Крест на берегу (часть 2).

Командировка к русской Атлантиде

(Окончание. Начало в № 729)

Леушино в 50-ые годы

Леушино в 1950-ые годы

Дома и люди

– Обычно паломников мы в чайном домике принимаем, но холодно ночью-то, а печка там не исправна, – размышляет озабоченно Ида Александровна. – Положу-ка я вас у себя в доме, на втором этаже, там самая теплынь будет.

В сопровождении старожилки села Мякса мы с Игорем идём по деревенской улочке, возвращаемся из школьного музея и новопостроенного храма. Адрес Иды Александровны Климиной – очень бодрой, жизнерадостной женщины – ещё в Вологде дала нам давний наш автор и друг газеты монахиня Кирилла (Червова): «Она всё в Мяксе знает,  предки её помогали Леушинский монастырь строить».

– А почему домик чайный? Для чайных церемоний, что ли? – шутит Игорь.

– Его так в Леушинском монастыре называли. Наверное, для паломников был устроен, – предполагает мяксинская старожилка. – Чайный домик – единственное монастырское строение, сохранившееся после затопления. Но об этом отдельно рассказывать надо…

Дом

Дом прадеда И. А. Климиной: фото 1938 года и современный снимок

Хозяйка открывает калитку, входим во двор. Ну, не дом, а домище!

– И вправду двухэтажный, – удивляюсь. – А я думал, вы так мансарду называете.

– Так у нас в Мяксе многие в два этажа строились, семьи-то большие были.

За калиткой к крыльцу ведёт дорожка, выложенная из каменных плит, и хозяйка поясняет:

– Прадед мой, который в 1890-х годах этот дом построил, заранее камень заготовил, чтобы фундамент укрепить, когда строение просядет. А пока перед крыльцом положил, чтобы чисто входить. И вот уж сотню лет чисто ходим, и дом стоит… А камня в Мяксе много: начнёшь колодец копать, так замучаешься. До революции Вонифатий в тетрадке своей записал: «Приходила игуменья, просила возить каменья в Леушино».

– А кто это, Вонифатий?

– Летописец наш сельский. Ну как летописец, кузнецом он был… о нём тоже разговор отдельный. Давайте-ка сначала я вас покормлю.

* * *

Русская печь, лавки по стенам, деревянный стол, иконы в красном углу. Где-то за гранью слуха ощущается, как поскрипывают-дышат бревенчатые стены и стропила. Живой дом. А хозяйка, угощая ужином, рассказывает его историю. Она, конечно, не в брёвнах, а в людях, давших дому душу:

– Прадед мой, Иван Иванович Ионин, плотником был. Видите, как полы настелены? Иголка в щель не упадёт. Он многим дома строил – и Вонифатию-кузнецу, и, возможно, монахиням в Леушино. Детей у него было семеро. Сначала родились три сына, затем четыре дочери – Анна, Евлампия, Федосья, Александра. Первого сына, моего деда Дмитрия, отправили в Сибирь в 1932 году как врага народа, там он и умер с голоду в 60 с чем-то лет. Второго, Михаила, вообще неизвестно за что арестовали, он прямо в тюрьме умер. А третий сын, Александр, был глухонемой, и его не тронули. Так здесь и жил, работал в колхозе. А сёстры – одна была слепая, вторая занималась только домашним хозяйством, третья в колхозе за телятами ухаживала, а четвёртая вышла замуж в соседнюю деревню.

– А почему вашего дедушку, Дмитрия Ивановича, во враги народа записали? Зажиточным был?

– Да обычный крестьянин. Тут как получилось. Когда ему понадобилась лошадь то ли по дрова, то ли ещё что, он написал заявление и пришёл в правление сельсовета, лошадь-то просить. А там ему сказали: ты пьяный, не дадим лошади. Дедушке обидно стало: «Я хоть и выпил, да лучше вас, трезвых коммунистов, проеду». Начался спор, то да сё, шум поднялся, и его сестра увела. Потом говорила: «Всю жизнь жалела, что не заперла его в доме». Потому что он снова пошёл в правление и там уже по-настоящему начал шуметь, правду искать. Ну как ему не дать лошади, если он в колхозе старший конюх, а своих-то лошадей ещё раньше туда, в колхоз, отдал? Ан нет, не дают. И что из этого получилось. Есть у меня вырезка из районной газеты «Вперёд», там сообщается, что Дмитрий Ионин в правлении ругался «пощадными» словами – то есть «площадными», опечатка такая – и что он якобы кого-то ударил и является врагом народа. Был суд, описали его имущество и дом, который стоял через дом отсюда. Всё это выставили на торги, задёшево, но никто из мяксинских покупать не пришёл. Тогда ведь дружно деревенские жили, друг дружке помогали. И какой же он «враг народа», если народ жалел его, что судят ни за что?

Дмитрий Иванович не только с лошадьми хорошо управлялся, но, как и отец его, был знатным плотником. Это он чайный домик в Леушино разбирал и сюда перевёз, всё в точности обратно собрал. А когда другие работники в 1938 году келейный корпус перевозили, то после них собрать было трудно. Об этом написал мне в 2006 году наш земляк Николай Бурцев: «Помню, как собирали леушинский двухэтажный дом. Штабеля и груды старых брёвен, досок, косяков, рам вызывали какое-то непонятное тревожное чувство. Особенно угнетало большое число выломанных переборок… В Леушино их некогда было аккуратно разбирать».

– Чайный домик перевезли перед тем, как монастырь затопили?

– Нет, это ещё в 29-м году было, до затопления. В Мяксе во время сенокоса большой пожар случился, и сгорел дом тестя моего дедушки. А в монастыре детский дом для трудновоспитуемых располагался, у них и купили.

– Построить самому дом дорого было? – интересуюсь.

– В разное время по-разному. Из тетрадки Вонифатия знаю, что он построился за свой месячный заработок. А он как кузнец имел доход в сто рублей.

– Большие деньги, – сомневается Игорь. – До революции корова шесть-семь рублей стоила.

– Так в старину говорили: «Коня продаст – гармошку купит». Дёшев скот был. Да и что там сто рублей. Дети мои играли и в доме 4 тысячи нашли, царскими ассигнациями. Ещё прадедушкины. Тётушка увидела столько денег, заохала: «А тятя всё не хотел нам платья покупать!» Видно, на чёрный день копил.

– А где нашли-то?

– На чердаке. В нашем доме постоянно что-то находится. Перед самым вашим приездом на повети подметала и кусок газеты вымела с постановлением пленума ЦК КПСС об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова. Это, считай, 1957 год. А поветь-то убирала, потому что плотники должны прийти, зимовку поднимать.

– Всё-таки просел прадедушкин дом?

– Так и не просел бы, если б не затапливало.

– То есть и до вас Рыбинское водохранилище добралось? – не понимаю.

– Не, это потоп наш, деревенского масштаба. Много лет назад дорогу надсыпали шлаком и песком, а на перекрёстке улиц забыли положить трубу.  При советской власти отвечали, что нет трубы. Пришла новая власть, сказала: нет денег. Затем пришла нынешняя власть, и я сама эту трубу смогла купить, привезла на перекрёсток. Но уже возникла другая проблема, человеческая. Соседи вышли на дорогу: нам этой трубы не надоть, нам и так хорошо. Уклон-то от них идёт, им сухо, а что у нас с ближайшей соседкой каждую весну заводь образуется, уже не волнует. Так вот времена меняются.

– Чайный домик тоже подтапливает?

– Нет, слава Богу, хозяева ирригацию сделали. Одна половина дома принадлежит моим родственникам, а другую половину купила предприниматель из Карелии, которая постоянно приезжает на Леушинские стояния. И купила специально для паломников, чтобы можно было заночевать и просто отдохнуть, чай попить. Так что домику вернулось то предназначение, какое было в монастыре.

Село и город

Ида Александровна Климина

Ида Александровна Климина

– Матушка Кирилла говорила, что вы стихи пишете, несколько книжек выпустили, – продолжаю расспрашивать мяксинскую старожилку. –  По виду вы деревенская, а говор городской.

– Так я в городе и родилась, в Ленинграде, – простодушно отвечает Ида Александровна. – Ведь как получилось. Здесь, в Мяксе, мама закончила начальную школу, а чтобы учиться дальше, надо было жить в Череповце. Как её подруга рассказывала, сговорились они провалить вступительные экзамены, чтобы в Мяксе остаться. Наполучали «неудов», идут из города радостные. А дома отец, Дмитрий Иванович, ждёт. На табурет усадил и машинкой для стрижки по голове прошёл: «Вот тебе беседы». Видно, подумал, что моя мама хотела вместо школы ходить на беседы – вечеринки молодёжные. А она просто в город не хотела. Но так случилось, что отправили её даже не в Череповец, а в Ленинград – в няньки к старшему брату, который там в Смольном по комсомольской линии работал. В Ленинграде мама закончила вечернюю школу, устроилась на работу. Наступил 38-й год. Папа её, Дмитрий Иванович, уж несколько лет как умер в ссылке на Енисее, и тут вышел указ: родственников «врагов народа» выселить из Ленинграда в 24 часа. Мама вернулась на родину, вышла здесь замуж и с мужем снова поехала в Ленинград, купили они дом в Павловске. В 41-м году я родилась. Папу забрали на фронт, а нас 22 августа эвакуировали. Места в машине мало, а у мамы сундук с приданым большой, одних полотенец собственноручно вышитых 32 штуки – чтобы закрыть сундук, приходилось крышку ногой нагнетать. Соседки, две офицерские жены,  сказали: «Мы ребёнка забираем, а ты оставайся со своим имуществом». Что ж делать – меня на руки, ключ в карман, и в кузов налегке. Приехали сюда, в Мяксу, к тётушкам.

Война закончилась – отец погиб в 41-м, дом в Павловске, который был под оккупацией, сгорел. Мама съездила туда, ей сказали: выбирай любой дом. Она посмотрела: здесь крыши нет, тут стена обрушена, угол выворочен. Без мужа такой дом не поднять. И снова вернулась в Мяксу, так что выросла я в этом доме. Ещё одна тётушка жива была, я её бабушкой называла, стояла вот тут и повторяла: «Помяни, Господи… помяни, Господи», – и эту душу, и ту. Всех родственников перечисляла. Икон, помню, было три, в том числе «Неопалимая  Купина». А когда в 80-е годы моя дочка доросла до 15 лет, то стала чердаки исследовать и нашла две иконы – «Знамение» и «Троеручицу». Тётушка про них, наверное, и не знала. Я ж говорю, наш дом как бездонная шкатулка.

После школы работала я крановщицей и заочно училась в Политехе. Раз крановщица, то и приняли меня на специальность «Подъёмно-транспортные машины». Затем до самой пенсии работала в конструкторском бюро на Череповецком металлургическом комбинате. Других профессий не имею. Был, правда, 10-летний период, в кузнечном цехе трудилась – стала коллегой Вонифатию.

Ида Александровна смеётся. Спрашиваю:

– Вы Вонифатия часто упоминаете. Он мяксинская знаменитость?

– Теперь да. А до 2005 года о нём мало кто знал.

Молоточки на страницах

– Началось всё с одной находки, – рассказывает хозяйка дома. – Житель Петербурга, капитан первого ранга в запасе, пошёл по домашним делам на рынок. Видит: у торговой точки прямо на снегу лежат несколько книг и какая-то тетрадь, не хватило им места на прилавке. Жалко их стало. Ведь продавщица может забыть на снегу, а дворник заметёт метлой. Офицер поднял тетрадь, раскрыл, а там аккуратным почерком с буквой «ять» написано – дореволюционное. Купил, принёс домой, прочитал первую фразу: «28 августа здоблялись в Саниково по вату». Ничего не понял. А Саниково – это пять километров от нас. Видно, за ватой туда ездили. Ну и чего? Сел, говорит, за компьютер и давай расшифровывать дневник по словарям:

здобляться – это собираться, сряжаться по-нашему;

вистить – извещать, оповещать;

водопол – половодье;

вожовата – довольна, благорасположена;

насилуй – с трудом;

приторомко – утомлённо;

щювать – склонять, агитировать. И так далее.

Вот так писатель и офицер запаса Валерий Аркадьевич Колодяжный начал своё исследование. Позже священник Геннадий Беловолов, настоятель исторического Леушинского подворья в Санкт-Петербурге, назвал эту тетрадь современным «Словом о полку Игореве» – потому что она раскрыла неизвестную Россию конца XIX века. Потомственный мяксинский кузнец Вонифатий Иванович Ловков на трёхстах страницах описал жизнь за семь лет, начиная с августа 1885 года. Там есть и про Леушинский монастырь, который официально открылся как раз в 1885 году, и про наших мужиков, и про чиновников, и про Сенат, куда Вонифатий ездил искать правду.

– В Сенат? – переспрашиваю Иду Александровну.

– Ну да. Он к самому царю хотел попасть. Соседский помещик Журавлёв подал в суд на мяксинских мужиков, что они на его земле косят и лес рубят. Видно, путаница произошла из-за того, что у нас граница проходила между Ярославской и Новгородской губерниями – как выйдешь за околицу Мяксы в сторону Череповца, тут и Новгородчина начинается. Сначала Вонифатий со своим другом в качестве доверенного крестьянской общины поехал в Москву, где в Сенате хранился земельный архив, раздобыл там план межевания и писцовые документы. Затем отправился в Гатчину, в официальную резиденцию Императора Александра III, там лично подал Государю прошение от крестьян. Вернулся с другом в Мяксу – и сразу их взяли под стражу. Местные чиновники испугались, что крестьяне бунт собираются учинить. Три месяца понадобилось, чтобы выяснить: Ловков и его друг Овсянников всё делали по законам Российской империи.

Судебная тяжба тянулась четыре года. Вонифатий за духовной поддержкой пошёл к юродивой Евдокии Родионовой, которая жила при Леушинском монастыре. Блаженная была известная провидица. Например, она говорила, что Царя и Царицу убьют, начнётся страшная смута. Через тридцать лет так и случилось. Матушка Таисия, игуменья монастыря, стала записывать её пророчества уже после смерти старицы, со слов других людей. А Вонифатий записал их в свою тетрадку прямо от юродивой, сидя в её келье. Короче говоря, тяжба завершилась в Череповецком суде в 1886 году победой мяксинских крестьян.

– Действительно «Слово о полку Игореве», – удивляюсь. – И все эти перипетии он подробно описал? Почему же о его записках никто не знал?

– Так дневник-то личный. Что мне понравилось: хотя кузнец писал только для себя, на 300 страницах нет ни одного матерного слова. Слова «водка», «папиросы» и прочие подобные он писал латинскими буквами. А как он о своём сыне пишет! «Саша четырёх лет стоял у печки и говорил: “Скоро ли пирожки те уварятся, да, мама, мне каши напеки, да скоро ли будет дождь, да скоро ли будет гром, да скоро ли будет день, да скоро ли будет ночь, да скоро ли будет базар, да скоро ли будет праздник?”». Весь в папу, такой же любознательный.

После победы в суде Вонифатия зауважало волостное начальство и назначило его сельским старостой. Но кузнец тяготился «политикой», в дневнике записал про сельский сход: «В сходе все врозь… И до того мне стал противен сход, что не знаю, как и высказать. И думаю, что если Господь приведёт меня отвертеться от этого неправильного схода, то во всю жизнь не пойду никогда на сходы и закажу сыновьям… Даже в старосты не нужно садиться, и в старшины или в какие другие общественные правители. Не приведи Бог никого…» Особенно его возмутило, что двое односельчан пришли на сход пьяными.

По всему видно, что Вонифатия больше привлекала церковная община. Сам он был очень верующим, строго соблюдал посты, в Страстную пятницу ему доверяли нести Плащаницу. Был дружен с молодым и образованным мяксинским священником Василием. Ходили друг к дружке чай пить, серьёзные разговоры вели.

Валерий Аркадьевич Колодяжный составил алфавитный список всех имён, какие упоминаются в его летописи, и поехал в Череповец с такой мыслью: «А может, и Мяксы-то уже нет? Может, её затопило?» Приехал он в 2006 году вместе с группой кинематографистов Александра Анфёрова. Дал объявление по селу, что будет встреча в Доме культуры, этакий сельский сход, на котором по списку имён будет выясняться прошлое Мяксы. Перед сходом сказал: «Если никто не придёт на встречу, то я один встану перед церковью и зачитаю список этих людей». Церковь-то была тогда разрушена.

– И как, народ пришёл?

– Человек пятнадцать пришло, хотя клуб наш вмещает триста человек. Село большое стало, а старожилов мало, в большинстве приезжие из соседних деревень, поскольку у нас был передовой совхоз с благоустроенным жильём, а теперь передовой колхоз. Колодяжный зачитывал имена и спрашивал, кто-то есть в зале из родственников. Я один раз подняла руку, потом второй. Он: «Вы ведь уже поднимали руку». Я: «Так дедушек же двое!»

Вот тогда я узнала, кем был мой прадед. Ещё раньше в одном стихотворении писала:

Там, где зеленые холмы
Уходят вверх под облака,
А у подножья их в тени
Течёт прозрачная река,
Там прадед мой на склоне дня
Поил любимого коня.
Быть может, конюхом служил,
А может, плотничал в именье.
Ведь то, что Батюшков здесь жил,
Теперь мы знаем без сомненья.
Служил? Дружил? Земляк? Сосед?..
Теперь никто не даст ответ.

Именье – это Хантаново в двух километрах от нас, оно раньше принадлежало знаменитому поэту Батюшкову. Так вот, ответ я получила: прадед мой, Иван Иванович, был плотником. Так у Вонифатия написано.

И как только этот дневник сохранился? В Ленинград он, видно, вместе с внучкой Вонифатия попал, там блокаду пережил, не сожгли его в печке. Ещё от Вонифатия остался его дом, который мой прадед строил, он стоит на улице, которая идёт прямо к храму. А ещё дети топор нашли, им выкованный, в школу принесли, с выбитой надписью: «Ловков». И в Череповецком краеведческом музее нашли четыре книги, проштампованные: «Вонифатий Ловков». У него свой экслибрис был – молоток и клещи кузнечные. Скорее всего, это книги из библиотеки

К. Н. Батюшкова, поскольку на страницах есть рукописные заметки поэта. А Вонифатий ставил свои печати на тех страницах, где ему что-то понравилось, например, «Переход через Рейн». Много-много страниц проштамповано молоточками этими.

– Как бы резолюцию накладывал: «Одобряю. Вонифатий Ловков», – смеюсь.

– Он большой книгочей был. Директор нашей школы как-то сказал мне, что Вонифатий выписывал литературы больше, чем я сейчас. В его дневнике есть список этих журналов и книг. А ведь институтов не заканчивал, простой сельский кузнец.

– А от прадеда у вас остались плотницкие автографы? – спрашивает Игорь.

– А вон на дверях вырезана буква «А», или это церковнославянская «Я». Что она означает, не ведаю.

Связь времён

Поклонный крест где проходят Леушинские стояния

Поклонный крест, возле которого проходят Леушинские стояния

– Мы много чего о своём прошлом не знаем, – продолжает рассказ Ида Александровна. – В том числе о Леушинском монастыре. Ну, был он от нас неподалёку, монашки молились, потом его водой затопило. Вот и все сведения. Только когда с 1999 года начались Леушинские молитвенные стояния, стали что-то узнавать. И оказалось, что кусочек монастыря находится в моём доме.

Однажды во время Леушинских стояний отец Геннадий Беловолов на торжественном вечере для паломников познакомил нас с фотографиями С. М. Прокудина-Горского, на которых запечатлён Леушинский монастырь 1914 года. А директор Мяксинской школы Виктор Леонидович Леонтьев на следующий год сделал в Мяксе выставку шестнадцати цветных фотографий Прокудина-Горского. На одном из них игуменья Таисия стоит на верхней веранде келейного корпуса, и к ней длинная лестница ведёт с точёными балясинами. «Батюшки! Так это ж наши балясины». В нашем доме семь таких – точно такой же формы и белой краской покрашены. В селе-то у нас белых лестниц отродясь не было, явно они оттуда.

А как к нам эти балясины попали? Во время войны мама работала в конторе уполномоченного по заготовкам, которая располагалась в бывшем келейном корпусе, перенесённом из Леушино. Видно, решили, что красота есть излишество, что такие непростые балясины будут напоминать о монастыре, – и устанавливать не стали. Помню, из детского сада я забегала на работу к маме и боялась идти у края, ведь до перил не достать. А у нас дома в лестнице, что на второй этаж ведёт, несколько балясин внизу не хватало, так что я обычно до конца не добегала и спрыгивала на пол через проголею. И мама могла те балясины принести, раз они никому не нужны там, чтобы проголею заделать.

Леушино 7 июля 2014 г.

Леушино 7 июля 2014 г. впервые после затопления молебен во время престольного праздника. благочинный Череповецкого округа о.Александр Краев. Теперь он назначан в Мясу настоятелем.

Возможно, принесли и квартиранты. Вплоть до 1960-х годов Мякса райцентром была, и жилья специалистам не хватало. А у нас дом большой, семья маленькая стала, и людей подселяли. Помню, я гордилась, что живу вместе с воспитательницей своего детского сада. А ещё жил техник по переселению, из Ленинграда товарищ. Специально его прислали, поскольку местному начальству трудно было заниматься переселением людей из зоны, затопляемой Рыбинским водохранилищем. Здесь все друг друга знают, а чужаку без разницы: ты сюда, ты туда. Возможно, и он постарался, принёс эти балясины. Но они к нашей лестнице не подошли по размеру и многие годы лежали на повети. Думала, может, столик сделать, приспособить вместо ножек – красивые же. Поверчу в руках – и обратно их на поветь.

– И что потом с ними было? – спрашиваю.

– Две балясины подарила в Петербург для писателя и кинематографиста, три успела в школьный музей отдать, одну на подворье отцу Геннадию Беловолову отправила и ещё одну берегу у себя. Теперь это всё, что осталось от келейного корпуса. В 2009 году он сгорел – пожарники не поспешили приехать пораньше, поскольку им сказали, что дом значится необитаемым.

Когда мы рассматривали историческую балясину, вдруг зазвонил телефон – матушка Кирилла интересовалась, как мы в Мяксе устроились. Отвечаю, мол, накормили, спать постелили, а сейчас экскурсию по дому нам проводят.

Пока я по телефону разговаривал, Игорь спросил у Иды Александровны, как она с матушкой Кириллой познакомилась.

– Через свою учительницу, – ответила она, – Ирину Николаевну Орнатскую.

– Она не родственница священномученику Философу Орнатскому, последнему настоятелю Казанского собора в Петрограде?

– Его внучка. И дочь мученика Николая, которого вместе с его отцом, протоиереем Философом, и братом Борисом расстреляли на берегу Финского залива.

– А как его дочь в Мяксу попала?

– С началом войны она оказалась под оккупацией в Павловске, оттуда немцы угнали в Пруссию в концлагерь, там работать заставляли даже её пятилетнего сына. Вернулась она только в 47-м году. Спрашивала я, почему она сразу на родину не поехала. Отвечала: «Там тоже дети остались без родителей, и я работала в детдоме». Приехала, и в Ленинград её, видно, не пустили – дочь репрессированного, к тому же была в плену. И поехала тогда на вологодскую родину своего дедушки, протоиерея Философа, который происходил из Череповецкого уезда. Здесь её постоянно в органы вызывали, и сына Валеру поместили в детдом в Воронино. Она туда же устроилась преподавателем. Спустя время сына отдали, и направили её работать директором школы в самую дальнюю деревню Мяксинского района, а затем в Мяксу перевели учителем биологии. Позднее она вспоминала: «Всю жизнь мне помогали добрые люди. Всех помню, всем благодарна». Я у неё училась, выпуск мой был в 58-м. Орнатская подняла пришкольный участок, сад посадила около школы. Я у неё в 7-м классе была звеньевой по выращиванию огурцов. Со своим урожаем наши юннаты ездили даже в Москву на ВДНХ. При этом в Ирине Николаевне мы видели что-то дворянское. Девочек она учила держать спину прямо. Одна моя знакомая рассказывала, что в школьном спектакле должна была играть графиню Трубецкую. И учительница сделала ей такую причёску, что она потом всю жизнь вспоминала: «Я и вправду себя графиней почувствовала». О том, что Орнатская происходила из священнического рода, мы не знали. И что их семья дружила с Иоанном Кронштадтским, тоже не ведали. Лишь потом, после канонизации её деда Философа Русской Зарубежной Церковью, она рассказала, что Иоанн Кронштадтский её родителей на брак благословлял, икону подарил, которая теперь хранится у её внучки.

– Ирина Николаевна ещё жива?

– Умерла два года назад, ей уж за 90 лет было. А сын умер раньше. Мы с одноклассниками ездили его хоронить. Ирина Николаевна всю жизнь беспокоилась за его здоровье, подорванное в концлагере. Он закончил геологоразведочный институт, затем в Череповце работал, а жена его в пединституте преподавала. Теперь их дочка там же преподаёт, в ЧГУ.

Там, на похоронах, мы с одноклассниками сговорились как-нибудь навестить Ирину Николаевну дома. Она жила в однокомнатной квартире в деревне Шулма, близ Череповца. Увидев нас, так обрадовалась! Даже согласилась мобильный телефон приобрести, мол, теперь есть кому звонить. «Вы мне жизнь дали!» После я с подругой каждый год её навещала. И через Ирину Николаевну познакомилась с матушкой Кириллой, монахиней из Гориц. Она сама на Орнатскую случайно вышла. В Левашовской пустоши устанавливала крест убиенным горицким монахиням, и к ней подошли люди: «Вы из Вологодской области? Мы Белоликовы, там наша родственница Орнатская живёт, передайте ей поклон». Потом уж матушка Кирилла всё беспокоилась: вы скажите отцу Владимиру, пусть он съездит причастит Ирину Николаевну. Спустя время учительница моя сломала шейку бедра, и всё, слегла. С этой болезнью к родственникам ехать отказалась. Когда я сказала, что в Вологде есть Дом сестринского ухода, она подумала: «Сестринского? Тогда поеду туда». Перевезли её в Вологду, там вскорости тихо и умерла.

А с матушкой Кириллой мы потом уже часто встречались. Вместе ездили на лодке на остров с остатками монастыря, который каждую осень из-под воды поднимается. В прошлом году были там 22 октября, а нынче он вообще не уходил под воду. Плавали туда летом, на праздник Иоанна Предтечи, батюшка нашего прихода служил молебен. И ещё 3 августа были. И часто на него с берега смотрим, знаем, что он зеленеть начал! Летом цветёт-бушует иван-чай и чайки выводят потомство. Не только трава, но и рожь с овсом выросла.

– Никто не сажал, а выросла? – удивляюсь чуду.

– Думаю, это гуси рожь «посадили». В прошлом году они заночевали на островке, а перед этим зёрен на полях набрали, вот их и перенесли. Чудо здесь в том, что это совпало с началом возрождения Леушинского монастыря. Новость пока неофициальная, но в нашей Череповецкой епархии, которая недавно образовалась, говорят о том, что в Мяксе монашеская община будет, и возглавит её матушка Кирилла. Она уже приезжала присмотреть дом для келейного корпуса.

* * *

Беседа наша затянулась до самой ночи. Хозяйка включила свой компьютер, чтобы «скинуть на флэшку» нам старые фотографии. Эту флэшку мы коллективно пытались вставить в разъём, да компьютер никак не принимал. Наконец хозяйка проявила крестьянскую сметку и вставила спичку в разъём, чтобы флэшка не болталась. За всеми этими манипуляциями я словил себя на странном ощущении: вот старинный деревянный дом, бревенчатые стены, помнящие царские ещё времена, а мы тут с электроникой возимся…

Встреча эта была осенью прошлого года. А на днях от Иды Александровны по электронной почте пришла весточка:

«Скоро, 24 апреля, в Череповце пройдут Таисиинские чтения. Приглашён о. Геннадий Беловолов, настоятель исторического Леушинского подворья в Петербурге. Матушка Кирилла представит там свою книгу “Последние леушанки”, дополненное издание. Вышла она к 100-летию памяти игумении Таисии. Матушку назначили начальницей вновь создаваемой Леушинской общинки. Идёт оформление двухэтажного деревянного дома, который стоит рядом с алтарём нового храма. Это бывшая контора Потребительского общества сельского поселения Мяксы. До советской власти это был дом купца Голубчикова, затем размещался Госбанк, потом школьный интернат.

Матушки Кирилла, Николая и Параскева (старейшая монахиня, в монастырях уже 20 лет) планируют обосноваться в Мяксе уже этой весной. Пока что они поживут в леушинском чайном домике. Починить печку в домике берётся благотворительно мастер-печник, родственник м. Параскевы. Недалеко от чайного домика  есть готовый огород, а для посадки картошки многие жители заказывают боровки на колхозном поле. Можно заплатить деньги, и колхоз обеспечит обработку поля техникой. Матушкам поначалу  так будет проще. Ещё они будут ставить теплицу. Уже находятся желающие потрудиться во славу Леушино, сами звонят мне и матушке Кирилле. В случае чего мне можно написать и на электронную почту – idaal@mail.ru.

Вот такие у нас первейшие заботы… И конечно, теперь будет постоянная монашеская молитва в Мяксе, близ затопленного Леушинского монастыря. Было пророчество, что он выйдет из-под воды. И это исполняется во всех смыслах!»

Фото И. Иванова и предоставлены И. А. Климиной


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска

3 комментариев

  1. Рудой Алексей Николаевич.:

    Здравствуйте! Ищу Валерия Аркадьевич Колодяжного.

Добавить комментарий