На поминки собрались в райповском кафе «Белый ветер», где обычно проходят такие мероприятия. Поминали Анатолия Илларионовича, прекрасного врача-терапевта, сгоревшего в несколько месяцев от онкологии. Спели «Со святыми упокой», благочинный отец Евгений благословил трапезу, все сели и стали намазывать на блины жидкий мёд из фарфоровых розеток.

Присутствующих было немного, только избранные: коллеги, родственники, нужные люди, лица духовного звания, то есть я, отец Евгений, отец Вениамин и семинарист Денис. Как водится, заговорили о бренности бытия.

Василий Иванович, владелец нескольких торговых точек и пивных «ЁршЪ», бретёр и выпивоха, ночной картёжник, бывший трижды женат, за что и получил прозвище Султан, сказал протяжно:

– Да-а! Разные смерти бывают. Анатолий Илларионович на работе сгорел, а вот Александр Матросов дурак был, когда кинулся на амбразуру. Сгубил жизнь. Куда торопился? Мог бы грамотней поступить…

Все притихли, откликнулась только Лиза, старшая лаборантка, ставшая по доброй инициативе на время поминок разносчицей еды:

– А как тогда вы Христа обзовёте?

– Христос и все Его последователи, апостолы – обыкновенные неудачники. Начнём с того, что родился не пойми где, в сарае со свиньями, среди вони и испражнений. Неплохое начало, не так ли? Что-то там научился строгать, вдруг потянуло на проповедь. Говорил складно, свежо, народ слушал. Мог бы в люди выбиться, так нет, решил спорить с начальством. А с начальством разве спорят? Как закончил? На кресте вместе с бандитами. Это что? Счастливая жизнь?..

Отцы в недоумении переглянулись.

– Вот и те, кто следует за Ним, такие же неудачники по жизни… А я, например, всего в жизни добился сам, не выпрашивал ничего у Бога. А те, кто ходит в храм, – они или делают вид, что верят, потому что модно, или они попрошайки и лентяи, которые только и ждут, что им в разинутые рты что-нибудь упадёт с неба.

Жена Василия Ивановича, молодая и статная Лариса, работавшая секретаршей у главного, толкнула его локтем в бок:

– Вася, думай, что говоришь!

Отец Евгений наклонился ко мне и шепнул:

– Видишь как, Анатолий Илларионович для него просто невезучий: мало пожил, имел лишь одну жену, жил с ней в скромном доме, предоставленном больницей, даже на море не ездил, говорил, что это ему не по чину. А тут ещё болячка тяжелейшая! Василий Иванович – один из тех, для которых песок в их песочных часах не должен кончаться. Если что, можно привезти грузовик-другой и подсыпать…

Я тоже шёпотом ответил:

– Не будем судить строго. У него единственный сын Никита, девятнадцати лет от роду, ушёл добровольцем на войну. Ничего не сказав отцу, с которым был в контрах. Вот Василий Иванович и не находит себе места.

Выпады Василия Ивановича в адрес Христа и христианства, его болезненную браваду я для себя объяснял именно этим. Вчера случайно встретились возле городской администрации с военкомом, и тот между прочим сказал, что единственный сын Василия Ивановича две недели назад тайно от отца подписал контракт и ушёл на фронт. Отец узнал, закатил скандал – пришлось звать полицию, что дежурила возле здания военкомата. Потом его отпаивали коньяком в кабинете военкома и давали клятвенное обещание, что сын на линию соприкосновения не попадёт. Никита был горячо верующим человеком, даже участвовал в Великорецком крестном ходе. Что также крайне раздражало Василия Ивановича.

– А Ницше вот написал, – сказал к чему-то Денис-семинарист, семь лет с перерывами учившийся в семинарии, – что у Бога тоже есть свой ад – это Его любовь к людям. Это дьявол сказал Заратустре.

Благочинный отец Евгений сидел какое-то время неподвижно, смотрел на присутствующих. Потом, собравшись с мыслями, произнёс:

– А ведь это так: любовь для сатаны непостижима и мучительна, страшнее всех адских мучений! Потому что любовь испепеляет его сильнее всякого пламени. Потому он и уверен, что Бог страдает от любви к людям.

– Соглашусь, но не совсем, – сказал Денис. – В Боге присутствует трагедия. Жизнь Святой Троицы сияет славой, это так, но слава эта сияет изнутри трагедии, сквозь неё…

Он бы ещё продолжил рассуждать, но тут Нина Павловна, врач-инфекционист, громко сказала лаборантке, которая ловко сновала с подносом между столами:

– Лизочка! Можно уже подавать первое. Какая ты молодец, что взялась всех обслужить! Дай Бог тебе здоровья, прибавления к зарплате и всего, чего пожелаешь.

– А ещё пожелайте мне Царства Небесного, – кивнула Лиза. – Это самое главное!

Повисла тягостная пауза.

– Ты спятила, Лиза? Издеваешься? Хотя мы и на поминках, но разве живым это желают? Сейчас поедем домой и чего доброго врежемся в первый попавшийся столб или машину. Ты думай, что говоришь! Так ведь накаркаешь!

Встал Руслан, сын Анатолия Илларионовича, высокий, красивый молодой человек:

– Мой отец незадолго до смерти сказал, что если бы не вера, то из-за болей он бы принял цианистый калий. Низкий поклон батюшкам, которые бывали у него, поддерживали, не дали пасть духом.

Нина Павловна согласно кивнула:

– Я ему звонила недели две назад, он был уже слабенький, говорил тихо, но внятно. Очень тепло отзывался об отце Вениамине, который приезжал к нему в больницу, исповедовал и причащал. «Только благодаря этому я перестал бояться смерти», – сказал мне Анатолий Илларионович. Присоединяюсь к словам Руслана и тоже благодарю отцов… А ещё я бы предложила помянуть наших воинов, которые сражаются за Родину и гибнут за неё. Так жалко парней! Молодые, здоровые, им бы семьи заводить, детей рожать, а они в полях полегли. Уж когда эта война закончится!

– Никогда не закончится, – сказала Лиза, и тут все разом перестали есть. – А не закончится, потому что мы – лицемеры.

Лиза посмотрела на заведующую гинекологией:

– Жалеем бойцов, а сколько перебили собственных детей в утробе? Вот где настоящая война! Можно найти тысячи оправданий, но убийство остаётся убийством. Преступлением, совершённым группой лиц в сговоре против заведомо беззащитной жертвы.

– Это уже слишком! – возвысила голос Вера Николаевна, заведующая гинекологией. – Это ты зря, Лиза! Существуют, например, медицинские противопоказания против беременности. Социальные противопоказания. Да мало ли чего! Эмбрион на ранних стадиях развития всего лишь биомасса…

– Не соглашусь с вами, – вступил в разговор отец Вениамин. – С момента зачатия это уже человек. Так считает Церковь. И какие бы ни были показания, это убийство! Недавно читал, что в момент соединения женской и мужской клеток происходит вспышка света. Зарождение жизни – это Божие чудо, на которое никто не вправе покушаться…

– По поводу вспышки света – это спорно, – сказала Вера Николаевна. – И вообще с Церковью у науки и медицинской практики есть и будут расхождения.

– Когда проходил с кадилом вокруг гроба, мне почудилась лёгкая блаженная улыбка на губах Анатолия, – сказал отец Вениамин. – Скажете, это мистика или больное воображение? Легко отпевать человека, который готовился к переходу, который чувствовал в себе дыхание другой, вечной, жизни. Называем скончавшегося «усопшим рабом» – потому что смерть и есть сон, за которым последует пробуждение. Заснули здесь, проснулись там. Смерть не страшна – страшно пробуждение, если ты не готовился к нему. Как у Базарова в «Отцах и детях», помните? – умрём, и на могиле лопух вырастет, вот и вся недолга… Но убожество этих слов мало кто сейчас понимает, слишком большие соблазны поднял дьявол со дна бездны, много блестящего мусора, а люди искусились. Расскажу притчу.

Вот здание, в нём несколько аудиторий. Приехали два лектора – Бог и дьявол. На дверях одного лектория написано: «Дьявол». На других: «Бог». Если приоткрыть первую дверь, то можно увидеть, что зал набит битком. О чём там лекция? О том, как добиться успеха, завоевать расположение богатого мужчины или влюбить в себя женщину, как в три шага разбогатеть, как в два шага стать знаменитым, как в один шаг научиться управлять людьми. Заглядываем в другую аудиторию, где на дверях написано: «Бог». Почти пусто. Бог непопулярен, несовременен. Он больше не интересует людей, тем более что всё, о чём Он говорит, достигается долго и трудно.

– «Широк путь, ведущий в погибель, и многие идут им. Тесен путь, ведущий ко спасению, и немногие находят его», – заключил семинарист Денис. – Об этом написано в Евангелии от Матфея.

– Была такая святая дева – Евфрасия Никомидийская, – продолжил отец Вениамин. – За твёрдую веру в ненавидимого язычниками Христа её было решено отдать солдатам на поругание. Когда её поволокли в блудилище, она заговорила с конвоиром: «Я знаю траву, которая защитит человека от меча, стрелы и копья». Воин заинтересовался. «Однако только сорванная руками девицы трава имеет силу, – сказала девушка. – Женщина, познавшая мужа, такой способности не имеет». Воин поверил, потому что и язычники знали об особой силе, присущей девству. Тогда Евфрасия сорвала в саду первую попавшуюся траву, размяла её в руках и, как ожерельем, обвила ею свою шею. «Бей изо всех сил мечом по шее, – говорит она солдату, – и увидишь: меч отскочит, как от наковальни». Простодушный воин со всего маху ударил мечом, и… голова покатилась на землю, а чистая душа ушла к Богу.

– Ну и дура! – раздражённо резюмировал Василий Иванович. – В борделе, глядишь, жива бы осталась, а там какому-нибудь солдатику или офицеру приглянулась. Выбилась бы в люди, может, и разбогатела…

– Заткнись, гнида! – промычал Максим Аркадьевич, приподнимаясь над столом во весь свой огромный рост, багровея лицом, – пока башку тебе не снёс! Если ко мне в кабинет ещё раз зайдёшь без стука, вылетишь без звука! Из-за таких, как ты, ребята рубятся с мировой падалью…

Максим Аркадьевич – терапевт. Ему уже ближе к шестидесяти. Через два дня, согласно договору с Минобороны, ему предстояло выдвинуться в полевой госпиталь на Курском направлении. Он уже не помнил, что ключ от своего кабинета сдал главврачу, что вернётся – если вернётся – нескоро и что принимать в своём кабинете в ближайшее время никого не будет.

Василий Иванович снисходительно смотрел на него и шевелил в губах зубочистку:

– Героем решил стать? Да ты ничего, кроме как залазить под рубаху больных да щупать их, не можешь! Пойдём отсюда! – сказал он жене и резко встал, почти роняя стул. – Наслушался! Удачи тебе, вояка!

– С праведными праведен будешь, а с нечестивыми развратишься, – невпопад сказал Денис.

Над столами повисло молчание. Доедали кашу, допивали кисель.

– Не обращайте внимания, не обижайтесь на него – мой муж человек мирный, – жена Максима Аркадьевича, Светлана, с силой потянула его за рукав пиджака и усадила на место. – Пиво, планшет, привычный приём пациентов – всё у нас шло своим чередом. Пока не получили от знакомой воззвание из Белгорода. Сам он родом оттуда, там же и родители похоронены. Поэтому и едет сейчас туда…

Светлана расправила на столе бумажный лист:

– Вот послушайте.

«Большая Россия! Мы кричим из Белгорода! Мы не просим помощи, сочувствия, денег и жалости. Мы просим молитв! Мы белгородцы, и нам страшно, смертельно страшно: огромный, красивый, чистый, любимый, светлый Белый город стирают с лица земли и людей вместе с ним! Мы забыли о спокойных прогулках, забыли о походах в магазины, парки, кафе, школы, садики и даже больницы. Целый день в голове звенят молитвы: “Господи, спаси!”, “Господи, пусть от этого обстрела никто не пострадает!”, “Ангелы Хранители, укройте!” Нет мыслей о том, по какой причине сегодня болит голова, или почему сегодня нервничают дети, или почему ты куда-то не успел. Ответ один – всё от напряжения, страха и ожидания… Ребёнок в 3 года знает, что такое ракетная опасность, и первым кричит всей семье: “Отойдите от окон! Обстрел!” И все, задержав дыхание, не шевелясь, ждут, когда разорвутся все десять снарядов над городом. Дети не паникуют, они молятся горячее взрослых, крестятся и, обнявшись, терпеливо ждут… И после каждой атаки – погибшие, раненые, разрушенные жилища и судьбы… Бежать нам некуда, да и незачем: если разбежится Белгород, то тыл у нашего фронта останется пуст! А мы для наших ребят – как огромный рюкзак за спиной, где есть всё: пища, тепло, забота, любовь, молитвы, тёплые носки, открытка от ребёнка и ещё много всего, потому что этот “рюкзак” не имеет дна и размера! Мы с нашими защитниками сейчас как один организм. Они за нас, а мы – для них! Помолитесь о нас, дорогие! Ведь мы сильны только в единстве! Или вы до сих пор думаете, что вас это не касается?..»

Долго молчали. Да и что тут скажешь?

– Если все поели, давайте возгласим «Вечную память» Анатолию Илларионовичу, – сказал отец Евгений, вставая.

…Дома, чтобы избавиться от двойственного чувства, вызванного поминками, почитал о Косовской битве, о небесном видении перед битвой князю Лазарю, предводителю сербов. Он был спрошен, какое Царство изберёт: земное или Небесное. Князь выбрал Небесное, вечное. Всё войско причастилось перед битвой и погибло. В этот день открылись врата Царства Небесного и тысячи мучеников вошли в них.

Погибнуть… А если не погибнуть? А если тяжкое ранение, увечье, уход невесты, усталое бессилие родителей, забвение родных, койка в специнтернате для безнадёжных калек? Есть шанс, что в сердце по милости Божией поселится вера, и тогда долгие дни и годы будет идти процесс становления праведника. А если нет? Если душа впадёт в отчаяние, если бескрайний горизонт предстоящей одинокой жизни выпьет до капли надежду? Тогда язык будет изрыгать проклятия Богу, в сознании поселится страшная мечта – быстрее сдохнуть, чтобы нашёлся человек, который из сострадания прикончит его. Огненная вера Иова – удел немногих… Будет ли к такому снисходителен Господь? Но Он видит меру сил, слабость воли, нестерпимую боль одиночества и бессилия… А ещё остаются жёны, дети, немощные родители. Им-то как? Воины ушли в Небо, а все остальные оказались брошены и фактически преданы на страдания… Их предали и бросили, сбежав туда, где нет ни слёз, ни страданий, где беспечальная вечность… Если такой ценой покупается Царство Небесное, могут ли святые согласиться на это? Не могу понять! Не дорос ещё, не дозрел…

Листаю книгу преподобного Иустина Челийского. Написано в начале 1950-х, но звучит, словно сказано сейчас:

«Через многие вещи шёл я к смыслу жизни, – говорил мне один отчаявшийся юноша, – через многие вещи и через многих людей. И вещи, и люди доводили меня до проклятого перекрёстка, до раскалённого перекрёстка, и оставляли меня на нём, одинокого, изумлённого, ошеломлённого и осмеянного. И через людей, и через вещи кто-то пакостно смеялся надо мной, кто-то более сильный, чем люди и вещи. И я не мог без проклятия вынести эту тиранию, ибо это была тирания наихудшего рода… И в одиночестве своём рождала душа стоглавого дракона отчаяния… И в безумном отчаянии своём я подчинял душу свою, и прилеплял её к телу своему многострадальному, и, ах, подчинял и прилеплял её к кресту и перекрестью. Голова моя, ноги мои и распростёртые руки мои – не суть ли крест и перекрестье, на котором царствует полночь и привидения водят хороводы?.. Человек европейской культуры решительно утверждает: я – человек, и только человек! Утверждает одно: я смертен, и только смертен…

Почему Тот, Кто сотворил нас по великой любви и Своей любовью повсюду окружает, почему Он допустил гибель этих трёх прекрасных воинов, лежащих передо мною, и множество других?..

Смерть страшна лишь для тех, кто разделён с предметом любви. Смерть – гроза для любящих земное Царство и веселье для избравших Царство Небесное. Где сердце человека, там и его дом родной. Сердце того не здорóво, кто любит мир и всё, что в нём, и оно не знает истинной любви. Такая любовь навевается либо духом природным, либо – что страшнее – адским духом.

Наши прародители, прилепившись умом к телесным предметам, начали сердцем желать исключительно плотских вещей. Сердце их наполнилось похотью, завистью, злобой. А потому должно было, в конце концов, произойти такое потрясение, такой страх, ужас, войны, гибель великих… Горечь за горечью, шаг за шагом, чтобы этим оторвалось сердце от земли и прилепилось к Небесам… Стать гражданином Небесного Царства – это самое высокое достоинство, которого можно удостоиться…»

…Ночью проснулся от сухого кашля. В горле першило. Пошёл на кухню за горячей водой к термопоту и увидел, что светится экран телефона, который обычно заряжаю на кухне. Было далеко за полночь. Звонил отец Вениамин:

– Не спишь? Вот и я не сплю! Вернее, уже не сплю. Сон старика, как знаешь, тревожен и чуток. Только задремал с великим трудом и под молитву, как бешеный стук в калитку. Выглядываю в окно. У ворот машина Василия Ивановича. Сам он топчется у калитки. Накинул полушубок, выхожу и не узнаю нашего надменного гусара. Голова не покрыта, хотя на дворе идёт снег. Лицо какое-то съёжившееся, детское.

– Отец, у нас Никита пропал, – говорит он, а голос дрожит, как надорванный ветром лист железа. – Пропал без вести. Военком звонил. Мы с ним на связи по уговору и за большие деньги. А перед звонком военкома я проснулся от крика Ларисы. Сон ей приснился, будто идёт она по берегу моря, волны бьют о камни. Вдруг видит, в воде барахтаются три младенца. Хватаются за скалы, но никак не уцепятся, волны относят их и снова бьют о берег. И тут откуда ни возьмись Никита. Бросается в воду и выталкивает малышей на берег. А самого его уносит в открытое море.

Лариса прижалась ко мне, плачет: «Вася, а ведь три младенца – это три аборта!»

И тут как раз звонит военком… Что нам делать, отец? Кому молиться? Сделай что-нибудь, в долгу не останусь… Уже неделя, как ушёл на боевое задание и не вернулся. А ведь обещали, что на передок не пошлют!

Обнял я его, перекрестил мокрую от снега голову и поцеловал в щёку:

– Всё в руках Божиих! Помолимся вместе Боженьке. И ты молись, Вася, от всего сердца молись. И Лариса пусть молится.

…На литургии во время Евхаристического канона прилетела и села на Святую Чашу божья коровка, за ней вторая.

– Ты видишь? – сказал отец Евгений. – Не помню, чтобы в начале февраля летали божьи коровки. Конечно, было тепло, но это единственные насекомые, которых я вижу. Ни комаров, ни бабочек, да ещё чтобы в алтаре и на Святую Чашу!

– Знак от Анатолия Илларионовича?

– И Никиты?

– Почему нет! Светлой души и честной жизни были люди, необыкновенного мужества и жертвенности!

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска