Последняя капля в таз

– И тогда я сказал им такие слова, что и повторять не хочется… – грозно произносит Валерий Анатольевич Мильков. – Вы, наверное, подумаете: «У-у, нельзя такое говорить!»

Валерий Анатольевич Мильков

– И что же вы им сказали?

– А вот что: «Всех бы вас лешаки задавили, запекорчили, затуторили, да так, чтобы вы обратно на Русскую землю дороги не нашли».

– Сурово. А что это значит?

– Это по-вилегодски: если матюгаться неохота, то можно похлеще всяких ругательств сказать.

– Что такое запекорчить и затуторить?

– То же, что и завизить. Означает «заткнуть куда-нибудь так, чтобы не смогли возвратиться». Они мне в ответ: «Мы поняли», – и положили трубку.

В этих местах сходятся Вологодская, Кировская, Архангельская области, а также Республика Коми. Народ перемешивается, но что Мильков из архангельских – можно даже не сомневаться. Надо же: «Всех бы вас лешаки задавили, запекорчили»! Но никуда они, конечно, не делись – люди, не дававшие ему жизни. Не помогли слова, услышав которые, человек в прежние времена мог, наверное, сгореть со стыда. А в наши дни уйти с работы пришлось Валерию Анатольевичу – бывшему главе администрации Вилегодского поселения.

Пару месяцев назад мы в редакции узнали, что есть такой человек – оставил руководящий пост в знак протеста против свалки в Шиесе. Оказалось, это лишь одна из причин – как выразился Мильков, «последняя капля в таз». Кипело у него давно, пока не накипело. Местный батюшка – наш старый добрый знакомый отец Александр Кучеров – подтвердил, что это его прихожанин, человек воцерковлённый. Так что мимо мы с редактором «Веры» Игорем Ивановым проехать по пути в Устюг, конечно, не могли. И отправились к Валерию Анатольевичу в гости – в дом, который он не первый год пытается достроить.

«И тогда остался я один»

– Как вы стали главой администрации?

– Народ выбрал. Это сейчас по конкурсу назначают. Сначала отбирают кандидата минимум из двух человек, смотрят, чтобы не пил, судимостей не имел и тому подобное, а потом депутаты его утверждают. Тоже как бы выборы, но не то. Почему? Когда ты избран всеми, у тебя уверенности больше и нажимать меньше будут сверху и снизу. Каждый знает, что лично за тебя голосовал.

Когда думал, идти ли мне на главу, принимать ли участие в выборах, батюшка на улице встретился, а мы с ним и прежде хорошо ладили: он рыбак и я рыбак, и в храм хожу. Увидел меня отец Александр и прямо в лицо говорит: «Я тебя благословляю на избрание». У меня челюсть отвалилась. Ведь никто и не знал, что у меня такая мысль есть, я тогда ещё не зарегистрировался. «Ты справишься», – сказал батюшка. Ну ладно. Через месяц снова на эту тему заговорили. «Ну, кто там ещё кандидатуры?» – спрашивает. Я перечислил. Он: «Так, ты – и всё! Я за тебя уже помолился». Перед выборами один снял свою кандидатуру – осталось трое. Другой набрал всего семь голосов. Может, родня проголосовала. Третий – побольше, но отстал на восемьдесят голосов.

И тогда остался я один.

Люди доверили, поэтому я чувствовал себя богатым и счастливым, но жена была очень недовольна – против была изначально. Но на что шла, она знала заранее. Это мой второй брак, и я сказал сразу, когда мы ещё не были женаты: «Нужен ли тебе человек, который принадлежит не себе, а работе и людям? Нужен ли тот, для кого работа всегда будет на первом месте? Детей твоих приму как родных, но согласна ли ты, чтобы у нас был общий ребёнок?» Она на все вопросы ответила «да».

Почему подал в отставку? В заявлении написал, что в такой политической обстановке исполнять обязанности главы не имею возможности. Вот такая у меня позиция. Не дают работать! Сложившаяся система мешает людям жить, не позволяет развиваться территориям, особенно сельским.

Вот, скажем, сорок четвёртый закон. Сейчас нельзя потратить больше ста тысяч без конкурса – делать закупки, что-то строить. Но ладно конкурс, не в нём беда, можно и провести. Но ведь там вот какая хитрость: процедура эта не на один день, а месяца на два, пока всё согласуешь. Задумали мы, скажем, хоккейную коробку построить. Стоит она 650 тысяч. Деньги должны были поступить в апреле, но не поступили. Месяц ждём, потом начинаем бить во все колокола, и лишь 15 октября нам сообщают, что они отправлены. Добавив, что 1 декабря мы должны будем отчитаться, что коробка готова. Какой тут конкурс?! Провести мы его уже не успеваем. Звонят, спрашивают: «Получили деньги?» – «Да». – «Так вы же не успеете!»

Тут-то я им и сказал про лешаков, пожелав обратно дороги не найти. Я видел стену, знал на чужих примерах, как это бывает. И принял решение прорываться. О конкурсе, конечно, речи уже не было. Поехал на завод, там сказали, что раньше 28 ноября не сделают. «Нас это устраивает», – говорю. С договорами отправились наверх, там посмотрели и сказали: «Ладно, работайте». Но тут беда, откуда не ждали: на заводе вышла катавасия и он встал на неделю. Я звоню, спрашиваю, когда ждать. Каются: «Не успеваем, хотя и в выходные работаем, и на удлинённый рабочий день перешли». – «Давайте гарантийное письмо». Нам его скинули, написали, что обязуются тогда-то, но не раньше девятого декабря. Мы с этим в область; там ругаются, что мы, мол, такие-сякие, но дали сроку до двенадцатого. На заводе обещают: «Попробуем даже седьмого». А привезли коробку вообще пятого декабря! И мы смогли отчитаться. Коробка получилась прекрасно – заводская вещь, пластик. А не успей мы, деньги отправились бы обратно и дети бы сейчас не катались. Такой вот счастливый конец. Ну, почти счастливый. Штраф мне выписали – тридцать тысяч (а я зарплату на руки получал – двадцать семь): конкурс ведь так и не провёл. Закон нарушил, так что плати.

А вот за асфальт мне выписали штраф побольше – пятьдесят тысяч. Старый вконец раздолбали, и нужно было менять. Поменяли, но с нарушениями. А выбор простой: либо нарушаешь, либо ничего не делаешь. С асфальтом этим – смех и грех. Нам нельзя брать песок из наших карьеров, которые рядом, поэтому везём за восемьдесят километров. Представляете? Живём рядом, а брать нельзя! Я должен оформить карьер, но если оформлю, нам конец, потому что каждый год нужно будет за это платить, даже если я лопаты песка оттуда не возьму.

Ещё два штрафа по 20 тысяч и один в 21 тысячу, как рецидивист, заплатил за то, что снег плохо чистили. Техника у нас старая, ещё с советских времён. На новую денег нет: Т-150 больше миллиона стоит, а у нас годовой бюджет девять миллионов. Мы же не можем полтора месяца без средств сидеть! Несколько штрафов уже заплатил, но всё равно много должен остался…

Два пути и третий, свой

– Каждый шаг давался с боем, – продолжает Мильков. – Три года ремонтировали линию в Широкий Прилук – 37,5 километров. С трудом нашли деньги – 4,5 миллиона. Нужны изоляторы и много всего прочего, но главное – опоры. И вот, представляете, спрашиваю губернатора: «Нам ещё 94 опоры нужно заменить, будет ли завершено строительство?» «К Новому году закончим», – ответил. Но не закончили. А на следующий год средства и вовсе не запланировали – мне энергетики об этом сказали. Одиннадцатого января я написал губернатору, пристыдил. Через пять дней звоню в область, прошу знакомых во власти: «Мужики, вам поближе, пронюхайте, будет ли шевеление?» А они мне: «Три дня назад пришло письмо, обсчитываем смету». Ничего себе! «Включите, – прошу, – в неё два разъединителя, я тут новые купил». Двадцать седьмого января объявили конкурс – значит, дай Бог, в марте начнётся движение. А мне сообщают: «Всё сделаем 6 февраля». – «Но по закону невозможно же так быстро!» – «Ничего не знаем».

Оказывается, это только мне нельзя нарушать… Но всё равно спасибо. Всегда бы так и со всеми! Но мы как мухи в паутине. У кого ещё нервы выдерживают, те работают. А я уже всё. Два пожара прошло у меня с разницей в один день. Люди пьянствовали и подожгли себя. Приезжают эмчеэсовские подполковники, шумят: что ж ты, такой-сякой, через каждые двести метров пожарный водоём не вырыл! «Из каких шишов? – интересуюсь. – Мне дают на ликвидацию чрезвычайных ситуаций 7 тысяч в год. Сколько водоёмов я на эти деньги выкопаю?» «Нас это не интересует, – отвечают. – Мы на тебя уголовное дела заведём». «А по соплям? – спрашиваю. – Я создал добровольную пожарную дружину. Мне на неё выделяют 50 тысяч в год. А там и техобслуживание машины, и запчасти, и ГСМ, и подкрасить-подмазать, и людям, которые её обслуживают, что-то нужно дать. Как всё это сделать на такие деньги? А вы приезжаете шашкой махать, башку ссекать. А помощи-то от вас нет!» Это принародно, при всех сказал, а когда вышли, наедине добавил: «Если дело заведёте, топор в руки возьму. Меня пуля только остановит».

Не завели дело. Нервы стали плохие. Месяц по больницам ремонтируюсь, голова болит после уколов этих и капельниц, гул в голове – как в телеграфном столбе. К нам однажды приехала психолог, раздала анкетки с какими-то вопросами – отвечай как хочешь. Ответил, а она мне: «Вы по отношению к себе фашист». – «Требовательный, что ли? Так я и с других строго спрашиваю». «Не врите, – говорит. – Жёстче всего вы относитесь к себе, и ничего хорошего в этом нет. Раньше, когда были простым работником, это сходило с рук, но сейчас всё изменилось, вы глава поселения. И так как себя вам не изменить, то на этой работе у вас только два пути…» «Почему два? – шучу. – В русских сказках всегда про три говорится». – «У вас – два. Или в могилу, или в тюрьму. Постарайтесь вовремя остановиться». Видно, Господь мне её послал. В ноябре прошлого года я понял: пора. Дошёл до грани. Хватит.

Сейчас отремонтируюсь, здоровье поправлю, а потом – куда угодно. Без работы не останусь.

Вилегодская говоря

В комнате, видим, лежит книга «Вилегодская говоря». Если её открыть, там листок с непонятными словами. Мильков вписывает то, чего в словаре не хватает. Я начинаю читать вслух, а он объясняет:

Завизить – всунуть так, что не вытащить.

Запекорчить – так зафукнуть куда-нибудь, загнать, что обратно дороги нет.

Тпрусенька – корова.

Прутя – молоко.

Пронька – лошадь.

Выбездиться – показать себя, мол, вот я какая.

Взюндывать, взбуривать – бурно веселиться, резвиться.

Бачерничать – хозяйничать.

Подскребать – подначивать.

Навойдаться – досыта наесться.

Обренькать – куда хошь его можно употреблять. Например, прийти к обеденному столу, а там уже всё съели – обренькали то есть. По грибы прийти на свою поляну – а там уже всё обренькали.

Смеёмся. Простые слова, а как хорошо, что они есть.

О лесных вредителях

Прежде работал Валерий Анатольевич лесником, но новый Лесной кодекс практически полностью уничтожил лесную охрану. «Остался территориальный орган, где люди живут в виртуальном мире, что-то выглядывая в компьютере», – говорит Мильков. А лес теперь должны восстанавливать те, кто его рубит. На практике, конечно, всё иначе, чем в теории, рождённой в столичных кабинетах. А есть ещё незаконные вырубки, пожары, болезни деревьев и насекомые-вредители, которые успешно губят леса, оставшиеся без пригляда. Дали Валерию Анатольевичу напоследок значок «10 лет безупречной службы», затем он, скорее по инерции, закончил Рыбинский лесохозяйственный техникум. Предлагали дальше учиться, в академии, – но зачем?

Отец Александр рассказывал, что, когда Валерий Анатольевич работал лесником, у него был конфликт с браконьером. Я спросил об этом.

– Воровали уже срубленный лес, – поясняет он. – Помню, у меня был выходной, но работу не доделал, не хватило светового дня, поэтому вернулся, чтобы закончить отвод делянки. Нужно было столбы подписать, всё оформить. Тут слышу: мотопила работает. Вижу – двое. Тот, что постарше, спрашивает: «Чё припёрся в выходной день, да ещё вечером?» «Всё, – говорю, – сворачивайтесь». Молодой бросился на меня с кулаками, а я его стукнул, тогда он пошёл за топором. Но у меня ружьё. «Не трогай», – говорю. «Ты что, милиционер?» – злится он. «Я хуже милиционера, – объясняю. – Я лесной инспектор. И тебя предупредил. Возьмёшься за топор, свинец в тебя войдёт».

– Выстрелили бы? Он же не медведь.

– Ждать, когда зарубит, не стал бы. Да и ружьё у них было – 20-й калибр, но я приглядывал. Мне потом одна женщина сказал: «Смерть твоя рядом стояла, а ты в ручье должен был лежать».

– Цыганка, что ли?

– Да нет, местная. Но что-то видит.

Старший уже потом напал на меня, через год, палкой ударил, после чего у меня два пальца отнялись. Палку я отнял, на том и разошлись. Уж очень сердиты на меня были. Прокурор им за кражу 10 миллионов насчитал.

– А со зверем вам приходилось сталкиваться в лесу?

– Да, однажды, в конце ноября. Четверо волков. Двое посмотрели на меня и ушли, а двое остались. Со мной даже ножа не было, поэтому я свистел и орал, пока они тоже не ушли. А ночью вернулись во сне, и я только что на стенку не полез – это было страшнее, чем в лесу. Ещё было – с медведем повстречались. Я услышал, как бежит кто-то – не человек. Тут-то он и выскочил на меня из-за поворота, но на этот раз я с другом был – ружьём. Отругал его – он в сторону. С мишкой проще, а с машкой – с той сложнее. С Марией Петровной – медведицей, значит. Даже если у неё нет медвежат, всё равно опасна – женщина!

Мильков смеётся:

– Помните, в Библии? Три главные опасности, которые нас подстерегают, – женщины, деньги, вино.

Это катастрофа

– Что вы скажете про свалку в Шиесе?

– Это катастрофа. Туда ведь не очистки картофельные и банки-склянки повезут, а и опасные отходы, иначе смысла нет такое затевать. Я это как лесовод и почвовед говорю, во всяком случае, как человек, который среди других 28 дисциплин изучал и эти. Нам указывают, что мусор запакован в полиэтилен, который, говорят, тридцать лет сохраняет прочность, – не объясняя, что с нами станется через тридцать лет. Ведь можем и дожить до этого! А не мы – так наши дети и внуки. Да и нет у нас тридцати лет – понятно, что даже если очень аккуратно всё делать, полиэтилен всё равно прорвётся. И всё это веками будет лежать у нас под боком, а там наверняка будут и ядовитые отходы. Электростанция вырабатывает, может, с банку таких отходов за год – по-настоящему опасных. Сунуть в пакет и отправить к нам проще, чем отправлять на дорогостоящую переработку. А через тридцать лет или раньше нам придётся с этим иметь дело.

– Возможно ли попадание ядовитых веществ в Вычегду? Там ведь километров тридцать.

– Думаю, что есть связь между свалкой и рекой. Это и подземные воды, и несколько речек. Конечно, этот вопрос нужно изучить. Но ведь никто и не подумал об этом. Никаких анализов, экспертиз – ничего! Даже спросить не спросили. Охотники случайно обнаружили, что в их борах какая-то нехорошая суета пошла. Одному рассказали, другому – тут-то сарафанное радио и заработало. Тогда нам стали врать, что, мол, ничего не знают – не ведают, хотя, как выясняется, договорённости существуют аж с 2012 года. Вот что поражает: наглость, напористость, с каким рвением они все дела ведут.

– У Вилегодского, как вы сказали, бюджет меньше десяти миллионов. А если бы вам предложили маленькую помоечку, пообещав 100 миллионов, – согласились бы?

– Нам не нужно помойки – просто не мешайте нам жить. Не нужны подачки – законы правильные примите, остальное мы сделаем сами. Дайте нам пользоваться карьером на нашей земле. Оставьте нам наш лес. Его ведь хотят сейчас отобрать окончательно. Мы покупаем его сейчас по льготной цене – 635 рублей за куб. Государство разрешает выбрать определённый лимит – осину и берёзу. Население и муниципальные котельные получают дрова. Если лес у нас заберут в пользу бизнесменов, придётся выкупать у них, а ведь им изначально придётся платить за вырубку дороже. Скажем, по миллиону за делянку, но и это не всё. На аукционе цена может подняться до пяти миллионов, и сколько тогда для нас будет стоить куб, страшно даже представить. Мы спрашиваем: «На какие шиши будем покупать дрова?» «Развивайте предпринимательство», – отвечают нам, предлагая, как им кажется, простой путь увеличить бюджет. Но за тридцать лет всё, что могло развиться, – уже развилось.

Мать сказала: «Надо»

Храм в Вилегодском – старинный, почти не закрывался, разве что недолгое время зерно хранили. Мильков вспоминает, как, бывало, на Пасху после танцев заходил вместе с друзьями, немного выпивший, свечку поставить. И мать, и бабушка у него были верующими, в детстве в храм водили.

Храм Богоявления Господня в с. Вилегодск

– Бог спасал меня не раз, – рассказывает он. – Как-то раз нырнул, но там оказалось мелко, и я повредил позвоночник. Одна рука отнялась, выплыл с помощью другой. Во ­время службы на корабле дважды било электрическим током в 380 вольт, но остался жив. А то случай был, сбил меня автобус – ударил со спины. Да так, что я, пока летел, сшиб мужика весом больше ста кило и лишился зрения. Но уже через несколько часов снова стал видеть. В другой раз меня сбил ЗИЛ, гружённый удобрениями. Я по воздуху 20 метров летел. А потом меня подняли, и я пошёл.

– ЗИЛ отделался лёгким испугом?

– Вроде того. Правда, синяк большой был – можно сказать, от шеи до пятки. Бог меня хранит. Мне полных 59 лет, и я всё ещё жив.

– Как вы первый раз пришли на исповедь?

– Мать сказала: «Надо». Так-то я ходил, свечку ставил Николаю Чудотворцу, а потом…

– Когда это было?

– В восьмидесятые.

– Вы же были тогда комсомольским секретарём.

– Уже не был, но оставался членом райкома комсомола. И считал, что политика у нас в отношении Церкви неправильная. Ещё в пору моего секретарства приехали как-то раз из райкома. Выразили недовольство: «Почему у вас крестят детей?» «А почему не крестить? – спрашиваю. – Ничего страшного в этом нет». Меня двое ребят, члены местного комитета, поддержали: «Пусть крестят!» Девушки молчат, опасаются, а мы – парни – против выступили. В общем, большинством голосов решили: «Крестят и крестят, а нам соваться в это не надо». Райкомовские осерчали, конечно, спорили весь обеденный перерыв, да ещё рабочее время захватили. «Это противоречит!» – кипятились. «Ничему не противоречит!» – отвечал им. В общем, уехали недовольные. А ведь сами-то были крещёные, и сейчас то одного, то другого в храме вижу. Закончилось тем, что у одного из ребят, с которым мы вместе отбивались, двойня родилась. Он пошёл и крестил обоих. Мы были честными комсомольцами, идейными, но с глупостями к нам не подходи – Бога не отрицаем.

– Почему вы не хотели вступать в партию?

– Считал себя недостойным. Относился я к партии хорошо, и сейчас уважаю, но одну беду её отмечал для себя ещё тогда. Устав партии писан по заветам Христа, но всё там перефразировали, постарались забыть о его происхождении, Царствие Небесное заменив на светлое будущее. А я говорил: «Нельзя двумя параллельными путями идти к одной точке. Нельзя». Не надо было им отвергать религию – это их ошибка. В душах людей вера осталась, но их заставляли быть двуличными, скрытными, шло глумление над душой, совершались трагические ошибки, такие как репрессии.

– Все грехи на исповеди вспом­нили?

– Нет, всех сразу не вспомнишь. Много лет утро у меня начинается так: умываюсь холодной водой, пью святую воду, читаю молитвы. А потом уже с просьбами своими обращаюсь: за детей, за родных Господу говорю, а в конце прошу прощения.

* * *

На месте одной из разрушенных вилегодских церквей вырыли когда-то котлован. Хотели построить больницу, но СССР канул в Лету, а лечебницу открыли в старом клубе. Место заросло кустарником, стало ещё более диким, чем прежде, пока Мильков не объявил субботник. Люди пришли по доброй воле. Трактор засыпал яму, кустарники срезали, при этом Валерий Анатольевич пролил кровь, задев ногу бензопилой. Ещё один из вилегодских лесников, Александр Владимирович Лобанов, сказал: «Нужно поставить здесь крест». В тот момент он ещё не знал, что этот крест будет памятью не только о прошлых поколениях, но и о нём самом.

– Сходил на охоту, – говорит Мильков про Лобанова, – две утки подбил, рыбы наловил, домой пришёл и умер. Самая лёгкая смерть. Самая хорошая. И народу на похоронах было много.

– Оно, может, и так, да только покаяться не успеваешь, – говорит Игорь.

– Может, и успел, откуда знать, – отвечает Валерий Анатольевич. – Сорок дней недавно исполнилось. Напишите, пусть люди о нём помолятся.

– Напишу, – отвечаю я, вспоминая Лобанова.

Мы познакомились с ним осенью 2009 года. Он вспоминал, как прежде преподавал историю, одно время был даже директором здешней школы. Уже в зрелом возрасте смог исполнить заветную мечту – стать лесничим. Лошадь, ружьё и собака стали его спутниками в последние годы жизни. С конца 80-х, ещё в советское время, понял, что Бог есть, что благодаря православию Россия стала великой державой, а главное условие спасения России – возвращение в Церковь. Очень переживал, что люди его не слышат. Словно слышу, как он говорит:

– Война идёт… война. Если дальше к лучшему не изменится, будет плохо. Многие понимают, что спасение в православии, но в храм не идут, менять ничего не хотят. И я вижу, как шаг за шагом мы теряем свою землю. В деревню Колодино недавно пять волков зашло, прежде такого не бывало. У меня в прошлом году собаку утащили, Амуром звали. Поля зарастают, медведи там теперь как дома…

Царствие Небесное!

Нужно ли знать будущее?

– В августе 91-го прощались с СССР, – вспоминает Валерий Анатольевич. – Милиция не пускала в вилегодский райком коммунистов, а комсомольцам ещё разрешали туда заходить. Приходили люди с заявлениями: «Нас исключите, нас!» Мы рассматривали заявления, исключали. Паковали документы. За несколько месяцев до ГКЧП, в феврале, зашёл к другу в Вилегодском. Мать друга сидит вяжет. Увидев меня, газетку протянула – почитай. Стал я читать: какая-то женщина там рассказывает о будущем. Читаю смеюсь: выдумщица какая! Горбачёв, говорит, это эпоха уходящая, а Ельцин – приходящая. Хорошо бы им вместе подольше оставаться, чтобы переход прошёл плавно. Но этого не произойдёт.

«Горбачёв вон как прочно сидит, – думаю я, – а Ельцин то с моста свалится, то ещё что-нибудь учудит. Не может такого быть, чтобы он верх взял».

Читаю дальше. Про то, как в августе на улицах Москвы появятся танки, а спустя несколько лет там будут стрелять по Белому дому. Опять смеюсь: «Белый дом – он же в Вашингтоне, как известно, а не в Москве. Вот тебе и ясновидящая». Но всё равно интересно. Про дефолт 98-го и крах рубля. Про оранжевые революции и много чего ещё было там на нескольких страницах.

В общем, когда в августе танки действительно появились в Москве, я задумался, а потом не раз ещё бегал к этой женщине, брал газетку, смотрел, что ещё исполнилось.

– Может, это бесы подсказывали? – сомневается Игорь. – Они подсказывают, а люди исполняют…

Валерий Анатольевич пожимает плечами, что-то отвечает неопределённо. Может, и бесы. А может, и не бесы.

– Давно в эту газетку последний раз заглядывали? – интересуюсь я.

– Давно, в начале двухтысячных, уже при Путине. Захотел узнать, что дальше будет, а друг отвечает: «Да я её сжёг, как мать умерла». Помню только, что Африка покорит Европу и дойдёт до каннибализма, а в Америке с 44-го президента, это Обама, начнётся падение.

– Нужно ли нам знать будущее, Валерий Анатольевич?

– Надо, но не всем.

Потом добавляет: «Сколько народа погублено… Только в войну такое было».

Самый счастливый

«Я самый богатый и счастливый человек на этой земле», – настаивает Мильков. Я не спорю. Родился он в шестидесятом. Три года служил на Балтийском флоте, из них год в звании старшины второй статьи, учил парней из Алжира и Ливии ходить по морю, воевать, обслуживать имущество.

– Больше всего запомнились стрельбы, – говорит. – Естественно, удачные – неудачных не было. После них обычно рыбу ловили: бросим якорь и начинаем таскать треску.

– На чём плавали?

– Ходили, – поправляет Мильков. – На малом ракетном корабле «Бурун». Завтра у него день рождения – 18 июня.

– Будете отмечать?

– Ну, я всегда… Потом День ВМФ в последнее воскресенье июля. А 7 августа – день рождения нашего «Дивизиона плохой погоды», где я служил.

– Почему «плохой погоды»?

– Дивизион возник в годы войны и состоял тогда из эсминцев: «Бурун», «Молния», «Град», «Шквал», «Шторм», «Ураган», «Гроза», «Ветер» и так далее. Понятно, почему плохой?

– Понятно, – смеюсь. – А что было после армии?

– Хотел выучиться на врача, но так как семейное положение было сложное – отец инвалид второй группы, мать болела, брат учился на врача, – не вышло. На семейном совете пришли к такому решению: нужно мне помогать брату выучиться и о родителях заботиться. Такова участь последнего сына. Если бы не это, стоматолог в Вилегодске был бы. Это моя вина, что его нет. Так я больше пользы принёс бы, чем работая в совхозе токарем, мастером наладчиком автомобилей, комсомольским секретарём, лесником, главой администрации. От врача толку больше, но раз судьба так распорядилась, жалеть не о чем.

Живые и мёртвые

После разговора с Валерием Анатольевичем Мильковым возвращаемся к отцу Александру и матушке Нине. Они, как и прежде, усаживают нас за стол. Десять лет прошло после прошлой встречи. Радость от встречи омрачает грусть о тех, кого с нами больше нет. Не стало Лобанова. Уже несколько лет нет на свете чудесной Лены Непеиной – матери десятерых детей. Вспоминаю её, словно виделись только вчера. «Мы очень любим космос», – говорит она мне. «Что любите?!» – недопонимаю я. «Космос!»

– Вика, их старшая дочь, всё упрекала, мол, куда нас столько нарожала мама, – говорит матушка Нина. – А сейчас сама четвёртого вынашивает, в сентябре должна родить. А в храме они как галчата ротики на причастии открывают.

– Не усомнились в Господе после того, как мать так рано умерла?

– Не-ет! – в один голос отвечают батюшка и матушка. – После каждой службы на могилку к Лене ходят. Лампадка там всегда теплится. Вижу, когда мимо проезжаю.

– Рыбы в Вычегде мало, а в Двине есть, – вздыхает отец Александр, недавно вернувшийся с рыбалки.

– Батюшка щуку на шесть килограмм поймал, – поясняет матушка.

– Жёсткая, наверно? – спрашиваю.

Батюшка:

– Нет, после зимы она жирная. Вот с полмесяца-месяц ещё бы прошло – тогда да, деревянная стала бы. А эта – белая, нежная. Матушка котлет нажарила. Ох и вкусные!

В храме по-прежнему кто-то стучит, пилит – там вечный ремонт, а за столом покой, улыбающиеся люди подходят и, перекусив, убегают по каким-то делам. Батюшка даже не думает командовать – наоборот, удерживает: «Посидите», но нет. Это мир не наёмников, а добровольцев – людей самостоятельных, которым больше всех надо. Такими были и Лена, и Александр Владимирович. Таким, уверен, до последнего дня жизни останется Валерий Мильков.

Это место называется Виледь – кусочек русского мира посреди тайги. Ведёт он свою историю во Христе со святого Стефана Пермского, побывавшего здесь более шести веков назад, и останется после Второго пришествия Христова, когда воскреснут мёртвые, вернувшись к живым, и заживут они наконец так, как мечталось столько веков, – по правде и по любви.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска