Рубрика • Паломничество •

(Продолжение. Начало в 19-м выпуске газеты)

Жизнь за царя. Русский лубок. 1894 год

…Вскоре раздались тяжелые шаги в сенях; слышно было, что вошло разом несколько человек, а вот и дверь в избу распахнулась настежь, и двое каких-то «незнамых», вооруженных с головы до ног, переступили через порог.

Сусанин спустил ноги с печи, откинул полушубок и глянул прямо и спокойно на незваных гостей.

— Чего вам надо? — спросил он их сурово.

— Чья та деревня? — спросил пан Клуня.

— Бояр Романовых вотчина.

— Домнино?

— Нет, не Домнино, а Деревищи.

Паны переглянулись в недоумении.

— Але же брешешь, пся кровь! То Домнино! — топнув ногою, крикнул пан Клуня.

— Но коли ты лучше меня знаешь, так чего же и спрашиваешь? — спокойно возразил Сусанин. Паны перекинулись несколькими польскими словами; между тем Сусанин не спускал с них своих умных и острых глаз.

— А где же Домнино? Чи еще далеко? — спросил усатый пан.

«Далось им Домнино, проклятым, — соображал тем временем Сусанин. — Видно, недоброе задумали».

— Далеко ли до Домнина? Слышишь ли, каналья?! — нетерпеливо крикнул пан Клуня, топая ногою.

— До Домнина отсюда еще верст двадцать будет, коли этою дорогою идти! — прехладнокровно отвечал Сусанин, почесывая в затылке.

— А есть ли другая дорога? — вступил опять пан Кобержицкий.

— Как же не быть, есть… Только той дороги вам не найти.

— А ты ту дорогу знаешь? — допрашивал пан Клуня.

— Как мне ее не знать? Вестимо, знаю! Мы и всегда в Домнино по той дороге ездим и ходим. Той дорогой и всего-то будет пять, либо шесть верст.

— Одевайся и показывай дорогу! – крикнул нетерпеливый поляк.

Сусанин стоял как вкопанный и молчал, не спуская глаз с Клуни. Тут уж и Кобержицкий не выдержал: выхватил пистоль из-за пояса и приставил в упор к груди Сусанина.

— Ну что ж! — проговорил Сусанин. — Убей, коли любо! Кроме меня, никто здесь не знает этой дороги… Во всей деревне одни старухи да грудные дети…

Кобержицкий опустил пистолет и отошел на два шага от Сусанина вместе с Клуней.

— Ничего с этой скотиной не поделаешь, — сказал он по-польски товарищу. — Надо попробовать его со стороны денег… Нельзя ли подкупить…

— Слушай, ты, — сказал Сусанину Клуня полушутя-полусерьезно. — Ты в наших руках!.. Нас тутэй полсотни. Не покажешь дороги, мы тебя забьем и всех забьем, а фольварек ваш запалим…

— Что ж! Ваша воля.

— А ежели покажешь, то вот погляди, цо у меня в нишени, — и он вынул из кармана горсть серебряной мелкой монеты, среди которой сверкали два золотых червонца.

— Вот это другое дело! — заговорил Сусанин, притворно улыбаясь. А у самого в голове уже созрел весь план действий, и одна только мысль тревожила его: удастся ли ему хоть на мгновение увернуться от проклятых панов, чтобы шепнуть заветное словечко Васе.

Он метнулся к печи, осторожно вынул из нее ухватом два горшка и, поставив на стол, стал кланяться панам. Запах горячих щей и каши магически подействовал на обоих вожаков шайки, порядочно прозябших и проголодавшихся с утра. Они не заставили себя долго просить и, присев к столу, тотчас принялись усердно за щи и за кусок хлеба, которые им отсадил Сусанин от каравая.

— Ах, батюшки! — спохватился вдруг Сусанин. — Кашу-то вам подал, а маслице-то конопляное в чулане! — и повернул от стола к дверям в сени.

— Куда! Куда ты? — спохватился пан Кобержицкий, вскакивая из-за стола. Но пан Клуня удержал его за рукав, шепнув ему по-польски:

— Не бойся, не уйдет! Все входы и выходы заняты нашими молодцами. И дом весь мы осмотрели: он здесь один, куда ж ему уйти. А кашу есть без масла не годится.

Пан Кобержицкий успокоился, а Сусанин вышел в сени и чуть только притворил за собою дверь, как бросился в чулан, нагнулся к кадке с крошевом и шепнул:

— Здесь ты?

— Здесь, дедушка! — отвечал Вася шепотом.

— Сейчас я уведу злодеев… И как уйдем, так становись на лыжи и в Домнино беги! Скажи боярыне, чтобы немедля укрылась с сыном в Кострому. Чтоб часу дома не оставалась!.. Понял?

— Все понял, дедушка.

— А этих я в трущобу лесную заведу — не скоро оттуда вылезут.

И он, по-прежнему с веселым видом, вернулся в избу, бережно неся в руках горлач со свежим конопляным маслом.

— Вот с этим маслицем кашица-то сама в рот полезет! — проговорил он, посмеиваясь.

Паны насытились и встали из-за стола. И в то время, когда паны направились к дверям, Сусанин обернулся к иконам и осенил себя широким крестом… Во взоре его, устремленном на божницу, горела непоколебимая решимость: он твердо знал, куда идет, что делает — знал, что не вернется более под свой родимый кров…

(Из романа П. Полевого «Избранник Божий»)

Место подвига Ивана Сусанина

Через порог

Из заметок Игоря Иванова

…Около полудня мы, трясясь по булыжной мостовой, подруливали к Покровскому храму. Храм не был заперт – служба в нем еще продолжалась. Мы переглянулись: косвенно это подтверждало «строгость» батюшки-настоятеля – к такому часу храмы в глубинке подчас не просто заперты, а и запах ладана и свечей из них улетучивается.

Окончательно предположение о «строгости» батюшки подтвердил спустя несколько минут сходивший «на разведку» Михаил (я остался сторожить велосипеды):

– Народу человек двадцать, литургия как раз кончалась, когда я зашел. Старушки внучат причащают. Первое – священник поздравил всех с прославлением накануне в Оптиной пустыни собора четырнадцати старцев. А потом, поглядывая в мою сторону, сказал проповедь… О чем думаешь?

– О преподобных или там… какой сегодня день? Кажется, память крестителя Владимира?

– …Про подобающую для храма одежду стал говорить. Дескать, несоответствующее платье, короткие рукава – неуважение не только к храму, но и чуть ли не оскорбление Самого Бога.

– Что ж, смотря… – решил было согласиться я, но покосился на футболку Михаила с коротким рукавом и его вызывающе-спортивные трико и замолчал. Дело в том, что это была единственная его одежда.

Таким образом, беседовать со священником отправился я. Берясь за ручку двери, краем глаза заметил, как к храму подкатили «Жигули» и оттуда с явным намерением креститься стали выпрыгивать дети с озабоченно-испуганными лицами… Чтобы успеть толком переговорить со священником, следовало поторопиться.

Я отворил дверь и, шагнув через порог… словно оступился. Возможно, что-то подобное я уже испытывал когда-то в далеком детстве: таинственные сумеречные своды, с которых поднятыми перстами грозит неведомый полуосыпавшийся святитель, одинокий косой луч света, точно на чердаке, золотит пыль и упирается в дверь, из-за которой доносится Божественное пение, – приоткрываешь ее и цепенеешь под суровым взглядом живого священника в черной рясе с крестом на тяжелой цепи, с черной бородой и острыми татарскими глазами – сейчас он властно обхватит твое запястье огромной шершавой ладонью и строго спросит: «Ты почему здесь?»

…Отчего чем старше становишься, тем все ярче всплывают перед тобой картины детства? Вспоминаешь и бывшее с тобой, и небывшее как бывшее… Не оттого ли, что пережитое – равно и в реальности, и в воображении – когда-то было пережито тобой всерьез – встречено с замиранием сердца, испито до дна, растеклось по жилам с кровью – и лишь тогда стало тобой?

Главное вот это – замирание сердца. Не о нем ли и говорил Господь, призывая нас «быть как дети»? Проходят годы, и со все более тупой покорностью наступающему дню встречаем мы происходящее с нами: слишком внешне, косвенно, не трудясь, – и мир отвечает «взаимностью» – является нам неизбежным, скучным и чужим. Привычно входя в храм – как бы наизусть, – мы умеренны, благочестивы, механически крестим лоб и пребываем в несомненной уверенности, что никто не спросит: «Ты почему здесь?» А ну как и спросит, ответ мы читали, знаем…

Настоятель отец Павел Буров, вопреки моим ожиданиям, оказался молодым человеком лет тридцати, с русой бородой и внимательным взглядом. Сразу подумалось, что таких священников – из интеллигентов – лет семь-десять назад можно было встретить, пожалуй, лишь где-нибудь в Подмосковье: обычно с высшим образованием за плечами, периодом духовных исканий и бесплодной работы в каком-нибудь закрытом КБ, имея прописку в Москве, они бросали все и, проявляя чудеса подвижничества, начинали поднимать приходы с нуля; обычно строгие к себе, с прихожанами, наоборот, они были мягки; зато в узком кругу, «малом стаде», порой становились жестки даже до удивительного. Как быстро меняются времена! Теперь таких молодых священников, с совершенно особенными глазами, встретишь уже и где-нибудь в костромской глубинке…

Начал расспрашивать отца Павла о том о сем, и разговор сам нас вывел на Сусанина.

– …Вам надо обязательно съездить в Домнино – там сейчас подворье Макарьевского монастыря, доехать до Деревеньки (в романе П. Полевого она именуется Деревищи. -И.И.), так называется деревня, где жил Иван Сусанин. Вернее, называлась. Лет двадцать тому, как она совсем опустела. Теперь только часовня на месте дома Ивана Сусанина и стоит. Потом отправляйтесь на болото, километров пять до него. Красота там невообразимая, особенно осенью. Часами можно смотреть… Вот через него и повел Сусанин польский «спецназ» – по нынешним временам его бы так именовали. Но повел не в Домнино, а в Исупово. А на болоте есть такие «окна» – даже зимой не замерзают. Сколько в них сгинуло – никто не знает. Ну а оставшиеся в живых поляки Ивана Сусанина и порубили… Да… А потом земляки останки его с честью под алтарем храма в Домнино похоронили…

– Официальная версия вроде, что место упокоения праха Сусанина неизвестно…

– Сейчас… – отец Павел исчез в алтаре и скоро вышел оттуда, расправляя экземпляр костромской епархиальной газеты «Благовест». – Вот публикация, у нас тут специально занимались этим вопросом местные краеведы. Есть такой археолог в Патриархии, тоже вопросом занимался – Беляев его фамилия, может быть, слышали, Оптинских старцев могилки он нашел…

– Как не слыхать, дважды мы у него на тесной квартирке возле площади Трех вокзалов интервью брали…

– Тесен мир, да… Могилу Сусанина нынче искали. Не нашли пока что, но местное предание утверждает, что он был похоронен с честью… Сусанин был из крестьян – бурмистром, управляющим имением то есть. Тогда всех крестьян именовали Николками да Ивашками, а Сусанина, заметьте, нет – боярин Михаил Федорович Романов, будущий царь, звал его Иваном. Уважал, значит. И местные жители его уважали. Между прочим, еще в прошлом веке ставился вопрос о канонизации Ивана Сусанина. Этой весной я подготовил материалы и прошение для нашего владыки Александра, он собирался обратиться в Комиссию по канонизации, к митрополиту Ювеналию. Но тот вроде бы отнесся к делу скептически, и вот… материалы пока лежат. Не знаю… еще буду обращаться…

Чувствовалось, что священнику неудобно говорить на эту тему, потому как хорошего сказать, по-видимому, нечего, а обсуждать действия иерарха с малознакомым журналистом… Я поспешил сменить тему:

– А что, сейчас панихиды Ивану Сусанину совершаете?

– Года три назад тут был Патриарх, служил панихиду. И мы ежегодно, на день Усекновения главы Иоанна Предтечи, 11 сентября (именины Ивана Сусанина), служим…

– И много народу съезжается? – спросил я, вспомнив отчего-то усть-вымские службы над мощами святителей при пустом храме.

– Мало, – огорченно сказал отец Павел. – Хотя объявляю заранее. Это безлюдье, при том что народу в церковь много захаживает, – какое-то прямо знамение времени…

– Вот говорят, что Сусанин спасал не царя, помазанника Божьего, а просто своего хозяина, за это к святым не причисляют, – вдруг горячо заговорил отец Павел, словно возражая кому-то. – Но ведь у Бога всё промыслительно! Еще когда боярин Михаил родился, Богу ведомо было, что именно он спасет Православное царство; и потом, случайно ли из многих своих имений Михаил Федорович оказался именно в Домнино, случайно ли банда вышла именно на Сусанина? У Бога случайностей не бывает, случайности нам только видятся, потому что мы мало подмечаем, слабо веруем. Вот Господь нам и не открывает…

***

Снова мельтешат на ярком июльском солнце спицы, один за другим купеческие дома с кирпичным «низом», деревянным вторым этажом и непременно почерневшим тесовым мезонинчиком. Словно мошка в глаз, запал в память магазинчик с облупленной, от руки криво намалеванной вывеской и дверь, заросшая травой еще с тех времен, когда благополучно захлебнулось наше кооперативное движение. Из проносящихся мимо кустов придорожного скверика величавым жестом протягивает всем встречным свою ладонь дедушка Ленин, но личину его, оплывшую от многих слоев серебрянки, уже не разобрать… А потом снова поля, ветер, сочный от запаха трав, накатывает тугими волнами, облизывая пожелтевшую рожь, а где-то у горизонта, ворочаясь, поднимается из-за кромки леса громада иссиня-пепельной тучи.

Удивительная здесь география: места – красоты необыкновенной, исконно русской, имена селений тоже коренные, русские: Николо-Ширь, Задний Двор, Пеньки, Жирки, Комары, Болтушки, а вот названия рек да урочищ подмошные, от доисторических чуди да води оставшиеся: Тебза, Векса, Ноля, Шача – последнее название встречается даже несколько раз. Как раз в среднем течении Шачи, в чудной для этих мест впадине, и находится «сусанинское» болото.

Деревенька

Деревеньку мы едва не проехали мимо. С дороги ее в зарослях не сразу приметишь – хорошо хоть, указатель попался. Вообще «сусанинский маршрут» окультурен: то там, то тут указатели, закатаны асфальтом автостоянки. Чувствуется, что во времена недавние перебывало здесь немало «Икарусов» с иностранцами, щелкали из окон. Теперь тихо, пустынно, в трещины на асфальте трава вовсю прёт.

Привалив велосипед к стене часовни, с удовольствием провел по шершавой кирпичной кладке – каждый кирпич, можно сказать, вынянчен, штучный, за без малого столетие обточен. Построили ее в 1915 году, к 300-летию Дома Романовых, посреди деревни. Деревни уж нет, и притулилась часовенка на гривке, к лесу задом, а передом – к обширной когда-то луговине, год от года под натиском кустарника превращающейся в узкий пролесок. С дороги сюда тянется асфальтовая стежка, заставляющая вспомнить трехлетней давности приезд Патриарха. Внутри часовня совершенно пуста, если не считать двух грубых скамеек; по исконной нашенской традиции стены исписаны автографами и непристойностями, на подоконнике рассыпался засохший букетик полевых цветов. Внушительный замок на решетчатых дверях висит только для виду – заходи, усталый путник, в тень, помолись о душе раба Божия Ивана, себе прощения прегрешений попроси, – место древнее, намоленное, авось Господь отсюда скорее услышит.

Парит. Под сводами встревоженно зудят комары. Выйдя наружу, вдруг примечаю дымок, поднимающийся над травой, – ба, да это ж человек сидит, молча следя за мною!

– Никак не ожидал тут живую душу встретить, – подошел я к незнакомцу.

Передо мной прямо в траве сидел мужичок на вид лет под сорок, с всклокоченной, выцветшей шапкой волос на голове и разметавшейся по всему лицу рыжеватой бородой – потягивая самокрутку, он спокойно-оценивающе смотрел на меня. Рядом валялся засаленный потертый кисет. Казалось, сидит он под этим палящим солнцем очень давно, здесь выцвели и его глаза, и его волосы, и одежда, и голос сделался глухим и сиплым.

– Любуюсь, – он кивнул на часовню и пригласил меня сесть рядом. – Умели красиво строить русские люди. Душу греет.

Разговорились. Сам горожанин, из Волгореченска, был он в урочные лета призван в армию, попал в Афганистан, получил контузию, «сел» на инвалидность и был комиссован – но вернулся не домой, а переехал в деревню недалеко отсюда. Голос потерял там же, теперь глотает слова и заикается. Сказав об этом, Леонид потрогал пальцем голову, словно чужую, и замолчал. Я попытался было вытянуть из него какие-нибудь афганские были, но отвечал он односложно, а пара случаев, рассказанных им, были схожи своей ужасающей унылостью: фигурировали там засада, «духи», подожженный БТР, какое-то количество «наших положили». Говорил он так, словно бы все это происходило не с ним, а в чьей-то чужой, камуфляжной жизни, к которой не имеет он ни малейшего касательства. «Да что говорить, тогда бить духов надо было, а теперь нечего кулаками махать», – подытожил Леонид, и я понял, что эти его слова относятся к Чечне.

В небе заливались жаворонки, сучил кузнечик где-то за спиной, над травой из перелеска растекался терпкий запах хвои, мешался с ароматом душицы, и в этом мареве, да еще от духоты, какая бывает только перед дождем, кружилась голова.

– Отсюда Сусанин их и повел, – вдруг задумчиво, безо всяких переходов сказал Леонид, словно бы это было на прошлой неделе, а сам он был свидетелем тому. – Вон той ложбинкой. А обратно-то, сказывают, через три дня двое поляков только и выбрались, аккурат возле того места, где теперь 60-тонный камень лежит. Остальные потонули – болото топкое, и по сей день окна такие – ухнешь, и конец. А тогда леса были гуще и болота глубже. Где они вышли, там раньше деревенька Анферово была. Там их повязали, а от одного из них узнали, где они Сусанина порубили на части. Теперь там крест, прямо на болоте, поставили. А этих-то крестьяне добили, вроде как отомстили. Царя они нам хотели своего подсунуть. Не вышло. А гать ничего ихнее не держит – мужики из окрестных деревень то и дело всякую всячину находят, как бы выплюнутую изнутри болота. Я сам видел, как мужик торговал какой-то старинный нож. А другой нашел сломанную саблю, ржавчину содрал, наточил – бумагу можно резать, не то что свиней (а он для свиней приспособил). Видать, много их было. Шатались тут шайки, деревни жгли, монастыри грабили. Дурное было время…

Возле Камня. Вдалеке видно болото, где Сусанин утопил поляков

Я вспомнил, что несколько лет назад читал сочинение какого-то историка – Костомарова, кажется, – доказывавшего, что Сусанина никогда не было, что это не реальная фигура, а что-то вроде фольклорного персонажа. Вспомнились и опубликованные не так давно подобные же рассуждения в «Независимой газете».

– Чего люди бумагу переводят без толку, – с сочувствием сказал Леонид. – Приехали бы сюда да посмотрели…

Леонид еще побыл несколько, посасывая самокрутку и пуская вокруг такой едкий махорочный дым, что у меня глаза слезились; он объяснил, куда нам ехать, где что увидим. Потом загасил папироску, обхватил колено и, положив на него голову, еще молчал сидя – созерцал.

– А все-таки красиво, а? – сказал он, не глядя в мою сторону. – Ладно, пойду я. Авось до дождя успею. Оставайтесь с Богом.

Он вытянул из-под меня свой кисет с махоркой и пошел напрямки через поле, засеянное клевером, к опушке березовой рощи вдалеке, чуть прихрамывая и постепенно уменьшаясь, тая среди необозримых просторов, словно захлестываемый волнами маленький военный катерок. От долгого вглядывания ему вслед у меня снова заслезились глаза и, сам на знаю отчего, томительно-горько защемило на сердце.

Цветы Ивану Сусанину

Погоня

…Лежа в траве возле глыбы и вертя в зубах травинку, я глядел, как мой спутник чинит велосипед, и размышлял о том, что тут, пожалуй, не то что в деревеньке – место ненамоленное, холодное. А и ветра же тут, на высоченном берегу болота, должно быть, в феврале-марте! Я долго и безрезультатно пытался увидеть на болоте крест, о котором рассказал мне Леонид, и теперь прилег с намерением часок поспать. Все-таки, наколесив за день уже около сотни километров, чувствовалась усталость. Но в траве вокруг себя обнаружил обрывки пластиковых пакетов, какие-то окурки, фантики. Налетели вдруг жирные, с металлическим брюшком, мухи. Дунул ветер, и даже работавший Михаил знобко поежился. Я поднял голову: к югу солнце светило еще по-прежнему беззаботно, но с северо-запада наползла уже туча вполнеба, пахнуло сыростью, с вековых тополей на голову посыпались узловатые веточки. До дождя оставалось, по нашим расчетам, не более получаса, и мы поспешили тронуться в путь, решив в случае дождя переждать его на подворье Макариево-Писемского монастыря в Домнино.

Успенский храм в Домнино

…Подворье оказалось большим двухэтажным зданием красного кирпича с большим палисадом. У сидевшей возле крыльца на лавке девочки мы выяснили, что зовут ее Анна, а настоятельница в отъезде. Больше ничего выяснить не удалось, потому что с выражением плохо скрываемого ужаса девочка попятилась к дверям, сказав: «Сейчас», – и скрылась в доме.

Успенская церковь в Домнино построена на месте дома инокини Марфы Иоанновны, матери первого царя из Дома Романовых Михаила Феодоровича

Начал накрапывать дождь. Ждать пришлось довольно долго. За одним из окон слышалось пение. Наконец молитвы стихли, и на крыльцо вышла сухощавая высокая женщина в одеждах рясофорной монахини и весьма настороженно поинтересовалась, чего нам надо. Даже объяснив, кто мы и зачем, предъявив редакционные удостоверения, мы не смогли добиться от старшей сестры обители матушки Галины ничего большего, чем приглашения укрыться от дождя в сенях и дождаться настоятельницу матушку Ангелину: «Она на все вам ответит».

Вскоре все разъяснилось. Буквально за полчаса до нас обитель покинул некий молодой человек: приехавший сюда утром из Костромы, он представил чью-то устную рекомендацию, сообщил, что желает здесь трудничать, успел покушать и исчез, прихватив с собой монастырскую кассу – 300 тысяч рублей. «Для нас это огромные деньги, – безнадежно сказала матушка. – Мы пытались его догнать, но куда там, как сквозь землю провалился. Теперь, должно быть, он подходит к шоссе – больше-то некуда, – чтобы дождаться автобуса и ехать на Кострому. Знает, что машины у нас нет. А хоть бы и была, ведь все равно ни одного мужчины у нас тут нет…»

Я оглянулся – пока матушка говорила, Михаил уже, по-видимому, принял решение и снова садился на велосипед: «Мы его сейчас догоним!» Пока я распутывал привязанный к багажнику тяжеленный рюкзак, Михаил уже довольно далеко уехал в сторону шоссе. На крыльцо высыпали насельницы и с надеждой, словно на Ивана-царевича, смотрели на меня. Отъезжая за ним вслед, я услышал вдогонку: «Мы будем молиться…» В этот момент прекратился дождь и в разрыве туч блеснуло солнце.

До шоссе было километров десять, и все их я крутил педали так, словно после месяца тренировок стартовал с раздельного старта в первый день велогонки. Посреди дистанции в кармане рюкзака на багажнике я стал нащупывать газовый баллончик, взятый в дорогу для защиты от бешеных собак, и едва не рухнул, потеряв равновесие. Михаила, совершившего просто героический рывок после усталых километров сегодняшнего дня, я увидел только под козырьком автобусной остановки на шоссе. Он был не один: в ожидании автобуса стояли еще двое, но ни один из них не соответствовал описанию татя, сделанного мне в подворье. «Сообщники?» – мелькнуло в голове. Подкатив к остановке, я, стараясь казаться как можно беззаботнее и веселее, спросил Михаила: «Что, решил отдохнуть?! Ну, я тоже к тебе присоединюсь…» Приглядевшись к стоявшим на остановке, вора я вычислил сразу. Позднее выяснилось, что и Михаил подумал на него же – тот слишком старался изобразить беззаботность, но получалось это у него худо – видно было, что нервничает.

Когда мы приперли его к стенке, он не стал спорить. Кажется, он был в шоке от неожиданности. Начал вынимать деньги из кармана.

Усмирив в себе желание наподдавать ему еще и по шее, в сердцах начал было увещевать его («Да ты знаешь, что нет ничего более святотатственного, чем обворовывать монастырь?!»), но, глянув в его совершенно пустые глаза, замолчал.

– Где еще пятьдесят тысяч?

– Я б-больше не б-брал, там столько и было…

– Не врешь?

– Нет-нет, там столько и было…

Подумалось: «Обманывает или нет, ладно, пусть. Если 50 тысяч утаил, то хотя бы на эти деньги уедет отсюда в Кострому. А то будет здесь без денег болтаться, еще кого-нибудь обворует…»

– Ты хоть православный, крещеный? – напоследок спросил у него я.

Он все еще стоял по стойке смирно:

– Крещеный…

Обратно мы возвращались не спеша, превозмогая боль в ногах и переживая детали столь стремительно развернувшейся погони. Когда мы подъехали к подворью, снова начало накрапывать.

«Скорее, скорее сюда! – замахали нам руками с лужайки возле дороги насельницы. – Надо сметать до дождя сено!» Бросив велосипеды, мы схватили грабли и, только когда сено было в стожках, выдохнули: ну, слава Богу!

Но не тут-то было – оказалось, что скошенное сено не убрано еще и в саду, под деревьями. А тем – нашли ли мы вора – кто-то из монашек поинтересовался лишь после того, как мы закончили с сеном и, поспешая, укрылись в доме от дождя.

– Надо же! – воскликнула, узнав о возвращенных деньгах, матушка Галина. – Настоящее чудо, что вы как раз вовремя у нас оказались! Не иначе как ангел Господень вас привел сюда. Когда вы уехали, мы молились за вас преподобному Макарию. Это мне, грешной, вразумление – я было уже подумала, что никому из мужчин вообще верить теперь нельзя. Вот и вас не слишком приветливо встретила…

– Но вы, матушка, прямо-таки ну совсем неправильно описали воришку: и годов-то ему поболее будет, и усы у него не черные, а пшеничные, и одежда другого цвета, и сумка другой формы…

– Да кто ж его тут рассматривал? Пришел, и ладно. Хорошо хоть, это вспомнили…

 (Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска