Минувшей осенью на Северной Двине можно было наблюдать чудное явление – карбас, с виду совсем как древний, плыл от Устюга до Архангельска. Для тех, кто был на его борту, это была лишь подготовка к путешествию через Северный Ледовитый океан – в память о поморах, плававших на своих кочах сквозь бури и льды. Они первыми начали осваивать Шпицберген, первыми достигли Новой Земли и прошли через Берингов пролив в Тихий океан. Среди участников осенней экспедиции – единомышленников, влюблённых в Русский Север, – был и 30-летний историк из Москвы Михаил Калинин. С ним наша сегодняшняя беседа.

Михаил Калинин

По Северной Двине

– Михаил, хотелось бы подробнее узнать про ваше путешествие по Двине.

– В плавание мы отправились на карбасе «Матера», построенном Товариществом поморского судостроения. В следующем году на нём планируется дойти до Мангазеи на Ямале – древнего русского города, жившего за счёт добычи и продажи пушнины. Вот уже 350 лет, как он исчез, но продолжает волновать любителей истории. А пока решили провести испытания на Северной Двине.

Сшит наш карбас по древней технологии – вицами из еловых веток, которые предварительно вывариваются и скручиваются. Для меня это было особо ценно, ведь я много лет вожу летом экскурсии в Морском музее на Соловках, рассказываю, как поморы делали свои малые карбасы и большие лодки, но плохо представлял, как всё это выглядело.

Бесконечно благодарен Евгению Шкарубе – замечательному моряку, художнику, капитану «Матеры». Он живёт в Архангельске и руководит Товариществом поморского судостроения. С Евгением я связан уже девять лет. Именно он придумал проект, который сейчас воплощается в жизнь, – «Мангазейский морской ход». Задача его – рассказать про яркую страницу русской истории: о том, что флот у нашего народа появился задолго до Петра Великого. Наши предки выходили в море на шитых кочах за моржом в Баренцево море, доходили до Обской губы, оттуда добирались до местности, расположенной в двух с половиной тысячи километров восточнее Архангельска и именуемой на старинных картах Молгомзая. Здесь русские мореплаватели-поморы и основали легендарный город Мангазея. Туда возили хлеб, а оттуда доставляли пушнину. Преодолевали шторма, пробивались сквозь льды Ледовитого океана, тащили свои судёнышки волоком через Ямал. Делали это регулярно. Об этой странице нашей истории нужно время от времени напоминать нашим соотечественникам.

«Карбас, с виду совсем как древний, плыл от Устюга до Архангельска»

Начинали строить наш карбас в Архангельске, а продолжили в Москве, где мы бесплатно водили к нему экскурсии, читали лекции, рассказывая о поморах, их кораблестроении, о Мангазее. Хотелось, чтобы больше людей об этом узнало.

Потом была речная практика: учились ставить паруса, ходить под ними, ходить на вёслах. Из Устюга мы вышли 19 сентября под звон колоколов и «Прощание славянки». Краном спустили «Матеру» на воду, подняли паруса и пошли. На первом этапе в команде было семь человек, но ещё нас сопровождала съёмочная группа, так что на борту собиралось порой двенадцать человек. Капитаном, понятно, был Евгений Шкаруба.

Из Устюга вышли 19 сентября под звон колоколов и «Прощание славянки»

С одной стороны, путешествие началось легче, чем я ожидал. Осень на Севере – время капризное: ждёшь холодов, дождей, ветров суровых. Но нам повезло – температура доходила до плюс двадцати градусов. С другой стороны, на том месте, где сливаются Вычегда и Северная Двина, у нас сломался один шпринт, потом треснул другой. Это такие шестиметровые реи, к которым крепится парус. У нас они были красивые, восьмигранные, но, как оказалось, недостаточно надёжные. Новые нам сделали в мастерской Котласского речного училища из обычных досок – полусоток, купленных на пилораме.

Ещё одна проблема – мели. Оказалось, что на Двине их видимо-невидимо. Работы по углублению дна, которые велись в советское время, то ли заброшены, то ли недостаточны. Один земснаряд между Котласом и Красноборском мы видели, но на маршруте это не слишком отражалось. Мы по пять-шесть раз в день выходили из карбаса, оказываясь то по щиколотку, то по колено в воде. Правда, были в броднях, так что не мокли и не мёрзли, но сильно уставали. Толкаешь кораблик, а потом нужно успеть на него запрыгнуть, пока он не набрал хода. Разок застрял в коряге якорь. Нужно было нырять на глубину…

«Мели… Оказалось, что на Двине их видимо-невидимо»

Река красивая даже в верховьях, но в Архангельске она, конечно, полноводней. Её значение осознаёшь, когда видишь, сколько сёл, городков стоит на Северной Двине. По ней сотни лет шли люди и грузы, здесь бурлила большая жизнь. Мы не просто плыли, но и знакомились с людьми, читали лекции. Одна из интересных встреч была в Комарицах. Встретили нас люди, которые восстанавливают у себя старинную церковь во имя Николая Чудотворца, построенную в барочном стиле. Её возрождением занимаются несколько женщин во главе с Верой Владимировной Мелентьевой.

– С Верой Владимировной мы знакомы – она известный котласский краевед.

– Очень был впечатлён работой этих женщин-хранительниц. Когда мы на нашей «Матере» туда причалили, нас накормили грибовницей, показали церковь, там же вечером уложили спать. Это, наверное, самое запомнившееся в путешествии, когда ты лежишь в храме восемнадцатого века и смотришь на росписи наверху. Свод огромный. В церкви я ночевал впервые.

В Черевково меня сменили, потому что мне нужно было возвращаться в Москву – начало учебного года, отпустили из школы на неделю. И за это спасибо! А команда отправилась дальше. Ближе к Архангельску прошли первые заморозки, карбас получил небольшое повреждение, но это нормально – мы ведь занимались обкаткой, чтобы выявить слабые места.

– Карбас в следующем году придётся часть пути тащить по суше, насколько я помню?

– Да, будут волоки на Канином Носу и на Ямале, но большая часть – морем. Этим маршрутом уже проходили однажды, сравнительно недавно, в 1967 году. Тогда в путь на карбасе «Щелья» отправились помор Дмитрий Буторин и журналист Михаил Скороходов. Кстати, легендарный советский полярник Папанин очень горячо поддерживал эту экспедицию, говорил, что, если бы не возраст, сам бы отправился с радостью.

Здесь важно отметить, что «Щелья» была карбасом не шитым, а сбитым, в отличие от нашей «Матеры». Думаю, на шитых судах в Мангазею не ходили уже лет триста: сначала был закрыт город, а потом царь Пётр запретил строить лодки по поморским обычаям, требуя, чтобы поморы ходили на промыслы на «новоманерных» судах.

Уроки истории

Итак, Михаил вернулся в столицу, где, кроме МГУ, своей альма-матер, работает и в школе.

– Некоторые, узнав об этом, оплакивают меня, как заживо погребённого. Мол, школьный учитель – это невысокая зарплата, много работы. Да и зачем эта нервотрёпка? Но на своём примере знаю, что такое хорошая школа и как много она может дать.

Окончил я 179-ю школу Москвы, где нас учил читать и думать Александр Юрьевич Закуренко – хорошо известный в столице педагог. Он преподавал в основном литературу, где мы не только читали, но и анализировали тексты, а кроме того, слушали лекции по истории культуры и философии. Школа у нас очень интересная. Например, мы много путешествовали по стране. А когда тебя привозят в Лальск, Сольвычегодск или Верхотурье и показывают древности, когда ты встречаешься с людьми, которые эти древности хранят, встречаешься с жителями этих городов и сёл, представьте, как это обогащает. Эти поездки давали нам очень важное понимание: что за пределами Москвы есть огромная Россия, в которой мы живём. И я тоже стараюсь своих ребят вывозить. Побывали недавно в волжском Юрьевце, вблизи которого родился Андрей Тарковский и жили предки-священники отца Павла Флоренского. Думаю, не в последнюю очередь благодаря этим поездкам я выбрал в университете изучение истории России.

– Насколько сейчас школьники и студенты способны воспринимать такой предмет, как история?

– Сейчас у ребят совершенно другие навыки восприятия информации. Им её тяжелее запоминать, надолго на чём-то сосредотачиваться, фокусировать внимание, особенно когда речь идёт о тексте, который заметно превышает размер сообщения в «Телеграмме» или в иных соцсетях. Что тут делать? Можно сетовать, что мир сейчас не тот, но других учеников у нас не будет, а значит, нужно искать подход. Постоянно менять виды деятельности, играть, давать им задания с использованием видеоматериалов – учебных картин, сцен из фильмов. Преподавать, как прежде, бессмысленно – ученики просто не смогут этого воспринять.

Ещё одна проблема – использование ими чужой информации. В Интернете много ресурсов, которые помогают писать рефераты, сочинения. А наша задача – научить школьника самостоятельно мыслить. Поэтому повторяю им раз за разом: «Пусть текст получится некрасивым, кургузым, с неудачными формулировками, зато твой». Без этого не появится навыков написания своих текстов. Списанные работы не принимаю, и через какое-то время дети понимают, что тут без вариантов, это не пройдёт.

– Насколько большие пробелы у студентов в знании истории?

– Если судить по первокурсникам, общие закономерности политической, экономической истории им более-менее понятны. Но я вижу настоящий провал в знании истории культуры – зодчества, живописи, иконописи Древней Руси. Возможно, дело в том, что они не воспринимают это как по-настоящему своё. Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Зосима и Савватий Соловецкие – что-то очень далёкое и не про них. Поэтому мы возим время от времени ребят по старинным русским городам: во Владимир, в Новгород, Псков…

– А если сравнить с вашим постижением отечественной истории?..

– Моим воспитанием в раннем детстве занимались в основном старики: мамина мама, сёстры деда – люди, чья молодость пришлась на довоенное время. От них я получил просоветские, революционные симпатии. Я сильно верил в правду революции, в правду лозунгов Ленина. Когда мне было десять, дядя во время домашнего застолья сказал, что Ленина завезли в Россию в пломбированном вагоне при участии германского Генерального штаба. И я обиделся ужасно, как если бы маленькому ребёнку сказали, что Деда Мороза не существует. Мне даже хотелось дядю стукнуть, ведь Ленин – самый лучший, самый честный, самый правильный из всех людей. Он не мог быть предателем!

Но потом были уроки литературы, факультатив по истории русской мысли, которые вёл Александр Юрьевич. Он православный человек, автор богословских статей. И в какой-то момент я понял, что те идеи, которые цепляли меня у коммунистов, – это искажённые, перепетые христианские ценности, где вместо стремления к Богу мы видим невоплотимые мечты о построении рая на земле. Но самое сильное впечатление произвели книги Шаламова о сталинских лагерях, о том, как это было страшно, бесчеловечно. Помню, как в десятом классе я ждал поездки в Вологду, чтобы побывать в шаламовском отчем доме.

Открытие оборотной стороны того светлого, что я знал о власти большевиков, произвело, конечно, очень тяжёлое впечатление. Я понял, что произошла подмена живого религиозного чувства, которое несут Евангелие, русская литература девятнадцатого века. История взлётов и падений христианина в «Очарованном страннике» Лескова меня, школьника, потрясла.

С тех пор, со школы, я стал молиться, читать Священное Писание. В старших классах начал ходить в храм, а сейчас я прихожанин московского храма Успения на Успенском Вражке. И, живя с Церковью, время от времени ты чувствуешь присутствие силы, которая помогает тебе в том, что правильно и должно делать. Вдруг появляется ощущение попутного ветра, помогающей силы Божией, и этого ни с чем не спутать. Как-то с двумя коллегами решили зимой отправиться на Соловки, устроить небольшой образовательный курс для соловецких школьников. Трудная задача. Основная навигация закончилась, билетов на самолёт не купить, возможна лишь подсадка, а это ненадёжно – люди порой ждут оказии улететь на Соловки по три дня. Потом так же трудно вернуться. Но у нас всё вышло необыкновенно легко. Это значит, Богу наше дело было угодно.

Любовь к Соловкам

– Ещё школьником мне очень захотелось попасть на Соловки. Но не туристом. Стал ждать случая, возможности там оказаться и поработать. И дождался. У нас в университете работает Алексей Владимирович Лаушкин – историк русского средневековья и научный руководитель Соловецкого морского музея. Он читал спецкурс о Соловках, который я прослушал, а после сдал экзамен и прошёл собеседование. Последние девять лет езжу на месяц туда, чтобы потрудиться экскурсоводом. И не вижу своей жизни без этого.

Морской музей – он общественный, создан и существует на добровольных началах. У него два учредителя. Это монастырь и Товарищество северного мореходства – архангельская общественная организация, объединяющая историков, мореходов, кораблестроителей, которые сошлись на любви к Русскому Северу, к Соловкам.

Акварель Евгения Тенетова «Соловецкий морской музей (амбар для гребных судов)»

Мы живём в монастырском амбаре для гребных судов 1841 года постройки. Никто из работников музея не получает зарплаты, за вход мы денег тоже не берём. Трудимся у преподобных, как и послушники прошлых веков, во славу Божию.

Очень интересно узнавать, что за люди приходят к тебе на экскурсию. На Соловки едут ведь необычные туристы. Здесь не курорт, хотя море есть. Нынче весь июль дул сильный северо-восточный ветер – тот, что зовут на Севере полунощником, – и температура редко поднималась выше 10-12 градусов. Так что приезжают если не паломники, то люди, ищущие для себя что-то важное в жизни, с огоньком в глазах. Им хочется прикоснуться к истории, увидеть и понять, что такое Соловки. Кроме экскурсий, мы проводим в музее лекции, мастер-классы, кинопоказы. Всё это тоже безвозмездно: вывешиваем афиши, приходят люди, мы с ними говорим.

В Морском музее

– А что интересного есть среди экспонатов Морского музея?

– Шлюпочный амбар, где находится музей, интересен сам по себе. В девятнадцатом веке там строили и хранили лодки, в советские годы использовали под склад. К началу нового века он пришёл в негодность. Ему оставалось совсем немного, чтобы развалиться полностью, когда им заинтересовалось Товарищество северного мореходства. Его силами в амбаре был устроен не только музей, но и верфь. Там была построена яхта «Святой Пётр» – морское судно, которое совершило уже несколько экспедиций по Белому и Баренцеву морям. Это реплика яхты Петра Великого, на четверть уступающая ей по размеру.

Кстати, амбар восстанавливали не только профессионалы, но и волонтёры, в числе которых Соловецкий реставрационный стройотряд физфака МГУ. Он работал на Соловках полвека – с 1967-го до конца 2010-х. Его силами возвращено к жизни очень многое. Как говорит ветеран отряда, доцент физфака МГУ Игорь Владимирович Митин, «все кирпичи всех восстановленных стен Соловецкого монастыря испытали на себе прикосновение нежных девичьих рук» – ведь именно они, девушки стройотряда, занимались их обмазкой.

Внутри амбара – рыбацкая лодка, шняка – старая поморская по типу, но сделанная в двадцать первом веке Михаилом Леонидовичем Наймарком. Он физик по образованию, историк поморского флота и автор первой реконструкции сшитого вицей поморского судна. Предки наши строили корабли без помощи гвоздей, используя деревянную вицу – верёвку, скрученную из веток или корней побегов деревьев. Мы знали, что русские северные суда делали именно так, но до наших дней не дошло ни одного старого целого судна. Наймарк с товарищами собирали сведения по крупицам, потом взялись за инструменты, а в 2005 году отправились на шняке из Карелии к Соловкам, доказав, что шитое вицей судно может преодолевать большие расстояния. Эта шняка, конечно, главный экспонат, но есть и другие. Например, вырезанная из дерева карта Европы и Азии, на которой отмечены дороги русских землепроходцев, – рядом с ней мы обычно рассказываем нашим гостям, какую роль сыграли поморы и Соловки в освоении Русского Севера и Сибири.

Ведь Соловецкий монастырь был основан в начале пятнадцатого века, на полтораста лет раньше Архангельска. В шестнадцатом веке там появляется каменная крепость – к тому времени монастырь стал столицей Беломорья. Он имел множество земель по берегам Белого моря – сёла, деревни, варницы. Поэтому обитель стала и духовной святыней, и хозяйственным центром. С помощью монастыря везли в эти края хлеб, отправляя на юг рыбу, соль, шкуры и сало морского зверя, меха, предметы северных промыслов.

Освоение Поморья позволило освоить и Сибирь, ведь те суда, которые двигались по сибирским рекам, – это поморские кочи. На них наши предки добрались до Чукотки, пройдя через Берингов пролив на восемьдесят лет раньше Беринга, – это сделали Семён Дежнёв и Федот Попов. Дежнёв, кстати, ещё подростком ходил с отцом на Соловки и в Мангазею.

В прошлом году, рассматривая стенды Иркутского краеведческого музея, я обнаружил список торговых кораблей, которые ходили по Ангаре и Байкалу, – около трёх десятков. И там буквально через один они назывались в честь святых Зосимы или Савватия Соловецких.

– Вы начали знакомиться с Русским Севером ещё школьником. Чем он отличается от остальной России?

– В школе я, наверное, ещё не до конца осознавал, что нас возят по Русскому Северу, хотя люди, которых мы там встречали, очень нравились. Незадолго до поступления, жарким летом 2010 года, когда я был «перешкольником» и «недостудентом», съездил автостопом до Тотьмы. В поисках ночлега зашёл я там на Станцию юных туристов – такой реликт советского времени, в 2010-м их ещё можно было найти – и попросил пустить меня переночевать. «Ладно, – говорят, – оставайся, вот комната, живи». В Москве такое, конечно, было бы невозможно. Стал знакомиться с Тотьмой, видел, как поднимались колокола на Входоиерусалимскую церковь. Мне рассказали, как эти колокола сбрасывали, нашлась бабушка, которая это видела.

Но осознанный интерес к Русскому Северу появился на втором курсе университета – наверное, с того момента, когда я увидел спектакль «Братья и сёстры», поставленный Львом Додиным по одноимённому роману Фёдора Абрамова. И мне стало интересно увидеть воочию тех людей, которых описал и прославил Абрамов.

Через год я наткнулся на объявление о том, что готовится этнографическая экспедиция на Мезень, если совсем точно, на Пёзу; я сразу же в неё записался. Поездом доехали до Архангельска, потом Васьково и самолётом на Мезень… Люди на Севере действительно оказались особыми. Для сугубо московского жителя стала открытием практика закрывать деревенские дома на сторожок. Меня в детстве много раз пугали, настаивая, чтобы я не забывал закрывать двери. Предупреждали, что могут ограбить, а то и похитить меня. А тут идёшь по деревням, даже по городу Мезень и видишь двери без замков, просто подпёртые палками. Это значит, что люди доверяют друг другу. Народ там правда внимательный и к своей земле, и друг к другу – думаю, без этого на Севере не выжить.

Север как Дом

– Я очень сильно верю в Север, – говорит Михаил. – Рядом с верой в Бога есть у меня ещё и это чувство – что там жизнь и надежда России. Если глядеть на свою страну из-за МКАДа, может показаться, что в стране кругом уныние и разруха. Да, брошенные поля, вымершие деревни – частая картина русской глубинки. Встретишься в пути с человеком старше пятидесяти, спросишь, как развалилось предприятие, где он работал до «шоковых» реформ, – и рассказ тебе будет обеспечен.

Да и сейчас, когда «шоковые» реформы позади, проблем немало. Например, нынешние поморы не могут свободно заниматься промыслами предков – ловить рыбу, потому что по нынешним законам для этого нужно покупать лицензию, а она никогда не окупится, экономически это бесполезно. Дешевле «добыть» рыбу в магазине, чем выйти на лов самому.

Но вместе с этим есть живые сёла и деревни на Белом море – например, Нёнокса, Пертоминск, Яреньга. Есть полные жизни села и деревни на Мезени, Пинеге, Пёзе. Несмотря на трудности, они не собираются сдаваться. И самое замечательное – есть много людей, которые свою землю любят, готовы за неё бороться. Это было хорошо видно, когда власти и коммерсанты попытались устроить в Шиесе свалку московского мусора и… потерпели поражение (об этой истории наша газета неоднократно рассказывала. – В.Г.).

В Москве этой любви к своей земле, к сожалению, намного меньше. Мало людей, для которых Москва не просто комфортный мегаполис с хорошими заработками, но и малая родина. Люди борются друг с другом за деньги и возможности, но когда сносят очередной дореволюционный дом, это почти никого не волнует, потому что город чужой.

А потом приезжаешь на Соловки и видишь у себя на экскурсии в Морском музее архангельских мальчишек, девчонок, которые читают Шергина, Писахова. Им это интересно. Через такое отношение можно сделать многое.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска