Сильная сила

«Саша знает всех!»

«Саша знает всех!» «Солодянкин поможет». «Попроси Сашу».

Слова эти в Кирове мне минувшим летом довелось услышать множество раз. Саша с кем-то созванивался, договаривался, переживал за меня. Без него не удалось бы и половины того, что успел сделать. И понимаете в чём штука: дело было вовсе не в том, что я сотрудник православной газеты, – он со всеми так.

Александр Солодянкин

* * *

Есть люди, которые словно всем нам сильно задолжали и честно пытаются этот долг вернуть. С детства помню, как бабушка говорит отцу с укоризной: «Простота хуже воровства». Все инструменты даст «на время», деньги раздаст взаймы, забывая кому и сколько. «Уж лучше бы пил», – бросали ему, а он сердился, не понимая, чего от него хотят. Ведь он просто ведёт себя нормально, как кем-то когда-то положено. Может, это как-то связано с сиротским детством – желающих помочь было немного, и каждый раз, когда протягивали хлеб, отец отвечал: «Спасибо, я сыт».

Но всё равно остался должен. И всю жизнь пытается отблагодарить.

* * *

Саша Солодянкин вызвался забрать меня на автовокзале. Зная, что он работает в областной администрации кем-то вроде ревизора, проверяя расходование бюджетных средств, я примерно представлял, на какой машине он подъедет. Но неожиданно он подводит меня к микроавтобусу. Со временем я начал догадываться, почему он выбрал именно такое транспортное средство. Микроавтобус может вместить больше людей – тех, что вмещает его сердце.

– Я до сорока лет ездил на велосипеде, – смеётся Саша. – Идея водить машину была мне совершенно чужда. А потом случилось чудо – спасибо друзьям, они свели с человеком, который пригнал мне из Европы «Фольксваген Транспортёр». В нём было девять мест. Сейчас одиннадцать, хотя однажды, да простят меня сотрудники ГИБДД, набилось восемнадцать. Когда община большая, у друзей рождаются дети, а денег у верующих людей обычно немного, нужно, чтобы хоть у кого-то был вместительный автомобиль. Что-то перевезти, съездить вместе на природу, в паломничество…

Я молчу, а он объясняет, может, даже и не мне:

– Всё, что я просил у Бога, он возвращал мне сторицей. Я кому-то помогу, а потом мне помогут – ещё и больше.

Я думаю, он отличный ревизор или как там называется его должность, практичный, сильный человек. Просто практичность у него такого свойства, когда ум не воюет с сердцем, а живёт с нимв ладу.

Тётя Шура

– Мои родители были обычными советскими люди, но кто-то, видно, очень сильно за меня молился, – рассказывает Саша. – Быть может, тётя Шура, сестра моей бабушки. Она так и не вышла замуж, после того как её жених погиб на войне. Проработала почти всю жизнь нянечкой в интернате глухонемых в Советске.

Всегда очень открытая, безропотная, никому никогда не сказавшая плохого слова. Она была обижаема, не имела детей, жила для других. Когда ей было под восемьдесят, переехала в Киров, к моей бабушке. Очень любила меня, забирала из яслей, возилась. Помню только эти нежные руки, которые меня ласкали. А ещё образ Николая Чудотворца, стоявший у неё на столе. Когда тёти Шуры не стало, икона осталась. Я был очень стеснительным ребёнком, воспитатели жаловались родителям, потом учителя, что я «странный»: у меня с детства была одна черта – я чувствовал себя виноватым за всё, что происходит в мире, что происходит с близкими, знакомыми – поссорится кто или обидит друг друга.

Лыжник

– Отец был пятым, младшим, ребёнком в семье, когда началась война. Испугавшись будущего голода и лишений, его мама сделала аборт, от которого умерла. Отцу было тогда три или четыре года, и он действительно пережил и голод, и лишения. Мачеха обращала на детей мало внимания. Отец перешёл на попечение своей бабушки. Она водила его на службы в Серафимовский собор Вятки, и случалось, что единственной едой за день была для него просфорка, полученная после службы. Первый раз он наелся досыта, когда попал служить на Тихоокеанский флот. Ему много лет приходилось не жить, а выживать, что и сформировало характер отца, который унаследовал я.

Главным в моей жизни стал спорт – лыжный. Было забавно, когда гонщики снисходительно смотрели на меня, такого дохлого, а по завершении гонки я оказывался первым. Уже тогда понимал, насколько важна сила духа. Сначала хорошо показал себя на местных соревнованиях, потом на российских, так что спорт стал для меня всем, а тренеры были и моими героями, и учителями с большой буквы. Они не только развивали физически, но и объясняли, что такое добро и зло, что такое быть настоящим человеком. Они и сами были настоящими, и среди ребят встречались очень интересные люди.

Был, скажем, парень по прозвищу Лось, родом из села Русское, что в 15 километрах от Кирова. Очень сильно отличался от нас, городских. Я первый раз тогда столкнулся с человеком, выросшим в здоровой местности, на здоровой еде. Мы технично бегали, правильно ставили ногу, а у него с техникой было плохо, но он брал природной силой. Бывало, спорили, что вот у нас в городе цивилизация, кинотеатры, а у него там что – коровы? А он любил деревенскую жизнь, чистый воздух, чистые отношения. Я понял, что у нас город забирает и что даёт взамен. Лось работал в разы больше нас, был силён и физически и духовно, занимая поначалу первые места. Но техника ему не давалась, не чувствовал её. Да и хорошего инвентаря у него не было – долго конкурировать с теми, у кого всё это есть, было невозможно.

– А что было потом с тобой?

– Когда к десятому классу вышел на российский уровень, у меня начало болеть сердце, и врачи запретили тренироваться. Меня отправили в Нижний Новгород, тогда ещё Горький, на обследование. «Тебе больше нельзя заниматься спортом», – сказал врач. «Я не могу без спорта, это моя жизнь». «С такими нагрузками ты станешь инвалидом в 20 лет».

Но я готов был и на это, лишь бы ещё несколько лет чувствовать вкус побед, быть первым. Не мог без этой атмосферы, без общения с тренерами. Но Господь меня вырвал из всего этого, наверное, потому, что на первом месте там страсть и слишком многое делается на честолюбии. Вернулся в школу и начал учиться как все, без сборов и поездок по стране.

На Великую

– Прощание со спортом оставило в душе пустоту, которую я ничем не мог заполнить. Не стало цели, из моей жизни исчезли те, на кого можно было равняться. Остался ни с чем. Поступил в институт, не окончил, уйдя с третьего курса. Влюбился, попытался собрать ребят, чтобы основать поселение в Сибири, где хорошие люди могли мы создать совершенное общество. Вместо этого в декабре 1991-го оказался в армии.

Из семьи, где не пили, не курили, не матерились, я попал в стройбат – место, которое вряд ли отличалось от зоны, во всяком случае в лучшую сторону. Каждый день там кого-то избивали, насиловали, иногда убивали на глазах пацанов вроде меня. И я начал горячо молиться Создателю, чтобы Он меня спас. Там был один казах, сержант, сильно невзлюбивший меня. Когда бил по лицу, то приговаривал: «Ты у меня до дембеля, интеллигент паршивый, не доживёшь». И я потихоньку начал готовиться к смерти, понимая, что это не просто слова.

Ближе к лету вспомнил, как мы с друзьями договаривались сходить в крестный ход на Великую. Написал рапорт с просьбой отпустить меня, как верующего, на этот ход, которой проходит у меня на родине. Объяснял, что должен в нём участвовать. Должен, и точка. Надо мной, конечно, смеялись все, кто видел рапорт. У нас вообще никого не отпускали в отпуск, потому что обратно никто не возвращался – настолько ужасные были условия, что, вырвавшись из части, парень первым делом бежал в военкомат и просил о переводе. Писали о дедовщине, об угрозе для жизни, избиениях. И тут я такой, через полгода службы, прошу отпустить. Но отпустили.

И мы с другом отправились в чём были, без запасной одежды, почти без еды, один каравай в сумке – и всё. Что идти нужно шесть дней, даже не представляли. Вечером на кладбище отслужили панихиду по убиенным священникам. В полночь легли в спортзале на голом полу, я и уснуть толком не успел, всё ворочался, пытаясь приспособиться, когда через два часа отец Геннадий Кочуров нас поднял. Состояние никакое, всё закоченело у меня внутри и снаружи, и тут бабушки начинают тихонько петь – молитвы начинают входить в сердце, и мне всё теплее, теплее. Солнце поднимается – греет, и тепло от молитв, идущих изнутри. Тут приходит неимоверное чувство радости, восторга, любви. Фонарь, икона – и мы идём. Бабушки, которые шли в ходу, – это что-то! КАК они пели! Помогали им, как могли, на руках переносили через труднопроходимые места. Молодёжи, кроме нас, не было, если, конечно, не считать отцов Тихона Меркушева, Андрея Дудина, совсем ещё молодого Сергия Гомаюнова. Мой друг всё донимал их, спрашивал, что такое вера, требовал доказательств. Мы же с ним оба некрещёные, о Боге и не знали ничего, только-только прочли Евангелие, напечатанное в каком-то литературном журнале. Ему спокойно отвечали.

Когда пришли на Великую, я был в полном восторге от того, что увидел и услышал за минувшие дни. Но там меня словно холодной водой окатило, не святой из источника, а другой – той, что замораживает душу. Из города приехали священники на автомобилях, на нас, ходоков, никто внимания не обращал, на поляне продавали спиртное. Было обидно и за бабушек, и за всех нас. В Церковь я тогда не пришёл.

Когда вернулся в часть, все были удивлены. Сначала удивились, что меня отпустили, потом – что вернулся, но я ещё дважды до конца службы смог съездить домой. Казахов отправили на родину – Союз-то уже распался, непонятно, что они у нас ещё полгода делали. Меня перевели в штаб, домой вернулся в звании старшего сержанта. В общем, испытания мои после хода закончились.

Крещение

После крушения моей спортивной карьеры я стал увлекаться всякой мистикой – Блаватскую почитал, Рериха, попытался понять, что такое мусульманство.

Вообще-то я детства искал ту сильную силу, хозяина мироздания, который открыл бы мне моё предназначение, наполнил жизнь смыслом. А что отталкивало от Церкви, так это предубеждение, что религия разделяет, от неё все войны. Но что странно: когда становилось плохо, я шёл пешком через весь город в Успенский собор Трифонова монастыря, становился перед иконой Божией Матери и говорил: Божья Матерь, помоги мне в том-то и в том-то. Что интересно, мои просьбы никогда не оставались без ответа, я получал ту помощь, о которой просил.

Не знаю, как долго бы ещё ходил вокруг да около, если бы Господь не свёл меня с будущей женой – Машей. Она была верующей, и мне – хочешь не хочешь – пришлось ходить вместе с нею на службы. Первое, что удивило: после лыжных гонок у меня была надорвана спина, и я не мог стоять на одном месте больше пятнадцати минут, а тут выстаивал по полтора-два часа – и спина ничего. Было и ещё одно обстоятельство. Мои внутренние законы совпали с евангельскими заповедями один в один, что немудрено, они ведь из Евангелия и вышли, просто мы за безбожные десятилетия об этом забыли. Но креститься отказывался наотрез. Потом была свадьба. Тёща работала в храме и плакала, оттого что мы не могли венчаться из-за моего упрямства. А упёрся я крепко. Мы дружили с семьёй отца Иоанна Шаповала, он тогда ещё не был священником. И вот как увидит меня, спрашивает:

– Ну что, крестился?

– Нет, не крестился.

– Так, оглашенный Александр…

Не давил, но напоминал, что ему – с его решительностью – давалось, наверное, непросто. Много позднее, когда и он был рукоположён, и я крестился, была одна история. Приехали мы как-то к отцу Иоанну в Истобенск, работали на крыше Никольского храма, помогали восстанавливать. Потом наелись в трапезной так, что меня в сон клонить начало. А мне машину вести. Сажусь в неё сонный. Вдруг батюшка дверь открывает, меня выдёргивает и, ни о чём не спрашивая, растирает лицо снегом. Я ору, а он меня крестит и говорит:

– Теперь езжайте.

Умеет ошеломить – тут ему равных нет. Так что я вполне оценил его деликатность в вопросе моего крещения.

С какого-то момента мы начали ездить к отцу Владимиру Орлову – его перевели из Серафимовского храма в Волково. Ехать туда нужно было до Слободского, а там четыре километра идти пешком. Добираться приходилось иногда в сильный снегопад или вьюгу. Отец Владимир спрашивал всякий раз:

– Александр, ты покрестился?

– Нет.

Он качал головой, мы общались, но я был настроен по-прежнему против участия религии в жизни человечества. В апреле 2001-го, на тезоименитство владыки Хрисанфа, отец Владимир рассказал во время проповеди о Марии Египетской. Я первый раз видел, как он плачет, и весь храм плакал, и я тоже. Я увидел тогда удивительную силу веры. После службы отец Владимир подходит:

– Александр, ты крестился?

– Нет.

Тут он командует, чтобы согрели воду для крещения, а мне даёт текст молитвы «Верую», чтобы выучил. Крестил меня полным погружением. Мне приходилось слышать, что крещение смывает все грехи и на человека сходит Дух Святой. И тут мне довелось испытать это на себе. Несколько недель ходил счастливый, радостный, смотрел на мир и любил его. Чтобы сейчас такого достичь, мне приходится идти в крестный ход, предпринимать огромные усилия, а тогда эта благодать дана была просто так. Ко мне подходили, спрашивали, что со мной. Я отвечал, что крестился, и люди понимающе кивали.

После этого Маша настояла, чтобы мы начали ходить к нашему вятскому старцу – отцу Серафиму Юсупову, батюшке необычайной любви. У него мы и венчались. Десять лет окормлялись после этого у него. Ему уже под 90. Когда к нему подходишь, все вопросы отпадают, всё открывается, о чём хотел спросить, понимаешь, в чём был неправ, как исправить. Он сыграл большую роль и в нашей семейной жизни. Маша подходит с вопросами неразрешимыми. А он ей: «Слушайся мужа!»

– Почему вы от него ушли?

– Наверное, настало время и потребовались более строгие батюшки. Вот с отцом Владимиром был период, необходимый, чтобы я крестился. У отца Серафима это могло никогда не произойти. Потом был период воцерковления, когда ты как дитя малое и с тобой нужно нянчиться, в любви и ласке растить. Потом другое требуется. Стали мы ходить в Екатерининский гимназический храм.

– Сколько у вас детей?

– Трое. Каждый раз, когда наша семья начинала трещать по швам, Господь посылал ребёнка. Первый появился на свет через три года после того, как мы поженились и обвенчались. Наверное, не были готовы к появлению ребёнка, нужно было вместе пострадать, пожить, соединиться духовно. Это не значит, что не спешили с рождением первенца. Очень хотели. Молили о нём святителя Николая Чудотворца, у меня даже начало наступать отчаяние, всё кипело внутри. А ничего не выходило. И так было, пока, помимо влюблённости, страстности, у меня не родилась зрелая любовь, желание понять Машу по-настоящему. Это был урок на всю жизнь, когда Господь открыл, что дитя должно быть плодом ещё и духовной близости. Так появился на свет Николай, названный в честь святителя. Он родился вскоре после того, как я вернулся из Великорецкого.

Прошло ещё три года, мы с женой снова начали отдаляться друг от друга. Рутина заела, возня с пелёнками и прочее, когда вместо единения с женой появились привычка и неудовлетворённость. И тогда родилась Ксения. Она – великое утешение для меня, ведь девочки бывают очень привязаны к отцам.

Жене тяжело было сидеть с детьми, теряя квалификацию врача, и она всё чаще была недовольна. Мы снова начали отдаляться. Она устала, я устал. Но однажды приезжает издалека мой друг. Он пока жил здесь, на Вятке, был певчим в храме, а как уехал, то отошёл от веры и долго к ней возвращался. Сказал, что познакомился с замечательной девушкой из Белгорода и хочет венчаться в той церкви, где пел в юности. Нас с женой позвали свидетелями. В тот февральский день было морозно и солнечно. Деревянный храм залит светом, льющимся через окна, и никого, кроме нас. Венчал батюшка очень обстоятельно, с любовью. Нам всем было хорошо, душевно. И через это венчание, эту любовь что-то обновилось и в нас с Машей. Так родился наш третий ребёнок.

Через жену меня Господь привёл в Церковь, после чего появились у меня настоящие друзья, сложилась община, где каждый готов прийти тебе не помощь. И в Сибирь для этого ехать не пришлось.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Наталья:

    Спасибо “Вере” и ее корреспонденту за публикацию. Радостно читать добрые слова о человеке, с которым стоишь вместе на воскресной Литургии в одном храме. Как будто увидела Александра со стороны, и увидела по-новому, в другом свете.

Добавить комментарий