Много лет подряд звонят, спрашивают, как я поживаю. «В радости», – отвечаю. Потом заболела матушка Мария, да и самому нездоровится. И радость ушла в глубину, в ожидании будущего века. В келье мы втроём: я, матушка, нуждающаяся в уходе, и Господь, без Которого было бы совсем худо, безысходно.

Таким был и ветхий мир накануне Рождества. Людям казалось, что они живут: ели, пили, рождали детей. Но не было будущего, и души словно спали в сени смертной, без надежды на пробуждение. Но в каждом из нас, даже в самом закоренелом язычнике, есть частица Бога, которая помнит о Нём, мешает отчаяться. Частица Бога в нас подсказывает: всё может и должно быть иначе – смерть не всевластна, зло не всесильно. Ждали и иудеи, обнадёженные святым Давидом Псалмопевцем, пророками, но с каждым годом слабея духом. Биологически люди были всё ещё живы, но теряли то, чем отличаются от всего живого и мёртвого во вселенной, – свет разума. «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума», – поём мы в рождественском тропаре.

Все мы, христиане, на протяжении жизни раз за разом переживаем это состояние мира накануне Рождества, о котором напоминает нам рождение каждого ребёнка. Мы смотрим на новорождённого, в глубине души надеясь и мечтая, что он изменит нашу жизнь, наполнит её радостью и любовью.

Но что видит в младенце неверующий? Ещё один работник появился на свет, будущий начальник, депутат или кто-то другой, кто при правильном вложении сил и средств окупит их с лихвой. Таким представляли себе будущего Мессию и многие иудеи. Не понимая сказанного пророками, они решили, что Мессия – это тот, кто покроет все их убытки, прославит и приведёт к власти над миром. Тем сильнее было их разочарование, когда Сын Человеческий открыл, что пришёл не к праведным, а ради спасения грешных. Едва не отчаялись даже апостолы. Но по любви остались с Ним, чтобы услышать однажды: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришёл час её; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 16, 20-22).

Вот что утешает и меня, с этими мыслями встречаю я нынешнее Рождество.

День за днём приходят к нам в обитель христиане, спрашивая, могут ли чем помочь матушке Марии, иные предлагают взять к себе и ухаживать за ней. Но её место здесь, а моё – рядом с той, кто тридцать лет присматривал за мной, ухаживал, охранял. На второй план отошли приходские заботы, облачения, всё, что требует усилий. Вспоминаю прошлые годы. Как мечтал и пытался я основать монастырь в Максаковке, потом здесь, в Визябоже. Но не смог. Были ли эти труды напрасны? Нет, множество людей нашли у нас приют, заботу и попечение, пусть и не став монахами. Наверное, это то, что благословил мне Господь на самом деле, а не то, что я придумал, не спрашивая Его согласия.

Когда пытаюсь вспомнить, как праздновал Рождество в детстве, приоткрываются картины из тех времён, когда жили мы в пристройке к пекарне – там работала моя мама. Приходило на праздник человек пятнадцать. Ближайший священник из ссыльных – кажется, отец Марк – жил за восемнадцать километров от нас, в деревеньке Усть-Ляга на Печоре. Зимой не попасть. Поэтому сами, зажигая свечи, читали тропари. Не было электричества, даже лампу керосиновую использовали нечасто – не хватало керосина. Но в праздник его не жалели. Рождество у нас праздновалось дважды. Сначала собирались немцы и литовцы, потом, через две недели, мы – православные.

Поднимаюсь памятью над посёлком. Несколько бараков, где жили несемейные. Семейные – в отдельных домиках, плохоньких, утеплённых мхом и землёй, но своих. Морозы доходили на Рождество более чем до пятидесяти градусов, а утром взрослым нужно было выходить на работу. Я их провожал, меня даже прозвали технорук – технический руководитель, потому что передавал указания от начальства, бегая по посёлку. Собирались у сушилки, где хранилась упряжь. Запрягали лошадей – девяносто огромных трофейных тяжеловозов бельгийской породы. Они не понимали русского языка, поэтому у всех ямщиков было по разговорнику, где были записаны команды на немецком. Меня одна – её звали Пека – так лягнула, что пролетел метров восемь, перемахнув изгородь, думал – конец. До школы я успевал с утра съездить в лес на санях. Лягу на них, меня укроют чем-нибудь, звёзды над головой, среди которых можно было поискать Вифлеемскую. Ямщики что-то пели – «Бродяга к Байкалу походит», «Где ж мои юные годы».

Когда возвращался с мороза домой, мама поила чаем. На Рождество было вкуснее всего, в жизни такого больше не ел: пекли печенье, хрустики, пирожки. Ещё на праздник открывали черёмуховый компот. Очень бедно было, тяжело, но, может, и к счастью. Без помощи соседей было не выжить, и жили дружно, не помню и разводов. Когда у нас подмыло дом в 1959-м, всем посёлком собрали деньги, выкупили аварийные склады и построили дом куда лучше – просторнее, теплее прежнего. Но Рождество в 60-м году всё равно праздновали в пекарне – привыкли, да и хорошо там было, самое уютное место в посёлке. Пахло чесноком и луком, которые сушились на печках, но мы, дети, больше всего любили морковь, которая, завялившись, становилась похожа на конфеты.

Семьдесят пять лет прошло с моего первого Рождества. Сейчас, в ожидании следующего, всем, кому трудно, хочу напомнить: «Радости вашей никто не отнимет у вас». С того дня, когда Рождество озарило мир, никто нас от Тебя, Господи, и Тебя от нас не отнимет.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска