(Продолжение. Начало в № 957)

Из записок Михаила Сизова:

Наталья, председатель Нюхченской православной общины, показывает нам старинный храм иконы Божией Матери «Одигитрия», ремонт которого, как видно, близится к завершению. К стене прислонены Царские врата, пока что без икон, привезённые из Сосновки отцом Сергием.

Списанное б/у кандило в хозяйстве сельского храма сгодится: ещё будет блестеть!

– А это что? – Игорь заглянул в проём в стене.

– Там лестница на чердак, но она сломана. Мы когда оставшийся от магазина мусор убрали – много тележек трактором муж с детьми вывез, – то за чердак взялись, чтобы крышу потом заделывать, текла она. Ползаю по чердаку, навоз голубиный счищаю и смотрю, где здесь иконы спрятаны. Народ-то говорил, что там тайник есть. И вот вижу: стоит палка, крышу подпирает, а между палкой и крышей книга толстая присунута.

– Храмовое Евангелие?

– Без обложек она была. Принесла домой, стала читать. Оказалось, книга про моряков. Всю прочитала, до сих пор у меня лежит.

– Это вам знак, что ли, такой? Что впереди долгое плаванье со штормами и бурями?

– Получается, так, – Наталья смеётся. – Да я же не одна, многие помогают.

– И муж тоже? Говорите, на тракторе мусор вывозил.

– Он поначалу был против, чтобы я церковью занималась, а потом попривык. Вот у нас две печки, одну подсоединить надо, железная труба требуется. Прошу у мужа, он: «Не дам». Говорю, что небольшой отрезок нужен, всего 20 сантиметров. Молчит…

– Почему? Жалко ему трубы?

– Нет конечно! Тем более для меня. А это он испытывает. Ну, на стойкость, на терпение. Я уже говорила, что народ у нас замечательный, но с характером… Так что, теперь в часовню поедем? Или сразу к Михаилу Петровичу?

Решили: в часовню.

Как в раю

Из записок Игоря Иванова:

Часовня стоит прямо у дороги, на краю заливного луга, разделяющего Нюхчу и Занюхчу.

Часовня Святой Ольги в Нюхче

Подъезжаем. Наталья подходит к часовне и почти торжественно произносит: «Освящена в честь равноапостольной княгини Ольги! Бабушка князя Владимира». И далее, пошагово: «В воскресенье открываю часовню (открывает дверь), принимаем гостей (делает в нашу сторону жест рукой, мол, добро пожаловать)… зажигаем свечи (подходит к коробке со свечами и берёт)...»

Но свечи зажигать мы на сей раз не будем, сегодня просто экскурсия.

– Ого, как тут уютненько! – осматриваюсь. На иконах вышитые рушники, свежие полевые цветы в вазе, Евангелие с закладкой на резном аналое, который иногда превращается в престол. – Человек десять тут поместится, хотя снаружи часовня кажется крошечной.

На иконах – вышитые рушники, на резном аналое – Евангелие с закладкой…

Первую за восемьдесят лет литургию здесь отслужил в 2015-м наместник Артемиево-Веркольского монастыря игумен Иосиф (Волков). Сейчас сюда приезжает отец Сергий Корельский из соседней Сосновки.

– Батюшка когда приезжает, я это хозяйство – столик со свечами и иконками – выношу на улицу, там торгую.

– А если дождь?

– Когда он приезжает, всегда хорошая погода… Да, вот так! Большинство предметов у нас тут самодельные, – продолжает Наталья с интонацией гида. – Вот столик-канун. Мне сделал его Алексей Ершов, он тут, на угоре, живёт.

Примечательно, что Наталья говорит не «нам», а «мне»: жизнь часовни – это теперь её жизнь, «я» и «мы» давно слились воедино.

– …А эту скамеечку сделал Коля Исаков. Надо ещё бы этажерку от пола до потолка – батюшка привёз целую коробку книг, которую нам пожертвовали.

– Читают ли люди? – интересуется Михаил.

– Я все прочитала за зиму. А другие у меня спрашивают, какая книжка интересная.

– А у вас какая любимая книга?

– Самая душераздирающая – «Красная Пасха». Тяжело читать о том, как убивали монахов. Но я всё сравниваю с нашей жизнью. И мы-то живём хорошо! Я сама не смотрю телевизор, но муж включает. И как гляну, так думаю: «Надо же, у нас ещё вот этого ужаса нет!» Мы тут вообще как в раю. Иногда начнёт кто-то причитать, а я говорю: «Нет, мы живём хорошо, у нас нынче даже деньги есть». Я ведь помню, как нас в интернате, когда в 90-е ничего не было, кормили одной картошкой с грибами – до сих пор на картошку с грибами не могу смотреть.

– Совсем-совсем? В вашем-то грибном краю?

– Ну, иногда сейчас уже можно. Так-то я люблю собирать грибы, сушу-мариную их. Кроме маслят. На велосипеде в лес езжу. И на работу тоже. Сидишь целый день на работе в помещении, а выйдешь – кругом такая красота… На машине не хочется ехать, лучше пешком.

Выходим из часовни.

– Хорошо жить в деревне, – душевно и задумчиво произносит Наталья, стоя на крылечке, но тут же подрезает себя: – Но сейчас все в город едут.

– А что есть в городе, чего нет в деревне? – спрашивает Миша.

– Работа!

Мы всё ещё стоим на крыльце. Просторно! Перед нами полой, весь желтеющий лютиками; вдалеке по брюхо утонул в разнотравье гнедой конь – время от времени он встряхивает головой и отмахивает хвостом оводов. Над лугом струит ручейком свою песню жаворонок, которого вот уж никак не ожидаешь встретить так далеко на Севере. Шесты-стожары на лугу торчат вкривь и вкось – до сенокоса ещё две-три недели. С луга веет ароматами трав – так сладостно кадят Богу русские просторы, благодарят Его за сияние и тепло.

«Перед нами полой, желтеющий лютиками; вдалеке по брюхо утонул в разнотравье гнедой конь»

Что есть в деревне, чего нет и никогда не будет в городе? Того, что открыто здесь и в этот миг нам, горожанам: блаженной истомы и неги летнего дня.

У прикрытой двери

Из записок Михаила Сизова:

Далее поехали мы навестить строителя часовни Михаила Петровича Жигалова.

– Я-то обычно по селу пешком хожу, даже зимой, – говорит Наталья, устраиваясь на сиденье. – Меня спрашивают: «Почему муж не возит? Не любит, что ли?» Так он предлагает, да я не сажусь.

– Ой, я же неумытая, печку белила, а в гости намылилась! – вдруг спохватилась Наталья.

Подъехали к дому Жигаловых – к двери прислонена палочка.

– Никого дома нет, – огорчилась Наталья. – Жена Михаила Петровича, понятно, сейчас в клубе, на репетиции народного хора. А сам-то куда он ушёл?

– Может, тоже в клубе? – предполагаю.

– Да он не поёт, и хор-то женский.

– А вы поёте?

– Ходила в хор, да брат умер. У батюшки спрашивала, можно ли петь и плясать после этого. Он сказал, мол, сама решай, как душа ляжет. И решила не ходить. Там ведь не только народное, современное тоже поют.

– У вас в Нюхче народные сказители были? – спрашиваю.

– Анна Фёдоровна Ильина была. Весёлая бабушка – и сказки рассказывала, и песни пела. К ней приезжали учёные записывать, можете эти записи в Интернете найти, в группе ВК «Нюхча – райский уголок!!!».

Позже я нашёл много записей нюхченской сказительницы, в том числе 2007 года, когда к ней приезжали московские студенты. Сидя на веранде, старушка чистила ножичком грибы, бросала их в эмалированный таз и по ходу дела рассказывала сказки: «Про лисоньку да заиньку», «Про лисоньку и петушка», «Морозко» и другие. Ловко так работала руками, от чего и сказ её лился ритмично, напевно. Подумалось тогда: «Если бы она со сцены выступала, то, наверное, не знала бы, куда руки деть. У крестьян всё поётся за работой».

– Голос у неё наш, нюхченский, – говорит Наталья. – Особенно мне нравятся её колыбельные. Они простые, но такие и нужны: «Люли, люли, люленьки, налетели гуленьки…» Умерла она в 2010-м на 81-м году жизни. Могла бы ещё и пожить.

– Продолжатели есть?

– Дочка её Катерина в Нюхче живёт, может, что и передалось. А вы про такой самодеятельный коллектив – «Сузёмье» – слышали?

– Он вроде бы в Архангельске, – вспоминает Игорь.

– Так вот, руководительница его Мария Степановна Хромцова родом из Нюхчи и она родная племянница Анны Фёдоровны. У неё, кстати, в девичестве Когина была фамилия, как и у меня по мужу, – может, тоже родственники. А «Сузёмье» как появилось? Заскучали наши пинежские, живя в Архангельске, стали собираться свои песни петь. А теперь по всем городам ездят, даже в Норвегии выступали. И не только поют, но и сказки рассказывают, целые спектакли у них… А что ж это мы стоим-то перед закрытой дверью? Пойду спрошу у Клавдии Максимовны – это тёща у Михаила Петровича, она тут рядом живёт.

Наталья двинулась в проулок, но тут палочка, прислонённая к двери, упала… и на пороге появился высокий седой мужик:

– Наташа, никак гостей привела?

Четыре причины

Михаил Петрович посмеялся тому, что жена ушла и батожок прислонила: «Такая у меня хозяйка, без неё-то дом пустой».

Михаил Петрович Жигалов

Зашли в горницу. Хозяин показал, кому где присесть, а сам, достав из буфета объёмистую папку с документами, устроился за столом на высоком стуле – чтобы можно было больную ногу выпрямить.

– Кость разрушается, мне уже третью группу инвалидности дали, – пояснил он, развязывая тесёмки у папки. – Здесь у меня документы за все годы собраны. Сколько кому заплачено, когда часовню строили.

– Так мы же не ревизоры, Михаил Петрович, – говорю, – просто расскажите, как дело было. Вы же строить начали в память о сыне, с которым трагедия в море случилась?

– Не в море. Они не успели в поход пойти, ещё у стенки стояли в Гаджиево. Это база подводных лодок в Мурманской области, сын там срочную службу проходил. Вообще-то его на ту подлодку – «Вепрь» – только на три дня прикомандировали как лучшего торпедиста – чтобы помог отстреляться хорошо. А служил он на другой атомной подводной лодке. Случилось это в ночь на 11 сентября 1998 года. Матросы, видать, издевались над одним молоденьким призывником из Ленинграда, Кузьминых его фамилия, он с катушек и съехал. Взял зубило на длинной ручке и убил часового, затем завладел автоматом, офицера застрелил. Вахтенный, у которого пистолет имелся, в это время спал в своём кубрике, поэтому безумного никто не мог остановить. Пятерых он убил, потом в отсек, где тридцать человек находилось, пустил газ фреон, который для пожаротушения предназначен. Сработала сигнализация, матросы успели надеть противогазы, и никто не пострадал. Сумасшедший этот решил вообще лодку взорвать и полез в торпедный отсек. А там на вахте Вовка был, мой сын, и ещё один торпедист, Алёша из Омска. Без оружия. Видать, пытались они голыми руками террориста остановить, и он расстрелял их из автомата. Сам же ничего взорвать не смог – там предохранительная система стояла «против дураков». Лодка же атомная, с реактором, там всё строго. И ФСБ его на следующий день ликвидировала.

– Получается, на лодке система «против дураков» сработала, а на самом флоте её не оказалось, – возмущаюсь.

– Да не понять, как ненормального на лодку допустили, – согласился Михаил Петрович. – Я в мотострелках служил, и даже там смотрели на психпригодность, а на флоте тем более. Но я-то служил при СССР, а тут 98-й год, самый ельцинский беспорядок.

Михаил Петрович помолчал, потом пристально взглянул на нас с Игорем:

– Так. Позвольте встречный вопрос. Вы сами-то православной веры?

– Однозначно.

– Тогда расскажу дальше. Были у нас октябрята, пионеры, комсомольцы, и всё это кануло в Лету. Но вера-то в людях осталась. И когда к нам в Нюхчу приехали иеговисты, народ к ним потянулся. Глядел я на это: как они литературу раздают, собирания собирают, наших на какой-то конгресс в Архангельск возят, – и стало мне обидно. Чувствую, наша деревня покатилась куда-то не туда. Это тогда же было, в конце 90-х, как раз Вовку-то убили. Думаю, надо альтернативу людям дать.

– А сами в Бога верили уже?

– Как сказать. Меня мотор «Вихрь» три раза выбрасывал в воду. Когда запустишь на большую скорость, он резко хватает – и бултых! Казанка вокруг кругами ходит, а я в осенней воде бултыхаюсь. До берега далеко, гребёшь туда, одежда на дно тянет – и как тут не взмолиться? И вот доплыл, ноги дна коснулись – что тогда кричишь? Не «слава КПСС», а «слава Тебе, Господи!». Ну вот, решил я в противовес иеговистам часовню и поставить. И ещё причина была… Наташа, уши затыкай, не при тебе будет сказано. Когда я женился, невесте 18 лет было, а мне – уже 24. И я перед этим хорошо погулял. Никого из девок не обрюхатил, с этим повезло, но всё равно искупить-то надо. Может, из-за тех моих грехов, что по молодости были, Вовка и пострадал. А у нас ещё дочка росла. По-любому часовню надо было ставить и какой-никакой приходик организовать.

– А в селе ваше начинание как восприняли?

– Народ поддержал. Но вот я думал, что, может, какое вредительство будет от иеговистов. Меня предупреждали: смотри, залезут в часовню, а то и к тебе в дом, отомстят. Да чего бояться? В ту пору в соседней Сосновке ни храма, ни священника ещё не было, поэтому поехал я в Веркольский монастырь к отцу Иосифу, спросил, сможет ли священник приезжать, если часовню поставим. Он ответил утвердительно. Потом вместе с ним приехали – смотрели место, где строить.

Поначалу я хотел на кладбище поставить. Там у нас женщины когда-то устроили молельню – к соснам поперечины прибили и шифером накрыли. Я как приду на кладбище своих навестить и Вовку, вижу это сооружение – и мне не по себе. Я ведь всё стараюсь делать красиво, добротно, а тут такое сколочено, не дай Бог шиферина на голову упадёт.

– Это Валентина Дмитриевна Ильина, покойная, молельню сделала, – уточнила Наталья.

– Да, она. Вот и захотелось сделать всё но-нормальному.

– Это уже какая по счёту причина была, чтобы часовню-то строить? – пытаюсь подсчитать. – Получается, четвёртая?

– Ну, значит, нужна была – и появилась, – продолжил Михаил Петрович. – Отцу Иосифу место не понравилось, сказал, что нужно строить поближе к живым, в центре села, на горке, где школа. Стали судить и рядить. На горке у нас и раньше часовня стояла, потом её перевезли туда, где Надежда Никитична жила, которая в школе буфетчиком была. Для хозяйственных нужд увезли. А ещё в старину часовня была в поле, где святой источник. Но туда далеко ходить. И в конце концов решили поставить посерёдке между Нюхчей и Занюхчей, чтобы никому обидно не было. Там у моста лужок хороший, который водой не заливает, и место всем понравилось. К тому же кто-то вспомнил, что между деревнями, ближе зареки, тоже ведь часовня стояла.

Механик и учитель

– Молодёжь на молебнах появляется? – спрашивает Игорь.

– Прошлым летом много было, из приезжих. А мы что, не молодые? – Михаил Петрович смеётся. – Наташа вообще девочка, а мне 22 апреля всего-то 71 год исполнился.

– Так вы, значит, ленинским путём идёте, – шутит Игорь.

– Молодцы, что знаете, когда Ильич родился.

– Сами в партию не вступали?

– Не, коммунистом не был, хотя и ставили меня на руководящие должности. Вот скажу свою биографию кратенько. Отец мой работал в совхозном мехцехе и в период каникул брал меня туда. Сначала я детали в бензине мыл, потом за три лета из ученика вырос до помощника слесаря. После восьмого класса поступил в Вельский сельхозтехникум – изучил весь набор сельхозмашин и комплексную механизацию животноводческих ферм. Ушёл в армию, вернулся в свою деревню, и меня назначили механиком отделения совхоза. Я ещё холостой был, но дом себе построил. Тут меня в Суру пригласили на должность главного инженера совхоза. Я подумал: пусть дом постоит, осядет и просохнет, а я пока в Суре поживу. Но там я всего два года и вытерпел, так домой, в Нюхчу, хотелось.

– Сура всего в шестидесяти километрах, могли бы на выходные приезжать.

– Так дороги же не было. Я про 70-е годы рассказываю. Плавали по реке. А по берегу только на лошадях можно было, по лежнёвке. Ну ещё ЗИЛ-137 продукты возил для лесозаготовителей, но обязательно с трактором-трелёвочником, который его на тросе тянул. А дорога появилась только в начале 80-х. Когда её размывает, то с обочины брёвна видны под песком, это ещё от старой лежнёвки осталось. Пока они не сгниют, дорога будет жить. Так вот, однажды звонит директор совхоза Иван Александрович: «Ты ведь домой рвался? Есть там работа». Я давай его благодарить, он: «А чего не спрашиваешь какая работа?» В общем, поставили меня на административную должность, управляющим Нюхченским отделением.

– Я вот что хотел спросить, – прерываю. – Ваши пастухи скот в лесу пасли? Мы с Игорем вспоминали, как в 1994-м пешком из Коми сюда ходили. Вышли между Сосновкой и Нюхчей, а перед этим в лесу на коровье стадо наткнулись. Я вот помню, а Игорь сомневается. И будто бы пастух нам дорогу подсказал, как лесорубов найти.

– Да, наши. Там, в верховьях Нюхчи, всё лето Костя Ильин жил, потом Василий Иванович Ильин, Егор Андреевич Байкалов – они выбракованных тёлочек пасли, с разными болячками: болезнью сосков и так далее. Чтобы они в норму приходили и племя не портили плохим потомством, их требовалось отдельно от бычков держать – вот поэтому и угоняли далеко в лес. Там, правда, находились такие «активистки», которые из леса сбегали. Костя мне рассказывал: глядь, восемь тёлок построились друг за дружкой и тетивой потянулись в сторону деревни. Он их обратно загоняет, а они всё равно сбегают – было у нас там отдельное пастбище для осеменения коров дойного стада. За 25 километром быка почувствовали! Наташа, закрывай уши… в общем, потешились и дальше в деревню пошли.

– Не может быть! – не поверил Игорь. – Как можно за 25 километров почувствовать?

– Ну тогда им кто-то карту показал, где пастбище найти, и они по компасу пошли, – рассмеялся бывший управляющий. – Есть факт их прихода на пастбище, а что они там чувствовали…

– Их могли бы медведи задрать, – вспоминаю. – Там рядом со стадом много медвежьих следов мы видели.

– Это травники были. Если медведь ходит около стада, не тронь его, он безопасный. Вот у Наташи папа, Морозов Николай Николаевич, рассказывал: на поляну, где коровы паслись, вышла медведица и стала там корешки выкапывать. И коровы – ноль внимания. Потому что знают – не тронет.

– Прям как в раю. И лев возляжет рядом с агнцем. А сами пастухи как со стадом в лесу справлялись? Говорят, у некоторых заговоры есть против пропажи скота.

– Тоже слышал про заговоры, и меня любопытство разбирало. Однажды на лошади объезжал я сенокосы и доехал аж до самого верхнего участка на реке Нюхча. Там Костя своих тёлок пас. Спрашиваю, как он делает, чтобы скот не разбегался. У него же там ни загородок, ничего нет. Он и объяснил. Да, разговаривал он с коровами, но не какими-то языческими молитвами, а просто ласковым словом. И поговорит, и краюшку хлеба даст. Но не всем, а лидерам, за которыми остальные коровы ходят. Эти, прикормленные, не убегали, и всё стадо так хранилось.

– Долго вы управляющим работали?

– Восемь лет. И что-то успел сделать: построил новый телятник, пилораму, столовую для рабочих, пекарню, комплексное здание с медпунктом, почтой и библиотекой. Раньше всё это располагалось в старых домах, которые у кулаков советская власть отобрала. И был случай: приходит начальник почты на работу, а сейфа нет. Украли?! А он сквозь пол провалился. Прогнило всё.

Потом перестройка началась – народ почувствовал всю эту бродню, начал меняться в худшую сторону. Придёшь утром на развод, ставишь задачу мужикам, а в ответ: «Чего ты меня туда посылаешь, сам поезжай!» Говорю: «Я директор, а ты рабочий, у нас разные функции». Тот на меня матом. И сказал тогда: «Слушайте, что я с вами как с детишками нянчусь? Да Бог с вами. Думаете, я без работы останусь?» – и ушёл с должности, стал работать в школе. Двадцать три года был учителем трудового обучения. Уже на пенсию вышел, уже и совхоз распался, а я всё с детишками.

– Михаил Петрович научил меня кривые гвозди молотком выпрямлять так, чтобы пальцы себе не отбить, – вставила слово Наталья, – так я теперь своих учу.

– Ну, гвозди… Мои ребята и мебель делали, и шкатулки, и стекло резали, и резьбой по дереву занимались. Там резцы-то острые, но ни у кого травмы не было. Зять внуков ко мне привозил, смотрит: ножовки детские висят – я их специально для внуков сделал. Потрогал пальцем – острые как бритвы. Сам-то он городской, ну и возмутился. А внук его за руку тянет: «Пойдём, покажу, как меня дедушка научил». Берёт доску, зажимает на верстаке, карандашиком по угольнику очерчивает линию обреза, затем прикладывает этот деревянный угольник, зажимает и пилит вдоль него. Даже если полотно пилы из распила выскочит, пальцам ничего не будет. Поудивлялся зять: вот ведь, целая наука! А в школе мы чем только не занимались… Учил их, как правильно поленницу складывать, как морс варить и так далее. И ребята выросли справными хозяевами.

Но что-то я отвлёкся. Давайте документы покажу. Вот накладная на 500 рублей, вот на 100… Каждая мелочь, что на строительство часовни шла, у меня запротоколирована. Это чтобы знали, что я не самозванец какой-то.

Хозяин долго в деталях рассказывал о ходе строительства и кто из сельчан сколько пожертвовал на стройматериалы. Показал и эскиз, сделанный по рисунку старой нюхченской часовни – по нему и строил.

С занятий народного хора вернулась его супруга, пора было прощаться. В заключение Михаил Петрович отметил:

– Не знаю, стоит ли в газету об этом писать. Сидели мы здесь с батюшкой, чай пили, я и скажи: «Слава Богу, строительство идёт к финалу, скоро я всё закончу». Он: «Почему ты о себе говоришь? Это всё Бог дал». Честно говоря, обидно было такое услышать. Сто лет Бог не давал и вдруг дал? Ничего я батюшке не сказал, но осадок остался.

– Вот вас не было, и Бог не давал, – пытаюсь сформулировать пришедшую на ум мысль. – А когда появились, то и дал.

– Думаешь?

– Конечно! Кто за Божье дело берётся, тот становится человеком Божьим. Получается, вы Божий человек и есть.

– Вот как, – задумался Михаил Петрович, потом обернулся к Наталье: – А крылечко у часовни обновить, Наташа, надо, потемнело уже. С краской я решу вопрос.

Заметил я, что, когда про Божьего человека-то сказал, лица у хозяина и его супруги просветлели. И простились мы очень тепло.

Отвезли Наталью обратно домой, в Занюхчу, и стали решать, куда дальше ехать. Тут из Карпогор позвонила наш ангел-хранитель Надежда Кордумова, давний друг редакции и администратор группы в ВК «Мы – пинежане»: «Михаил! Вы куда пропали?! Я уже с людьми договорилась, вас ждут. И переговоры с Чаколой веду…» Предлагаю Игорю: «Может, сразу за Карпогоры, в деревню Чакола, махнём?» Он не против, так с самого начала маршрут и планировался, но слишком уж задержались мы в Нюхче. Придётся поблизости, в Сосновке, заночевать.

(Продолжение следует)

Река Нюхча

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска