Книга без обложек
Семейная тайна
Санкт-Петербург, панельная многоэтажка на улице Седова. Ничего случайного в жизни не бывает, и символично, что старый моряк Ростислав Игоревич Мальковский на склоне лет поселился с супругой на этой улице, носящей имя знаменитого моряка-исследователя. А может, Господь привёл сюда, чтобы не забывали Мальковские о своём родственнике, однофамильце полярника, – духовнике Гефсиманского монастыря архимандрите Серафиме (Седове)?..
Мы сидим за роскошным постным столом – хозяйка Ирина Владимировна пригрозила: пока не попробую все пять видов пирогов, из-за трапезы не отпустит. Ростислав Игоревич, между тем, хвалит нашу газету:
– «Веру» давно выписываю. В её провинциальности теплота есть. У вас много живых деталей.
На «провинциала» я, уплетая пироги, не обижаюсь. В наше время это и вправду звучит как похвала. Спрашиваю:
– Лет десять назад вы писали нам, спрашивали про харбинского родственника. Помогла подсказка?
– Да, спасибо! По указанному адресу связался с Новосибирском и узнал о родственниках в Алма-Ате, те дали контакт в Австралии. В итоге собрал много сведений.
– А раньше ничего о родственниках не знали?
– Ничего! Единственное, что в детстве слышал, – дядя Коля был награждён золотым оружием. О том, что он спасал Царскую Семью, а потом стал архимандритом, родители не знали. На мои расспросы, кем были наши предки, бабушка отнекивалась: «Да что там, Славушка, кости-то трясти». Слышал, как родители иногда вздорили и мать в сердцах говорила: «Вот всё время у тебя голубая кровь выпячивается!» Однажды отец вернулся из рейса, в гости пришла его старшая сестра, тётя Кира, сели за стол. Я и ляпнул: «Папа, а кто был дедушка?» Папа посмотрел на меня так, будто я провинился, и отрезал: «Лесник». Одновременно с ним тётя Кира сказала: «Прокурор». Тут мама вмешалась: «Не морочьте голову ребёнку! Объясните ему». Отец сказал: «Слава, я плаваю. У меня серьёзная работа. Вопросы задавать на эту тему ты не должен. Когда повзрослеешь, я всё расскажу». Это был последний разговор с ним о предках.
Папа был штурманом торгового флота. Когда я тоже стал моряком, то понял, почему он молчал. Мы ходили в «загранку», и за нами пристально следили органы.
– Боялись, что в порту капстраны попросите политического убежища?
– Вроде того. Но при мне был лишь один такой случай, уже после развала Союза. С «Новомосковска» в Австралии сбежал судовой доктор. Мы его не осуждали, но и не завидовали. Человек оказался без Родины. Он всегда встречал нас в порту, приходя посмотреть на русские корабли.
А ведь я был почти в таком же положении. Не знать свою родню – наполовину быть без Родины. И это тяготило меня всю жизнь. В 1993 году, когда шли массовые сокращения, меня выперли на пенсию. Устроился я сторожем в ДК моряков, времени стало много. И отправился я в архив, узнавать своё родословие. Сотрудница РГИА спрашивает: «По каким признакам искать?» Я сказал: «Мама обзывала папу “голубой кровью”». Та улыбнулась, куда-то заглянула: «О, Мальковские. Да, дворяне». Я обомлел. Гляжу в её фолиант, а там Мальковские в Смоленске, в Казани, в Симбирске… Целых восемь линий. Знаете, это было не то чтобы счастье, а необъяснимое что-то… В результате я стал ходить туда почти каждый день, как на работу.
– С утра до вечера просиживал, – подтверждает супруга.
– Оказалось, род наш происходит от смоленских дружинников, которые, по всей видимости, участвовали в Грюнвальдской битве 1410 года. После того как в 1514 году Василий III забрал Смоленск из Княжества Литовского, Мальковских направили служить в разные места. В одном из документов обнаружил, что в 1673 году Иван Мальковский уже восемнадцать лет как оборонял восточные рубежи России на Закамской линии – в Казани, затем на Оренбуржчине. От Ивана родился Фёдор, от него Иерофей и так далее – все были служилыми дворянами. Узнал я адреса некоторых потомков Мальковских, написал им. Почти никто не ответил. Одному позвонил, он: «А откуда у вас мой телефон?! Я сейчас в милицию обращусь!» Ещё боялись люди своих дворянских корней. Только спустя время стали мне звонить, расспрашивать, что я накопал. А я смог проследить 14 колен, которые не прерываются. Обрёл, так сказать, корни.
Промысл в судьбах
– Чувство корней – это понятно, – говорю. – А вообще, Ростислав Игоревич, какая польза от знания родословной?
– То есть как какая?! – возмутился старый моряк.
– Ну, у каждого своя жизнь, зачем чьи-то «кости трясти», как сказала ваша бабушка.
– Польза есть. И конкретная. В жизни каждого рода имеются свои закономерности, которые проявляются через поколения. Зная их, ты сможешь принять повороты судьбы осознанно, не паникуя. Приведу пример, как повторялся Промысл Божий в нашем роду.
Прапрадед Николай был чиновником, дворянином без поместья и сына своего Ивана после гимназии хотел пристроить пусть на мелкую должность, но при губернаторе. По его мысли, это было блестящее начало карьеры. А Иван ни в какую: буду… машинистом паровоза. Тогда только паровозы появились, и юноша увлёкся техникой. Отец этого не понял и, когда Иван устроился учеником машиниста, выгнал его из дома, лишив всех прав наследства.
– Дворянин-кочегар?
– Машинист, не путайте. А потом так случилось, что он спас железнодорожный состав от крушения. За это Ивана Николаевича наградили тремя тысячами рублей. На эти деньги он покупает себе имение. И становится дворянином с имением, в отличие от отца.
Знай об этой истории мой отец, он бы не столь переживал, когда его выгнали из института. Если ты верен себе, ни в чём не лукавишь, то Бог не оставит. А было так…
Мой папа, Игорь Александрович, с детства мечтал открывать что-то новое. Поэтому поступил учиться на геолога. Но однажды приходит на занятия человек из органов, говорит: «Товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает. Так что, ребята, напишите свои автобиографии и расскажите всё как есть». Нашлись только два человека, которые рассказали о том, что в ту пору скрывали, – мой отец и одна девушка по фамилии Царевская. Царевская сообщила, что её отец священник, а мой папа – что отец прокурор и дворянин. Обоих сразу отчислили. А преподаватель сказал: «Мальковский, что у тебя за язык такой? Знаешь, что я тебе рекомендую… поезжай в Москву к Калинину».
Поехали они с мамой. Сначала попали к Крупской, та позвонила Калинину, всесоюзному старосте. Он принял. В вузе отчисленных восстановили. Но время было потеряно, и папа оказался на младшем курсе, где изучали не геологоразведку, а аэрофотосъёмку с картографированием. Это был удар для него. Его бывшие сокурсники станут открывать новое, а ему останется лишь карты составлять. Но именно это спасло его от гибели на войне: друзей-геологов призвали в пехоту, и мало кто вернулся, а папу взяли в воздушную разведку. Он летал на высотном самолёте, в прямых боестолкновениях не участвовал, потому выжил.
– И как же его мечта о первопроходчестве? – спрашиваю. – Удалось её осуществить?
– После войны папа выучился на штурмана, стал капитаном, обошёл весь свет. Но море он не полюбил и на судне, как и я, был белой вороной – не пил, не курил, разговоры о бабах не поддерживал. Однажды он говорит моей маме: «Аня, не хочу больше плавать». Она в ответ: «Сам выбрал, давай плавай». Мы ведь бедно жили, а из рейсов он что-то привозил. В Финляндии покупал не тряпки, а пшеничную муку. Так и проплавал до пенсии.
– А вам в рейсах нравилось?
– Трудно сказать. Когда обогнул Землю, побывав и в Африке, и в Рио-де-Жанейро, то романтики поубавилось. Наверное, эта болтанка в океанах соответствовала внутреннему ощущению, что я без корней… А теперь словно на берег сошёл после долгого плавания. Держусь за корни родового леса. Про лес-то Мальковский ещё не рассказывал? Ну слушай тогда.
Захотелось мне побывать в имении, которое прадед купил на наградные за спасение железнодорожного состава от крушения. И вот приезжаю в деревню Акулово под Калугой. Спрашиваю встречную женщину, как мне найти бывшее дворянское имение Мальковских. Она: «Речку перейдёте. Видите на горизонте Мальковский лес? Вот там». Думаю: «Это она лес так назвала, чтобы сделать мне приятное». Иду дальше, спрашиваю: «Слушай, парень, где Мальковский лес?» Он: «Да вон Мальковский лес». Так по душе мне это слышать!
Мы с Ириной Владимировной смеёмся – так забавно, в лицах, иронизирует над собой рассказчик.
– Да он и сейчас в компьютере, бывает, откроет фото, сделанное из космоса, и сидит, на лес смотрит, – подтрунивает жена.
– Ну да, смотрю: ай, Мальковский лес, мать его за ногу! – с вызовом подтверждает старый моряк. – Год от году на снимках что-то меняется, аллея уже почти заросла. Не подумайте, что мне так нужна дворянская родословная. Другое важно – своё место в мире, с точными координатами.
Крест в небе
– Вас в детстве крестили? – спрашиваю Ростислава Игоревича.
– Да, сразу после рождения. Бабушка Прасковья Васильевна настояла, чтобы не откладывали. В Сампсониевском соборе в 37-м году, как раз перед самым закрытием, служили три священника – кто из них крестил, не знаю, так что в своём синодике поминаю сразу троих.
Прасковья Васильевна была простой вологодской крестьянкой из села Милославлево Грязовецкого уезда. Её муж имел крутой нрав, случалось, и бивал её. Терпела. Но при всей своей кротости бабушка имела железный характер, могла настоять на своём. С малых лет помню, как она молилась. Истово. И нас заставляла – я уже рассказывал, как в блокаду перед вкушением пайка мы с сестрой «Отче наш» читали.
К сожалению, в детстве мы не стали верующими. И всё же в Церковь я пришёл из-за неё… В 1969 году возвращаюсь я из рейса, а бабушка воспалением лёгких болеет. Спустя время мама говорит: «Знаешь, бабушке лучше стало, когда ты приехал». Я ведь был её любимцем. Стало лучше, но лишь чтобы проститься со всеми. Вскорости она умерла.
Похоронили бабушку, и что-то меня торкнуло внутри. Раньше в церкви я бывал только в детстве, когда сопровождал бабушку в Спасо-Преображенский собор. Она на службе стоит, а я брожу туда-сюда, выйду во двор… А как она умерла, вдруг потянуло в храм. Жили мы с Ирой совсем рядом с Александро-Невской лаврой, и пошёл я туда. Так лет сорок туда и ходил, пока не переехали в квартиру Ириной крёстной.
– А вы когда крестились? – спрашиваю Ирину Владимировну.
– Поздно, в годах уже, – отвечает.
– Ира в «Свердловке», правительственной больнице, работала, поэтому ей было сложнее, – поясняет Ростислав Игоревич. – И креститься поехала подальше от начальственных глаз, в Нарву.
– Окреститься меня заставил пример сына Андрея, – уточняет Ирина Владимировна. – Было это перед 1988 годом. К тому времени Андрей уже принял крещение под влиянием своего приятеля, у которого отец служил наместником АлександроНевской лавры. Про батюшку Игоря Мазура слышали? Вот это он. Крестился Андрей, но не скажу, что верующим стал. Спутался он с хиппи и, не закончив 10-й класс, ушёл странствовать. А тогда, перед юбилеем Крещения Руси, в «Комсомольской правде» прочитала я, что Оптина пустынь восстанавливается, приглашает всех желающих поработать за еду и ночлег. Всю зиму уговаривала Андрюшу. Поехал. Один, приятели его отказались. Вернулся он настоящим верующим, причём таким ортодоксальным…
– Я бы сказал, очень жёстким, – неодобрительно прокомментировал Ростислав Игоревич. – Детей своих водил на раннюю службу сызмала. Что меня поражало: он идёт впереди, а они гуськом за ним… В итоге из четырёх детей к Церкви близок только один наш внук, Тихон. Сейчас он служит в армии, в православной роте на Валааме.
– Ты, Слава, несправедлив, – не соглашается супруга. – Андрюша ведь псаломщиком служит, ему надо быть собранным, все церковные установления соблюдать. Ты лучше расскажи про крест в небе.
– А что рассказывать? Едем мы с внуками на велосипедах. Тихон, ещё маленький, впереди меня сидел, а Вася и Роман на своих великах. Небо голубое, с редкими облаками. Учтите, я не придумываю, это в Сосново было, у нас на даче. Поднимаю голову: мать честная, огромный белый крест! Причём не просто похожий, как бывает, а геометрически правильный и объёмный. Говорю: «Ребята, смотрите!» Надо было бы по возвращении всё подробно зарисовать и описать, но что-то в голову не пришло.
– Наверное, знамение было не для истории, а лично для вас, – предполагаю.
– Андрей то же самое сказал: «Папа, ты сомневаешься во всём, вот тебе подтверждение».
Может, я и не прав насчёт сына. Возможно, он в чём-то моего двоюродного деда повторяет, архимандрита Серафима, духовника Гефсиманского монастыря в Иерусалиме. Тот в начале служения, будучи в эмиграции келейником владыки Сергия, тоже был жестковат, как и положено бывшему боевому офицеру. О нём так вспоминали: «Прислужников “муштровал” на кухне… Вместе они – владыка своей любовью к церковной “славе” и Николай Яковлевич своей военной муштровкой – создали в Праге богослужения, с которыми по красоте мало кто мог сравниться в Зарубежье». И приводили пример муштровки шестилетнего владычного служки: «Креститься можно только тогда, когда указано… И чтобы земной поклон был одним движением – вниз и обратно, и не качайся, когда идёшь, полной ступнёй, небольшим шагом… и чтобы движения были чёткими, тогда молящимся мешать не будешь».
– Вы много материала про отца Серафима собрали? – спрашиваю.
– А пойдём покажу, у меня всё это в моём интернете.
Честь рода
Как оказалось, «интернетом» 80-летний моряк называет свой компьютер. Самый большой текстовой файл в нём – незаконченная книга «Истории рода Мальковских». Начинается она со вступления: «Писания мои, что пред тобою, весьма многостраничны. Их я начал так давно, что дней тех не припомнить… Писалось это вначале для детей моих, но не востребовано было, ну а потом для необременённых знаниями внуков малых…»
– Я не Чехов, чтобы рассказывать о своих предках лаконично, – откомментировал автор. – Ванька Жуков там, и всё. Люблю подробности.
А подробности весьма интересные. Тут и описание Грюнвальдской битвы, и карта городов-крепостей на Закамской оборонной линии, и жизнеописания по разным ветвям Мальковских.
Замечательна история женитьбы дедушки Ростислава Игоревича на Августе Яковлевне Седовой в 1910 году. Несколько лет он ухаживал за ней и женился за день до переезда в Туркестан на постоянное место работы. Наутро после венчания отец суженой, довольно крупный чиновник, задержал поезд, чтобы на него успели молодые. На новом месте – в городке Мерви, что в верховьях реки Мургаб – Мальковский прослужил мировым судьёй пять лет. В архивах Ростислав Игоревич нашёл указание на выговор Мальковскому от начальства «за медлительность и нерадение». Стал разбираться и выяснил примечательные подробности, характеризующие то время.
В Мерви произошло убийство, в котором обвинили молодого туркмена-крестьянина. Тот клялся, что не он убивал, но дело шло к каторге. Тогда Александр Иванович стал сам разбираться в деле, затянув процесс. Вот за это и получил выговор. Настоящий убийца в итоге был найден, но отношения с начальством испортились. Зато туркмены не знали, как отблагодарить за справедливость, привезли дорогой ковёр, от которого молодой судья отказался. Таких историй, когда пришлось идти против начальства, было несколько. Между тем семья росла: родилась Кира, затем – в 1913-м – Игорь, папа Ростислава Игоревича.
Потом был перевод на другую окраину империи, в Томский окружной суд. К началу Гражданской войны Александр Иванович был уже прокурором, жили они в городке Тайга. Он был занят красными партизанами. В один день Кира играла за воротами дома и к ней подошёл человек в рваной солдатской шинели, сказал тихо: «Девочка, позови маму». Когда Августа Яковлевна вышла, то не сразу узнала своего брата Николая.
По всем расчётам, Николай Седов должен был стать крупным военачальником. После нескольких классов Ташкентской гимназии он поступил в Санкт-Петербургский Второй Николаевский кадетский корпус, затем в Тверское кавалерийское училище, где с началом Первой мировой его досрочно произвели в офицеры.
– Удивительный поворот судьбы, – комментирует Ростислав Игоревич. – Когда я служил срочную, моя казарма находилась в здании того самого училища. Я и подумать не мог, что хожу по тем же коридорам, марширую по тому же плацу, где маршировал «мифический» двоюродный дед, награждённый золотым оружием!
Из училища Николая Седова направили корнетом в «Крымский Конный Ея Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полк». Вскоре на войне он совершил подвиг: раненный пулей в шею, он вынес с поля боя своего командира, а может, и своего однополчанина-офицера – точно неизвестно.
– Эти сведения мне сообщила в очередном письме мать Елизавета, игуменья Гефсиманского женского монастыря в Иерусалиме, – поясняет Ростислав Игоревич. – Ещё она написала, что отец архимандрит всю жизнь проходил с пулей в шее. Ничего этого мы в семье не знали. Известно было только, что за какой-то подвиг ему вручили золотую саблю – Георгиевское оружие.
Совершенно случайно раненый Седов попал в санитарный поезд Императрицы Александры Фёдоровны, который доставил его в лазарет в Царское Село. Там молодой корнет стал любимцем Императрицы и её дочерей. Великая княгиня Татьяна писала в дневнике: «Сидела с Седовым, очень уютно говорили… Пасха. 10 апреля. В 4 мы поехали с Мамой к нам в лазарет. Раздавали яйца нашим в гостиной. После всем лежачим. Сидели у Седова. Очень хорошо».
Старшая сестра Чеботарёва отмечала: «На перевязке вчера Государыня села у его изголовья – нежно прильнул к Её руке, как ласкающее дитя; Она шутила и подбадривала его всё время».
– Думаю, взаимная нежность была оттого, что он рано лишился мамы, в 15 лет, и Царствующие особы это чувствовали, – говорит Ростислав Игоревич. – Я собрал все дневниковые записи и письма Императрицы к Государю, где упоминается мой двоюродный дед. Послал их в Гефсиманский монастырь, и игуменья Елизавета удивилась: «А ведь отец архимандрит однажды, общаясь с нашими сёстрами, сказал, что тоже занимался вышивкой. Вместе с Императрицей. Мы не приняли это всерьёз, а это правда!»
Из лазарета Николай поехал к родителям в отпуск – вместе со спасённым им офицером. Тот оказался из древнего княжеского рода. У него была красавица сестра, с которой Николай совершил помолвку. Пожениться решили сразу после войны, прадед мой заранее купил им особняк на Большой Морской в Петербурге. Но Великая война, как называли Первую мировую, переросла в гражданскую. По рассказам, имение князя захватили конники Будённого, всех женщин и девушек изнасиловали и порубили шашками. Пристрелили и князя, который встал на защиту дочерей.
– Николай Седов сразу перешёл к белым? – спрашиваю Мальковского.
– О, это отдельная история. Сначала он попытался освободить Царскую Семью.
Путь спасения
– В конце августа 1917-го Николая Седова арестовали в Петрограде из-за того, что он не снял царские вензеля с погон, – рассказывает Ростислав Игоревич. – К счастью, за него заступился денщик-татарин. В те дни Царскую Семью уже перевезли в Тобольск. В тайной монархической организации, куда Николая приняли по рекомендации Вырубовой, решили отправить человека для организации побега. Выбор пал на Николая. Он доехал до Тюмени и там заболел воспалением лёгких. Больной, он добрался к сестре в Тайгу. По пути угодил в волчью яму, дно которой было утыкано кольями, и едва оттуда выкарабкался. Вот таким, обессилевшим, в рваной шинели, и увидела его моя тётя Кира.
Отлежавшись, он вернулся в Тюмень, где устроился дворником. Был осторожен. На улице видел группу рабочих с офицерской выправкой, но к ним не подошёл. Эту группу, прибывшую для освобождения Царя, моментально схватили. Седов побывал в Тобольске и мельком встретился с Царственными узниками, через Боткина обнадёжил их. Но ничего не получилось. В городе действовали ещё две группы, одна из них была немецкой. Связавшись с ними, Седов и Марков, приехавший из Петрограда на подмогу, чуть не попали в западню, доверившись псевдосвященнику, который работал на красных. К тому времени узников уже перевезли в Екатеринбург…
Седов так просто не сдался, искал пути освобождения узников. Скрывался в лесах. Однажды его схватили красные, он притворился сумасшедшим, и его отпустили. Затем его схватили бандитствующие белые. Над предложением освободить Царя они только посмеялись. После расстрела Царской Семьи Николай присоединился к армии Деникина и войну закончил в Крыму, отплыв в Константинополь с последними белогвардейцами.
– А что сталось с его сёстрами?
– Когда папа женился, Августа Яковлевна стала жить с тётей Кирой и внуками. Умерла она в Ленинграде 8 марта 1942 года от голода. Тётя Кира и бабушка Прасковья Васильевна везли её на санках до нашего дома, через весь город… Вторая сестра Николая Седова, Зинаида, умерла также в марте 42-го. А Валентина и Людмила дожили до 1948 и 1952 годов.
Раньше же всех, в 1940-м, Богу преставилась Фаина. Она обладала даром предвидения, и офицеры, отправляясь на Первую мировую, подходили к ней в надежде услышать что-нибудь обнадёживающее. Если Фаина Яковлевна говорила: «Иди, Господь с тобой!» – то это звучало как приговор. А вот с собственным братом её предвидение обмануло. Летом 1917 года, когда Николай уехал в Сибирь спасать Царя, в Петрограде были массовые расстрелы офицеров. И Фаина побывала во всех местах казни, всматриваясь в мёртвые лица, ища брата. В том числе ходила под стенами Петропавловки, где было расстреляно 600 человек. Вернулась домой с окаменевшим от горя лицом. Вскоре она приняла тайный постриг, получив имя Фавста. В 20-е годы училась на Ленинградских высших богословских курсах и, по свидетельству тёти Киры, состояла в Братстве Серафима Саровского. До конца жизни была прихожанкой Николо-Богоявленского собора. Носила на себе вериги и власяницу. После 37-го года приняла схиму с именем Селафиила. От неё в наследство мне досталась личная печать епископа Андрея (Ухтомского), расстрелянного в том же 37-м году.
Ростислав Игоревич помолчал и продолжил:
– Печать красивая, в форме колокола, из фиолетового аметиста. С монограммой владыки. Вот скажи, что мне с ней делать? Передать кому-то? Может, кому-нибудь пригодится?
– А внукам вашим?
– Пожалуй что… Подожду, по какому пути они пойдут. Хотя подарок им уже есть – вот эта рукопись книги о роде Мальковских.
* * *
Заглянул я в статистику документа – в нём два миллиона знаков. В печатном виде это четыре толстых книги. А Ростислав Игоревич продолжает писать… Повествование его начинается в неопределённом прошлом и, похоже, не имеет конца. Книга без обложек получается. Такова наша жизнь на земле, которая имеет продолжение за гробом. Но счастлив тот, кто может опереться на что-то уже в этой жизни. Чтобы шагнуть в будущее.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий