Рубрика • Паломничество •

Традиционное летнее паломничество редакция (в прежнем составе – Игоря Иванова и Михаила Сизова) совершила нынче, как мы уже сообщали, в костромские пределы. Именно из этих земель почти три столетия назад призван был первый из династии Романовых – Михаил Федорович, здесь располагалось родовое его имение, здесь он незадолго до призвания был спасен крестьянином Иваном Сусаниным.

Конечно, 400-летие со дня рождения первого царя династии Романовых Михаила Федоровича – не главная причина выбора именно этого маршрута. Это паломничество мы ощущали не только в расстоянии, но как бы и во времени: из смуты и разброда наших дней – в Великую Смуту междуцарствия начала XVII века. Немало прошло лет, но сколь удивительно многое перекликается сегодня с тем временем!

Царь Михаил Федорович

Костромской край в ту лихую годину пережил то же, что и вся Русь: набеги иноземных и инославных, раззор, голод, безвластие. “Русь пережила не просто иноплеменное нашествие, – пишет современный историк, – мало ли их в нашей истории было. Ужас пережитого состоял в помрачении духа и воли, в отступлении от правды и древних заветов, в утрате разума… Нашествие, измены, разорение стали следствием. В Кремле засели иноверцы, не в поле ратном одолевшие россиян: волею самих московских людей, из власть предержащих, были они званы и с честью введены в стены стольного града. Ведь держался же Смоленск, не далась врагу Троице-Сергиева обитель… Чудесным образом явил себя Божий Промысл: обратил Господь гнев на милость – и истекавшая кровью Русь стала залечивать раны, набираться сил, а бывшие притеснители бросились разорять и жечь собственную страну, и польскому королю стало не до Руси… Кончилась Великая Смута. И продолжилась в Русской земле вековая работа для превращения Божией правды в правду реальной действительности”.

Именно отсюда, из глухого тогда Костромского края (да и сейчас-то разве не глухие это края?), явилось возрождение державности много лет назад. Почему? Только ли оттого, что здесь было имение бояр Романовых? Такие же, еще большие имения были у них по всей Руси. Неведомы нам пути Господни, только давно замечено, что все великое является из пустыни… Главное – здесь тогда нашлись люди, готовые жертвовать своим достоянием и самой жизнью за веру и Отечество. Помним ли мы их, храним ли их заветы и каковы мы в сравнении с ними?..

Итак, в путь. Благослови Господь!

Дорога

Из дневника Игоря Иванова:

Вологда. Северная июльская ночь. Мы стоим на высокой металлической конструкции, нависшей над железнодорожными путями, – контрфорсе. Под нами оглушительно пышет, разминаясь на месте, тепловоз – струя вонючего воздуха поднимается на расстоянии вытянутой руки, обдавая нас жаром, в ней плавятся очертания полной луны, огоньки вокзала и города вдалеке. Видно, как внизу, по перрону, на наших только что выгруженных из багажного вагона велосипедах нахально раскатывают грузчики. Мы пытаемся разговаривать, но перекричать грохот стронувшегося тепловоза не хватает легких, лишь по движению губ понимаем отдельные слова; наконец небо раскалывается от оглушительного железнодорожного свистка – все. Это уже специально для нас, чтоб не забывали грохочущую утробу города, да и вообще цивилизацию.

Так начинается наше паломничество.

Далее – воскресное утро на улочках сонного городка Буй, а за нехотя поднявшимся железнодорожным шлагбаумом путь-дорожка убегает в поля и перелески, вглубь России, где тихо разлито июльское тепло, где вдоль дороги стрекочут кузнечики, сороки, перепрыгивая с елки на елку, снисходительно оценивают нашу скорость…

Дорога! Сколько значишь ты в жизни любого человека, а уж что говорить о паломнике, для него ты – стезя Божья, на которой даже всякое мелкое происшествие, встреча обволакиваются особым, вещим смыслом.

Дорога от Буя на Кострому – идеальная, можно сказать, для человека на велосипеде. Не прочерчена она по линейке кем-то, а, как река, сама пробила в лесах себе русло, и потому нет в ней унылых шоссейно-геометрических перспектив, спусков с затяжными подъемами: с пригорка на пригорок, поворот, лес да луг – благодать Божия. Из леса на дорогу тянет терпким запахом сосны, выпорхнет птица из придорожных кустов, обдаст ветром редкая встречная машина с дачниками, вильнешь передним колесом, объезжая выползшего на шоссе червяка, – мосток, ручей, привал и дальше, дальше…

Время от времени вспоминаешь, что ты паломник всё ж, начинаешь читать про себя что-нибудь попроще, “Отче наш” или “Царю Небесный”, но повторишь раз-другой, и конец третьего затухает в мерном постукивании каретки, мельтешении трещин на асфальте, шорохе леса и волнении трав – голова снова девственно пуста, ни мыслей, ни грез – словно в чистой воде отражается в сознании мир Божий; очнешься, лишь когда влетит в глаз колючая мошка или слетит нога с педали…

Чистые Боры, Гольцово, Соболево…

Потом, через несколько часов, устанешь крутить педали, начнешь нервничать… Но эта легкость раннего-раннего утра, эта коровья медленность внутреннего бытия, детская зависимость ото всего вокруг не есть ли то самое, чего я так редко добиваюсь теперь, осенними дождливыми вечерами, склонясь над молитвословом – не то молясь, не то борясь с наседающей толпой беспорядочных мыслей в голове и острым желанием пойти попить чаю?

Сусанино

Храм в Сусанино виден издали. К нему долго едешь и все время пытаешься вспомнить: когда-то, очень давно, эту колокольню ты уже видел. Для тех, кто все же не сможет вспомнить, – табличка на алтарной апсиде: “Здесь в 1871 году художником-передвижником А.К. Саврасовым (24.05.1830 – 26.04.1897) была написана картина “Грачи прилетели”. По табличке ли этой или по каким-то еще неуловимым признакам это довольно ухоженное, побеленное здание действующим храмом ты признать не соглашаешься. И верно. Здесь районный музей. Об этом можно узнать из другой таблички, у входа, – она сообщает, что музей этот посвящен подвигу Ивана Сусанина. Еще одну мемориальную надпись обнаруживаем в траве, высеченную на большом гранитном валуне. “Благодарные крестьяне Молвитинской волости и села Молвитина”, – читает вслух мой спутник Михаил, невольно подстраиваясь голосом “под старину “, но тут замечает, что в словах нет “ятей”.

Воскресенская церковь в Сусанино на картине Саврасова и на фото

– Наверное, этот камень положили еще до переименования села, – делаю я осторожное предположение, пытаясь сообразить, что это за благодарность такая – положить в центре села, возле храма гигантский валун? Подобные камни сейчас по всей России рассеяны, на видных местах в городах стоят; этакие обелиски намерениям: здесь мы хотели установить памятник афганцам, там предполагали жертвам репрессий, еще кому-то… Вот какие мы хорошие, было в нас благородное движение души увековечить память об ушедших. Потом свежесть воспоминаний исчезла, закрутили дела иные… К этим камням цветы возлагают – за неимением других мемориалов. А если вдуматься – кощунство, да и только.

С такими мыслями в голове я пристально изучаю старинный камень, и тут меня осеняет: это же сам храм построили “благодарные молвитинцы”! Но свои письмена оставлять наши благочестивые предки на святыне не решились, поэтому-то камень рядом с храмом и положили…

Возле музея в этот воскресный день необычное оживление. Пробежала женщина с пучком чайных ложек в руке, на паперть изнутри вышли покурить какие-то загорелые ребята в тельняшках. За дверью слышится бряканье тарелок и тот характерный рой голосов, который бывает в конце торжества, когда общий стол разбивается на маленькие компании, перестающие слышать друг друга, и в разных концах под занимательные разговоры завершается прожевывание и выпивание всего, что еще не съедено и недопито.

Боком, чуть приоткрыв и тут же притворив за собой дверь, к нам вышла раскрасневшаяся тетушка с добрым, несколько растерянным лицом. “Мария Ивановна Рыбкина, научный сотрудник”, – вопросительной интонацией представилась она, так что мы тут же начали наперебой объяснять, кто мы и зачем тут. Оглянувшись на внезапно донесшийся из музея глухой выкрик, Мария Ивановна начала объяснить:

– Музей подвига Ивана Осиповича Сусанина… У нас тут сегодня мероприятие… 300 лет Российскому флоту, районная администрация организовала… В столовой за аренду такие деньги дерут… А тут у нас экспозиция… Скоро закругляются… Знаете что, – вдруг решительно говорит она, – подходите попозже, ребятки, экскурсию я вам проведу…

* * *

Поодаль от музея в окружении лип и тополей – пруд, заросший ряской. У мостков на цепи плавают два раскрашенных как попугаи водных велосипеда. Чуть в стороне – дровяники, а возле них разбросаны почерневшие от старости поленья, размером с велосипедное колесо. На скамейке дымит самокруткой мужичок. Подсаживаюсь.

– …Эти катера-то? – кивает он в сторону пруда. – Районное начальство придумало. Давно уже стоят. Раньше катались, были времена. Теперь 500 рублей плати за 10 минут. Да за такие деньги…

– Потому и не чистите пруд?

– Это не пруд. Это пожарный водоем. Зарос, конечно. Начальство не чешется, а мы что? Последний раз лет пять назад спускали его, ил бульдозером выгребали. Детвора понабежала, карасей да лежаков руками ловили…

– Лежаков?

– Рыбешка так себе, вроде налима, но поменьше будет. Были времена, еще нормально жили. Потом все в раскоряк пошло… Теперь не до пруда. Здесь райцентр как-никак, но даже пекарню закрыли. Хлеб из Костромы возят. Все разгромили… – мой собеседник досадливо махнул рукой, и невысосанная до конца самокрутка, дымясь, полетела в придорожную пыль. – Вон даже папиросы не на что купить. Раньше хоть пенсионерам платили, были времена, теперь и этого нет. Недавно старуха с голоду померла, сказывают, неделю лежала… Я бы тех, кто до этого страну довел, за одну ногу вниз башкой подвесил…

Я почувствовал, что разговор сворачивает в знакомую “политическую” колею, и промолчал. “Старуху нашли”… Не в лесу ведь жила, соседи рядом, кусок хлеба-то всегда бы нашелся, а вот же – нашли через неделю… Так и живем: соседей не знаем даже по именам, пропадет человек – и никому дела нет. Власть виновата кругом… Есть ли на Руси хоть одно место, где бы начальство не ругали? Говорят, в Москве градоначальника Лужкова любят. Так ведь Москва – это не Россия. Зато в иных местах за дело и без дела, к слову и нет, на завалинке или в кабинете, точно о погоде, общей темой стало начальство поругать. Впрочем, и сам таков же. Прямо какой-то комплекс на этой почве у русского человека выработался.

А почитаешь литературу, какие-нибудь очерки середины прошлого века – этого ведь не было. Не то чтобы власти любили, но как-то иначе на все смотрели: какой бы начальник ни был, хороший или худой, – он поставлен от Бога, а ежели вор или там болван, так то, стало быть, Господь по грехам нашим попустил. А за грехами нерадивого чиновника должен смотреть не подчиненный (что он может? – злобиться только да косточки ему перемывать), а более высокопоставленный чиновник, он же и наказует. Ну то есть как в семье: каков бы ни был отец, а сын ему не указ и не судья. А высший смотритель за порядком в государственном хозяйстве –

царь-батюшка, отец нации. Конечно, к концу века все окончательно истрепалось, слова о “вере, царе и Отечестве” в пустой и даже злобный лозунг выродились. Да кто в этом был виноват, как не мы сами?

…Однообразное течение моих мыслей прервал какой-то расхристанного вида мальчуган, спросивший закурить.

– Иди отсюда, пока цел, – беззлобно сказал ему мой собеседник.

Паренек исчез. Мужичок достал из штанов обрывок газеты и начал слюнявить новую самокрутку:

– Вот газета, “Сусанинская новь” теперь называется. А раньше называлась “Колхозный клич”. Тогда писали одно, теперь – другое. Пишут, что народу в районе одиннадцать тысяч человек осталось. Обезлюдело совсем, как в войну…

Собеседник мой глубоко затянулся и с мрачным видом обвел глазами вокруг:

– Написали на церкви, что ее Саврасов рисовал, а в соседнем селе точно такая же – тамошние говорят, что он с той срисовывал. Не поймешь, кто врет…

– А что, действующей церкви в Сусанине нет? – поинтересовался я.

– Есть. Вон там, – мужичок неопределенно махнул рукой. – Но там не церковь еще. Вот это церковь, а там пока одни остатки. Когда еще ее сделают… Был я там как-то раз, племянника крестили. Ходит поп, чего-то бормочет, не поймешь. Долго крестил. Про этого попа говорят – строгий. А кому охота побыстрее, те за реку, в соседнее село ездят. Там раз-два – чихнуть не успеешь – уже окрестили. Спрашивается, если можно быстро, так чего тянуть? Вот и верь тут…

Помолчали. Никак не мог придумать, что спросить напоследок.

– А что, верно ли говорят, что на болоте, куда Сусанин поляков завел, до сих пор люди пропадают?

– Случается. Сколько-то годов назад секретарь райкома охотиться на уток туда пошел да и утоп. Другие сказывают, что убили. Я так думаю, что убили.

“Не на того напали”

(Глава из книги П.Н. Полевого “Избранник Божий”)

Обложка книги Избранник Божий

…Зима уже шла к концу: морозы после Афанасьева дня стали слабеть, даже повеяло теплом в начале марта, так что и на дорогах стало подтаивать… И вдруг опять неведомо откуда налетели вихри, закурила в поле метель, и всюду в деревнях намело сугробы около изб вровень с крышами. Как раз после одной из таких-то метелей по одному из лесных проселков Костромского уезда пробиралась порядочная шайка литовско-польских воровских людей, числом с полсотни или поболее. Шайка шла, видимо, не издалека, шла налегке, без всякого обоза, если не считать двух вьючных кляч, на которых был нагружен небольшой дорожный запас. Большая часть “воров” была весьма изрядно вооружена: у половины шайки за спину закинуты были фузеи и мушкеты, у других в руках были рогатины и копья, а за кушаком пистоли; у большей части сбоку болтались кривые сабли и прямые немецкие тесаки. Двое передовых, по всем признакам вожаки, ехали верхом.

– Вот сейчас, пан Кобержицкий, – говорил он по-польски своему спутнику,- вот еще только немного проедем, тут и будет деревня.

– Я это от тебя уже не в первый раз слышу, пан Клуня! – серьезно отозвался суровый молчальник.

– Да я же тебе слово гонору даю, что мне так сказали: еще проедем пять верст и приедем в Домнино, где живет этот молодой боярин… с матерью…

– Молодой, которого на Москве старые дураки бояре в цари избрали, – злобно проговорил пан Кобержицкий, – и которого мы должны во что бы то ни стало сцапать и отвезти в Литву. А мы тут бродим, как слепые, по дорогам, благодаря твоей милости, пан Клуня!

– А это что? – с торжествующим видом воскликнул пан Клуня, указывая пальцем вперед по дороге на показавшиеся из-за деревьев крыши двух изб. – Это и есть Домнино – майонтек Романовых!

Пан Кобержицкий насупил брови, приглядываясь, потом сдержал коня и махнул рукою своим, чтобы остановились. Шайка сбилась в кучу, и началось спешное совещание.

Те избы, которые завидел между деревьями пан Клуня, принадлежали вовсе не к боярскому селу Домнину, как он предполагал по слухам и указаниям, а к небольшому поселку Деревищи, от которого действительно было не дальше пяти-шести верст до усадьбы Романовых. В этом поселке, состоявшем из десятка изб (между ними только одна была с трубою, а остальные все черные) – в ту пору, когда подходила шайка, – были дома старухи да грудные дети, а все остальное мужское и женское население было на рубке дров в лесу, за много верст от Деревищ. В единственной избе с трубою и крытым крылечком лежал на печи и трясся под полушубком от злой лихоманки домнинский староста Иван Сусанин. Накануне приехал он на побывку к дочке и зятю, который только что вернулся из-под Москвы, и спозаранок в тот же день выслал всю деревню в лес на рубку дров для боярской усадьбы. И сам хотел с ними ехать, да под утро его стало так ломать, что он остался дома с внуком Васей и залег на печь, прикрывшись полушубком. Лежит и думает все одну и ту же думу:

“Пришел из-под Москвы зять и диковинную весть принес, будто собрались в Московском Кремле именитые бояре и воеводы, и духовные лица, и всяких чинов люди на Собор и стали Царя выбирать. И прошел такой слух, будто не захотели избрать ни князей, ни бояр, а избрали младого юношу, нашего боярича Михаила Феодоровича. Будто искали его по всей Москве и выспрашивали, куда он укрылся, и посылать за ним хотели. Коли правда, так уж точно диво; точно дивны неисповедимые пути Господни!”

Яростный лай собаки под самыми окнами прервал нить его размышлений. Внук Вася, сидевший на лавке под окном, вдруг метнулся к печи: “Дедушка, а дедушка! Слышь! Какие-то чужие, незнамые люди, и с копьями, по деревне бродят”. На лице Васи написан был испуг и смущение. “Незнамые люди? С копьями?” – тревожно переспросил дед и одним махом, как молоденький, спустился с печи. Глянул в окно и вдруг, схватив Васю за плечи, прошептал ему скороговоркой:

– Мигом беги в чулан, прихоронись за кадку с крошевом и сиди не пикни, пока к тебе не выйду сам!

Мальчик стремглав бросился исполнять приказание деда и скрылся за дверью, а Иван Сусанин опять полез на печку и прикрылся полушубком. Немного спустя раздался стук в окошко…

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска