остался в бараке, не захотел бросить собрата, хотя понятно же было, что тот умрёт. Ещё трогательны рассказы отца Иоанна о том, как он заходил в сёла и прощался с теми, кого знал. Как у духовника своего исповедовался, какие в том селе были хорошие люди. Не зря говорят, что каков поп, таков и приход.

– А вы сами из верующей семьи?

– Родители не шибко верующие, в храм-то меня бабушка водила.

– Сельский храм или городской?

– Я в городе Ровеньки жил.

– О, так мы там были в экспедиции! – удивляюсь совпадению. – Там у вас знаменитый…

– Олег Кошевой.

– Ну да, видели мемориал на месте расстрелянных молодогвардейцев. Только я не про это, а про известного у нас в России православного писателя.

– Отца Александра Авдюгина? – заулыбался Алексей. – Да, это наш батюшка. Но меня водили не в его храм, а в Свято-Никольский. Потом брат стал верующим, укрепил меня, когда я от Церкви стал отходить. И вот теперь я в семинарии.

– Брат тоже учится или уже служит?

– Служит. Не в храме только. У нас же там война, – односложно отвечает Алексей.

– На Севере нашем первый раз?

– Первый. Знаете, я много фильмов смотрел про тайгу, и было такое мечтание побывать в тайге. Ещё мне на Алтае хочется побывать. Красивое место. Пока что первое сбылось… Тут же тайга?

– Она самая.

– И вот здесь я почувствовал, что надо учиться жить, уживаться с природой, быть вместе с ней. Когда Господь создал человека, тот же был в единстве с природой, и теперь нам приходится обратно с ней дружить. Потому что первородный грех нас как бы разъединил из-за человеческой гордости… Такие дела. И вот идём мы по стопам батюшки по лесной дороге, и я думаю, что он переживал. Нам сейчас кажется, что дождь – это очень тяжело в дороге. А он и в мороз шёл, почти без еды, в одиночку. Знал, что Господь не оставит. А нас вон сколько, опасностей никаких, продуктов полно – и всё равно… без Бога не дойдём.

Алексей говорил немного путано, но от всего сердца. Не научился пока гладкие проповеди на-гора выдавать. Может, и не стоит этому учиться? У христиан ведь должно быть от сердца к сердцу.

Малахитовый самоцвет

Из записок Игоря Иванова:

По дороге на озеро Михаил поделился сомнениями относительно «крюка», который мы проделываем, уходя с маршрута на Кальозеро. День теряем. А я представил, что мы отдаём дань памяти нашим предкам: идём как бы крестным ходом, наподобие тех, что тут искони местные жители совершали пешком и на телегах, причём, по воспоминаниям, даже в годы Великой Отечественной. Впрочем, почему «даже»? Именно в такие суровые годы, когда отцы да мужья под пулями, и нужна усиленная молитва, и люди это чувствовали. Ходили они этой самой просекой, что и мы теперь. После того как в 1930 году в Щукозерье власти скинули колокола с колокольни, выброшенные из храма иконы унесли на озеро, в часовню-амбар, к образу «Всех скорбящих Радость» – на сохранение к Царице Небесной. На той ростовой иконе Она как раз изображена была в царском одеянии, с венцом на голове, ну то есть именно как та самая и единственная власть, которой люди могли доверить самое дорогое – душу. Ну а тело забрала власть большевистская.

Нет, не без боя отдали. Мне почему-то запомнилась маленькая заметка в разделе объявлений в архангельской газете «Северное утро» за 4 ноября 1919 года: «Мы, офицеры и солдаты 6-го Северного стрелкового полка, приносим искреннюю благодарность архангельскому духовенству в лице его Преосвященства епископа Павла и мирянам в лице г. Шапошникова за присланные подарки: бельё, свечи и мыло. С приездом епископа у нас ещё более укрепилась непоколебимая вера в наше правое дело – дело освобождения Св. Руси от насильников-комиссаров. Мы твёрдо уверены, что близок конец насилий и издевательств над поруганной родиной. Командир 1-го батальона капитан Мартынов».

Думаю: «Наверно, этот Мартынов был потом расстрелян взявшими власть большевиками – эта благодарность в газете стала ему приговором». Но не хочется так думать. Верю, что погиб он в честном бою…

Тем временем, пока мы шагаем цепочкой друг за другом, погода стала заметно портиться, начал сеять дождик. Первая мысль: ну вот и настигло нас то самое обещанное синоптиками ультраполярное вторжение. От обложного дождя здесь спасает ветер, разгоняющий тучи и раскачивающий верхушки дерев, – мы тут, внизу, идём словно по дну окопа, только слушаем, как свистит над головами.

Наконец ровная заболоченная тропа переломилась и пошла на укат, вниз, и впереди среди дерев мелькнула водная гладь. Побросав рюкзаки возле избушки, все спускаемся по крутогору к озеру. У берега дудник и таволга, кочки осоки, к воде не подступишься – топко. Проводник обещал, что вода в озере нежно-бирюзового цвета, точно какое-нибудь южное море, но пока что-то незаметно. Под тяжёлым свинцовым небом святое озеро и выглядит так же свинцово.

Краткий молебен на месте часовни у Кальозера

Наш кинооператор Дмитрий советует сделать снимок в формате raw, а потом поправить цвет воды до бирюзового на компьютере. Интересная мысль. Пощёлкав без энтузиазма озёрную перспективу, всё же не ухожу. Подошёл к кресту, установленному на месте часовни: недавно покрашен, у основания лежит букет искусственных цветов. Перекрестился. У озёрной кромки зачерпнул и долго нюхал воду – запах с оттенком морской, но не такой выраженный. Это во мне проснулся естествоиспытатель: чтобы что-то понять и запомнить, нужно сначала правильно назвать. Попробовал: на вкус слегка отдаёт не то железом, не то йодом. Сравнил с водой из родника – там вода вкуснее, без этого запаха, а уж как студёна – зубы ломит! Прежде рыбаки пойманную маймуху да харьюза в авоськах в этой воде держали, и рыба дубела как в холодильнике… На досках у берега разглядываю остатки чешуи: да, именно харьюза тут и ловили. Стою, вроде как чего жду. Все ребята уже ушли наверх к избушке.

Вдруг в стремительно несущихся тучах образовался просвет, и озеро вспыхнуло бирюзой необычайно сочной глубины. Волнуясь на ветру, оно вмиг превратилось в исполинский малахит, лежащий посреди тайги лицом в небо; вода словно ответила солнцу радостным «Здравствуй!». И тут же угрюмый лес, тёмными утёсами спускающийся до самой воды, откликается на этот привет весёлым, шелестящим на ветру гомоном и своими зелёными шлемами становится похожим на рядовой состав, толпящийся у водопоя в час затишья между боями… Ну, в общем, вступил в силу закон, единый для человека и природы: если ты сумрачен и угрюм, то и мир вокруг таков же, а улыбнёшься – и мир вокруг отразится-засияет. Главное – стерпеть и дождаться.

У костра

Мы с Михаилом ждём, а Павел колеблется, с чего начать рассказ о подготовке нынешнего похода. С того ли, как впервые узнали о протоиерее Иоанне Серове? А может, с истории или даже с предыстории?Вечером после плотного ужина, которым нас снабдили прихожане Обозерской (свои припасы, конечно, тоже задействовали), и «читального часа» беседуем с руководителем группы Павлом Александровым. Позади похрустывает костерок, даже два – один общественно-согревательный, возле которого кружочком сидят наши походники, другой – сушильно-осветительный, вокруг него собралась сырая обувь в основном. Временами накатывает дождь и не даёт сапогам и носкам, так сказать, расслабиться.

– В селе Рашкино, что на реке Осуге, служит отец Александр Рабцун. Батюшка – человек горячий и активный, уже много лет назад компания молодёжи из Москвы и Твери задружилась с ним. Ездили к нему и в гости. В тех местах много заброшенных храмов. Сначала наше сообщество мы назвали «Друзья Миколы Селянинова». В 2014 году выбрали для особого нашего попечения ничейный храм в селе Пятница Плот. В том же году во время трудового сбора срезали в этом храме старую зерносушильную машину, убрались и совершили первый за многие десятилетия молебен.

Под духовным руководством отца Александра мы стали организовывать походы по Тверской области. Обычно они длились неделю, маршруты каждый год менялись. Но главным было, чтобы завершался поход в воскресный день участием в литургии в каком-либо действующем храме, чтоб все могли причаститься… И сегодня здесь присутствуют те, кто ходил уже с нами в Тверской области, – участники молодёжного движения…

Молодёжное движение… Я невольно вспомнил, как в 1991 году под тем же названием мы собрали при редакции «Веры» группу молодых и не очень молодых людей с тем, чтобы «что-то делать полезное для Церкви». Что это было? Занимались самообразованием, пытались противостоять сектантам, участвовали в общественно-полезных делах, например убирались на запущенном кладбище. Восстановление храмов – да, этим тоже занимались по мере сил. Но вот в походы не ходили. Нам казалось, что натирать мозоли, песни у костра петь – не совсем по-православному, это, скорее, КСП, туризм. Теперь понимаю, что, наверно, это был не совсем правильный подход. Православным можно считать любое доброе начинание, если оно совершается с молитвой, а не только церковное по форме. Постепенно собрания и деятельность нашего молодёжного движения сошли на нет. Можно сказать, устали, надорвались. Но главное – мы занимались всем сами и не готовили себе смену. А ведь, как точно заметил Павел, когда заканчиваются годы учёбы, появляется семья и работа, становится сложно вот так активничать – и тут-то на смену тебе должны прийти другие молодые, школьники и студенты. Теперь и двое сыновей самого Павла участвуют в этих мероприятиях, и как посмотришь, какая активность молодёжи в московском приходе Царя-страстотерпца Николая II в Аннино, где он трудится, – зависть берёт. Нам бы такие возможности, такую духовную поддержку три десятилетия назад! Но ведь тогда всё только начиналось, страна была другой, Церковь – тоже…

– А в этом учебном году мы решили посвятить поход исследованию судеб репрессированных священников, – продолжает рассказ Павел. – Прошлой осенью я начал читать в Интернете материалы на эту тему и наткнулся на публикацию в вашей газете. И нашего проводника Анатолия нашли тоже в Интернете – на форуме «На Севере». Решили организовать экспедицию и даже направили заявку в фонд «Православная инициатива». Грант не выиграли, но отменять поход не стали. Кинули клич в университете, и первоначально на слово «экспедиция» откликнулось много студентов, в основном девушек. Но когда я разослал кандидатам подробное письмо с объяснением, что из себя будет представлять наше путешествие, мол, вряд ли удастся мыть голову каждый день и будут другие трудности, все желающие куда-то растворились.

Остался вот этот костяк молодёжного движения – те, кого когда-то объединил пахарь-богатырь Микула Селянович: тот самый, чью сумку не мог поднять сам Святогор, утопнув в сырой земле по колено, ибо лежала в ней «вся тягость земная». В чем она, тягость земная?

Задумавшись, я вздрогнул от стука за спиной: костёр прогорел и кто-то взялся порубить дрова топором. Вскоре костёр разгорелся вновь, освещая темноту вечера, и до нас донёсся острый запах палёного. Слышу голос нашего кинооператора Дмитрия: «Хорошо прожаренные носки вполне заменяют сосиски…»

Михаил спрашивает Павла, какое место из дневника отца Иоанна его особенно тронуло.

– Обычно, когда человеку плохо, он жалуется, а тут, можно сказать, наоборот, батюшка благодарит Бога за возможность уединённой молитвы, говорит о сладости уединения, о покое и мире, в которые погружена его душа. Он вспоминает своих родных в степях и мечтает о том, как бы здешнюю таёжную тишину перенести туда, на братскую службу в его храм. Святые Серафим Саровский, Сергий Радонежский, Антоний Великий были воспитанниками уединения, черпали в нём ту духовную мудрость, которой желали научиться от них даже великие мира: цари, князья, бояре и другие знатные люди, говорит отец Иоанн. А я вспоминаю свою службу в армии, в ракетных войсках. У меня в тот год была возможность и пользоваться библиотекой храма, и уединиться, что вообще в армии редкость. Я думал: вот сейчас-то я всех святых отцов прочитаю!.. И что же? Прошёл год, а я прочитал всего одну книжку.

Направление мыслей 27-летнего Павла не удивляет: он окончил философский факультет университета, его папа – священник. Про нынешний таёжный поход Павел говорит, что в подобных бывать прежде не доводилось и что хотя сегодняшний первый переход и был тяжёленьким, но пока всё складывается замечательно: избушка и озеро – это просто здорово! Наш проводник Анатолий, сидящий неподалёку на срубленной им самим лесине, опускает голову – наверно, чтоб мы не видели выражение его лица после слова «тяжёленький», потому что ему-то известно: то ли ещё впереди!

Обсуждая дальнейший маршрут

Из записок Михаила Сизова:

Иди и смотри… под ноги

Утром первым собрался проводник. И вот сидит он на шарабане, поглядывает на суету. Ему-то собраться – ложку да чашку в шарабан бросить и пошёл. Вспоминает: «Приводил сюда школьников своих. Утром немытую их посуду в озеро выкинул, пусть, как Чапай, вылавливают. Так они сразу зашевелились». Но наш отряд подгонять не приходится. Подхожу к девчонкам: «Есть какие продукты понести?» Надавали пакетов, а Аня ещё спросила: «Может, и мою воду прихватите?» Подаёт полторашку со взятой из святого источника водой. «И мою тоже… и мою…» Прикидываю в уме, сколько литров вместе с моей полторашкой набралось. Водовоз! Надо сказать, девушки про воду потом забыли и удивились, когда я вручил им бутыли в конце пути, в Онеге.Всё-таки отвык я «толпой» ходить. Наши с Игорем экспедиции – он да я, да оба мы. Поэтому удивился, когда узнал, что ребята взяли палатку для нас с Игорем и даже её поставили. Ну и ну! Хорошо, конечно, хотя пришлось теперь тащить две палатки, наша так и осталась «нераспечатанной».

Помолились, выступаем. «Буль-буль», – перекатывается за спиной. «Чпок-чпок», – чавкает сырая земля под ногами. А сверху что дождь говорит? Не разобрать, безостановочно что-то шепчет. Час идём, второй. Делаю открытие, простой физический закон: «Человек при ходьбе нагревается». Пар от нас так и валит.

Лесная тропа выводит на грунтовку. Ура! Косолапый шаг сбивается на прогулочный, вальяжный. Догоняю кинооператора Дмитрия, который весьма повеселел (в кроссовках-то ему на дороге лучше, чем в болотине) и поддержал моё желание поговорить о формализме в кинематографе, в частности в фильме «Иди и смотри». Он хвалит режиссёра Элема Климова, я ругаю. Этак километры ровной дорожки промелькнули короткометражкой, и снова вступаем в лес, где растягиваемся колонной по одному. Глядь, Дмитрий с расчехлённой камерой обгоняет – хочет шествие спереди заснять. Кроссовки насквозь мокрые, ладонь бинтом обмотана. Шутит, что это я его в споре укусил, за формализм в искусстве. На самом деле он запнулся и, падая, неудачно за ветку ухватился. А если что серьёзное с кем-нибудь приключится? Телефонной связи нет, помощь не вызовешь. Вспоминаются слова Алексея про священника, который в одиночку шёл, и наш отряд – хорошо экипированный, полный сил. И, мол, разницы-то нет: даже с экипировкой «без Бога не дойдём».

 Из записок Игоря Иванова:

…Вот уже несколько часов мы топаем под дождём – сначала по лесной дороге, затем по просеке, далее по болотистой тропке. Штормовое предупреждение, выданное накануне, оправдало себя только отчасти: льёт дождь, но деревья ветер не ломит. И слава Богу за это!

После привала обычно кто-то затягивает песню. Репертуар, на удивление, разнообразен. «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома», – запевают девочки песню Пахмутовой, но полностью слова её молодое поколение не знает, а вот «Любэ» по времени всё-таки ближе: «Ты неси меня, река, за крутые берега, где поля мои, поля, где леса мои, леса» – хотя и Расторгуев тут всем в отцы годится. Ловлю себя на приятной мысли: хоть с этими молодыми людьми мы и относимся к разным поколениям, всё же любимые песни у нас общие, а значит, и душевный уклад у нас схож. Но вот кто-то запевает тропарь Николаю Чудотворцу, и тут уж все подхватывают – эти-то слова в нашей компании всем известны. Странно только, что бойких песен-маршей, под которые, казалось бы, легче идти, совсем не слышно – все песни протяжные, долгие, как сама дорога. Чем более мы удалялись от стоянки, тем больше разнобоя и разброда в песнях, пока наконец они совсем не стихают – и тогда все идут уже молча, сосредоточась на дороге.

В одном месте мы вдруг и в самом деле выходим на хорошую грунтовую дорогу. Это такой памятник отношения советской власти к Русскому Северу. В своё время, протянув её на три десятка километров от Обозерской в сторону Онеги, вбухали немалые деньги и, не завершив, бросили. И посейчас делают люди на пути из Онеги на Большую землю крюк в сотню вёрст. Прошли мы по тракту шесть километров – и прощай, дороженька, снова здравствуй, стёжка болотная!

Но пока шли по ровному, откуда ни возьмись появились силы для отвлечённых бесед. Заговорили о том, что только в таких местах ныне и можно укрыться от «большого брата», и… сцепились в споре с оператором Дмитрием по поводу камер наблюдения, которые расползаются по стране, подобно раковым клеткам. Шагу теперь в столице не ступишь, чтоб тебя не засняли, а ныне эта зараза и в провинцию проникла. Хотя бы потому бедность глубинки – благо, что нет лишних денег на эту вредную блажь. Но тут выясняется, что москвич Дмитрий поборник установки камер.

– Мне нечего скрывать, пусть меня снимают, – говорит он. – Зато теперь не ставят машины на газоны. И на улицах безопасней будет. Ты разве не знаешь, что гастарбайтеры составляют основу уличной преступности? Прямо под камерой насилуют, а потом: мамой клянусь, что никого не трогал!

– Подожди, но ты же сам себя опровергаешь, говоря, что под камеру насильничают. Значит, камеры для гастарбайтеров не препятствие?

– Камеры – это не зло и не добро, они, как нож, просто инструмент. Но ножом можно лишить жизни, а вот камерой наблюдения жизни не лишишь.

– Зато ножом нельзя лишить свободы, а камерой – запросто, – парирую. – Так что важнее?

– Конечно, жизнь!

Наверно, Дмитрий прав, но отчего-то я с ним согласиться не могу. Далее разговор перетекает на старинную тему вредительства католиков нам, русским, православным.

– Ты же понимаешь, что Папа Римский хочет уничтожить всех русских?! – горячится Дмитрий.

– Я такого не слыхал. Может, что и хочет, так это в свою веру обратить, но по нынешним временам я и в этом-то не уверен – им бы со своей верой и верующими разобраться.

– Да какая у него вера! Безбожник, вон даже «Отче наш» недавно исказил.

– Да, я читал, что он фразу «не введи нас во искушение» велел заменить на «не дай ввести нас во искушение». Помню, я тоже, когда ещё новоначальным был, в этом месте молитвы Господней спотыкался: что, разве Бог нас искушает? Как это понять?..

Слово за слово, я вдруг обнаруживаю, что уже не первый раз вроде как защищаю Папу Римского. «И чего это я “адвокатом дьявола” заделался?» – подумал и решил лучше помолчать. Нет, не получается у меня спорить – смолоду не умел, нечего и начинать. Дальше разговор с Дмитрием подхватывает Михаил, а я отстаю и становлюсь в колонне замыкающим.

Снова мы идём заросшей просекой, где когда-то проходил тракт на Онегу. Дождь не перестаёт, все вымокли – никакие плащи и сапоги не спасают в этом переполненном влагой мире: может быть, в другое, не столь дождливое, лето здесь и можно идти по тропе, но сейчас вокруг болото, под ногами хлюпает, брызгает водой, когда ступаешь в лужу, окатывает душем, когда, поскользнувшись, хватаешься рукой за ветку, поливает дождём с неба. Даже безобидный кипрей – только тронешь его, тут же опрокидывает собравшуюся на листьях воду тебе прямо в сапоги. Мы идём по мокрой траве, шмякая и хлюпая обувью, перепрыгивая бодяги с водой и обходя болотца. И если глянуть с высоты птичьего полёта на наши петляния по маршруту на сравнительно прямой просеке, то может показаться, что отряд пьян. Но если он и пьян, то от усталости. Вижу, как идущий впереди Серафим потерял сапог – он увяз в болотине. Балансируя на грани падения на одной ноге, с тяжёлым рюкзаком за спиной он умудряется попасть ногой обратно в сапог, торчащий из трясины, и продолжает путь, с усилием улыбнувшись. Молодые люди помогают дамам перепрыгивать особо устрашающие бочаги. Всё же в одном месте сразу трое провалились в воду – но, искупавшись, идут, словно ничего не произошло, потому что всё равно все насквозь сырые. Вот прямо передо мной оказывается Михаил, и я слышу, как при каждом шаге из его мокрого сапога доносится скрипучее «не», а мой сапог отвечает «ет» – получается «не-ет». Но на самом деле «да», потому что – куда деваться – надо идти.

Эта ровная с виду поляна – зыбучее болото. Ступать осторожно!

Птиц не слышно, вообще ничего не слышно, кроме чавканья наших сапог, и когда на болоте рядом с тропой взлетает с криком какая-то крупная птица, все одновременно поворачивают головы. Кто-то обнаруживает медвежьи следы. Проводник Анатолий подтверждает, указывая на поломанные возле тропы осинки: недавно медведь драл, ему осиновая кора нужна для организма. А через несколько шагов, точно на экскурсии, с юмором показывает: вот это – говно медвежье, оно отличается вот от этого, лосиного…

Но, похоже, и Анатолий вымотался: байки, которые он травит непрерывно, начинают повторяться. Второй раз рассказывает про солдата по кличке Похлебай, которая приклеилась к нему в части. А вернулся домой, его встречает мать и причитает: «Ох, как же ты, милой, отощал! Иди похлебай чего-нибудь». У меня нет сил, а ребята смеются и сами шутят, на сей раз на тему отсутствия всякой мобильной связи: «Перестройтесь левее (подражая голосу из Яндекс-навигатора) – справа болото». Кто-то подхватывает таким же механическим голосом: «Ваш маршрут не построен – здесь он никогда не будет построен».

Сейчас вот смотрю свой походный блокнот, изляпанный дорожной глиной, раздавленными комарами, волнистый, оттого что не раз промокал, – в нём зафиксированы эти шутки, казавшиеся мне в тот момент жутко смешными. Сейчас уже не очень смешно, но понимаю, что главным тогда было то, что в пути шутка очень поддерживает.

Осторожно заходим в очередное болото. «Так жалко наших завоевателей!» – иронизирует Маша, по очереди вытягивая сапоги, которые засасывает болотная жижа.

Вот и у меня в голове снова медленно проворачиваются картины столетней давности, когда в этих самых болотах шли ожесточённые бои между красными и теми, кого большевистская историография при выкла именовать интервентами-завоевателями. Хотя ничего им тут завоёвывать не хотелось, каждый день думали только о том, как из этих хлябей выберутся да домой отправятся. В те дни на какую-либо помощь, кроме шутки, солдатам и рассчитывать не приходилось.

В книге воспоминаний Джоэл Мур описывает один из переходов роты американских союзников в начале осени 1918-го:

«Стало темно задолго до того, как мы добрались до просеки. Парни, разве можно забыть этот жуткий переход? Даже спину товарища нельзя было разглядеть перед собой. Можно было только слышать, как кто-то спотыкается о поваленное дерево или хлюпает в болоте, увязнув по колено в трясине. Судя по тяжёлому дыханию, силы людей были на исходе. И только бледный свет звёзд высоко в небе вёл нас вперёд на юг – к лагерю большевиков. Вдруг сзади поступил приказ незамедлительно остановить колонну. Мы потеряли отставшими три отряда роты “М” и всю роту “I”. Командир повернул назад, чтобы найти их. Оказалось, парни застряли на развилке, где и топтались на месте, боясь свернуть не на ту дорогу. “Капрал Хеннинг, посмотрите наверх. Видите пунктир, проложенный звёздами? Разве могли мы уйти в бездну темноты? Придерживайтесь звёзд – тогда вы ни за что не потеряетесь”. Немного отрезвляющего юмора и солдатское хладнокровие пополам с ангельским терпением – всё, что иногда требовалось в таких ситуациях.

“Сержант Мэттью Грахек и сержант Фрэнк Гетцлофф! Приказываю вам, бывалым лесовикам, обыскать окрестности, собрав обессилевших, пропавших и заблудившихся людей, а также глянуть, где может быть наша просека. Кто там уснул вечным сном? Рядовой Альфред Старикофф?” Чей-то голос равнодушно констатирует, пошучивая на последних крошках оптимизма: “Он отстал навсегда, сэр”… Что? Нет! Невозможно поверить! Да ещё ни следа потерявшейся части колонны! Чёрт возьми, ну что за болотный бардак на носу у большевиков… О такой ситуации у русских есть замечательная поговорка: “И руки в тесте, и ребёнок обделался”…»

…Привал у какого-то ручья. От него тянет терпкостью какой-то травы и стылостью. Кто-то из походников снимает сапоги и выжимает носки. Дмитрий умудряется брать у кого-то интервью на камеру, до меня доносятся обрывки слов: «…Одно дело прочитать дневник отца Иоанна, понять умом, и совсем другое – понять своими ногами, а через них – сердцем…» Аня рассказывает, как у неё за этот переход трижды слетел сапог – а сапоги у неё, единственной в группе, ярко-розового цвета: «Зато не потеряются!» Я стою, не прячась от дождя под ветками, потому что всё равно весь сырой, последнее тёплое местечко осталось, кажется, только на спине под рюкзаком, а потому я его не снимаю с плеч, стою, переломившись на 90 градусов, тяжесть лежит на спине, как на столе. Павел раздаёт орешки и шоколад. «Да, надо перекусить, – соглашается Анатолий и добавляет: – Силы понадобятся – дальше, как у пехоты, будет только хуже».

(Продолжение следует)

Фото участников экспедиции

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска