Историческая повесть

Иерей Сергий ЩЕПЕЛИН

Окончание. Начало в №№ 829, 830

Зима 1613 года. Воевода

Воевода сидел в своей избе, прислонив ноющую спину к жаркому боку печки. Спать не хотелось. Метель стихла, а боль так и не отступила. «Стар ты стал, Игнатич, кости к непогодью ноют. Пора, брат, тебе списываться с довольствия, – тихо проговорил сам себе. – Давно жинка дожидается, когда я службу оставлю. А как оставишь, когда, кроме как воевать, ничего больше и делать-то толком не умею? Какой из меня пахарь?..»

Мысли воеводы постепенно перешли ко дню завтрашнему. Всё ли сделал, всё ли предусмотрел? Вроде всё. Мужики пришли, не подвели, настрой у них боевой, чем мог – вооружил. Ежели что, Василий на месте сообразит и поправит. На него он надеялся как на самого себя. «Эх, таких бы Василиев да с десяточек мне в крепости», – помечтал старый воин.

С вечера воевода обошёл крепость со всех сторон, придирчиво оглядывая, но изъяна в обороне не нашёл. Склоны крепостного вала прикатаны и политы водой, которая схватилась на морозе, образовав ледяную корку. Пусть теперь паны покатаются с русских горок! Прогуливаясь в задумчивости, едва не угодил под сани, в которых с шумом и смехом катились с горы молодые воины, чтобы опробовать ледяной подарок, приготовленный неприятелю. «Ровно дети малые», – любовно, но нарочито сердито проговорил он вслед промелькнувшим саням.

Второй хитростью, которую придумал Иван Игнатьевич, были большие полыньи, которые в особом порядке расположения вырубили по его распоряжению. Они были тщательно замаскированы и практически ничем не выдавали себя. Завершила эту маскировку вчерашняя метель. Этими полыньями воевода ограничивал манёвр неприятеля, оставляя ему возможность атаковать только с южной и юго-восточной сторон, где вал был более неприступный, а площадь для атакующего неприятеля ограничена. Поляки практически попадали в мышеловку: справа крепость, спереди полыньи, сзади – мужики в засаде. Позаботился старый воин и о старых методах защиты крепости. Заготовил тяжёлые кряжи, которые в нужный момент будут сброшены на неприятеля.

Много различных сюрпризов знал воевода, хотя зима и ограничивала возможности. Но всё же приятно был удивлён, когда увидел, к какой хитрости прибегли воины – сам чуть было не стал её жертвой. Осматривая крепость, он шёл по реке в сторону замаскированных прорубей, ступая по нахоженному снегу, как вдруг кто-то схватил его за рукав и рывком отдёрнул назад.

– Ты что это, Никола, так своего воеводу хватаешь? – строго спросил он зарумянившегося от стеснения молодого воина. – Чуть не повалил меня ровно девку.

– Так ты, Иван Игнатьевич, чуть было не попробовал ледяной водички, – оправдываясь, проговорил тот. И чтобы доказать свои слова, взял шест и ткнул в то место, куда чуть было не ступил воевода. Под палкой сразу же выступила вода, и снег вокруг палки начал синеть.

– Ну и ну! – удивлённо протянул Иван Игнатьевич. – И кто это у вас, как святой, по воде ходит?

– Да я и хожу, – довольный, что удивил самого воеводу, ответил Никола. – Меня мужики над прорубями на длинных шестах носили, а я только следы оставлял. Правда, один раз шест не выдержал, – широко заулыбался он. Кругом дружно засмеялись собравшиеся воины, вспоминая, как Никола плюхнулся в ледяную воду и заверещал так, что слышно было на версту. Подивился и обрадовался воевода: думающих воев вырастил, а это в бою иногда требуется больше, чем сила.

…Воевода встал, прошёлся по избе из угла в угол, подошёл к иконе и поправил фитиль у лампадки. Та загорела ровным пламенем, высвечивая строгий лик Архангела Михаила. Воевода пристально посмотрел прямо в глаза предводителю небесного воинства и заговорил с ним по-простому, словно разговаривал со своим близким другом: «Ну давай, брат, помогай мне – мы с тобой почти одной должности. Ты там воевода, на небе, с тёмными силами бьёшься за Господа нашего, а я здесь, на земле, с супостатами воюю во славу Божию. Так что помогать нам друг другу надо. Тебе оттуда, сверху, виднее, какая на нас силушка идёт, без твоей помощи не осилить. Так прикрой моих робятушек-то в бою, защити, прошу тебя! Ну а если одолеем супостатов, то церковь тебе рубить начну», – вдруг неожиданно для себя сказал Иван Игнатьевич и подивился сказанному. Мысль эта родилась как-то сама по себе в его голове, а он лишь озвучил её. Воеводе даже показалось, что кто-то посторонний сказал это его голосом.

Пристально посмотрев на икону, он вдруг увидел, что в глазах Архангела блеснули весёлые искорки. «Что, не веришь? – спросил воевода, обращаясь к иконе. – Вот побью ляха и буду проситься на покой, а там мне чего делать-то? Вот и буду тебе церковь рубить. Только ты уж за робятушками в бою присмотри, не дай им зазря погибнуть, да и подмогни чем можешь. Хоть слово за нас Богу замолви, всё-то ближе к Нему там находишься».

Уверенность, что он действительно будет строить церковь, окрепла в душе воеводы, немало удивив его самого. Выросла и уверенность в победе, а вместе с ней пришло и спокойствие, улеглась всякая суетность. Он ещё немного постоял перед иконою, широким взмахом осенил себя крестом и вернулся к печке: «Надо немного подремать. Завтра тяжёлый день и надо иметь свежую голову…»

 Июль 1700 года. Строительство обетной церкви

С раннего утра в Городке на Кичменьге топили бани. Подготовка к возведению церкви вступила в завершающую стадию. Навострённые топоры поставлены обухами в воду, чтобы разбухли и не слетали во время работы. Отточенные и разведённые пилы повешены на крюки или подоткнуты под стрехи, отлаженные струги и скобеля аккуратно выставлены на верстаках, смазаны тележные колёса – всё готово к работе. Скот накормлен и пораньше заперт, пусть отдыхает и набирается сил. Настало время подумать и о себе – успеть до вечерней службы помыться в бане. На такое дело грязному идти – грех. Баня чистит тело, а церковь – душу.

В доме у деда Евсея мужчины уже давно все помылись и, напившись холодного ядрёного квасу, принесённого с ледника, теперь сидели во дворе – чистые, в новых неодёванных рубахах – и вели свой неторопливый мужской разговор, дожидаясь, когда помоются и соберутся женщины, чтобы вместе идти в церковь. Рано утром вернулись из лесу Илья и Александр – сыновья Василия, Евсеевы внуки, которые ходили проверить борти, посрезать поспевший мед и установить новые колоды. Чуть не целую неделю прожили они в лесу, работая от зари до зари. Первушка, соскучившись по отцу, не отходил от Ильи, сидел у него на коленях, ловя каждое его слово. В руках он держал можжевеловый лук, который принёс ему из леса дядька Александр, души не чаявший в племяннике, вечно баловавший его разными немудрёными подарками.

Дед Евсей учинил своим внукам настоящий допрос насчёт лесной пасеки: где и сколько установили новых колод, в каком месте, куда повёрнуты; много ли цвету, каковы пчелиные семьи, роятся ли и какой ожидается медосбор. Это всё чрезвычайно интересовало его, поскольку он сам уже не мог сходить туда. Выслушивая подробные ответы, он, закрыв глаза, мысленно представлял всю семейную пасеку. Там он знал каждое дерево, каждый кустик, каждую ложбинку. Эти места обживал ещё его отец, Василий, известный на всю округу сначала как воин, а потом как бортник. Он нашёл это полюбившееся пчёлам место. Сначала бортничал, а потом постепенно пересадил отройки в подготовленные колоды. С тех пор пасека разрослась, принося достаток всей огромной Евсеевой семье. Илюха с Сашкой приросли к пчёлам накрепко – видно, в прадеда пошли. С ранней весны до самой осени они в лесу, промышляя, помимо пчёл, ещё и охотой.

Евсей радовался этому, поскольку ни один из сыновей к пчелиному промыслу так и не прикипел. Сколько он их ни таскал в лес, убеждая продолжать начатое семейное дело, всё было не впрок. Очень огорчался этому Евсей, не раз говаривал с укоризной: «Вот умру, так всё дело загинет, неушто не жалко, ведь дедко ваш ещё его начинал. Пчёлы-то ведь – они твари Божии, привыкли к нам, одичают и помрут без уходу». И когда стали подрастать внуки, Евсей сделал всё, чтобы они полюбили это семейное дело. Илья и Александр прикипели душой к бортничеству и не представляли для себя лучшей доли.

Закончив допрос внуков, Евсей переключился на дела грядущие. Сам он намеревался вместе с внуками идти в лес, а Василия определил рубить венцы. Женщин отправляли к месту постройки церкви – там рабочие руки понадобятся. Василий пытался убедить отца не ездить в лес, а идти с ним:

– Дело ли тебе, старому, с лесом возиться? Пускай вон молодёжь ломается, а тебе самый раз руководство осуществлять. Усадим тебя на помост рядом с иконой – и сиди руководи.

– Успею ещё насидеться. Покуда ноги носят, буду ходить, а не захожу – тогда садите куда хотите.

– Ну вот, ты и обиделся сразу, я же жалеючи тебя, – сказал Василий.

– Да не обиделся я. Просто не привык без дела сидеть, а в лесу хоть сучки пообиваю. Или вон с Первухой быков погоним. Согласен ли, Первуха?

– Ух ты! – вырвался радостный крик у парнишки. – Конечно согласен! Только я с собой лук возьму, можно?

– Можно, – добродушно согласился старик. – Куда нам без оружия-то ночью в лесу? Только оденься потеплее, а то ночью прохладно будет.

Первушка сорвался с места и бегом устремился за кожухом и выструганным дедом мечом. Через пару минут он уже стоял в потёртом кожушке, перепоясанный сыромятным ремнём, за который был воткнут деревянный меч. На плечо был надет вересковый лук.

– Ну вот, с таким защитником нам ничего не страшно, так что, мать, не беспокойся за нас.

Вскоре подошли остальные женщины и всей большой семьёй, во главе с дедом Евсеем, отправились в церковь. Около соседнего дома к ним присоединилось Макарихино семейство.

– Как там Дарья-то? – спросил Евсей Ивана, старшего Макарихина сына.

– Как засобирались уходить, так пришла в себя. Хотели с ней мою Ксюшу оставить, да она не дала. Говорит, все идите, я тут одна полежу, ничего со мной не случится.

– Это твоя мать мысль-то со строительством церкви подала, всех на великое дело сподвигла. Пусть отдыхает. Бог даст – ещё поживёт.

Около церкви толпился народ. Стояли привязанные быки и лошади, на которых подъехали на подмогу мужики из соседних волостей и весей. У всех было приподнятое настроение, какое бывает перед совершением большого, судьбоносного дела. Страх перед обрушившейся страшной бедой отступил. Люди радовались, и эта радость проникала во всякого, кто примкнул к общему делу. Одеты все были, словно пришли на престольный праздник, несмотря на то, что сразу после молебна пойдут на работу – строить обетную церковь. Но это дело не будничное, а историческое, праздник победы добра над силами зла. Зло, которое сидит в каждом и может овладеть человеком, если с ним не вести постоянную борьбу, изгоняя его из себя добрыми делами. Поэтому все пришедшие сегодня сюда уже одержали первую, самую главную, победу – победу над собой. Не остались дома, озлобляясь в одиночестве со своей бедой, и, ища виновных, не впали в уныние.

Евсей поклоном поздоровался со всеми присутствующими и сразу же направился в церковь, за ним последовали и остальные. Вскоре площадь перед храмом опустела, на ней остались только мирно жующие свою жвачку быки да смачно хрустящие свежей травкой лошади. Жаркий день завершился тёплым вечером. Над рекой Юг опускался туман, постепенно скрывая противоположный берег. В воздухе сладко пахло луговым разнотравьем, слышалось стрекотание кузнечиков. Из распахнутых створок окон церкви раздавался протяжный густой низкий голос священника: «Пресвятая Богородице, спаси нас!» «Спаси-и нас!» – тянулся над Югом многоголосый звук молитвы…

Вскоре обступившая со всех сторон вечерняя тишина была расколота многоголосием вывалившейся из церкви толпы народа. «Иисусе Сладчайший, спаси нас!» – это начался крестный ход к месту строительства обетной церкви. Впереди шёл дед Евсей, неся в руках образ Божией Матери, именуемой «Одигитрия», что значит «Путеводительница». Рядом с ним – Прокопий с Евангелием, за ними – певчие и отец Степан в золотистой праздничной ризе и с крестом в руке, окуривавший всех сладким дымом ладана. Следом шли остальные, стараясь петь вместе с церковным хором. Эти искренние слова молитв многоголосого людского хора распространялись по всей округе, очищая всё вокруг от скверны и наполняя живительными силами.

* * *

…Лес начал редеть, и в открывшейся дали стали видны костры и снующие вокруг них люди. Евсей приклонил на свои колени голову заснувшего Первуши и тихим голосом подбодрил быка: «Давай пошевеливайся, ишь, спишь походя. Некогда сегодня спать! Сегодня особый день, надо успеть до захода солнца церковь поставить, да ещё и освятить её. Тебе, видишь, повезло, живой ты, так что, будь добр, за двоих работай. А уж коли победим заразу эту, так репы сладкой для тебя не пожалею!» Бык словно понял, о чём говорит хозяин, и зашагал быстрее навстречу приближавшейся толпе людей.

Со стороны могло показаться, что на месте строительства царит хаос. Но, присмотревшись внимательнее, в этом мнимом беспорядке нельзя было не увидеть налаженное дело. Привезённые из леса сосновые кряжи выгружались с телег и волокуш на заранее подготовленные слеги. Молодые ребята и бабы их тут же корили, ребятишки помладше стаскивали кору в костёр, отчего тот жарко пылал, освещая всё вокруг. Проснувшись, Первуша сразу присоединился к ребятам, с азартом таская широкие полосы смолевой коры, вкусно пахнувшей сосновым соком. Окоренные брёвна перетаскивались и переносились к месту, где рубились венцы самой церкви. К приезду Евсея первые венцы уже были срублены и поставлены на закладные камни. Прокопий, как самый опытный по плотницкому делу, проходил чертой положенные для следующего венца брёвна. Их тут же снимали, чтобы по отведённой черте выбрать паз. На углах мужики рубили пилицы. С каждым вновь положенным венцом церковь подрастала на глазах, словно гриб после дождя. Рядом на высоких козлах распускали на доски брёвна, пахло свежими сосновыми опилками. Тут же часть отобранных досок скоблили для пола, готовили гонт для крыши. Двое мужиков корпели над изготовлением церковной маковки и креста, кто-то ладил косяки и двери, готовились створки Царских врат. Каждый был занят своим делом. Праздношатавшихся не было.

Солнце уже поднялось, а люди не приостановились ни на минуту. Все понимали: надо успеть! Работа и вправду походила со стороны на ратный бой. Вон Василий с товарищами машут топорами, словно рубят направо и налево врагов. Рядом мужики с пилами, будто огромными мечами ратоборствуют. А дед Евсей, что воевода заправский, умело руководит своей дружиной, направляя помощь то в одну, то в другую сторону. Какая гармония и мощь заложены в такой коллективный труд во имя общей цели!

День неумолимо катился к концу. Над церковью уже стропилили крышу. Отец Степан с Василием и Прокопием обустраивали внутри, отгораживая маленький алтарь, прилаживая узкие, сделанные из двух досок Царские врата, выпиленные по-особому, с завитушками. На дощатой перегородке иконостаса укрепили иконы Спасителя и Божией Матери. Церковь была небольшой, сажени^[1] три в длину и две с половиной в ширину. Большим размером в обыдень срубить трудно, да и не в размере дело.

Солнце уже давно перешло за Кичменьгу, готовясь спрятаться за кроны густого леса, тянувшегося до самого горизонта. Все работы в основном были завершены. Где-то ещё постукивали топоры, устраняя недоделки, а люди впервые за день устраивались на отдых. Кто-то присел, кто-то вытянулся на траве в полный рост, разбросав в сторону руки и уставившись взором в вечернее небо, женщины убирали остатки строительного мусора и прихорашивались. Распряжённые животные паслись тут же. Вдруг со стороны Юга-реки послышалось пение. Прибежавшие ребятишки взахлёб, перебивая друг друга, начали рассказывать, что это идут крестным ходом кобыльчане и кильченские с присоединившимися к ним по ходу людьми из окрестных весей. Вскоре пришли из-за Кичменьги шонжаки и одновременно с ними сараевцы и бобровско-захаровцы. Словно в невидимом бою подходили люди со всех сторон, как бы окружая нечистую силу, не давая возможности ей вырваться, чтобы уйти и вредить в других местах. Она должна была погибнуть здесь, в этом кольце, образованном людьми, принёсшими покаяние, а потому вынесшими смертный приговор самой моровой язве и приведшими его в исполнение во вновь построенном храме. Что может противостоять совместной молитве людей, объединённых во имя Христа в Церковь?! Не могут эту Церковь одолеть и врата адовы!

* * *

Когда волнения, связанные с освящением и богослужением, немного улеглись, народ разошёлся – кто праздновать, а кто на ночлег. Евсей вошёл в церковь и встал перед иконой Божией Матери. Какой-то особый трепет охватил его, в груди защемило, слёзы потекли по морщинистому лицу старика. «Спасибо Тебе, Пресвятая, – зашептал он, опускаясь на колени, – что Ты заботишься о нас, любишь нас, недостойных и грешных. Спасибо, что не оставила нас Своею милостью в этот трудный час, указала нам путь спасения. Ты истинная наша Путеводительница и Заступница, Ты наше упование и спасение. Будь с нами всегда, деток наших сохрани и воспитай, голодных напитай, отпадших от веры нашей христианской присоедини, старость поддержи. Не дай нам снова впасти в грехи, за которые ныне страдаем. Не за себя прошу, потому как скоро предстану перед Богом, а за тех, кто остаётся здесь, на земле. Спаси и сохрани их!»

Евсей замолчал. Своих слёз он не замечал, но вдруг увидел, что и Богородица тоже плачет. Плачет слезами радости о заблудших, но опомнившихся земных Её детях. Евсей подполз на коленях к иконе и приложился губами к руке, державшей Богомладенца, ощутив живую теплоту и непередаваемый, неземной аромат, исходивший от иконы. Поднявшись, Евсей направился к выходу. Держась за стены, он вышел на крыльцо, и тут силы оставили его. «Ну вот, теперь и помереть не страшно», – прошептал Евсей, опускаясь на ступеньку. В последний раз он смотрел, как заходило солнце. Сколько раз он видел, как оно вставало и садилось, но никогда закат не был так красив…

 Зима 1613 года. Битва

Метель ночью унялась, и к утру приморозило. Сидящие в засаде мужики то и дело вставали и, чтобы согреться, хлопали себя по бокам, били валенком о валенок, притаптывая на месте. Костры, которые жгли всю ночь, к утру погасили из предосторожности – слишком близко должен уже был враг. Сейчас на месте ночных костров были навалены еловые лапы, на которых, как на печке, спали сменившиеся дозорные и по очереди грелись те, кто сильно замерзал. Этот старый таёжный способ ночёвки в зимнем лесу знают многие охотники и промысловики. Прогретая костром земля, покрытая густыми еловыми лапами, медленно возвращала тепло, и можно было, сняв полушубок и укрывшись им сверху, спокойно спать даже в хороший мороз.

Василий сидел на принесённом для костра кряже и задумчиво смотрел на начинавшее светлеть небо. Петруха спал рядом, раскинувшись на еловых лапах. Улыбка блуждала на его губах, лицо его было по-детски безмятежным и счастливым. Он был самым молодым среди пришедших по зову воеводы мужиков, ему едва исполнилось двадцать два. Кажется, совсем недавно играли ему свадьбу. В жёны он взял дочь воеводы, красавицу Настю. Жалел свою дочь воевода, не хотелось расставаться с ней, но и парень-то был тоже хорош: силён, крепок, весёлого нраву, работящий, а главное, добрый. За ним всегда ребятишки гурьбой бегают, каждому из них он слово доброе найдёт, свистульку из прутика вырежет. Добротой и трудолюбием и подкупил он сердце старого воина, увёл Настеньку – утешение отцовское. А на Троицу пришла радость в дом воеводы – разрешилась Настя сыном, а назвали его в честь деда: Ваняткой. Размякало сердце старого воина, когда брал он на руки своего внука, баюкал, пел ему военные походные песни.

Петруха поднял голову, увидев, что все готовы к выступлению, разом вскочил на ноги, сладко потянулся, расправляя широкие плечи. Накинул на себя полушубок, нахлобучил до глаз шапку и присел к дядьке Василию.

– Чему так улыбался-то во сне? – шутливо спросил Василий. – Поди, Настюху обнимал?

– Да, её, родную, видел. Сидит на лавке, кормит грудью Ванюшу, а тот ручонками в неё вцепился, чмокает губёнками и ножками пинается, ровно бежит куда-то.

Петруха счастливо улыбнулся, вспоминая сон:

– Счастливый я, дядька Василий, даже не верится, что мне такое счастье привалило. Как они сейчас там без нас? Страшно им, наверное. Нечего им бояться; даже если поляка пропустим, не найдёт он их.

Василий вдруг сделался задумчивым и долго сидел, уставившись взглядом куда-то под ноги.

– Слушай, Петро, надень-ко ты под свой кожух мою кольчугу да и шлем возьми. Пока не надевай – обморозишься. Возьми-возьми! – видя, что тот хочет запротестовать, строго сказал Василий. – Тебе нужнее будет, как в атаку пойдём. Да честно признаться, мала она мне стала, только мешать станет. А тебе в самую пору будет. На-ко, примерь!

Василий протянул кольчугу Петру, тот надел на себя.

– Действительно, впору, словно на меня сплетена.

– Вот и хорошо, носи, и мне будет спокойнее.

Василий, любуясь статной фигурой бойца, действительно испытывал облегчение и радость. Какая-то странная тревога и предчувствие в отношении этого парня не давали ему покоя.

– Поручи не забудь надеть, – проговорил он, протягивая Петру кованые поручи, оберегающие руки от рубящего удара противника. – Слушай, Петро, пообещай, что выполнишь мою просьбу.

– Ты о чём это, дядька Василий? Говори, для тебя всё исполню.

– Не отходи от меня далеко в бою, прикрой со спины. Шибко я боюсь, что кто-нибудь сзади подойдёт, в бою не усмотришь. Спереди-то угляжу, а сзади-то глаз нету.

– Чудишь ты чего-то, дядька Василь. Не уродилось на земле страху такого, чтобы тебя напужать. Да и мечом своим ты так работаешь, что к тебе ни спереди, ни сзади не подойдёшь. Нет воя, равного тебе, даже у тестя моего.

– Полно, не хвали напрасно. Так выполнишь мою просьбу?

– Хорошо, дядька Василий, буду рядом с тобой, – ответил Петруха, – да и мне не так страшно будет.

– Ты что, боишься? – спросил Василий, с тревогой взглянув на парня, понимая, что страх в бою может быть плохим помощником.

– Да не то что боюсь, просто человека убивать не приходилось, вот и думаю, смогу ли.

– А это, брат, и не люди вовсе – разве станет человек баб да детишек убивать да насильничать? Перед нами зверь лютый, потому и бить его надо не жалеючи. Тут, брат, зевать некогда – или ты убьёшь, или тебя.

Василий замолчал, думая о том, что такие мысли не у одного Петрухи перед боем. Хоть и бывалые охотники собрались, но ведь здесь не охота, а война, и не волк перед тобой станет, а зверь в человеческом обличии. Не дрогнет ли рука, когда глаза в глаза сойдутся? Тут только вера в правоте своего дела может помочь да злость праведная. Того и другого у них, пожалуй, предостаточно. Наслышаны о панских злодеяниях, да и где более правое дело найдёшь, нежели свой дом защищать?! Так думал Василий, пристально вглядываясь в окружавших его людей. Нет, не подведут, не дрогнут.

– Дядько Василий, – прервал его размышления Петруха, – а ежели он наземь упадёт, его что, добивать надо?

– Так он же враг!

– Ну а если раненый упадёт, ведь нельзя же лежачего, – с надеждой в голосе проговорил Петруха. – Вон мы, когда с кобыльскими дрались, так упавших не трогали.

– Пожалуй, нельзя, – подумав, ответил Василий. – Ежели хорошо ляжет, то пусть лежит.

Петруха ещё хотел чего-то спросить, но Василий придержал его за рукав, напряжённо вслушивался в утреннюю тишину.

– Ну вот и пожаловали гости незваные, скоро встречать пойдём.

Вслушиваясь в утреннюю тишину, Петруха различил мерные глухие удары. Это в крепости били тревогу, поднимая гарнизон и одновременно сообщая мужикам, находящимся в засаде, что враг на подходе.

О приближении врага на крепости узнали, конечно, намного раньше, нежели его увидели. О продвижении его постоянно докладывали разведчики, посланные воеводой. Последний дозорный прискакал, доложив, что враг перешёл речку Пыжуг. В крепости все были давно на своих местах, серьёзны, сосредоточенны и молчаливы. Любое распоряжение воеводы исполнялось быстро и беспрекословно. Все понимали ответственность момента и верили в боевой опыт военачальника. Иван Игнатьевич стоял на восточной сторожевой башне и внимательно смотрел на приближавшегося врага, который тёмной змеёй выползал из-за поворота речного русла.

– Ишь ты, сколько вас, – бурчал в седую бороду воевода, – и чего вам дома не сидится? Кто вас сюда звал, сучье племя? Неужто не понимаете, что не по зубам вам земля-то наша…

Знал старый воин, что погнали из Москвы поляков, и погнали их тоже мужики, собравшись в ополчение. А возглавил это ополчение вместе с князем Дмитрием Пожарским простой мужик Козьма Минин. И радостно на душе становилось от мысли, что не отдали Русь на поругание ляхам. Терпелив народ русский, многое он может вынести, стиснет зубы и стерпит обиду. Но и его терпению приходит конец. Вот тогда не стой у него на пути, не мешай вылиться его справедливому гневу! И горе тому, кто попытается помешать ему, будь то враг иноземный либо свой князь или боярин. Обострённое чувство справедливости испокон веков жило и живёт в сердце русского человека. Страшна становится мужицкая стихия: как пожар заполыхает она – и нет силы удержать её. Передовое вооружение блёкнет перед вилами и топорами, а порванная на груди рубаха становится надёжнее кованого рыцарского панциря. И остановиться этот пожар может только тогда, когда успокоится мужицкая душа, когда отмякнет любвеобильное русское мужицкое сердце.

Начавшийся бой был непродолжительный, но яростный и жестокий. Попытка поляков сходу завладеть крепостью потерпела неудачу. Их встретил дружный и меткий залп со стороны крепости, сразу выбивший передовые ряды наступавших. Попытка вскарабкаться на ледяной холм тоже оказалась неудачной. Сброшенные сверху брёвна серьёзно поломали нападавших воинов, которые остались лежать у подножия крепости, корчась от боли под прицельным огнём пищалей. Часть отряда попыталась прорваться вверх по реке, чтобы обойти крепость с запада, но, попав в полыньи, только внесла хаос и неразбериху в действия всего отряда.

Яцкой носился с фланга на фланг, пытаясь предпринять хоть что-нибудь, чтобы действовать в едином порядке. Но вскоре понял, что это ему не удаётся. Отряд вышел из подчинения. Настоящая паника началась, когда откуда-то сзади вдруг объявился отряд вооружённых мужиков, которые шумно атаковали воинов полковника, оттеснив обоз с пленными. Со страшными криками они врубились в тыл врага, буквально круша его. Впереди наступавших бежал мужик с огромным мечом, крутя им так, что в воздухе порой была фигура в форме цифры восемь. Не дай Бог никому попасть под эту кровавую мясорубку! Мужик почти в одиночку раздёрнул отряд поляков на две половины, врубившись прямо в его середину. А бежавшие за ним мужики добивали эти раздвоенные части.

В горячке боя Василий упустил из виду Петруху и теперь, продолжая рубить направо и налево, отыскивал его глазами. Только по блеску подаренного накануне шлема он нашёл его в самый критический для Петрухи момент. Тот вёл бой одновременно с тремя ляхами. Оценив обстановку, Василий понял, что Пётр стал жертвой своей жалости. Двое из наседавших на него были ранее ранены им, отлежались и теперь сзади атаковали своего благородного противника, который вёл бой с сильным и опытным воином. Василий устремился на помощь товарищу и, видя, что не успевает, сделал то, чего никогда не делал, – он метнул грозное оружие в наседавшего противника. Меч по самую рукоять вошёл в него, давая возможность Петру оборониться от наседавших сзади врагов. К безоружному Василию тут же устремились несколько поляков, понимая, что теперь они могут расквитаться за порубленных сотоварищей с этим страшным русским. Но даже без оружия он был силён и опасен. Двое из атаковавших его легли тут же, сбитые сильнейшими ударами кулака. Однако подоспевшие их сотоварищи, окружив кольцом Василия, почти одновременно замахнули свои сабли. Василий упал навзничь, широко разбросив руки, и в глазах его отразилось стоявшее над лесом зимнее солнце. «Слава Богу, успел!» – прошептали его побелевшие губы.

Вскоре бой затих. Большинство людей Яцкого было уничтожено, лишь немногим удалось проскочить вверх по Югу, да и за ними воевода снарядил погоню. Почти триста человек пленными гнал с собой кровавый полковник, но благодаря умелому действию мужиков под командованием Василия никто из них не пострадал.

Весна 1613 года. Исполнение завета

Ранним мартовским утром гарнизон крепости был разбужен необычными звуками, доносившимися с западной стороны крепостного вала. Вскоре почти весь гарнизон собрался у западной стены и молча смотрел куда-то за вал и ров, откуда доносились мерные удары топора. На той стороне рва в одной рубахе, с топором в руках, сидя на углу закладного венца, их воевода вырубал угол для очередного ряда. Топор поблёскивал на солнце и смачно впивался в свежее дерево, выбрасывая щепки.

– Я же обещал тебе, что церковь срублю, если поможешь одолеть супостата. Так что не подумай, что воевода – пустобрёх. Обещания держать умею…

^[1] Сажень равна 2, 13 м.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска