В этом году 500 лет исполнилось двум обителям Севера – Сийскому и Важеозерскому монастырям. О юбилейном годе на Большом Михайловском озере мы рассказывали весной, теперь черёд рассказать о монастыре на озере Важа, где даже гонения не смогли остановить братскую молитву.

– У нас, монахов, фамилий нет, – объясняет отец Симеон, благочинный обители. – Простите, мне нужно идти печь просфоры, завтра поговорим, если хотите.

Ни один из братии, с кем я потом говорил, так и не признался, как его звали в миру. Они все непохожи, из разных мест, но сходство очень сильно. Чувствуется влияние одного человека, и не нужно гадать, кто он.

Архимандрит Иларион

Наместник монастыря архимандрит Иларион из старых петербуржских христиан. Ему семьдесят четыре. Получил классическое русское образование, настолько хорошее, что вопрос о приходе к Богу для него, похоже, никогда не стоял. Он и пришёл ещё на исходе 1970-х. Если образованный человек в России не стал верующим, значит, просто недоучился, недочитал, не додумал до конца своих мыслей, потому что другой русской культуры, кроме православной, не существует. Неверующий может биться о неё, словно жук о стекло, но так ничего в ней и не поймёт.

Архимандрит Иларион (Кильганов)

– Постепенно через искусство, философию, поиск смысла жизни пришёл к вере, – подтверждает мои мысли батюшка, – а ещё потому, быть может, что у мамы всегда была на стене икона «Скоропослушница».

– Мне говорили, что вы в совершенстве знаете французский, – говорю я ему. – А какие ещё языки?

– Русский, – отвечает отец Иларион смеющимся голосом. – Правда, его я знаю плохо.

Так и не сказал, хотя я знаю, что на филологическом факультете ЛГУ каждый студент изучал несколько языков. В университетской библиотеке он прочёл «Столп и утверждение истины» Павла Флоренского. Библию прочитал в Публичной библиотеке – больше нигде не смог найти. Там долго нужно ждать, когда библиотекарь принесёт старинный том, а потом сидишь над ним за столом – самые ценные книги не выдают на дом. Трудно представить, какая его могла ждать карьера – отца Илариона. Мужчин, хорошо владеющих несколькими языками, в то время весьма ценили. Весь мир был перед ними в буквальном смысле, можно было объехать его вдоль и поперёк. От всего отказался. Сначала пошёл на завод. Для православного человека в советское время это была одна из немногих возможностей сохранить свободу – рабочим не мешали ходить в церковь. При первой возможности поступил в семинарию, рукоположён был в 1988 году будущим Патриархом Алексием.

– Со Святейшим ещё в Пюхтице мы встречались иной раз, – добавляет батюшка. – В Пюхтицком монастыре, в Эстонии.

Возможно, в 1988-м мы стояли с отцом Иларионом вместе на Пасхальной службе в Александро-Невской лавре – она ему родная, там и его духовник обретался, один из преподавателей Петербургских духовных школ. Потом была Карелия, где стал священником в Сегеже, окормляя зоны в начале девяностых. С 95-го здесь, на озере Важа.

Важеозерский Спасо-Преображенский монастырь

Сначала был духовником женского монастыря, но в 2000-м обители вернули прежний древний статус – мужского монастыря. Поначалу, правда, ничего не поменялось. Матушки продолжали жить в самой обители, от которой мало что осталось после советского времени. Отцы обретались на другой стороне озера, в основанной в 1904 году Митрофаньевской пустыни, или, как ещё её называют, скиту – чудесном месте, в котором они многое построили на совесть своими руками. Там в теплицах вызревают по весне помидоры, тыквы и кабачки. А потом монахи и монахини поменялись местами. Так и живут: вместе и порознь – на разных берегах, а отец Иларион окормляет обе обители.

– Такое было послушание, – говорит. – Там, в сестричестве, сейчас семь монахинь. Внешние формы не столько важны, главное – желание спастись…

Он не договаривает, но я понимаю смысл последних слов. На самом деле в скиту лишь три монахини, одна инокиня и три послушницы, но для батюшки они, возможно, все в одном чине – ангельском. Батюшка прост той прекрасной монашеской простотой, когда любовь становится главной силой, действующей в человеке. Мне приходилось сталкиваться с тем, что братия уважает настоятеля; когда любит – это случается реже. Но в Важеозерской обители в отношении к отцу наместнику есть нечто большее – что-то афонское или русское, но очень древнее: почитание своего духовного отца, подражание ему тех людей, которые рядом с ним долгие годы.

Иеромонах Симеон: «Когда увидел батюшку, понял – всё, я приехал. Я дикий человек был, когда первый раз здесь оказался. Думал, что захожу за какую-то каменную стену, захлопывается дверь – и всё, никогда не выйти. Но вот что меня накрыло тем летом, такая картина: никого в храме, братия отдыхает после службы, тишина… И рядом со мной такой монах, что я даже этого слова произнести про себя не могу. Отец Иларион – настоящий монах, а ещё другой, отец Никифор. Это люди из другого века, последние столпы. Много лет рядом, но не дотянуться, а так – карабкаемся, стараемся. Чему мы, монахи, можем учить людей? Только любви. Но сначала самим нужно научиться. Стараться научиться…»

Иеромонах Симеон, благочинный монастыря

Иеродиакон Спиридон: «Меня постригли в другом месте, но потом оказался здесь. Не потому, что здесь какой-то особенный монастырь. Без того духа, который есть здесь, монастырь не монастырь. И ещё здесь особенный батюшка. Он – один из последних, принадлежащих к той плеяде старых отцов, у которых любовь всеобъемлющая».

Это не культ. В разговоре люди держатся свободно, с достоинством. Да и какой там может быть культ в этом месте – частице Афона среди карельских лесов и болот? И отец Иларион говорит тоже просто; затруднение лишь в том, что мне хочется расспросить о прошлом, о разном – а ощущение, будто его нет рядом, словно он всё время молится, да так, возможно, и есть. Но всё-таки немного удалось разговорить.

– Братия у нас из Москвы, Петербурга, с Северо-Запада, – говорит отец Иларион. – Приезжали не ангелы, а люди, пережившие много падений и скорбей, прошедшие и Афганистан, и много чего в жизни. Мы тихо живём. Не было ни грома, ни молний, не было явных откровений Свыше, но каждый день – Божье чудо. Господь хранит. Самая обыкновенная, малоизвестная обитель. Улетают, бывает, братья из нашего гнезда, сами основывают монастыри, вернее, поднимают старые. Один служит в Новой Зеландии, там, где съели Кука, один на Урале, на Ганиной Яме, где приняли смерть наши Царственные мученики. Отец Тит возрождает Адриано-Андрусовский монастырь на Ладоге, отец Варлаам – Киприано-Стороженский скит. Сёстры тоже уезжают, матушке Варваре дали послушание восстановить Сяндемский Успенский монастырь.

Никаких фамилий, разумеется. Здесь у людей нет фамилий. Ангельский чин.

Это прочёл у других людей, записывавших за отцом Иларионом:

«Говорю Богу, что мне не справиться, помоги. Помогает… Когда человек перестаёт молиться, то начинает задыхаться, становится беспомощным. Что ищут люди, даже самый распоследний алкоголик-пьяница, наркоман? Они ищут счастья. Но получить его можно только от Бога. Это и есть путь монашеской жизни. Ищем его через покаяние, больше никак. Монах не молится, чтобы “Зенит” выиграл или чтоб квартиру получить… Любой грех – это рана в душе, опухоль, она болит. Исцеление только через покаяние, покаяние – путь к Богу. Идеальная жизнь души человеческой – с Богом. Это не философия, не умозрение, а идеальный путь болящей души.

Окормлял я, поверьте, самых разных людей, когда служил в Сегеже. И разбойников, приговорённых к расстрелу. И в каждом – душа живая. Крупица есть в нас, которую мы затаптываем. Общемировая тенденция такая – жизнь для плоти. А потом жить не хотят, лишают себя жизни… Книги остались прекрасные от отцов, а живого опыта почти нет. Я не встречался с монахами настоящими, но много знал духовенства в Петербурге – любящих людей. Вот и весь опыт…

Путь наш – христианский – тяжелейший, но зато появляется мир в душе. Дорог становится любой человек, который рядом: жена, дети непутёвые, товарищи по работе. Каждый дорог. Ты есть то, как относишься к людям, тебя окружающим. Вот он, человек рядом, кашляет, ругается матом, пьёт горькую, поносит тебя. А всё равно нужно любить».

Забыл сказать, он ещё и духовник Карельской епархии.

Отец Иона

Отец Иона – казначей обители, хотя с казной здесь, надо сказать, худо, так что он ведёт ещё и сайт монастыря. Через телефон, наверное. В общем, связь с общественностью тоже на нём. Рассказывает:

– Про Геннадия Важеозерского крайне мало известно: откуда родом, где принял постриг, как его звали. Ученик преподобного Александра Свирского. Пришёл сюда, жил в одиночестве – отшельничал, но под конец его жизни здесь появилось немного братии. Через четыре года после смерти пришёл сюда ещё один подвижник от преподобного Александра – святой Никифор, сторонник общежительного устроения монашеской жизни. Он стал строителем и первым настоятелем монастыря. Захоронены оба здесь, в основании храма, в той пещерке, где подвизался святой Геннадий. Жизнь в обители то возобновлялась, то прерывалась на долгое время, так что за пятьсот лет наберётся едва ли сто пятьдесят, когда здесь была братия. Спустя какое-то время после смерти Никифора началось Смутное время. Во время шведского вторжения монастырь был полностью разграблен.

Прпп. Геннадий и Никифор Важеозерские

В XVIII веке были попытки возродить монашескую жизнь, но бесплодные, так как все малочисленные монастыри были закрыты. В начале XIX века опять началось возрождение, но первое время народ сюда шёл не особенно охотно – очень трудно было добраться. Это сейчас какая-никакая дорога до Интерпосёлка есть, а прежде – попробуй дойти! Но в 1830 году приехал сюда с Афона старец Исайя, который ревностно взялся за восстановление монашеской жизни. Ему в первый и последний раз за всю историю нашей обители удалось собрать до пятидесяти человек братии. В 1885-м, после его смерти, подул сильный ветер, в тот день монастырь сгорел – он был деревянный. Начали восстанавливать практически сразу, в чём очень помог святой праведный Иоанн Кронштадтский, принял близко к сердцу нашу беду. По его заказу писались для нас иконы, трижды сам приезжал сюда и присылал много духовных чад. Уже в 1892-м достроили и освятили Преображенский храм, который пережил советское время и стоит до сих пор. И всё-таки к началу революции, несмотря на помощь, достроить монастырь не успели.

Храм Преображения Господня

Часть братии после революции куда-то ушла, часть осталась здесь и была расстреляна. Не можем собрать материалы для прославления, потому что не знаем ни одного имени, неизвестно, кто ушёл, а кто остался и принял мученическую смерть. В советское время в Преображенском храме чего только не было: и деревенский клуб, и спортзал. А поначалу здесь создали колонию для несовершеннолетних. Потом финны, жившие в Америке и поверившие в строительство коммунизма, пытались здесь создать артель. С тех пор, наверное, посёлок рядом с монастырём получил название Интерпосёлок. Закончилось тем, что появился здесь сумасшедший дом, который продержался до возвращения монастыря.

Монастырь наш возрождался с 91-го года, возникнув одновременно с воссозданной епархией. Изначально как женский, хотя сестёр здесь было немного, но исторически он мужской – таким и стал двадцать лет назад, когда к нам перенесли из Петербурга мощи инока Владимира, духовного чада Иоанна Кронштадтского.

В Преображенском храме

Отремонтировали храмы, долго над этим трудились, лишь в 2016-м закончили в летнем Преображенском. В зимнем основной ремонт тоже завершён, но прежде он был расписан полностью, сейчас нет возможности сделать это.

Количество братии такое же примерно, каким было большую часть времени, что существует монастырь, – десять-пятнадцать человек. На сегодняшний день – тринадцать, не считая трудников и послушников. Практически все из городов – Москвы, Питера, Мурманска и так далее. Четверо с высшим образованием. Скажем, отец Герасим, наш эконом, по образованию технолог рыбной промышленности. У отца Симеона музыкальное образование. Хозяйство небольшое, мы же в Карелии – здесь кругом озёра, болота, реки, а земли мало. Но, так как и нас немного, нам хватает, чтобы прожить. Шесть коров сейчас, ими занимаются трудники, которые родом из сельской местности. Пасека есть, но небольшая – четыре-пять семей: на болотах цветы не растут, так что пчёлы питаются благодаря тем цветам, шиповнику, липе, которые мы здесь посадили. Пчёлами как раз отец Симеон заведует.

Я всего двенадцать лет в обители, начала не застал, но братия вспоминает, как приезжали топографы, проводили съёмку с автожира – это что-то вроде вертолёта маленького. В какой-то праздник отец Иларион выходит с паломниками из храма, а они: «НЛО! НЛО!» – бесы, значит. А батюшка его перекрестил и говорит: «Ну, слава Богу, не забывают про нас». В этом году 500 лет монастырю, но в карантинных условиях особо отпраздновать не получилось, хотя книжку издали и фотоальбом праздничный подготовили. На праздничную службу, в день преподобных Геннадия и Никифора Важеозерских, приехало около пятидесяти паломников, а на Преображение, когда закрывали празднование, народу было ещё меньше…

Отец Иларион с братией на службе

– Отец Иона, а вы откуда родом, где учились?

– Сам я из Москвы, образование высшее, специальность – организация и технология защиты информации, правда, я по ней не работал. Бабушка в детстве водила в храм, но какого-то особого интереса к православию это не привило – не было его, как не было и духовных поисков, я был обычным москвичом, как миллионы других. А потом так получилось, что приехал сюда. И понял, что я – дома. Родители не верили, что я стану монахом, настолько был далёк от Церкви, сколько они меня помнили, поэтому не беспокоились, не отговаривали. А когда я сказал, что нужно принять постриг, они уже привыкли, что я здесь, на Важе, да и бороться со мной было бесполезно – они это поняли. Как говорит отец Иларион, «это тебя благодать привела». Но по-настоящему я её ощутил уже после пострига, когда человека на несколько дней оставляют в храме и днём и ночью он безвыходно в нём. Это делается не просто так. Господь не являлся, голоса в голове не звучали, но встреча всё-таки произошла. Что такое встреча? Это когда человек постигает, что ждёт его в итоге, после смерти, если он не свернёт с пути. После этого благодать отнимается, но вся последующая жизнь направлена на то, чтобы её вернуть, потому что ничего лучше её в нашей жизни нет.

– Что за места здесь?

– От райцентра Олонец до нас около семидесяти километров, хотя деревни вокруг есть кое-какие, да и в Интерпосёлке осталось немного народу. Две-три семьи из местных ходят к нам постоянно, одна из них приехала сюда осознанно, жить возле монастыря. До трассы Санкт-Петербург – Мурманск от нас двенадцать километров, но грунтовка идёт через лес и болота.

Часовня вмч. Никиты

– Рыбу в озере вы ловите?

– Обмелело оно сильно, мало там рыбы. Есть такое мнение – геологическое, что когда Геннадий пришёл сюда, то жил на острове – наша обитель стоит на небольшой возвышенности, а кругом была когда-то вода. Озеро Важа питается подземными ключами, которые начали, по-видимому, истощаться, и осталось то, что есть. Так что приходится рыбу покупать, хорошо хоть, она в наших краях стоит недорого. А вот грибы и ягоды собираем. Грибами в Карелии называют только белые. Год на год не приходится: иногда их видимо-невидимо, иногда почти нет. Минувшим летом собрали более-менее. Солим, сушим, свежими едим. С ягодами так: сухое лето – много черники, брусники, зато нет клюквы, а когда клюквы много, черники нет. Вообще так бывает в дождливое лето. Мёда тогда тоже немного – пчёлы не любят летать, когда сверху льёт. Баланс очень тонкий. Мяса мы не едим, только молочное. Овощи, зелень, фрукты выращиваем сами. Сад у нас небольшой, но свой, в нём растут морозоустойчивые яблони, сливы, вишня, смородина, крыжовник. Яблони низкорослые, но вполне себе, есть сладкие, есть кислые – около двадцати деревьев. Пять или шесть слив и четыре вишни. На Яблочный Спас есть что освящать, но вообще-то яблоки поспевают позднее. В конце августа – сентябре собираем урожай. Его хватает на морсы и компоты.

– Контраст между Москвой и здешним краем как вам показался? Долго привыкали?

– Я проходил службу в железнодорожных войсках в Абакане – это двести пятьдесят километров от Байкала, и не сказать, что похоже на Московскую область. Это сильно смягчило переход к монастырской жизни, как и привычка жить по Уставу. Сильно помогло. Устав у нас приближен к афонскому, немного есть монастырей в России, живущих по такому расписанию. Служим ежедневно. Утреня начинается в половине пятого и идёт до семи часов. В восемь тридцать литургия, которая продолжается примерно до одиннадцати. Потом время послушаний, в шестнадцать сорок пять вечерняя служба минут на сорок, а в девятнадцать тридцать – повечерие, которое длится полчаса.

Отец Иларион – наш духовник, вся братия к нему ходит исповедоваться. В монастыре желательно, чтобы исповедовал один человек, пусть даже и не настоятель, чтобы следить за духовным развитием. Молитвенное правило у каждого своё, в зависимости от послушаний, но соборное участие в службах важно для всех. Кроме хозяйственных послушаний, все что-то исполняют во время службы: кто чтец, кто певчий, кто алтарник. На каждой трапезе чтение: в обед – святоотеческое, на ужине – житие святого следующего дня. Выезжаем отсюда редко, нам и здесь хорошо.

– Что из увиденного в природе вам показалось самым красивым?

– Северное сияние. Бывает редко, за двенадцать лет два раза видел, но когда бывает – впечатляет. Должно быть очень холодно, чтобы оно появилось. В шестнадцатом году яркое сияние было при температуре минус 34 градуса. Сейчас зимы практически нет, но ждём.

Отец Симеон

Несколько лет назад отцу Симеону подарили старинную гитару – ей лет сто, наверное. Так он вспомнил, что был когда-то музыкантом, начал петь. Мне понравилось. Хороший голос и не сентиментально получается, сдержанно, но пронзительно. Порой забываешь, что поёт, кажется, просто что-то искренне говорит под красивую музыку.

– На каком инструменте вы прежде играли, отец Симеон? – спрашиваю его.

– Я учился играть на кларнете, но давно уже не кларнетист. Работал в Мончегорске звукорежиссёром дома культуры комбината «Североникель», а семнадцать лет назад пришёл в монастырь. По Промыслу Божьему – Господь забирает человека, чтобы он Ему послужил. Так устраивает жизнь, что ты сам к этому приходишь. Сначала я пел в храме в Мончегорске, там и воцерковился, потом нашёл своего духовного отца, стал послушником, сейчас – иеромонах. Когда пришёл сюда, монахов было трое, один иеродиакон, остальные трудники, послушники. Была разруха, неухоженность во всём, можно сказать, всё только-только начиналось. То ли дело сейчас: деревья, травы, цветы. Кто-то из братьев переводился в другие места. Отец Киприан вот до Новой Зеландии добрался. Его сначала в Александро-Свирский отправили, потом в Москву чем-то заведовать. Молодой, талантливый, духовное образование в Питере получил. На место ушедших приходили другие. Господь нас собрал вокруг отца Илариона, стараемся во всём ему подражать.

В самом начале было особенно трудно. Пожертвований мало, обитель маленькая, удалённая, не всякий и доберётся. Да что там говорить, нищий монастырь. Но монаху и не должно быть легко. Всё делаем своими руками – сажаем картошку, капусту, лук, чеснок. Да ещё и дьявол козни строит. Два раз коровник сгорел, он прежде был возле посёлка. Потом перенесли поближе к монастырю – гореть перестал. Молоко почти круглый год, в посты делаем из него сыр, потом едим. Бычков продаём или меняем на продукты и стройматериалы. Сами забоем никогда не занимались – мы монахи. Куры яйца несут. Не бедствуем. Нет, не нищий у нас монастырь, а просто бедный.

– Вы накануне не могли со мной поговорить, ушли печь просфоры. Как их делают?

– Да, послушание такое. Нужно поставить тесто, без молока и яиц, только дрожжи добавляются. Оно выстаивается, поднимается часа полтора. Достаёшь, раскатываешь, режешь специальным резаком, как пельмени рюмками. Может, видели? Крышечки делаешь отдельно, потом соединяешь, ставишь печати. Если сто просфор, то на восьмидесяти образ Христа – это Христовы, на двадцати – образ Богородицы. Ставишь в духовку, полчаса ждёшь. Есть ещё служебные просфоры, их отец Иона печёт. Большие – агничная и девятичинная. Из маленьких – восемь Христовых, одна Богородичная. Лет пять пеку из старооскольской пшеничной муки высшего сорта, она самая хорошая. Ничего сложного, но почему-то не у всех получается. Если не будешь молиться, ничего не выйдет, мне кажется. До этого я полтора года поваром трудился, забывал помолиться и рис, бывало, не доваривал. Там в чём сложность? – кастрюля большая, сверху всё готово, а внизу сырое. Но, знаете, ни разу не услышал ни одного упрёка – такая у нас братия. Потом пришёл брат из скита Святого Митрофания, что за озером, тогда он был ещё мужской, научил.

Просфоры сейчас всё больше в Петрозаводск отправляем, из-за пандемии народ к нам ездить перестал. Беда. Сегодня батюшка сказал, что матушка Марфа, старшая в скиту, заболела, очень серьёзное поражение лёгких. Остальные сёстры недужат, но на ковид их пока не проверяли. Из братьев отец Ферапонт приболел, но, Бог даст, обойдётся, вроде ангина у него. Как началось, завёл свою личную тетрадку, записываю, кто заболел, кто умер: новопреставленный, новопреставленная. Иногда братию прошу, чтобы помянули наших общих знакомых. Почти каждый день звонят, присылают эсэмэски с новыми именами коронавирусных больных. Физически помочь не можем, поэтому хотя бы так – молитвой. Поначалу только в Москве да в Петербурге болели, а сейчас и у нас в Карелии, как в столицах, вторая волна.

– Отца Илариона нужно беречь, он уже не молод.

– Он не боится ничего. Нет, я не предлагаю без разума относиться к эпидемии, мы носим маски, обрабытываем руки, когда выходим в магазин. Просто отец Иларион не смерти страшится, а за нас переживает.

Архимандрит Иларион

– Отец Иона сказал, что, быть может, и вы что-то добавите о прошлом монастыря…

– Святой Геннадий в последние годы жизни пророчествовал трём монахам, что прилепились к нему, мол, придёт строитель и будет здесь монастырь, предлагал дождаться. И верно, четыре года прошло и пришёл святой Никифор, построил первую церковку, келии. Вериги его хранились у нас до революции. И обоих прославили. Ещё бывали здесь Островские святые – ученики преподобного Александра Свирского, что ходили из монастыря в монастырь, всем помогали. Звали их Афанасий, Дионисий, Игнатий, Корнилий, Леонид, Феодор, Ферапонт. Одно время причисляли их к Важеозерским святым, считалось, что они здесь похоронены. Отец Иларион в первые годы любил давать их имена новым насельникам, были и мученики. В начале семнадцатого века шведы убили здесь игумена Дорофея с братией, хотя они не оказали грабителям никакого сопротивления.

– Выходит, дважды гибла братия – при шведах и после революции?

– Дважды, а теперь здесь мы. На воротах обители можно прочитать, что открыты они с четырёх утра – пусть люди знают.

Фотографии: radiovera.ru, rk.karelia.ru

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска