Петроградское Стояние

К 100-летию мученической кончины святителя Вениамина Петроградского

(Окончание. Начало в № 906)

Противостояние

15 августа 1917 года, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, в Успенском соборе Кремля был торжественно открыт Поместный Собор Русской Православной Церкви, на котором был избран Патриарх Тихон. Владыка Вениамин разрывался в то время между Москвой и Петроградом.

Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский

Была опасность, что столицу могут захватить немцы. На 22 октября (4 ноября по новому стилю), то есть за три дня до революции, был намечен крестный ход по случаю празднования Казанской иконы Божией Матери. К нему пожелали присоединиться расквартированные в городе казачьи полки – в конном строю, со святыми иконами и хоругвями. Впереди должны были идти юнкера Николаевского кавалерийского училища. Но Временное правительство запаниковало. Сначала его представители бросились к митрополиту, но он лишь развёл руками, объяснив, что это желание воинов, мол, с какой стати им запрещать участие в ходу. Тогда обратились к военному руководству. «Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа», – писал по этому поводу Ленин.

А 27-го, через два дня после революции, начался обстрел Кремля, где проходили заседания Поместного Собора. Юнкера и другие противники большевиков пытались там закрепиться, но потерпели поражение: винтовки – плохое подспорье против пушек. «Заступлением Матери Божией да чьими-то усердными молитвами я остался жив, – писал митрополит Вениамин. – Стену занимаемого мною помещения пробили два снаряда тяжёлой артиллерии, разорвались и произвели большое разрушение. Из своей комнаты я вышел за несколько минут перед этим. Когда был в соседних комнатах, всё это произошло, и войти за клобуком и рясой я не мог, так как по коридору двигалось целое облако пыли, мелкого щебня и дыма». Осада шла неделю, а последние два дня епископат нашей Церкви и другие делегаты Собора скрывались в подземном храме во имя святителя Гермогена. Там шла постоянная служба. «Рвутся снаряды, грохот пулемётов, ружей, падающих зданий. А в подземелье возносится молитва», – вспоминал владыка. В один из дней, когда он служил литургию, в подвал заглянул солдат – сторонник коммунистов. Услышав пение, перекрестился и ушёл – с той и другой стороны были православные. Воистину, дом, разделившийся в себе, не может устоять.

Первым мучеником из числа духовенства стал после революции протоиерей Иоанн Кочуров – священник Екатерининского собора Царского Села. Во время боёв между сторонниками Временного правительства и большевиками он произнёс проповедь о прекращении междоусобной брани. Но был оклеветан, что якобы благословлял казаков, и расстрелян на глазах сына-гимназиста. Позаботиться о семье погибшего – всё, что оставалось митрополиту Вениамину. Пришло время страданий за Христа. Каждый должен был сделать свой выбор, с кем он.

* * *

5 января 1918-го большевики расстреляли демонстрацию, в которой среди других петроградцев приняли участие тысячи рабочих – они пытались отстоять Учредительное собрание.

А 13 января была предпринята первая попытка захвата Александро-Невской лавры. В её стены ворвался Ревельский сводный отряд моряков, отправленный туда известной революционеркой Александрой Коллонтай. Той самой, что провозгласила лозунг «Долой стыд» – имея в виду отношения между полами и право ходить голыми. Но стыда у неё не было и в других вопросах. Из обители позвонили в отделение милиции с сообщением о грабеже. Прибыл милицейский караул, который установил, что матросы, пришедшие «для реквизиции имеющихся капиталов», хотя и грабители, но в то же время как бы и право на это имеют. Матросы и сами запутались, кто же они такие, с чем и удалились. Вообще-то Лавра понадобилась Коллонтай, чтобы переселить туда старух из богадельни в Смольном. Революционерам стало не хватать там помещений. Идеи с реквизициями и изгнанием монахов родились попутно.

Новость очень быстро облетела Петроград, так что на следующий день Троицкий собор Лавры был переполнен горожанами. Женщины плакали, раздавались крики: «Не отдадим на поругание!» Мужчины предлагали сформировать безоружные отряды охраны. Договорились, что в случае нового штурма насельники ударят в колокол, созывая народ. Так и случилось 19 января, когда отряд красногвардейцев повторил попытку захвата обители. Звонить начали богомольцы, собравшиеся в монастырском дворе. Народ начал поспешно стекаться на помощь. В третьем часу дня к митрополиту, который находился под арестом, попытались пройти протоиереи Пётр Скипетров и Василий Покровский. Сын отца Петра хотел их остановить, но отцы его не послушались. Увидев, как солдат направляет винтовку на женщину, отец Пётр Скипетров воскликнул: «Братья, что вы делаете?! Ведь вы в святом месте!» После чего последовал выстрел в упор – пуля попала ему в голову.

Народ не только не испугался, но и попытался расправиться с убийцами, так что монахам с трудом удавалось сдерживать людей. А вот матросы и солдаты порядком струхнули – побежали, бросая оружие. Вскоре явилась новая банда, вооружённая пулемётом, но тут в Смольном забеспокоились, что дело зашло слишком далеко, и отозвали своих опричников. Вовремя. Утром владыку навестили депутации рабочих стеклянного и фарфорового заводов и Экспедиции заготовления государственных бумаг, выразившие желание защищать Лавру до последнего. К этому времени скончался, не приходя в сознание, отец Пётр Скипетров, о котором стали молиться как «об убиенном за веру православную рабе Божием».

Это было 20 января, а 21-го к Лавре со всех концов города отправились крестные ходы. Шли братства трезвости и единоверцы, шла интеллигенция, а также рабочие из Выборгского, Нарвского, Коломенского и других районов. Такого не было за все двести с лишним лет существования города. «Те десятки, сотни крестных ходов, какие пришлось видеть мне в течение долгой моей жизни в столице, – писал очевидец, – не могут идти в сравнение с крестным шествием православного народа в воскресенье 21 января». Улицы заполнили бесконечные потоки людей; от 300 до 500 тысяч человек вышли на защиту святынь.

«Христос воскресе!» – воскликнул кто-то, когда люди остановились перед Лаврой. «Воистину воскресе!» – откликнулся народ.

А ещё через два дня вышел Декрет об отделении Церкви от государства. Против того, что государство должно перестать вмешиваться в дела православных, никто не возражал. Но речь, конечно, шла о прямо противоположном – уничтожении той основы, на которой стояла Русская земля.

Пасха 1918-го

Приближалась Пасха 1918 года. За несколько дней до неё владыка Вениамин обратился с вопросом ко всей своей петроградской пастве, его слово было оглашено в каждом храме столицы:

«Христианин, да ещё православный, где твоё место?

Около ли Христа, Который не только по воспоминаниям, но в лице Своей Церкви и на самом деле теперь тяжко страждет от всевозможных хулений, издевательств, поношений?

Или твоё место среди предводительствуемых Иудой-предателем врагов Его, желающих взять и погубить Его, среди людей, некогда кричавших “распни, распни Его”, а теперь подтверждающих и приветствующих всякое издевательство, кощунство, глумление над верой в Него криками “правильно, правильно!”?

Или твоё место среди той мимоходящей праздной толпы, которая то глумилась и издевалась над страждущим и умирающим Спасителем, то любовалась из интереса зрелищем позора и страдания Невинного?

Где твоё место, христианин? Там или здесь? Огненными буквами да напишется этот вопрос в сердце твоём и встанет пред совестию твоею. Дай на него ответ решительный и определённый».

Это было не только вопросом, но и ответом на выступление наркома просвещения Луначарского: «Мы замышляем в Петрограде в ближайшую Пасху и в майские дни широкие народные празднества, которые должны превзойти всё, что было в России до сих пор. Мы надеемся, что и Европа, и Америка будут с изумлением смотреть на голодный, раскапитализированный, развенчанный Петроград, который, несмотря на все лишения, с огромным подъёмом празднует свою победу над мраком и гнётом…»

Первомай приходился в тот год на Великую среду, день предательства Иуды, о чём напомнил городу митрополит. Тем, кто решится веселиться в этот день, нет места на празднике Пасхи. В Смольном был принят план шествий и иллюминаций, а владыка неустанно служил в рабочих кварталах окраин, призывая петроградцев остаться со Христом. В ту Великую среду народ разделился окончательно. В демонстрациях участвовали главным образом военные, головы лошадей были украшены красными бумажными цветами. Вечером на Неве зажглись десятки прожекторов, в небо взвились тысячи ракет. Багровый свет выхватывал из тьмы Зимний дворец, куда впустили шесть-семь тысяч любопытствующих.

А потом была Пасха. «Пусть даже может показаться в иные минуты, – обратился к народу митрополит Вениамин, – что мрак снова облегает землю и князь мира сего готов торжествовать победу. Но вот среди мрака пасхальной полуночи раздаётся удар церковного колокола, звук его торжественно пронёсся в воздухе и глубоко проник в сердца христианские. Давящей тьмы ночи как будто не бывало. Всё исчезло в одном бесконечно радостном возглашении: Христос воскресе!»

12 мая митрополит Вениамин обратился с новым, неожиданным посланием – к отпавшим от веры:

«В переживаемые дни родина наша, некогда Русь Святая, православная, превратилась в пещеру погребальную. И наполнена эта пещера телами людей, которые ходят, действуют, много говорят, но которые духовно мертвы для Бога, для веры, для Церкви, для блага родины, для любви и сострадания к ближним и для голоса совести своей. И хочется, весьма хочется встать среди этих живых мертвецов и громко, голосом, подобно трубе ангельской, воскликнуть: “Отцы, братие и сестры! Сегодня у нас великий день: Христос воскрес!” Бывшие дорогие братья наши, дети общей нашей семьи православной, знайте, что трудно “прать против рожна”, невозможно бороться с Богом, нельзя искоренить веру. Борьба с Богом, как давным-давно сказано, только обнаруживает безумие восстающих на Бога. Так было, так будет, так и есть теперь. Поэтому громко и радостно будем восклицать мы: Христос воскрес! Чтобы этот привет разносился по всему лицу земли родной и будил бы духовно умерших людей».

Бои местного значения

Мы пропустили один эпизод из дней празднования Пасхи. В Светлый четверг впервые в истории города по Невскому проспекту прошли к Лавре детские крестные ходы. В них приняли участие тысячи мальчиков и девочек от 7 до 15 лет, которые несли специально подготовленные лёгкие хоругви и небольшие иконы.

Крестный ход в Александро-Невской лавре в 1918 году

Декрет об отделении Церкви ликвидировал все церковно-приходские школы. Детей стали учить в них основам веры во внеурочное время, факультативно. Летом запретили и это. Стали устраивать преподавание в частных квартирах – сколько могло вместиться детей, столько и собирали в этих подпольных школах. Они не были разрознены, штабом стала Лавра, где дети с родителями собирались на «детские богослужения».

Детей владыка очень любил – дело обычное для наших архипастырей: будучи монахами и не имея своих чад, они привечают маленьких христиан, получая от этого большое утешение. Но даже в этом ряду митрополит Вениамин выделялся. Дочь протодиакона Новодевичьего монастыря Мария Фёдоровна Анфимова до конца дней помнила чудесные картины из детства, связанные с владыкой: «Мы с моей младшей сестрёнкой встречали его и сопровождали на этих прогулках. Владыка был очень ласков и приветлив с нами – детьми. Я хорошо помню его высокую стройную фигуру, добрые глаза, золотые очки в тонкой оправе. Он шёл, ведя за ручку мою четырёхлетнюю сестрёнку Елену, а я вприпрыжку бежала сзади».

Борьбой с приходскими школами власть не ограничилась, но и Церковь, организованно отступая, не думала сдаваться. Закрыли семинарию, но на её месте в Лавре немедленно появилось Богословско-пастырское училище, куда принимались юноши и девушки старше 18 лет. Когда здание училища было отнято, его перевели в корпус под северо-западной башней. Вместо академии создан был Петроградский Богословский институт. Патриарх Алексий (Симанский) вспоминал, как митрополит Вениамин готовился к будущим массовым арестам: «А у нас здесь едва ли не за каждой службой рукоположения в диакона, их назначают сверх штата без числа». Впервые в истории был поставлен единоверческий епископ. В епископы были поставлены три архимандрита Лавры, в том числе её наместник – будущий святой новомученик Виктор (Островидов).

При этом митрополит Вениамин не смирился с арестами, непрерывно убеждая власти отпустить то одного, то другого отца. Так как за ним стояли сотни тысяч людей, в том числе коллективы многих заводов, удавалось отбить то одного, то другого. «Нужно сказать, что митрополит Вениамин держит в своих руках все нити управления, – рассказывал Алексий (Симанский). – Он прекрасно учёл и понял, в чём заключается при настоящих условиях и в таком городе, как Петроград, сила архипастыря – в возможно частом и тесном общении с народом».

Лишь убитых было не вернуть. Красный террор, который начался летом 1918-го, унёс осенью жизни 84-летнего старца протоиерея Алексия Ставровского, протоиереев Александра Васильева, Бориса Клеандрова… Особенно болезненными оказались арест и казнь отца Философа Орнатского, очень близкого к владыке Вениамина, расстрелянного вместе с сыновьями Николаем и Борисом. Так втроём и вошли они в Собор русских святых. Мы плачем, а ангелы ликуют. Мы прощаемся, а они встречают.

Накануне процесса

В 1918 году большевики по всей стране начали вскрывать мощи святых. Отчасти для грабежа – останки нередко хранились в серебряных раках, но не это было главной целью. Как правило, мощи сохраняются не в идеальном состоянии. У одних истлевают какие-то части тела, ведь нетление вовсе не является необходимым условием для прославления. Зато какой простор это даёт для насмешек со стороны богоборцев, для их бесстыжей фантазии и откровенной лжи. Они так и не поняли, почему их глумление вызывает у православного народа лишь гнев и презрение.

Пришёл черёд и мощей благоверного Александра Невского. Во время пожара 1491 года они сильно обгорели, но на протяжении столетий это никак не мешало совершаться чудесам по молитвам у раки святого. Однако бытовала легенда, что мощи не пострадали. Это опроверг ещё профессор Голубинский в книге «История канонизации святых в Русской Церкви», впервые изданной в XIX веке. Когда летом 1917-го возникла опасность захвата Петрограда немцами, владыка Вениамин благословил подготовить останки к эвакуации. Их снова освидетельствовали, ни от кого не скрывая, что сохранилось лишь несколько костей.

Особенно неистовствовал, требуя вскрытия раки блгв. князя Александра, старый большевик Пётр Красиков, воспитанный после смерти отца дедом-протоиереем. Он строчил письма, печатал статьи, уверяя, что останков нет в помине, есть лишь «пустой ящик», поливал грязью Петроградского митрополита. В ответ на это владыка написал большевикам, в каком состоянии находятся мощи, что сильно охладило их пыл. Они поверили, что ящик не пустой и что Церковь ничего не скрывает, так что нечего особо разоблачать. Зато вполне вероятны были волнения народа в ответ на кощунства, о которых предупреждает митрополит. В общем, руководитель Петрограда Зиновьев решил не рисковать – редчайший случай в то время, чтобы мощи оставили в покое.

* * *

С каждым годом положение Церкви в Петрограде ухудшалось. За три с половиной года после революции население города сократилось с 2,5 миллиона человек до 700 тысяч. Спасаясь от террора и голода, его покинуло большинство дворянских и купеческих семей, уезжали юристы, врачи, инженеры, военные. Покидали город и верные Церкви рабочие, так как много заводов остановилось.

Одновременно росло давление на епархию со стороны власти. Силой захватив Россию, власть могла удержаться, лишь парализовав, ослабив её население, разделяя людей, уничтожая всё, что могло противиться. Вот почему арест владыки Вениамина, как и Патриарха Тихона, был вопросом времени. Они были слишком преданы Богу, слишком любимы народом, чтобы их терпеть. Такой была обстановка, когда началась новая волна гонений.

После засухи 1921 года над 34-мя губерниями с населением в 20 миллионов человек нависла угроза голодной смерти. Правительство поначалу не обратило на это никакого внимания – тревогу забили приехавшие в столицу из Саратова кооператор Кухаренко и профессор-агроном Рыбников, которых поддержал бывший министр Временного правительства Прокопович. Им удалось убедить Максима Горького и привлечь другого известного писателя, Владимира Короленко, после чего был создан Всероссийский комитет помощи голодающим. Разумеется, под руководством коммунистов, но пришлось допустить и массу общественных деятелей прежней эпохи. Согласие на это было вынужденным, так как с населением внутри страны власть умела общаться лишь языком насилия, а за её пределами и вовсе не имела никакого влияния, между тем требовалась огромная помощь из-за границы.

Церковь откликнулась немедленно, раньше большевиков. Уже в июне Патриарх Тихон написал письмо епископу Нью-Йоркскому и архиепископу Кентерберийскому, опубликованное 23 июля в «Нью-Йорк Таймс». Это воззвание вместе с письмом Горького и другими посланиями русских общественных деятелей спасло великое множество людей. Только американцы обеспечили продовольствием более шести миллионов голодающих, ещё сотни тысяч – европейские организации. В тот же день, 23 июля, с воззванием к пастве обратился и митрополит Петроградский Вениамин: «Каждый гражданин должен принять участие в оказании помощи погибающему населению, особенно мы, христиане, исполняя главную заповедь Христову о любви к ближним».

Ленина происходящее ужасно злило. Он писал сподвижникам, что нужно надавать пощёчин подлому президенту Гуверу, потребовавшему контроля за оказанием помощи (пообещав при этом невмешательство в советскую политическую жизнь). Так как дотянуться до американцев было сложно, вождь решил отыграться на тех, кто был рядом. Начались аресты сотрудников Помгола (Комитета помощи голодающим), которых Владимир Ильич распорядился «высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев».

В феврале 1922 года в голову вождя пришла новая идея – использовать голод для разгрома Церкви. Появился декрет об изъятии церковных ценностей – Ленин рассчитывал получить при этом несколько сот миллионов рублей золотом, добавляя в секретном письме: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Забегая вперёд, скажем, что массовое ограбление храмов принесло в казну лишь три миллиона золотом, притом что больше потратили на организацию этого мероприятия. Тратить вообще умели с размахом. На военную помощь Турции в тот период было выделено около восьми тонн золота стоимостью примерно одиннадцать миллионов. Пользы это не принесло ни малейшей – деньги были выброшены даже не на ветер, а на создание враждебного государства.

* * *

Затем пришёл черёд удара изнутри, с помощью обновленцев, которым государство поручило захватить власть в Церкви. Лидер петроградских изменников протоиерей Александр Введенский пользовался большой любовью митрополита Вениамина как талантливый проповедник. Он крестил сына Ввведенского, поручал ему читать проповеди на своих службах. Тем горше было переносить предательство.

Что это была за публика – обновленцы? Кого-то из них, как протоиерея Владимира Красницкого, интересовала прежде всего карьера. Внешне он несколько походил на Ленина – схожий тип лица, большая плешь, но вместо фанатизма и злого ума во взгляде его была хорошо заметна хитринка, свойственная некоторым представителям низших сословий. В обновленчестве Красницкий, как самый бессовестный и безжалостный, отвечал за связь с ВЧК, обладая большей власть, чем кто-либо другой. Все сподвижники были для него марионетками, а их страсть к реформам веселила этого человека.

За идеологию в обновленчестве отвечал Введенский, обладавший редким даром красноречия. При полном отсутствии моральных принципов он был бешено тщеславным. Непрестанно употребляя в речах слово «любовь», Введенский, кроме церковной жизни, желал реформировать и семейную: он жил с двумя жёнами одновременно в совершенно несчастной атмосфере.

Подобно Введенскому, мечтал переделать Церковь и горделивый епископ Антонин (Грановский), вечно скучающий, ненавидимый всеми, над кем получал хотя бы толику власти, знаток мёртвых языков, а также отмерших церковных правил и традиций, которые хотел восстановить.

Чтобы обеспечить успех мятежникам в рясах, большевики арестовали Патриарха Тихона, успевшего назначить двух преемников – митрополита Ярославского Агафангела и митрополита Петроградского Вениамина. Первый был блокирован у себя в епархии, а затем брошен в узы и отправлен в ссылку в Нарымский край. С владыкой Вениамином эти меры показались недостаточными. Запрещать ему покидать Петроград было бессмысленно – это сделало бы Северную столицу ещё и церковной столицей. Власть сбежала оттуда совсем недавно, опасаясь немцев, и поглядывала на город с подозрением, боясь, что прежний центр страны может составить конкуренцию новому. Кроме того, Петроградский митрополит был куда деятельнее Ярославского, пользовался значительно большей поддержкой в народе, был фигурой того же масштаба, что и Святейший Тихон.

«Его не останови – он 24 часа в сутки будет служить», – говорили про владыку семинаристы. Участие в богослужениях – это то, что владыка любил больше всего на свете. Невозможно было запугать монаха с такой силой духа.

* * *

Судьба митрополита Вениамина решилась не сразу. Хотя над ним и собирались устроить суд за мнимое сопротивление изъятию церковных ценностей, смирись владыка с церковным переворотом – и остался бы жив. Но митрополит Вениамин не намерен был отдавать русское православие в нечистые руки.

В середине мая трое священников его епархии – Введенский, Красницкий и Белков – отправились в Москву, где их ждали другие обновленцы. 18 мая они провели своё собрание, а в ночь на 19-е чекисты арестовали Патриарха. Разумеется, эти события были связаны. Изменники прекрасно знали, на кого работают.

На свою беду, Святейший оставил временное управление Московской епархией на епископа Леонида (Скобеева), буквально подвернувшегося под руку. В прошлом офицер, Скобеев принял монашество после гибели невесты, был человеком буйным и странным, так что повсюду от него пытались избавиться. Соученики по академии давно уже стали архиереями, а он оставался старейшим архимандритом Русской Церкви. Вроде и почётно, но на самом деле обижало чрезвычайно, способствуя новым выходкам, которые все терпели скрепя сердце. Смута всё изменила – Патриархия лишилась слишком многих, да и Патриарх сжалился над стариком. Так Леонид стал епископом, а после ареста Святейшего объявлен главой ВЦУ – Высшего церковного управления, призванного уничтожить Церковь. Обновленцы решили отпраздновать это событие и несколько дней пьянствовали в Донском монастыре, пока оргия не переросла в мордобитие, а один из назначенных Леонидом «епископов» не написал на него заявление в милицию. Обвинил в краже крупной суммы денег, и лишь вмешательство ВЧК помогло погасить скандал. Такими были первые шаги церковных революционеров на ниве реформ.

Вспоминая те дни, Ольга Форш – советская писательница, двоюродная племянница отца Павла Флоренского – описала явление идеолога обновленчества Введенского московской публике: «В чёрном подряснике, в белых башмаках. Крест кокетливо, на тонкой цепочке, чуть-чуть, как брелок. Революционно – нет, митингово – говорит об изъятии ценностей, о черносотенной пропаганде… В конце речи он побеждает, большинство вовлекается в истерический его вихрь… Протоиерей кончил речь. Вдруг, побледневший, он выкликнул: “Какая гибель, какая пустота в душе без Христа!” Как-то покачнулся, минуту казалось – упадёт и забьётся. Нет, дошёл».

25 мая Введенский объявился в приёмной владыки Вениамина с мандатом, подписанным епископом Леонидом. В нём говорилось, что протоиерей Александр является членом ВЦУ и командируется по делам Церкви в Петроград и другие местности Российской Республики. Петроградский митрополит спокойно выслушал пламенную речь, взял бумажку и спросил, почему на ней нет подписи Патриарха. «Но зато ВЦУ есть, а патриаршая резолюция дана чёрным чернилом на белой бумаге», – ответил Введенский, с чем и был отпущен.

Спустя три дня, в воскресенье, митрополит Вениамин обратился к петроградской пастве. Он сказал о слухах, будто Патриарх отрёкся, но так как сам Святейший этого не подтвердил, его имя по-прежнему будет возноситься во всех храмах епархии. Митрополит Петроградский также остаётся на своей кафедре, а трое священников – Владимир Красницкий, Александр Введенский и Евгений Белков, которые без воли своего архиерея отправились в Москву, приняв там на себя высшее управление Церковью, – поставили себя в положение отпавших от общения со Святой Церковью и останутся за её пределами, пока не принесут покаяния. Такому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним. Как следствие – паства отшатнулась от отлучённых. Принять причастие к Введенскому на литургии подошло лишь четыре человека.

В понедельник владыка совершал обычную прогулку по Никольскому кладбищу Александро-Невской лавры, побывал на могиле блаженного Матфея (Татомира), когда келейник принёс ему известие о том, что в канцелярии начался обыск. Перекрестившись, митрополит пошёл в канцелярию, где несколько человек рылись в бумагах и ждали его, чтобы арестовать. Введенский слонялся тут же. Завидев духовного отца, он подошёл к нему под благословение, но услышал: «Отец Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду». Сам предатель жаловался потом на суде, что владыка назвал его Иудой, на что митрополит Вениамин заметил: «Таких выражений с моей стороны не было, а это его выводы».

Процесс

Предсмертное письмо митрополита Вениамина:

«В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придётся переживать, что они переживали. Времена переменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Страдания достигли своего апогея, но увеличивалось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше её иметь надо нам, пастырям. Забыть свои самонадеянность, ум, учёность и силы и дать место благодати Божией».

* * *

Суд начался 9 июня 1922 года в зале филармонии. Наверное, подобные процессы воспринимались властью чем-то вроде искусства, где фантазия не сковывается законами, даже своими собственными. В филармонию продавали билеты, как на спектакль, да суд и был не более чем постановкой.

Митрополит Вениамин (Казанский), петроградское духовенство и миряне на судебном процессе

На скамье подсудимых рядом с владыкой – ещё восемьдесят шесть человек. Среди них настоятель Исаакиевского собора о. Леонид Богоявленский. Он ещё не знает, что ему будет вынесен смертный приговор, который отменят, а расстреляют позже, в 1937-м. Настоятель Измайловского собора о. Михаил Чельцов также будет казнён по другому делу – его черёд настанет в 31-м. Настоятель Казанского собора о. Николай Чуков не ведает, что примет монашество под именем Григорий и однажды взойдёт на кафедру родного города, вот только называться она будет Ленинградской. А викарием его станет о. Сергий Бычков, в будущем Симеон, сидевший там же.

Там же трое тех, перед кем уже распахнуты двери в Царствие Небесное, – они войдут туда вместе с владыкой: святые мученики архимандрит Сергей (Шеин), в прошлом депутат Государственной Думы, профессор Юрий Новицкий, возглавлявший Совет православных приходов города, и юрисконсульт Лавры Иван Ковшаров.

Официальное обвинение – противодействие изъятию церковных ценностей. Все понимают, что это лишь повод, так как епархия изначально намерена была добровольно отдать все ценности в пользу голодающих. Петроградские христиане просили лишь о двух вещах. Первая: чтобы им позволили самим помочь страждущим, точнее принять участие в помощи. Вторая: позволить православным христианам города выкупить чаши для причастия и наиболее значимые реликвии. Коммунисты из Помгола поначалу обрадовались, приветствуя готовность владыки Вениамина к сотрудничеству. В Кремле тогда заметнее была линия тех, кто, подобно Калинину, хотел избежать ссоры с Церковью. Потом всё резко изменилось: избегать конфликта стало не нужно, наоборот, необходимо было всеми силами его провоцировать.

Но петроградцы никак не провоцировались, внимая владыке. А он отступал шаг за шагом, чтобы избежать пролития крови, в надежде, что хоть что-то перепадёт голодным. Подобное в истории уже было. Так, святой епископ Милана Амвросий в 378 году велел отдать варварам золотые и серебряные чаши из церквей, чтобы выкупить угнанных в плен горожан. «Церковь не теряет ничего, когда обретает любовь», – сказал святой. Митрополит Вениамин распорядился не противиться грабежу, но даже в своём отступлении был предельно собран и строг, не нарушая вечных законов Церкви ровно до той черты, где она требовала встать насмерть. Все знали – сломать этого человека невозможно.

Таким образом, вопрос с изъятием ценностей решился в Петрограде мирным путём, хотя далеко не везде в стране вышло так же. Но спасти владыку это не могло. За что же решили осудить его и ещё 85 петроградцев? Ни за что. Другого ответа нет – большевики, как ни старались, ничего не придумали. Им требовалось устранить митрополита Вениамина любой ценой, при этом создав хотя бы видимость суда.

* * *

Введенский чувствовал себя в этой атмосфере как рыба в воде, при этом не желая смерти духовному отцу. Он планировал его спасти, изобразив «трагедию благочестивого, доброго монаха, которым вертели как хотели церковники». Это его собственные слова. Не понимал при этом, что владыка закроет собою всех, возьмёт на себя всё. Участие в процессе закончилось для Александра Введенского совершенно внезапно – после первого же заседания. «Когда публика спускалась с лестницы, – рассказывает историк, – внизу, около дверей, раздался истошный крик и звук падающего тела – это упал с окровавленной головой А.И. Введенский, в которого был брошен какой-то женщиной огромный булыжник». Несчастная, подобно апостолу Петру, не могла смириться с торжеством неправды. Бывший священник остался жив и был объявлен «первомучеником Живой Церкви».

Другой протоиерей-изменник, Владимир Красницкий, в отличие от Введенского, намерен был любой ценой добиться казни владыки. Он лгал и клеветал без продыху, пытаясь, например, выдать митрополита Вениамина (Казанского) за епископа Вениамина (Федченкова), возглавлявшего духовенство в армии Врангеля. По словам Красницкого, на груди которого сиял большой золочёный крест, владыка и почти всё петроградское духовенство – участники заговора, планировавшие устроить восстание на почве голода. Многие в зале прониклись, но даже некоторые обвинители из числа коммунистов были ошеломлены – поняли, что перед ними законченный мерзавец. Но едва ли это работало в пользу митрополита Вениамина, так как отлучённый протоиерей пачкал грязью всю Церковь: как могла она допустить такое, как могла держать во главе одного из самых значимых приходов в стране? Урок всем будущим поколениям.

Наконец Красницкий замолчал. Слово взял адвокат митрополита Яков Гурович, за время процесса проникшийся к митрополиту Вениамину любовью и уважением. В этом была какая-то печальная ирония судьбы. Иудей готов был пострадать, защищая Церковь от тех, кто лишь казался православными. Поначалу Яков Самуилович хотел отказаться от участия в процессе, опасаясь, что его неизбежное поражение в суде может вызвать в городе всплеск антисемитизма. Но потом понял, что это и бесчестно, и глубоко ошибочно. Должен найтись кто-то, кто докажет, что далеко не всё российское еврейство на стороне гонителей.

«Свидетель Красницкий! – говорит Гурович. – Вам известен журнал “Епархиальные ведомости”. Не были ли вы редактором этого журнала? Не вам ли принадлежит статья, где буквально написано: “Большевиков следует уничтожать, утопив их в собственной крови”?».

Красницкий молча вышел из зала. Что он собой представляет, поняли даже те, кто ему поверил.

Ещё одним свидетелем стал обновленческий священник Александр Боярский, проповедовавший среди рабочих и пользовавшийся у них большим авторитетом. Вечно он заботился о каких-то сиротах, помогал всем, кто попросит. Как его занесло в «Живую Церковь», что он себе напридумывал, понять невозможно. От Боярского в суде ждали разоблачения митрополита Вениамина, но он вдруг произнёс горячую речь, прославляющую владыку, и был расстрелян за веру в 37-м – единственный из известных обновленцев, о ком можно говорить с уважением.

* * *

Вопросы задаёт обвинитель Сергей Драницын – единственный человек в составе судилища, который в совершенстве знает Устав Церкви, знает о ней всё. Ещё бы, сын костромского законоучителя протоиерея Никанора Драницына, преподаватель в Смольном институте благородных девиц, статский советник и профессор права. За всем этим крылась утрата веры, которая привела Драницына в революцию. Его вопросы, обращённые к владыке, очень опасны: «Почему вы не отлучили ни одного белогвардейского священника после нашествия бандита Юденича на Петроград?» Обвинитель прекрасно знает, что для этого не было канонических оснований. Но судьи этого не понимают. Драницын наизусть цитирует Новый Завет, обращается к постановлениям Вселенских Соборов, чтобы пустить пыль в глаза, придать видимость законности происходящему фарсу. Ему ли не понимать, что обвиняемые невиновны. Обвинение рассыпается, оно не выдержало соприкосновения с защитой. Гурович в последний раз произносит речь.

«Он смиренный, простой, кроткий пастырь верующих душ, – говорит он про владыку, – но именно в этой его простоте и скромности его огромная моральная сила, его неотразимое обаяние. Пред нравственной красотой этой ясной души не могут не преклоняться даже его враги. Допрос его трибуналом у всех в памяти. Ни для кого не секрет, что, в сущности, в тяжёлые часы этого допроса дальнейшая участь митрополита зависела от него самого. Стоило ему чуть-чуть поддаться соблазну, признать хоть немного из того, что так жаждало установить обвинение, и митрополит был бы спасён. Он не пошёл на это. Спокойно, без вызова, без рисовки он отказался от такого спасения… Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения… Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство – на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчёркиваемый вами, – польза советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растёт Церковь. Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения – подсудимые живы. Кончатся прения – кончится жизнь…»

Следом поднимается владыка. Кратко говорит о себе: «Я – верный сын своего народа. Я люблю и всегда любил его. Я жизнь ему свою отдал, и я счастлив, что народ, вернее простой народ, платил мне тою же любовью». Вся остальная речь посвящена спасению других обвиняемых: «Распоряжения ему были даны мною. Он должен был подчиниться…» И далее в том же духе. Во многом благодаря этому только 10 из 86 обвиняемых были приговорены к смерти и лишь четверо расстреляны.

Перед тем были дни и ночи в камере смертников на Шпалерной. Оттуда поступали сообщения в ВЧК, что заключённый Казанский причиняет много хлопот. Нет, ни на что не жалуется, ничего не требует, всё намного хуже. Вот текст одного из сообщений: «Митрополит молится по четырнадцать часов в сутки и производит на надзирателей самое тяжёлое впечатление, почему они отказываются от несения ими их обязанностей по отношению к нему. Не этим ли приходится объяснить то, что за последние две недели были у нас частые перемены в надзирателях».

Где совершилась казнь, неизвестно. Одни говорят, что где-то под Петербургом, другие – что в Москве. Доподлинно известно лишь местопребывание святой души митрополита Петроградского Вениамина – у Престола Божьего.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий