Протоиерей Михаил Резин

В один из осенних вечеров, когда я, поужинав, готовился к правилу ко святой литургии, которую назавтра предстояло служить, раздался зуммер телефона. Номер незнакомый, а потому не взял трубку. Но звонок зазвонил снова, потом ещё. Отвечаю. Взвинченный женский голос, настойчивый и требовательный. Говорит о срочной необходимости освятить квартиру.

– Может, завтра? – спрашиваю.

– Нет-нет, сегодня! Муж вернулся с фронта, надо освятить!

«Ну, – думаю, – раз человек с фронта, надо ехать».

Смеркалось. В чистом небе висело загнутое острие луны. Поднялся на второй этаж. В дверях меня встретила худая и решительная особа с растрёпанными волосами. «Под градусом», – отметил я. Прошёл в тесную кухню, где, нагнувшись над столом, сидел молодой мужчина. Густая щетина на впалых щеках. Попытался подняться и поздороваться, но не смог.

– Максим, сержант спецназа ГРУ, — сказал он и всё-таки встал, держась за стол, протянул руку.

– Что-то беспокоит? – по привычке спросил я, раскладывая всё необходимое для освящения на столе, с которого попросил убрать лишнее.

– Никак не могу выйти из запоя!

– Не только это, – добавила женщина, представившись Валентиной. – Мне является жена Максима, с которой он не хочет жить. Уже дважды. Режу овощи на кухне недавно, а тут она за плечом: «Ты лук неправильно режешь!» Я повернула голову и грохнулась без сознания. И второй раз заглянула ко мне, когда я уже готовилась засыпать. Из-за косяка выглядывала. Какой тут сон! Вскочила, а в квартире нет никого. И дверь на все замки закрыта.

Начинаю молебен. Валентина повязывает голову подобием косынки:

– А мне креститься можно?

– Почему нет?

– Я мусульманка и звать меня не Валентина, а Камила. И я ему, конечно, не жена.

– Крестись, хуже не будет. Но в ближайшее время тебе надо прийти в церковь и пройти беседы перед крещением, а потом креститься в православие. Если хочешь, конечно!

– Женщина, которая приходит, – это не жена Максима, – объясняю я, завершив молебен, – а это бес, который не даёт и не даст тебе покоя. Тем более что Максим только что с войны. Там их такое облако окружает, что и до тебя эхо докатывается. Если хочешь ему добра, надо креститься и молиться по-настоящему. И отпустить его к жене. А тебе, Максим, когда очухаешься, надо возвращаться к жене, а потом идти в храм на исповедь, иначе тяжело будет возвращаться к своим на фронт. Надо снять всю грязь и копоть.

– Он никуда возвращаться не собирается! — решительно, даже озлобленно сказала Камила.

– У меня контракт заканчивается, — сказал он. – Продлевать или нет, не знаю.

– Я бы на твоём месте продлил.

– Что вы такое говорите?! – возмутилась Камила. – А я? А дети? Правда, они не его…

– Вариантов немного, – говорю. – Или он остаётся на гражданке, спивается и уходит из жизни, как похмельная плесень, или сражается на стороне Бога, возвращается домой, или умирает как герой.

Спускаюсь по лестнице с тяжёлым чувством. Не услышали. Обиделись и даже, возможно, озлобились.

На следующий день после литургии зачитываю прихожанам необыкновенно сильные слова Ивана Охлобыстина:

«…Некоторые укоряют меня за резкость суждений относительно СВО. Чтобы понять меня, необходимо побывать на Донбассе самому. Поверьте: оттуда никто не возвращался либералом или пацифистом. Это не противостояние между нациями, культурами, экономическими или политическими моделями. Это война света и тьмы. С той стороны идёт лавина инфернальной жути, не знающей компромиссов или жалости. Может быть, вначале это и был конфликт государственных моделей, но сейчас нет. Путин, олигархи, коммунисты, имперцы, чиновники и все остальные давно уже ни при чём. Дьявол сам оседлал ситуацию. Сейчас это война на полное уничтожение. Люди, которые наивно надеются переждать эту войну где-нибудь на стороне, не смогут её переждать. Жуть обязательно доберётся до каждого. Это без всяких преувеличений. Если мы проиграем, каждый будет найден и уничтожен самым жестоким образом. Неважно, в какой стране он будет находиться, неважно, паспорт какой страны иметь, неважно, сколько у него будет денег. Всё неважно. Пожалуй, единственным способом для него ненадолго отсрочить свою гибель будет попытка стать таким же, как наши враги. Например, вскрыть во славу тьмы от брюха до горла столовым ножом собственного ребёнка, сжечь живьём свою мать. Ненадолго отсрочить. И всё равно потом его уничтожат. Он не сможет стать таким же, как они в полной мере. Он всегда останетесь для них русским. Точнее, так: рашистом…

Теперь у нас нет выхода, кроме тотальной победы, с зачисткой всего, что связано с нацистской Украиной и всеми, кто поддерживал её. Кто превратил её в то, чем она сейчас является. На планете не должно остаться ни единого сантиметра, куда бы можно было воткнуть “жовто-блакитный прапор”. Если даже для этого потребуется использовать ядерное оружие, его нужно использовать не задумываясь. Пусть ещё несколько миллионов лет человечеству опять придётся бегать за мамонтом с дубиной и добывать огонь трением, лишь бы навсегда исчез этот кошмар. Не верите? Тогда “велком” на Донбасс».

Смотрю на прихожан. Лица серьёзные и ждущие.

– Дорогие мои! Слова Ивана Охлобыстина – священника, писателя, артиста, кинорежиссёра – не пустой звук или желание порисоваться. Многие ещё не понимают сути происходящего, многие спят и не хотят просыпаться. Сколько сейчас в храме людей? Двести? Триста? А где остальные? Сколько человек участвует в наших воскресных крестных ходах в поддержку армии, беженцев, всех бедствующих от войны? Пятьдесят, шестьдесят? Остальные где? Донбасс, Украина – это Голгофа, на которую выталкивают Россию первосвященники, фарисеи, книжники всех времён и народов – все те, кто не разглядел Христа или кто считает Его своим личным врагом. Кто видит своим врагом православие и жаждет его уничтожить. Наступили невероятные времена, когда мусульмане понимают это и всеми силами, самой жизнью доказывают приверженность православию, а вчерашние «христиане» разных стран, да и у нас тоже, обрастают шерстью, копытами и рогами и пополняют озлобленное полчище сатаны. Что делать нам – тем, кто по разным причинам не может быть на передовой? В первую очередь молиться! И днём и ночью. Кто сколько может. Встали в туалет среди ночи – и тогда вздохните о тех, кто в окопах, кто в госпиталях, кто без крова и пищи. Можете шить или вязать – вперёд, с Богом! Шерсть и ткань выдадим. Уже администрация нашего маленького городка проснулась и включилась в помощь мобилизованным, а рядовой житель, плотно пообедав, оторвавшись от телика, выглядывает в окно и говорит: не моё дело, пусть государство заботится. Кто-то из оптинских отцов – кажется, преподобный Амвросий – незадолго до революции предсказывал: «На одном конце деревни будут вешать, а на другом будут говорить: до нас ещё не скоро дойдёт!» Добавлю ещё яркую характеристику всего того зла, которое накатывает на нас: «Полное отрицание человека, ниспровержение веры и традиционных ценностей, подавление свободы, приобретающее черты “религии наоборот” – откровенного сатанизма». Это, между прочим, слова нашего Президента…

Даю целовать прихожанам крест. Подходит высокая яркая блондинка, целует крест и произносит умоляюще:

– Батюшка! Мне очень нужно с вами поговорить!

Припоминаю её. Часто на всенощных, когда народа всегда меньше в храме, меньше света, горят свечи и лампады, она стояла на коленях в приделе Иоанна Предтечи. Проходя с кадилом, я пытался рассмотреть её лицо, но она склоняла голову почти к полу. Днём её вижу впервые. Узнал по красному шарфу в блёстках. Благословляю крестом прихожан, закрываю Царские врата и выхожу боковыми дверями к ней. Она смотрит через плечо, чтобы убедиться, что никого нет:

– Вы, наверно, помните меня. Приходила по вечерам на службу и стояла вон там на коленях. Я просила Господа, чтобы Он сохранил моего мужа от беды, от смерти, от ран. Я плакала и просила, потому что люблю его и жизни без него у меня нет. Я дала слово, что не буду есть мясо и шоколад, пока он не вернётся. Бог не дал нам детей, но я была уверена, что если Он подарит ему жизнь, то и дети у нас будут. И вот он неделю назад вернулся с фронта. И даже не зашёл домой. Пьёт с друзьями, с женщинами. Дал одной номер моего телефона, и она позвонила, сказала, чтобы я забыла его, что он хочет пожить всласть после войны и того, что он там видел. Хочет всё забыть. «И тебя тоже! – сказала она. – Потому что ты не удержала его, не уговорила остаться дома, не разрешила уволиться из армии…»

Чтобы взять паузу, я спросил, как звать мужа, хотя уже знал ответ.

– Максим! Его звать Максимом!

– Что вы думаете делать?

– Сначала я хотела биться за него до последнего, вырвать из когтей этой бабы. Но несколько дней назад ночью произошёл со мной очень странный случай. Уже за полночь просыпаюсь от кошачьего визга. Моя кошка Лиска, всегда спокойная и ленивая, толстая и неповоротливая, вдруг прыгает на шкаф – а он высоченный, под потолок – и рвёт когтями мою любимую куклу, которую я специально убрала наверх. Её ещё покойная мама подарила мне перед свадьбой, чтобы на капоте свадебной машины проехалась, а потом в жизни о счастье напоминала. Так вот, Лиска рвёт её когтями, а потом жидко гадит на неё, прыгает вниз и прячется под кровать. Если сказать, что я была поражена, что я оцепенела от шока, значит, ничего не сказать. Я оделась, вышла на улицу и пошла к церкви. И всю ночь ходила вокруг церкви, читала «Богородицу». Я поняла, что прежняя жизнь закончилась, а как жить дальше – не понимала. В тот же день встречаю знакомую, которая говорит: «Люся, слышала, что наш одноклассник и твоя школьная любовь Гришка Молодцов тяжело ранен и лежит в госпитале Ялты. Может, чем помочь надо?»

Григорий Молодцов и правда моя первая любовь. Ещё детская, когда ни о чём плохом не думаешь, а впереди только цветочные поляны, качели, облака в синеве и тёплый грибной дождь, который вы встречаете под одним зонтиком. Он писал мне стихи. Простые и неумелые. Запомнила слова: «Как тяжелы без тебя ступени моего крыльца…»

После школы разъехались. Он – в танковое училище, а я поступила в Арзамасский медицинский колледж. Жизни наши разошлись, как в море корабли. Кто-то из наших ребят встречался с ним, рассказывали: Гриша женился, развёлся. Был в звании капитана. Вот всё, что знаю. А теперь он в госпитале. В голове был один туман, пока не услышала вашу сегодняшнюю проповедь. Вы закончили, а в моём сердце стучится: «Твой капитан в госпитале!» Благословите, батюшка! Поеду на войну. Специальность есть. А там, если Богу будет угодно, и Гришу найду.

Ни минуты не раздумывая, беру её тонкие ладони, складываю лодочкой и благословляю:

– Господь благословит, укрепит и покроет Своею благодатью!

Она удерживает мою ладонь в своих и говорит:

– Спасибо, батюшка! Ещё хочу сказать, что война дала мне, да и не только мне, а и всем, кто понимает и чувствует, прожить эти короткие месяцы по-человечески: молиться, страдать. И я благодарна за это…

Я не нахожу, что сказать, и с чувством немой благодарности смотрю ей вслед.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска