Второе апреля 1917-го. В полночь, как всегда, начался праздничный перезвон на колокольне Ивана Великого, затем на колокольне Храма Христа Спасителя. И вот уже радостно начинают звенеть, гудеть, петь все три тысячи колоколов на девяти сотнях московских звонниц. Радуйся, мир православный, веселись, Русская земля, – Христос воскресе! Это была первая Пасха после революции. Хуже неё в истории России не было и не будет, потому есть то, что страшнее гонений – подмена.

«Ангел революции»

Было много радости, но без радости, без надежд (надежды, искренности), без честности. В те дни люди обменивались странными открытками. На одной из них солдат и рабочий жмут друг другу руки над большим пасхальным яйцом, на котором крупно написано: «Да здравствует Республика!» А где-то в углу, не сразу заметишь, мелким шрифтом: «Христос воскресе!» На другом изображении, вышедшем в той же типографии, на яйце большими буквами выведено: «Свобода России!» Не нужно было быть психологом, чтобы понять, что для авторов оказалось главным, а что отошло на второй план.

Пасхальные плакаты 1917-го. Изображение: ppt-online.org

Митрополита Евлогия (Георгиевского) Воскресение Христово застало на Волыни. За несколько дней до этого люди разделились, и это было страшно. В соборе плакал, читая Манифест об отречении, старик-протодиакон, текли слёзы по лицу городничего и в голос, не стесняясь, рыдала часть прихожан. Но ещё больше было тех, кто ликовал.

«Пасхальную заутреню, – вспоминал владыка, – я служил в соборе, битком набитом солдатчиной. Атмосфера в храме была революционная, жуткая. На приветствие “Христос воскресе!” среди гула “Воистину воскресе!” какой-то голос выкрикнул: “Россия воскресе!”». И так по всей стране, особенно в столицах, но и провинция старалась не отставать.

Даже в Почаевской лавре лишь старые монахи встретили владыку Евлогия как обычно, в то время как недавние постриженники смотрели как-то боком – отводя глаза, шушукались между собой недовольно, и движения их вдруг стали какими-то ленивыми, расслабленными. А ведь все, казалось, пришли в обитель по доброй воле. Им-то, умершим для мира, что до революции? В воздухе разлилось ощущение, что свергли не только царя, но и Бога. В этом, конечно, не решались признаться, но подмена была слишком явственной.

* * *

Александр Бенуа, основатель журнала «Мир искусства», объединившего многих художников России, с тревогой писал в дневнике: «У меня противное чувство, что мы куда-то катимся с головокружительной быстротой. Происходит, шутка сказать, экзамен русскому народу». Но многие этого не понимали, как и того, что экзамен провален. Из прессы разве что газета «Московские ведомости», презираемая интеллигенцией, сравнивает происходящее с нашествием Батыя и Смутным временем, но выражает надежду, что Господь не оставит. Остальные ведут себя в духе журнала «Русское слово», который по случаю Пасхи выпустил совершенно кощунственный номер, где одна лишь Ахматова – с её лирическими стихами – воздержалась от ахинеи о «воскресшей России».

Самым маститым из опубликованных авторов оказался Дмитрий Мережковский, написавший программную статью «Ангел революции». Можно ли «соединить воскресение России с Воскресением Христовым, красное яичко – с красным знаменем?» – задался он вопросом. «Церковь Серафима Саровского с революцией, конечно, союза заключить не сможет», – справедливо заключает писатель. «Но есть у христианства и нечто общее с революцией – жертвенная любовь, а это важнее всего», – уверяет Дмитрий Сергеевич, основатель масонской ложи, которую скромно назвал своим именем.

Далее он развивает свою мысль: мол, революция отвергает Христа, так что соединить политическое и религиозное воскресение будет непросто, однако если плоть Спасителя принадлежит Церкви, то Его дух с революцией, а значит, соединение уже произошло – живите с этим. Заворожённый пафосом своего слога, Мережковский не замечает, что, разделяя Христа, отделяя плоть от духа, он вновь Его распинает. Кто же снова отворит камень у Его Гроба? Оказывается, уже отворил «Ангел революции» – вместо Ангела Божьего.

Всё это писалось на полном серьёзе, а ведь писатель считался едва ли не главным экспертом российской интеллигенции в делах религии. Когда-то он написал роман «Христос и Антихрист». Тема эта занимала его много лет, так что несчастный совершенно запутался, кто есть кто: где Христос, а где антихрист.

* * *

Третьего апреля, на следующий день после Пасхи, в Петроград прибыл Ленин. Его и ещё три десятка большевиков переправили в Россию немцы, чтобы русским жизнь не казалась мёдом. Первым делом, забравшись на броневик, Ильич начал делать то же, что и всегда: обещать, клеймить, пытаясь совместить в одном лице лжехриста и лжепророка. Впрочем, таких в те дни было в столице пруд пруди.

Германцы верно поняли, что сейчас самый удачный момент, чтобы разрушить нашу армию. На фронте на Пасху начались по приказу из Берлина братания, в которых приняли участие даже офицеры, обмениваясь подарками. Немцы дарили коньяк, который у них имелся в изобилии, в то время как в России в начале войны был введён сухой закон. Русские в ответ передавали продовольствие, которого у них хватало, в то время как Германия голодала.

Пасха на фронте

Раздача куличей и яиц на позициях, 1917 г.

* * *

Александр Блок между тем радуется, что это первая Пасха в его жизни, которая «проходит так безболезненно, как никогда». Оказывается, прежде ему мешало радоваться самодержавие. Он пишет матери: «Со всех концов города раздавалась стрельба из ружей и револьверов – стреляли в воздух в знак праздника». Мысль, что стрелять начнут, ещё и убивая ближних, его не посетила.

Зимой, уже после большевистского переворота, он решил написать поэму «Двенадцать» – про то, что Христос по-прежнему с революцией, принявшей к тому времени откровенно бандитский вид. Остальные адепты этой идеи затихли, вели себя как пришибленные, а он всё не мог угомониться, признаваясь, что сам не понимает, что на него нашло. После этого писать уже больше не смог – что-то умерло внутри. Перед смертью умолял жену уничтожить все экземпляры вышедшей книжки. Демонические черты «Ангела революции» стали слишком заметны.

 «Чего-то все ждут»

Дневниковые записи тех дней.

Что-то плохое предчувствует священник Стефан Смирнов:

«Пасха Христова. Тёплый день. Тихо. Полный разлив реки. Вода средняя. Выставил остальные 7 ульев. Из 18 зимовавших ульев 4 пали и 3 без маток. Плохо зимовали. Мёду мало. Настроение как у себя, так и у народа какое-то придавленное, чего-то все ждут».

Ничего не ведает Татьяна Кротова, дочь известного архангельского рыбопромышленника Василия Кротова. Пока они с мамой готовятся к Пасхе, отец чем-то сильно подавлен: «Мама, как и всегда, успевала проследить за всем: хорошо ли вычищены ризы икон и лампадные цепи; промыты ли бесчисленные фарфоровые статуэтки; надраена ли до зеркального блеска кухонная, красной меди посуда. Папа был чем-то сильно недоволен, читал газеты и всё повторял про какую-то неразбериху, а потом заперся в своём кабинете и вышел лишь к обеду…»

Что сталось с этой девушкой, разузнать не удалось, а Василий Кротов проживёт ещё довольно долго, но не слишком счастливо, скончавшись в убогом домишке на окраине Архангельска.

А этот дневник случайно купила на блошином рынке известная петербургская журналистка Светлана Белоусова. Автор – девочка-подросток. Известны лишь её инициалы: A.J.O., помещённые на обложке среди цветочков.

«Так торжественно было, когда певчие вошли и по всему храму громогласно прокатилось великое слово: “Христос Воскресе!” В эту минуту забываешь всё земное и переносишься в неизмеримую высоту.

В 12 часов ночи я пошла с мамой к заутрене. Какая мамочка была хорошенькая в новом саке и в шляпе чёрной, такая милая, прелесть! И как приятно было и радостно, когда увидела собор, освещённый плошками. В церкви было много народу. Все разодетые, радостные. <…>

Я с батюшкой похристосовалась, и вдруг Пашка Чижиков начал неожиданно приставать ко мне христосоваться! Я, конечно, ни за что не соглашалась, но какой-то злодей подтолкнул меня в спину, и поневоле поцеловалась с ним. <…>

Вечером ко мне привязалась Манька Колегаева, чем я была очень недовольна. Мы вышли на балкон, и она начала поверять свои тайны, и всё допытывалась, в кого я влюблена. Я, конечно, не говорила ей, но в это время мимо под зонтиком, так как шёл дождь, прошёл Мефодий. У меня сердце ёкнуло сразу, и мне вообразилось, что я его люблю, хотя на самом деле он мне только слегка нравится. Я проговорилась Маньке, что он мне нравится и что он не подошёл ко мне во всю Пасху, отчего я окончательно решила, что брошусь под поезд и умру, умру… Эх, жизнь, жизнь, как ты бываешь иногда нехороша».

Их были миллионы, чьё будущее сгорало в те дни: жизни одних будут вскоре оборваны, других ждут скитания на чужбине, третьих – вечный страх, необходимость скрывать мысли и чувства, с удивлением вспоминая ту счастливую жизнь, когда казалось, что царь недостаточно хорош, но вот-вот начнётся золотая пора свободы. Диавол, как и его лжехристы, – это бесконечные обещания: только доверься, только впусти в свой дом, зачарованный дивными картинами. Ты своей рукой открываешь дверь, и в неё врывается ад.

В Царском Селе

Христос Воскресе,
Вчерашний царь!
<…>
Ваши судьи –
Гроза и вал!
Царь! Не люди –
Вас Бог взыскал.

Это строки Марины Цветаевой, написанные в те дни. Поэтесса пытается убедить себя, что это Бог наказывает человека, родившегося в день Иова Многострадального, а заодно и его семью. Но Бог не наказывал Иова, как не наказывал и Своих святых, последний раз встречавших Пасху дома. Он готовил их к восхождению.

Из дневника Государя. Канун Пасхи, 1 апреля:

«В 9 час. пошли к обедне и причастились Св. Христовых тайн со свитой и остальными людьми. Погулял до завтрака. Днём начали ломать лёд по-старому у моста с ручейком; работали Татьяна, Валя и Нагорный».

Таня – Великая княжна Татьяна. Валя – князь Василий Долгорукий. Нагорного звали Климентием, и он был русским матросом. Все четверо причислены к лику святых – правда, Долгорукий и Нагорный, казнённые на несколько дней раньше Царской Семьи, канонизированы лишь РПЦЗ, что делает их местночтимыми. Наша Церковь – Святейший Патриарх Алексий, Синод – признавали, что «в связи с тем, что они добровольно остались с Царской Семьёй и приняли мученическую смерть, правомерно было бы ставить вопрос и об их канонизации». Но воспротивилась Комиссия по канонизации, один из членов которой важно заявил: «Чин страстотерпцев с древности применяется только по отношению к представителям великокняжеских и царских родов». Лишь спустя шестнадцать лет, когда состав комиссии обновился, удалось причислить к лику святых и доктора Боткина. Бог даст, придёт однажды черёд и остальных верных.

После отречения Государя духовником Царской Семьи на несколько месяцев стал протоиерей Афанасий Беляев – настоятель Феодоровского собора в Царском Селе. После него остался дневник, где рассказывается, как произошла его первая встреча с царственными узниками. В тот момент Государь ещё не воссоединился с семьёй, где все дети заболели корью:

«…Вошли в полутёмную большую комнату, где лежали на отдельных простых кроватях больные дети. Икону поставили на приготовленный стол. В комнате было так темно, что я едва мог разглядеть присутствующих в ней. Императрица, одетая сестрою милосердия, стояла подле кровати наследника, недалеко от неё стояли другие сёстры милосердия и няни. Пред иконою зажгли несколько тоненьких восковых свечей. Начался молебен… О, какое страшное, неожиданное горе постигло Царскую Семью! Получилось известие, что Государь, вызванный императрицей в Царское Село и уже поспешно возвращавшийся из Ставки в родную семью, задержан на дороге, арестован и даже возможно, что отрёкся от престола. В Петрограде делается что-то ужасное: разрушаются и горят дома, войска изменили царю… На Невском грохочут ружейные выстрелы и валятся безвинные жертвы… Можно себе представить, в каком положении оказалась беспомощная царица, мать с пятью своими тяжко заболевшими детьми».

Охрана относилась к Царской Семье скорее безразлично, за исключением какого-то прапорщика, изменившего присяге и теперь из кожи вон лезшего, чтобы убедить себя в том, что преступник не он, а Государь. На Вербное воскресенье священник раздал своей новой пастве лишь по прутику вербочки, давать больше было запрещено.

1917-й. Царское Село

Всех потрясла проповедь отца Афанасия о молитве Христа в Гефсиманском саду. Это было молящимся очень близко:

«“Боже мой, Боже мой, почто оставил еси Мя!” И какая бездна скорби слышится в этом вопле! “Пусть Меня оставили люди, пусть бросили – отошли от Меня друзья и знаемые. Пусть оставили близкие и родные. Но Ты, Отец Мой Небесный, за что так прогневался на Меня?..” И вот в этой непостижимой тайне искупления мы уразумели, что Бог есть величайшая, бесконечная, беспредельная Любовь. Это любовь подвигла Сына идти на страдания и смерть, это она заставила Отца покинуть Сына в минуту невыносимо тяжких Его страданий. Любовь Божественная всё это сделала для того, чтобы всех страждущих, гонимых, равно и кающихся грешников, привлечь к Себе. О Господи, Спаситель мой! Какое утешение вливаешь Ты в поражённое сердце моё Своими страданиями и смертию. Я чувствую глубоко, что при всех скорбях своих я не один. Ты, Господи, со мною. А с Тобой идти – не убоюся зла и среди долины смертной».

Многие заплакали, Государь был очень взволнован, о чём он сказал отцу Афанасию после отпуста. Однажды священнику довелось оказаться в покоях великих княжон, о чём он не преминул написать в дневнике: «Какие удивительные, по-христиански убранные комнаты. У каждой княжны в углу комнаты устроен настоящий иконостас, наполненный множеством икон разных размеров и изображением чтимых особенно святых угодников».

Но больше всего потрясла его исповедь в Великую пятницу, когда Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей подходили к нему по очереди: «Как шла исповедь – говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи, страстной и греховной, меня привело в изумление, и я решительно недоумевал: нужно ли напоминать мне как духовнику о грехах, может быть, им неведомых, и как расположить к раскаянию в неизвестных для них грехах».

Такое же впечатление оставила исповедь Государя. «Доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России», он производил впечатление святого уже при жизни. Огорчённый священник воскликнул: «Ах, Ваше Величество, какое благо для России Вы бы сделали, давши в своё время полную конституцию, и тем бы исполнили желание народа». Отец Афанасий был сыном своего времени, верившим, что Государь мог уступками сохранить за собой трон. Император не стал спорить. Спокойно рассказал об измене, о причинах отречения – он не видел другого способа сохранить Россию. А под конец произнёс: «Семью мою жаль».

В ночь на второе апреля встречали Пасху. Служба была не очень продолжительной. Как оказалось, Царская Семья привыкла, что она начинается в полночь, но в этот раз служить стали на полчаса раньше. В два часа отправились за праздничный стол. Во дворце ещё были запасы, на которые охрана особо не покушалась, так что стол был сравнительно изобильным, посреди красовался букет роз. Царица к еде так и не прикоснулась, выпив лишь чашечку кофе. Вино едва пригубили.

Так шли месяц за месяцем. Ближе к августу заговорили о том, что из Царского Села Государя с ближними и верными высылают в Тобольск. Добровольно последовать в ссылку с Царской Семьёй вызвались около пятидесяти человек. А вот последние слова, которые услышал от святого Государя отец Афанасий: «Мне не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и страдают. Жаль Родину и народ!»

Пасхальные дни 1918-го

Пасха в 1918-м пришлась на тот же день, что и нынче, в 2024-м, – на 5 мая, уже по новому стилю.

Всего год потребовалось, чтобы спала с глаз пелена. На Пасху 17-го года громче всех звучали голоса предателей и глупцов, убивавших страну с криком: «Россия воскресе!», остальные же были потеряны и несчастны. Но всего несколько месяцев под властью безбожников, убийств и арестов привели людей в чувство. Быть может, как никогда прежде, раскрылся смысл слов апостола: «Приемлю холодное, приемлю горячее, но тёплое из уст своих изблеваю». Тёплое – все эти керенские, мережковские, львовы, изображавшие верующих, куда-то запропали. Теперь же лютый холод исходил от богоборцев, а христиане вновь становились горячи. Они ещё не могли победить – слишком страшен был урон, нанесённый изменой. Но их умы прояснились, а души окрепли.

Воскресение Христово в 1918-м многое показало и предопределило. Это не преувеличение. Расскажем подробнее, чтобы подтвердить.

* * *

Пасха была долгой в том году. В Рыбинске она началась ещё в феврале, за три месяца до того, как пришёл календарный срок. Эти удивительные события 4 февраля 18-го описал русский офицер Александр Лютер:

«Проснулся я в великолепном настроении. Такое солнце лилось в окно, что хотелось плакать от радости. Самым серьёзным образом. Почему-то звонят все колокола… Не Пасха ли? Может быть, я проспал эти дни и проснулся в пасхальное утро? Может быть, я проспал год, два? И на земле мир? Увы, нет. Четвёртое февраля… К собору стекаются толпы народа с хоругвями и иконами. У собора священники всего города в светлых ризах. Молебен. Толпа многотысячная, небывалая в последние дни, идёт крестным ходом по всем церквам. Леса хоругвей, полки икон. Тут все… А главное – много солдат и даже матросов, нагрянувших сюда. Толпа идёт, залитая солнцем, и чудо: “Христос Воскресе!” Поют “Христос Воскресе” и идут от храма к храму…

– Христос Воскрес! Так ли это… Почему я вижу слёзы на глазах поющих и почему первый раз в жизни, слыша эту песню, у меня у самого навернулись слёзы?..

Мама сказала мне, что в какой-то священной книге сказано, что воцарится благодать на земле, когда люди в неурочное время запоют “Христос Воскресе”. Ну, дай Бог…

Большевики, узнав об этом, назначили на это утро митинг у памятника. Но они не рассчитали. Толпа (крестоходцев) была бесчисленная, и большинство большевиков ушли в эту толпу».

Точнее будет сказать, ушли те, кого большевики привели с собой. Увидев, как идут с хоругвями и образами их братья и сёстры, они сделали свой выбор.

* * *

В Кремль уже начало заселяться правительство Ленина, но ещё не выселили православных, отключив им электричество и перекрыв вход. На Пасху, когда ненадолго открыли, несколько плошек светилось на колокольне Ивана Великого, горели свечки в руках участников крестного хода. Белая армия в этот день взяла Ростов.

«Ночь была безветренная, тёплая, прекрасная – воистину святая ночь, – вспоминал генерал Туркул. – Одна полурота осталась на вокзале, а с другой я дошёл по ночным улицам до ростовского кафедрального собора. В темноте сухо рассыпалась редкая ружейная стрельба. На улицах встречались горожане-богомольцы, шедшие к заутрене. С полуротой я подошёл к собору; он смутно пылал изнутри огнями. Выслав вперёд разведку, я с несколькими офицерами вошёл в собор. Нас обдало теплотой огней и дыхания, живой теплотой огромной толпы молящихся. Все лица были освещены снизу, таинственно и чисто, свечами. Впереди качались, сияя, серебряные хоругви: крестный ход только что вернулся. С амвона архиерей в белых ризах возгласил: “Христос Воскресе!”».

Люди ошеломлённо смотрели на офицерские погоны. Когда понимали, кто это, глаза теплели.

* * *

Но настоящие всенародные пасхальные торжества в Москве начались позже.

Весной 2010 года на Никольской башне Кремля обнаружили замурованный лик Святителя Николая. Образ, скрытый под штукатуркой, был сильно изрешечён пулями, но реставраторам удалось полностью его восстановить. Стреляли по иконе осенью, сразу после Октябрьской революции, пытаясь выбить из Кремля юнкеров. По кремлёвским святыням били тогда не только из винтовок, но и из пушек, так что образу, судя по всему, достался заряд шрапнели. Не в первый раз. В 1812-м, когда Наполеон отдал приказ взорвать Кремль, Никольская башня была полуразрушена, но икона Святителя не пострадала. Тогда это тоже было воспринято как чудо.

В народе икону стали звать «Никола расстрелянный». Чтобы скрыть повреждения, власти утром 1 мая завесили образ красным полотном с надписью: «Да здравствует интернационал!». Но случилось чудо. К вечеру материя разорвалась и лик открылся снова. Верующие передавали друг другу, что от лика Святителя Николая исходит сияние. Это была Страстная среда. Люди хлынули к Кремлю. Их пытались разогнать с помощью конной стражи, часовые стреляли вверх из винтовок, но народа меньше не становилось. В Казанский собор была отправлена депутация, которая просила духовенство выйти с крестным ходом. И действительно был отслужен молебен.

Это сильно изменило настроение на Пасху, словно Николай Чудотворец лично сошёл с небес, чтобы взять Святую Русь под защиту. На Светлой седмице начали готовиться к 22 мая – в этот день Церковь празднует перенесение мощей Святителя Николая. Решено было провести многочисленные крестные ходы, собравшись на Красной площади. Власти, неуверенно чувствовашие себя в Москве, противодействовать не решились, особенно после того, как к народу обратился Патриарх Тихон:

«Призываем православных верующих жителей Москвы собраться вместе со святынями своих приходов на это церковное торжество и слиться в общей молитве, да сохранит Господь и впредь Своею милостию на радость и укрепление православного народа сию святую икону, осеняющую вхождение к святыням древнего Кремля. Пусть это светлое торжество не омрачится никакими проявлениями человеческих страстей и объединит всех не в духе злобы, вражды и насилия, а в горячей молитве о небесной помощи по ходатайству святого угодника Божия, молитвенным предстательством коего да оградится от всех бед и напастей Церковь Православная и многострадальная наша Родина».

Нельзя сказать, что власти совсем уж смирились. В канун Николина дня они обратились к населению с той речью, что была опубликована в «Известиях»: «Крестный ход является не столько церковным торжеством, сколько, применительно к условиям момента, очередным ходом в процессе собирания сил организующей контрреволюции». Рабочих и служащих просили оставаться на рабочих местах, игнорируя торжества. Радовались, что «постановление Николин день считать рабочим днём возражений не встречает». Люди молчали. О чём они молчали, большевики узнали на следующий день. А пока во всех храмах священники принимали исповедь, во многих церквях возрождена была практика всенародной исповеди.

Патриарх Тихон со священнослужителями и мирянами, среди которых архиепископ
Коломенский Иоасаф (Каллистов) и протопресвитер Николай Любимов. Предположительно, 1918 г.

* * *

Было ли людям страшно? Ведь никто не знал, что предпримут большевики. В феврале, на Сретение, они расстреляли крестный ход в соседней Туле. Народ – около пятидесяти тысяч человек – вёл себя спокойно; шли с пением «Да воскреснет Бог» и «Христос воскресе!», когда большевики распорядились открыть огонь из пулемётов. Старались, правда, стрелять в воздух, но не все пули летели мимо. Несколько человек упали ранеными и убитыми. Около гостиницы «Артель» по крестоходцам начали палить из винтовок. Шедшему впереди хода епископу Каширскому Корнилию одна пуля попала в руку, другая – в ногу. Ранены были и гимназист с гимназисткой, которые закрыли владыку собой. Упала, убитая выстрелом в упор, какая-то старушка, но большая часть погибших были рабочими. И конечно, были опасения, что это повторится в Москве, но мало кого это остановило.

* * *

Свершилось то, что даже сейчас кажется невероятным. Утром 22 мая в Москве народ начал собираться в храмах, а потом хлынул на улицы. Людей было не просто много. Шли с пасхальными песнопениями сотни тысяч человек, слышалось также «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», «На Тебя надеемся и Тобою хвалимся». Над крестоходцами колыхался лес золотых хоругвей, на носилках несли особо почитаемые иконы в венцах из живых цветов – тюльпанов, левкоев. Некоторые несли заветные сухие пальмовые ветви, привезённые из Палестины и хранимые в божницах; другие были с душистыми белыми ветками расцветшей черёмухи.

Пасхальные дни в Москве. Крестный ход на Красной площади

Прекратилось трамвайное движение. Закрылись магазины и почти все крупные фабрики – рабочие просто ушли, растворившись среди крестоходцев; казённые учреждения продолжали работать, но и там коллективы уполовинились. Большевики старательно игнорировали происходящее, только несколько солдат смотрели со стен Кремля, просунув головы между зубцами стены, да стояли то там, то здесь грузовики с пулемётами.

На разбитых орудиями Никольских воротах Кремля висело полотнище с надписью: «Радуйся, великий благочестия столпе, радуйся, верных прибежища граде». У стены сидели слепцы «со своеобразным пением религиозных стихов», как писала одна из газет. На Красной площади, где к полудню плескалось людское море, мальчишки сновали в толпе, продавая листки: «Вразумление нечестивцам чудотворца Николая».

Служил Патриарх примерно до часу, после чего одни люди начали площадь покидать, другие подходить с окрестных улиц и отдалённых приходов, чтобы увидеть икону и Патриарха Тихона. Хотя прославят его много десятилетий спустя, отношение к нему было как к святому с момента его избрания на Поместном Соборе. Только после двух часов пополудни поток начал ослабевать, а в три часа появились патрули, пытавшиеся очистить площадь.

На большевиков это событие, равно как и полумиллионный январский ход в Петрограде, подействовало отрезвляюще. Правительство вплоть до 1922 года не решалось перейти в масштабное наступление на Церковь. Православные стали той силой, которая пройдёт через семь десятилетий, не преклонив колен перед Ваалом.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска