В Долине смерти

Проходят годы, гати душу жмут,
В «катюшах» проросли берёзы,
А этот лес скелеты стерегут,
На кости жёлтые роняет осень слёзы.

С. Гагарин. «Мясной Бор»

Часовня на мемориале – захоронении воинов 2-й ударной армии в деревне Мясной Бор

Кто вынес знамёна?

Этот очерк написан на основе книги историка Бориса Ивановича Гаврилова «В Мясном Бору. В Долине смерти». В ней мало религиозного, что не помешало Русской Православной Церкви присудить работе Гаврилова Макарьевскую премию. Не стану утверждать, что мученический подвиг солдата вырастает из веры. Но невозможно оспорить, что этот подвиг нашу веру питает.

Наш рассказ посвящён 2-й ударной армии, с которой связано имя генерала Власова и о которой со времён войны поговаривали, что она сдалась немцам. Наверное, это было самое простое – списать ошибки командования и трагедию на измену. Предательство генерала Андрея Власова в плену пришлось тогда очень кстати. Но среди мифов Второй мировой войны нет более далёкого от истины.

Несколько лет назад писатель Александр Проханов, не последний человек в патриотическом движении, задал гневный вопрос: почему власовская армия, когда её сдал фашистам генерал-предатель, сложила оружие, не восстала? Но дело в том, что 2-я ударная не складывала оружия – дралась, как говорится, до последнего патрона. Не было ни одного батальона, ни одной роты, о которых можно было бы сказать, что их пленили. Все, у кого был хотя бы самый ничтожный шанс, смогли вырваться из котла. Что до Власова, то он блуждал по лесам вместе с поваром Вороновой до тех пор, пока их не схватили полицаи. То есть даже эти двое в плен не рвались.

Один из выживших, ветеран 46-й дивизии С. Сковородин, с горечью спрашивал: если сдались, то откуда у нового состава, восстановленной армии «были наши знамёна, обагрённые кровью в январе – июне 1942 года? Если все сдались, кто вынес эти знамёна из кольца?» Гитлеровцам действительно не досталось ни одного знамени 2-й ударной армии. Те, что не смогли вынести, закопали.

Много лет поисковики ищут и хоронят наших воинов, оставшихся лежать на местах боёв 2-й ударной. Там стоит часовня, священники отпевают павших. Мёртвым всё равно, что о них говорят. Но для нас, живых, важно знать о них правду.

Решение принято

В январе 2016 года в нашей газете вышел очерк «Бояться не надо», посвящённый освобождению Тихвина в конце 1941-го. Сегодня, по сути, продолжение этой темы. Увы, печальное.

Взятие Тихвина, Ростова, победа в Московской битве чрезвычайно воодушевили руководство СССР. К этому времени армия едва смогла восстановиться после катастрофы 41-го, требовалось копить силы, с помощью отвлекающих ударов мешая врагу сосредоточиться. Но то ли Иосифа Сталина убедили, то ли он сам решил, что пора наказать фашистов: начать наступление практически на всей протяжённости фронта. Маршал Шапошников, генерал армии Жуков, член Государственного комитета обороны Вознесенский возражали, но их не услышали. Врага продолжали атаковать под Москвой, высадили десанты в Крыму, начали готовить наступление на Харьков. Не забыли и про Волховский фронт Кирилла Афанасьевича Мерецкова. Ему поручено было совместно с Ленинградским фронтом прорвать блокадное кольцо.

* * *

Перед Мерецковым лежит письмо от Сталина: «Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчёты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха».

Хорошее, правильное письмо. Вопрос: как исполнить просьбу Верховного? С винтовками наперевес нашим солдатам требовалось форсировать по льду Волхов, взять Любань и, окружив группировку немцев, прорваться к Ленинграду. «Обучить людей хотя бы азам военного дела не успели», – признавался впоследствии Кирилл Афанасьевич. И это были только цветочки.

Превосходство в живой силе у нас минимальное, а пушки и гаубицы стоят без прицелов и имеют четверть боекомплекта. То есть войска должны идти в бой без поддержки артиллерии. Самолётов – 118 против 385 немецких. Но и это ещё не всё. Оборона врага за Волховом начала создаваться ещё в августе 41-го. Крутой берег реки Волхов в самых ответственных местах немцы залили водой, превратив в скользкий каток. В шести километрах от берега вдоль железной дороги Новгород – Чудово – Ленинград проходила вторая линия. Оба рубежа были насыщены дзотами, артиллерийскими позициями, колючей проволокой, лесными завалами.

Но Кириллу Афанасьевичу страшно признаться в этом Сталину. Болело нутро, отбитое на допросах в начале войны, когда его арестовали за чужие грехи. Какая-то информация до Сталина, впрочем, доходила, заставив сильно тревожиться. Он предложил Мерецкову не спешить с наступлением. Но речь шла об отсрочке в несколько дней, а нужны были 2-3 недели, чтобы хоть как-то подготовиться. По уму вообще требовались месяцы и совершенно другое обеспечение войск.

* * *

Чтобы воодушевить командующего Волховским фронтом, прибывает Лев Мехлис, глава Политуправления Красной армии. Он комиссар номер один в стране, потому торопит командование Волховского фронта, вопреки предложению Верховного не спешить. Кого слушать? Конечно, Мехлиса. Как говорится, жалует царь, да не милует псарь.

Рождество 42-го

К линии фронта 2-я ударная двигалась только ночью, днём укрываясь в лесу. Чтобы пробить дорогу в сугробах, приходилось колонны строить по 15 человек в ряду. Первые шли, утаптывая снег, через десять минут направляющий ряд отходил в сторону и пристраивался в хвост колонны. Люди замерзали, но костры на стоянках разводить не разрешалось. Кончилось и горючее, автомашины остановились. Выбились из сил обозные кони. Запасы боеприпасов, снаряжения и продовольствия пришлось нести на себе.

В наступление Волховский фронт перешёл 7 января 1942 г., на Рождество. Бойцы и командиры постарше ещё помнили, как находили в этот день подарки под ёлкой. Сейчас главным подарком была жизнь. Местами противник прижал наших воинов к земле, и атаки захлебнулись. С наступлением темноты в бой были брошены новые силы. Шестью волнами красноармейцы пересекали Волхов: тысячи солдат бежали по льду, а по ним безостановочно молотили пулемёты и артиллерия. Под убитыми и ранеными уже не видно речного льда, однако то там, то здесь удаётся прорваться. Войска сходятся в рукопашной. К полудню 8 января воцаряется тишина.

10 января удалось, наконец, сместить командующего Второй ударной Соколова. В прошлом он был удачливым пограничником, гоняя басмачей в Каракумах, потом заместителем Берии, но на фронте от него не было толка. Он не знал даже, где находятся части его армии. Некоторые бригады не получили приказа о наступлении – не была налажена связь.

– Генерал Клыков, принимайте армию и продолжайте операцию, – объявил Мерецков на совещании.

Николай Кузьмич Клыков, офицер царской армии, награждённый многими боевыми орденами, порядочный человек, талантливый военачальник, спрашивает присутствующего здесь же начальника артиллерии:

– Снаряды есть?

– Нет. Израсходованы.

Красная Горка

Под командованием Клыкова Вторая ударная форсировала Волхов, прорвала фронт и, пройдя в лютый мороз Мясной Бор – десятки километров леса на подмёрзших болотах, двинулась на Любань. Был завоёван плацдарм, площадью в пару сотен квадратных километров. Но горловина, через которые наши войска попадали в этот котёл, оставалось очень узкой. Расширить её должны были две армии: 52-я на юге, освободив Новгород, и 59-я на севере, взяв Спасскую Полисть. Однако за полгода им этого сделать так и не удалось – из-за нехватки тяжёлой артиллерии, танков, бомбардировочной авиации.

Карта плацдарма, где расположилась 2-я ударная армия

Немцы закрепились намертво, с винтовками их оборону было не пробить, даже положив там всю Красную армию. Деревню Дымно штурмовали полгода, потеряв тысячи людей. В июле 42-го освободили одним ударом, благодаря пятнадцати танкам Т-34. Эти бы танки да раньше!.. Пополнения приходили и исчезали в огне. Вот прислали мусульман из Средней Азии, не ведавших, что такое война. Они собирались вокруг каждого убитого, чтобы помолиться, и гибли сами, накрытые миной. Вот прибыли три молодёжных батальона в белых маскхалатах. Весёлые парни-комсомольцы, самому старшему лет двадцать. Дома невесты ждут, матери плачут на коленях перед образами. Этих батальонов хватило на полтора часа боя.

Долина смерти… Страшный ад
В живых оставшийся запомнит.
Там было трудно умирать
В те двадцать лет, ещё не полных.

Так написал Николай Орлов.

* * *

На пути наших войск к Любани находилась Красная Горка. Так назывался холм с домом лесника за насыпью недостроенной железной дороги Чудово – Померанье. Штурмовала её 327-я дивизия генерала Ивана Михайловича Антюфеева.

Иван Михайлович Антюфеев

Форсирование Волхова и бои за Спасскую Полисть дались антюфеевцам тяжело – положили там половину состава. Но отдыхать было некогда, после 25-километрового марша по снежной целине сходу вступили в бой. Он оказался неудачным, потому что у противника в лесу были сделаны рокадные (вдоль линии обороны) дороги со специальным настилом фабричного изготовления. По ним враг быстро перебрасывал свои резервы из других районов.

Лишь через десять дней, к утру 28 февраля, один из полков Антюфеева – 1100-й – пробился к Любани. Начались бои непосредственно за город, но немцы двинули танки и, отбросив красноармейцев в лес, взяли их в кольцо. Враг методично обстреливал и бомбил окружённых, но лишь одна группа бойцов, из бывших уголовников, дрогнула и стала призывать к сдаче в плен. Восемьдесят человек расстреляли, остальные сохранили верность присяге. Они держались десять дней, пока оставалась какая-то надежда на помощь, а затем, уничтожив тяжёлое вооружение, прорвались к своим. Те, кто выжил. Отход прикрывал пулемётчик Ромашкевич, останки которого ленинградские поисковики нашли много лет спустя после войны.

А Красную Горку дивизия всё-таки взяла месяц спустя.

«Без орудий летят полки»

В конце февраля 2-ю ударную навестил Климент Ворошилов – редкой храбрости человек, один из немногих наших руководителей армии, лично и регулярно бывавших на передовой. Это много значило: люди убеждались, что они не забыты, высшее командование о них помнит, если сам Ворошилов приехал. Среди прочего маршал посетил редакцию газеты «Отвага» и штаб дивизии в деревне Дубовник. Враг время от времени обстреливал её из тяжёлых орудий, но по случаю приезда маршала Дубовник атаковали 14 юнкерсов. Ворошилов к тому времени покинул деревню. «Деревня Дубовик, – вспоминал очевидец, – после бомбёжки представляла собой жуткую картину горящих домов, размётанной взрывами техники и инвентаря, тут и там оставшихся трупов коней. Около сотни человек убитыми и ранеными потеряли штабы корпуса и дивизии».

Среди погибших был Всеволод Эдуардович Багрицкий, сын известного поэта. Их вместе с другим офицером и девушкой-санитаркой срезала пулемётная очередь. Скульптор Вучетич, служивший в газете «Отвага» художником, вырезал на листе фанеры эпитафию для могилы Всеволода со строками из Цветаевой:

Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.

Целью приезда Ворошилова было выяснить возможности 2-й ударной для проведения Любанской операции. Что он мог увидеть? Что снарядов нет? Что пробивать грозную оборону противника с одними винтовками – это всё равно что идти на пулемёты с копьями? Попасть из них при наступлении обычному солдату почти невозможно. Исход операций решают танки, артиллерия, авиация. Но их нет.

Без обозов не пропадая,
Без орудий летят полки,
К гривам спутанным припадая,
Пулемётчики бьют с луки.
И слыхать уже вечерами:
В дальнем блеске лесной зари
Отзываются им громами
Ленинградские пушкари.

Это из стихотворения Павла Шубина «Снег идёт». Уже после гибели Второй ударной вся страна будет петь его Волховскую застольную:

Выпьем за тех, кто неделями долгими
Мёрзнул в сырых блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступал ни на шаг.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград прорывался болотами,
Горло ломая врагу!

Кто понимал, о чём это, пили не чокаясь. В то время в Ленинграде умирало по 120 тысяч человек в месяц, но правительство скрывало масштабы трагедии. Думается, напрасно. Плохо оно понимало свой народ – он бы только злее дрался, узнав, что фашисты делают с людьми.

«Родина спросит с вас»

В те дни, когда во Вторую ударную приехал Ворошилов, там произошла бессмысленная трагическая история. Генерал Привалов, получив под начало несколько дивизий, решил захватить станцию Померанье в пяти километрах восточнее Любани.

Поручили эту операцию комдиву 191-й дивизии полковнику Александру Ивановичу Старунину. Судьба этого человека в высшей степени необычна. В разгар репрессий он был вторым человеком в Разведуправлении РККА, легендарном ГРУ. После массовых арестов, в том числе заграничной агентуры, Старунин написал наркому Ворошилову, сказав, что разведки у нас, по сути, больше нет, нужно создавать её заново. Возможно, чтобы спасти ему жизнь, полковника отправили в Куйбышев преподавать в Военно-медицинской академии. В 41-м назначили начальником штаба сначала одной дивизии, потом другой. В первые месяцы войны обвинили его в контрреволюционной деятельности и много в чём ещё. Хватило бы на несколько расстрельных приговоров, но присудили к двум с половиной месяцам домашнего ареста.

Командиром 191-й дивизии Александра Николаевича назначили в январе 1942-го. Приказ о штурме Померанья был безумен. Полкам предстояло наступать налегке, без артиллерии, обозов, медсанбата. Бойцам выдали по 5 сухарей, 5 кусков сахара и 10 патронов на винтовку. Гранаты, которых в дивизии имелось всего два ящика, распределили между разведчиками и бойцами комендантской роты. Этого боезапаса могло хватить от силы на час боя.

Старунин связался с Приваловым, требуя отменить приказ. Но его не слышали. Полковник передал трубку комиссару Алексееву. Тот сначала пытался взывать к разуму, а потом резко произнёс: «Хорошо, мы пойдём, но за последствия и нашу гибель Родина спросит с вас». Бросил трубку и приказал обрезать телефонный провод.

В ночь на 21 февраля полки перешли линию фронта в глухом лесу у деревни Апраксин Бор. Во время авианалёта противника погиб радист дивизии, единственная радиостанция была разбита. Попытка атаковать железнодорожные склады оказалась неудачной. Немцы ждали нападения и встретили наших шквальным огнём. Пять дней Александр Старунин отправлял разведгруппы, чтобы восстановить связь с главными силами. От голода и усталости люди умирали и сходили с ума.

Последнюю группу, которая должна была пробиться к своим, возглавил командир комендантской роты лейтенант Осипов. К нему подошёл санинструктор и начал умолять, чтобы его взяли с собой: «Я ответил, – вспоминал Осипов, – что взять не могу, так как он слишком слаб и не сможет с нами идти. Этому человеку было за сорок, и на всех переходах он всегда отставал от колонны. Но он меня так просил, а потом вообще ошарашил – упал мне в ноги, стал рыдать и приговаривать: “Здесь всё равно все погибнут, никто из них не выйдет из окружения. Если вы меня не возьмёте, на вашей душе останется грех: останутся сиротами шесть моих детей – кто им поможет…” Пришлось взять его с собой».

Группа отправилась в путь, уничтожая гитлеровцев и собирая отбившихся от своих частей бойцов. Под огнём противника, израненные, они вырвались из окружения. Об этом узнал Ворошилов, попросив привести к нему Осипова. Но по дороге лейтенанта перехватил сменивший Привалова генерал-майор Иванов. Начал рассеянно расспрашивать об окружённых, тянуть время. Осипов вспылил, сказав: «Там люди гибнут от голода и холода, они совершенно обессилены, их нужно немедленно спасать». Генерал деланно возмутился, мол, соблюдай субординацию. В этом духе общались, пока не вошёл адъютант генерала, сказав: «Уже уехал». Речь шла о Ворошилове.

Дальнейшая судьба оставшихся в окружении неизвестна.

Через мины

После неудачи под Любанью бойцов генерала Антюфеева наступать на этот город поручили соседней 92-й дивизии, которой командовал Андрей Николаевич Ларичев. Добрая душа, он, по воспоминаниям ветеранов, старался, как мог, беречь своих людей, но в той ситуации было просто невозможно избежать чудовищных потерь. Полки практически без артподготовки пошли в атаку.

Немецкие пулемётные гнёзда, расположенные через каждые 50 метров, открыли по наступающим огонь. Перед насыпью ещё оказалось сплошное минное поле. Вот что вспоминал один из очевидцев: «И вот тут только мы узнали расположение и огневых точек, и минных полей противника. Несмотря на шквальный огонь, бойцы беззаветно бросались на пулемёты, на минные поля… От минных взрывов взлетали вверх по два человека. Буквально в полчаса-час всё было окончено. В нашем 317-м стрелковом полку осталось триста с лишним бойцов».

Атаки продолжались по два-три раза в день. Когда в стрелковых полках почти не осталось людей, их пополнили артиллеристами – из орудий всё равно нечем было стрелять. Когда взяли село Коровий Ручей, обнаружили несколько одиночных немецких могил. Что-то смутило наших солдат, могилы вскрыли. Там лежали сотни трупов гитлеровцев. Когда мы говорим о тяжелейших потерях наших войск, не нужно забывать, что фашистам тоже доставалось. «Будь проклято то место, где мы находимся», – писали домой немцы. Наши бойцы учились воевать и делали это с каждым днём всё лучше.

Любань не взяли. Ларичев погибнет в июне. Лёжа с перебитыми ногами за пулемётом, он дрался до конца.

В котле

Мерецков просил разрешения вывести 2-ю ударную из болот. Было ясно, что, как только начнётся оттепель, воевать станет невозможно: ледоход на Волхове, потом грязь непролазная – и прощай снабжение. Армия была обескровлена и не способна не то что наступать, но уже и обороняться. «Меня терпеливо выслушали, – вспоминал Мерецков, – и пообещали учесть высказанные соображения».

17 марта немцы замкнули кольцо вокруг 2-й ударной. За полмесяца отчаянной мясорубки горловина то расширялась до 800 метров, то снова захлопывалась. В начале апреля удалось раздвинуть её до 2,5 километра. Это расстояние, которое германские пулемёты «МГ» простреливали насквозь. Тяжелобольного командарма Клыкова отправили на Большую землю, его сменил генерал Власов.

А ночи становились всё короче и светлее. Войска пытались снабжать по воздуху. Лёгкие тихоходные «кукурузники» По-2 сбрасывали грузы – патроны и продовольствие, но не успевали вернуться затемно на свои аэродромы. Их много гибло. Чем питались наши солдаты в котле? Спасали погибшие кони, во Второй ударной было много кавалерии. Как вспоминал один из бойцов, «шкуры лошадиные – это была благодать, мы их поджаривали на костре и ели как пёченье, но это было невыгодно, стали варить холодец. От этой жижицы многие начали опухать и умирать голодной смертью». Потом закончилась и конина. Хлеба не было, выдавали по спичечному коробку сухарной крошки.

Невозможно было рыть окопы, уже через тридцать сантиметров выступала вода. Дзоты приходилось устраивать на плотах, плавающих по болотам среди трупов погибших. На многие километры тянулись гати и манёвренные дороги, сделанные из деревянных решёток. Весенние разливы не позволяли использовать дороги. И тогда решили возобновить строительство узкоколейной железной дороги, начатой ещё в феврале. Измученные люди всё же нашли силы, чтобы весь апрель укладывать рельсы под бомбами и снарядами по лесной просеке. Фронтовой поэт Александр Гитович писал:

На запад взгляни и на север взгляни –
Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчёвывал пни,
Тот знает, что значит работа.
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
Не жалуясь даже соседу.
Всё вытерпи ради любимой земли,
Всё сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
Настила тяжёлого брёвна.

Всё это под бомбами, уничтожившими паровозы. Тележки-платформы приходилось толкать руками. Но это была Дорога жизни. В мае по ней вывезли пять тысяч раненых. В середине мая у бойцов-волховцев возник новый враг – комары. В Мясном Бору они всегда появляются 15 мая, когда лес полон цветущей черёмухой и соловьиным пением. Тучи насекомых облепляют всего человека, хлопчато-бумажное обмундирование от них не спасает. Местные жители с 15 мая до конца июля избегают ходить в лес без крайней надобности. Германские солдаты были готовы к такой неожиданности – им выдавали завезённую заранее японскую мазь от кровососущих насекомых. Но каково же приходилось нашим воинам, особенно раненым!

Стало окончательно ясно, что наступление на Любань, попытка прорыва блокадного кольца провалилась. Крушение потерпели все стратегические замыслы, родившиеся на рубеже 42-го. 9 мая немцы прорвали наш фронт под Керчью. Вскоре окажутся в окружении советские армии под Харьковом.

В этой обстановке был получен, наконец, приказ о выходе 2-й ударной из котла.

Исход

Начался исход. Зачем-то распорядились об эвакуации местного населения. Бывшая жительница деревни Финев Луг Л. Е. Борисова вспоминала:

«В мае жителям объявили: “Готовьтесь, будем отходить…” Мне идти было не в чем – босая. Бойцы сняли с убитого сапоги, мне отдали. Хоть и громадные, не по ноге, а всё ж не босиком. Дошли мы до Керести, а там повернули вдоль узкоколейки к Мясному Бору. Страшная была эта дорога, забитая платформами с ранеными. Тысячи их лежали в деревянных решётках – в них до войны торф перевозили. Раненым было хуже всех. Дождь пойдёт – мокнут под открытым небом. Бомбёжка начнётся – все в кусты, а они под бомбами… От взрывов целые платформы с людьми в воздух взлетали. Много и жителей поубивало».

Всё, что происходило в минувшие месяцы, было лишь прелюдией к трагедии, которая начиналась в волховских лесах.

Тяжелее всего приходилось раненым и работникам госпиталей. Их пытались пропустить вперёд, но возможности двигаться были невелики. Раненые одного из медсанбатов добровольно пошли на минное поле – проложить дорогу ещё способным драться товарищам. Медсестра другой санчасти вспоминала, как повсюду они натыкались на немцев, поворачивая назад. На ходу сапёры делали настилы для лошадей с повозками, на которых везли медицинское оборудование и др. Лошади гибли одна за другой, засасываемые в болото. По пояс в жиже, медики бродили с баграми между деревьев. Самолёты сбрасывали сухари в бумажных мешках и почту, но редко. Раненым, кроме хвойного горячего чая, ничего не давали – больше ничего и не было. Негде было даже лечь, под ногами колеблющееся болото. Над головами висели самолёты-корректировщики, на смену которым прилетали штурмовики.

14 июня немецкий лётчик Р. Видеман записал в дневнике: «Наша авиация работает здорово. Над болотом, в котором сидят русские Иваны, постоянно висит большое облако дыма. Наши самолёты не дают им передышки. А они всё же не сдаются в плен. Вчера мы дали подписку: умрём, но русских из болота не выпустим. Пусть дохнут с голоду в этом котле».

Немцы перебрасывали под Мясной Бор маршевые батальоны, делая всё, чтобы не допустить прорыва окружённых. Волховский фронт перемалывал эти резервы, но взамен поступали новые.

Горловина

Вот вспоминания одного из наших уцелевших бойцов: «А ведь не нашлось таких, которые захотели бы остаться у оккупантов. Все пошли. Я омертвел весь, а шёл».

Коридор сжался до трёхсот метров. Командир одного из батальонов 382-й дивизии лейтенант Пред выходил из окружения вместе с девушкой-военфельдшером Спириной. В ночь на 25 июня напоролись на мину. Девушка лишилась ноги, а юному лейтенанту оторвало руку и ногу. Они одновременно вынули наган и пистолет. К грохоту боя добавились ещё два выстрела.

Участники прорыва вспоминали, что весь коридор был завален трупами в несколько слоёв. В какой-то момент горловина захлопнулась. В атаку были брошены кавалеристы, со стороны Большой земли двинулись танки. Они шли прямо по телам. Наконец пробили коридор шириной около 400 метров вдоль узкоколейки. Стояли сильные туманы, в воздухе висела густая пелена от разрывов. А немцы ещё забрасывали коридор дымовыми минами, чтобы сбить ориентировку и вызвать панику. Многие выходившие из окружения говорят, что шли они и бежали в сплошном дыму, ничего не видя, кроме разрывов, держась за шинель бегущего впереди.

22 июня командир 894-го артполка вызвал к себе командира батареи старшего лейтенанта Павла Дмитриева и начальника связи артдивизиона лейтенанта Николая Ушакова. Дмитриев от истощения еле двигался, Ушаков болел туберкулёзом в открытой форме. Им предстояло вынести через коридор полковое знамя. Через горловину в 300 метров шириной и протяжённостью четыре-пять километров ползли несколько часов среди сожжённой, исковерканной техники. Со всех сторон и впереди, и сзади тоже кто-то полз, погибая на минах или под огнём противника. Когда, казалось, самое страшное осталось позади, Ушаков поднялся на ноги и протянул руку Дмитриеву, чтобы помочь ему встать. В этот момент автоматная очередь перечеркнула Николая крест-накрест, Павел же потерял сознание, и фашисты решили, что он мёртв. Когда пришёл в себя, дополз до своих. Знамя было спасено.

Главнокомандующий группой армий «Север» фельдмаршал Г. Кюхлер констатировал, что русские окончательно одичали, «сражаются как звери, до последнего дыхания, и их приходится убивать одного за другим».

* * *

Дивизии генерала Ивана Михайловича Антюфеева удалось скрытно отойти от Красной Горки, несмотря на белую ночь. Дрались после этого больше месяца. Когда закончились патроны, сражались штыками, касками, сапёрными лопатками.

К 24 июня погибли все бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, 15 человек осталось от 894-го артполка. В 1102-м полку людей было на два взвода, это была теперь самая сильная часть в дивизии.

25 июня котёл захлопнулся окончательно. 327-я полностью выйти не успела.

По её остаткам вёлся непрерывный огонь. Антюфеев во главе одной из групп принял участие в неудачной штыковой атаке в районе Мясного Бора, был контужен, но остался на ногах. Решили прорываться в другом месте. Шли десять дней, пока генерал не подорвался на мине – при этом всех контузило или ранило. Привлечённые взрывом мины, немцы захватили их в плен.

В плену Иван Михайлович скрыл, что он генерал. В Каунасе его заставили чистить отхожие места, там же он возил по городу бочку с нечистотами. Потом работал на шахте. Когда кто-то его выдал, немцы и Власов предлагали Антюфееву перейти на их сторону, хотя бы сделать вид, что согласен. Генерал смотрел на них, не понимая, чего хотят от него эти люди. В отличие от павших бойцов его дивизии они были для него мертвы.

* * *

Сержант геройской 305-й дивизии С. А. Муравьёв писал семье: «В лесу, где теперь немного суше, цветут растения, ландыши, цветёт черёмуха и другие деревья, поют соловьи. Припадают дождички, вчера несколько раз был. Сегодня ветер и солнце».

Письмо датировано 6-м июня, когда дивизия отчаянно пыталась прорваться к своим. За винтовки взялись уже и повара, и писари, и связисты – все, способные держать оружие. Их бомбили немецкие самолёты, налетавшие по 20-30 машин разом. Бойцы ели траву, пили болотную жижу, процеживая её сквозь зубы. Кольцо сжималось, и уже слышен был лай немецких овчарок в лесу. Оставался единственный путь отхода – через наши зимние минные поля в Большое Замошское болото. Врачам-женщинам и сёстрам медсанбата командиры велели сдаться в плен. Понурив головы, плача, женщины двинулись навстречу немцам, а мужчины бросились в болото, отстреливаясь последними патронами. По горло в воде, держась за руки, шли они под пулями через трясину.

Памятник медикам 2-й ударной армии, погибшим в котле

«Невозможно забыть, – писал батальонный комиссар И. Х. Венец, – потрясающий подвиг раненых пулемётчиков из 305-й стрелковой дивизии, выставивших свои пулемёты на открытые позиции и прикрывших наш отход в болото. Мы ещё в течение часа слышали этот неравный затихающий бой мужественных воинов, чьи имена так и остались неизвестными».

Командиры, комиссары и рядовые шли в форме, со всеми знаками различия, комиссары – с красными пятиконечными звёздами на левом рукаве гимнастёрки. Командир батареи А. С. Добров вспоминал: «Одного моего бойца ранило – распороло живот, не повредив кишок, но кишки выпали на землю. Боец согнулся, собрал кишки вместе с мусором и вложил их сам себе в брюшную полость. Он до войны работал токарем на одном из заводов г. Москвы. Стоит он, обхватив руками живот, а сквозь пальцы сочится сукровица и кровь. Перевязать абсолютно нечем, исподнее бельё грязное и вшивое. И вот подхожу я к этому коренастому здоровяку, выше среднего роста, и спрашиваю: “Ну как самочувствие?” Думаю хоть как-то подбодрить его. Он отвечает: “Ничего, комбат, за вами буду держаться – выйду!” Я его хотел подбодрить, а встретил такую силищу духа! Жаль, фамилию забыл».

Наши бойцы прошли по тылам врага более 500 км и вырвались из окружения в полосе Северо-Западного фронта.

* * *

На тех, кто отбился от своих, ещё несколько месяцев шла охота. В конце июня немцы начали прочёсывать лес с собаками. Тяжелораненых пристреливали или проходили мимо, их умерло там не меньше десяти тысяч. Через рупоры объявляли на весь лес: «Русские солдаты и офицеры, выходите на дороги, следуйте к питательным пунктам, мы будем вас кормить». Никто не вышел. Местная жительница Л. Ф. Дубровская вспоминала: «Но вот настал день, когда от узкоколейки донеслись крики: “Рус, сдавайся!” К нам подошли два молоденьких красноармейца с коровой и обратились к дяде Ване: “Отец, мы всё равно решили не сдаваться, сделай милость – застрели нас”. Дядя Bаня растерялся: “Да что вы, ребята, разве так можно?” Бойцы отдали нам корову и отошли в кусты. Раздался выстрел, за ним второй… Мы бросились к ним. Оба были мертвы – покончили с собой выстрелами в висок. Мама, плача, укрыла их еловыми ветками…»

Со времён войны удалось погрести более 20 тысяч солдат 2-й ударной, погибших в Мясном Бору. Но их там ещё много – тех, кого не нашли, кто до конца исполнил свой воинский долг. Их всё хоронят и хоронят, батальон за батальоном. Нас давно не станет, а их всё ещё будут поднимать и провожать пением молитв и выстрелами над могилой.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий