Когда въезжаешь в Вологду, перед самым вокзалом справа и слева за окнами проплывают два старинных храма – Рождества Богородицы и Николая Чудотворца на Глинках. Они стоят почти напротив друг друга, только железнодорожные пути их разделяют. Рождественский собор никогда не закрывался, и до сих пор в нём хранится чудотворный образ Казанской Божией Матери, перенесённый из Никольского храма после его закрытия в 1929 году «по заявлению рабочих железнодорожных мастерских».

Что знали эти рабочие об истории храма и главной его святыне? Могли они помнить, что сто лет назад, в 1830 году, во время холеры её носили по улицам Вологды и что тогда страшный мор, уносивший тысячи людей, отступил от города? И что сам образ поначалу явился над Глинковской церковью в видении прихожанки, услышавшей глас о великом бедствии, наступавшем на Россию? Знамение было в 1811 году, а спустя год началось Наполеоновское нашествие, потрясшее все основы русской жизни. По обету к Господу и Божьей Матери и была написана эта икона.

И ведь сколько раз Господь спасал народ наш во время бедствий, и сколько раз потомки тех, кто давал обеты, забывали о них… Об этом, а также об испытаниях новейшего времени – беседа со священником храма Николая Чудотворца на Глинках протоиереем Игорем Шаршаковым, который также исполняет послушание секретаря епархиальной Комиссии по разбору проблем на приходах.

Протоиерей Игорь Шаршаков

«Не ужасайтесь»

– Отец Игорь, с началом спецоперации на Украине как-то сразу исчезла тема коронавирусной эпидемии, будто она сама собой прекратилась. Что это вообще было?

– Эпидемия никуда не делась, просто перестали нагнетать страхи. Всё идёт своим чередом, вырабатывается коллективный иммунитет против вируса. Например, я переболел коронавирусом и всего три дня температурил. И матушка моя переболела, и родственники тоже. Среди моих знакомых никто не умер, только от прихожан слышал. Эпидемия, конечно, беда, но вокруг неё создали нездоровую атмосферу.

– Многие считают, что это для усиления возможностей по управлению обществом.

– Да, создаётся впечатление, что кто-то отрабатывал механизмы управления и обществом, и отдельным человеком. Причём через животный страх. Пошло это с Запада, и, если помните, в нашей стране не сразу к этому подключились, большой-то истерии у нас не было. Но зачем объявили тотальную вакцинацию, не понимаю. У меня медицинское образование, со студенческой скамьи знаю, что во время эпидемии вакцинации не проводятся. Потому что это рискованно. Если человек уже болен, его организм борется с вирусом – а тут ему этого вируса ещё добавляют через вакцину. Выдержит ли его иммунитет? Если и вакцинировать, то сначала надо проводить тест, не болеет ли, а потом держать в изоляторе, чтобы не заразился, пока усваивается вакцина. Но это сложно, и пошли по простому пути.

Что касается «теории заговора», будто всё делалось специально, чтобы подчинить людей, то к этому надо отнестись с осторожностью. Если духовно подходить, то ищи врага прежде всего в самом себе и с ним борись. Помните, до эпидемии была борьба с паспортами, с ИНН, с штрих-кодами – чего только не было. Где это всё? Забылось уже. Всё это – борьба с химерами, которая отвлекает от главного.

А Господь, да, за грехи наши посылает нам испытания. Сказано же в Евангелии: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть. Но это ещё не конец. Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это – начало болезней» (Мф. 24, 6). Заметьте, речь идёт о «болезнях», у которых есть свои симптомы. И бороться надо не с симптомами, которые проявляются в различных физических бедствиях, а с самой болезнью, то есть с грехами. А мы часто что делаем? Принимаем обезболивающее, и всё хорошо, «голова прошла». Но действие таблетки заканчивается, и становится ещё хуже. Потому что причина не устранена.

Весь Великий пост мы молились: «Господи, даждь нам зрети согрешения наша». И первая ступень всей этой работы – смирение. То есть трезвый взгляд на себя: что я представляю собой? Не через розовые очки, а какой я есть на самом деле. Это сложно, поэтому обращаемся к Господу. И даже Он показывает нам не всю нашу полноту, а то, что мы способны увидеть. Потому что ни одна психика не выдержит того, что есть на самом деле в нас плохого. Уже и то, что увидели, нас ужасает. И как должно быть? Увидел, ужаснулся, но не остановился на этом – потому что дальше начинается покаяние, то есть исправление.

Возьмите историю России. Сколько у нас было таких ситуаций, когда люди говорили: «Ну всё, пришёл антихрист, поля не будем засевать, потому что конец света приблизился». А это был не конец, Господь через бедствия трезвил людей, чтобы покаялись, изменились.

– Так было и в девятнадцатом веке, когда прихожане вашего храма ходили с чудотворной Казанской иконой по городу и молились о прекращении эпидемии холеры?

– Во все времена так было. Вспомните чуму 1654 года, когда в Вологде едва успевали хоронить умерших. Мор начался в сентябре, а перед этим, весной, состоялся Поместный Собор, на котором были одобрены реформы Патриарха Никона, и на Руси начался церковный раскол. Ещё раньше, в январе, произошло воссоединение России с Украиной, после чего началась затяжная, кровопролитная война с Речью Посполитой. Говорят, что одна беда не приходит, но при этом часто путают причину и следствие. Что касается мора, от которого в России тогда умерла большая часть населения городов, то в Вологде от него избавились через молитву и покаяние. В том же 1654 году, 28 октября, на Старой площади вологжане возвели покаянный обыденный храм Спаса Всемилостивого, освящённый епископом Маркеллом уже на следующий день. Тогда же он отслужил в нём первую литургию: «Молиша Господа Бога, чтобы утолил праведный гнев Свой и помиловал люди Своя от смертоносныя язвы». Мало того, горожане составили «Общественный приговор…», которым приняли на себя и своих потомков обязательство вечно хранить церковь Спаса Всемилостивого. Позже этот деревянный храм перестроили в Спасо-Всеградский собор, который стал играть огромную роль в духовной жизни города. И что же? При советской власти в нём устроили кинотеатр, а в 1972 году вообще снесли, чтобы построить на его месте новый кинотеатр (об этом мы рассказывали в «Вере» – «Обыдень», №№ 159–160, февраль 1995 г.).

– Примечательно, что как раз с 70-х годов в СССР начал оформляться так называемый застой, который привёл потом к перестройке, а далее – к крушению государства.

– Вот вам причины и следствия. Храма уже нет, а «Общественный приговор…» – документ с обетом вологжан – сохранился до наших дней, его факсимиле можно увидеть, например, в «Вологодском иллюстрированном календаре» за 1894 год. Только в 1997 году всем городом вспомнили об обете – это когда власти разрешили на месте храма поставить памятный крест.

Общественный приговор жителей Вологды 1654 года

– Сейчас впору новые обеты давать…

– К сожалению. Посмотрите, что у нас в обществе творится. Мы, конечно, не идём на поводу у коллективного Запада с его гомосексуальными браками и прочим, но у нас свои проблемы есть. Аборты, например. Легализованное убийство. Удивительно, как мы вообще ещё мирно живём.

О знамениях и паломничествах

– Вы, как священник, какие явные болезни видите в нашей среде, среди прихожан и захожан? Что новое появляется, чего раньше не было?

– Грехи наши те же самые, что и сотни лет назад. Но я бы отметил всё более поверхностное отношение людей к своей духовной жизни. В какой-то степени начинаем впадать в обрядоверие. Такое и раньше было, но сейчас это очень явно. Особенно в праздник Крещения – человек весь год не ходил в храм, а за освящённой водой явился. Как язычник. Вот это новое. Раньше, до революции, даже захожане что-то знали о церковной жизни, были хотя бы оглашенными, а теперь и этого нет – и у людей появляется языческое, потребительское отношение к Таинствам.

– Наверное, это от безверия? Один священник рассказал нам, что после пандемии люди стали меньше в храм ходить. Мол, увидели, что можно не ходить по «санитарным» требованиям, и вообще перестали.

– У нас такого нет – наш храм не закрывался во время пандемии. Какое-то время походили в масках, потом их сняли. Думаю, санитарные требования старались соблюдать только в тех храмах, где часто фотографируют, делают официальные видеосъёмки.

– Эта история с коронавирусом чему-то научила?

– Мой опыт показывает, что такие вещи ничему не учат. Но надеюсь, что какая-то духовная польза была. Ведь Господь попускает нам испытания, чтобы показать, насколько мы слабы, насколько хрупко человеческое естество, да ещё поражённое грехом вдобавок. Насколько мы зависимы от Бога. Да что от Бога – даже от внешних факторов, бытовых.

– Сознание своей слабости, страх, бывает, обезоруживает человека.

– Страх страху рознь. В Евангелии Господь что чаще всего говорит апостолам? Не бойтесь и радуйтесь. Поэтому какие бы ситуации ни были… Как в стихотворении Константина Симонова о войне: «Держись, мой мальчик: на свете два раза не умирать».

Страх физической смерти – да, может обезоруживать. Поэтому люди вытесняют его из своего сознания. Но хочешь не хочешь, а умереть всё равно придётся. Когда смерть придёт – не наше дело. А вот с чем мы в другую жизнь придём – это уже от нас зависит. Смерть – как экзамен. Вот студент учится, весело ему, студенческие годы самые такие счастливые. Но он знает, что придёт время ответить за всё то, что он…

– …прогулял.

– Ну и выучил тоже. У каждого свой багаж.

– Можно сказать, что современная цивилизация – это как раз не думание о смерти, а жизнь одним днём?

– Именно так. Будто смерти и нет. А ведь эта тема – самая важная для человека. Есть такое святоотеческое выражение: «Помни о смерти – и вовек не согрешишь».

– В прошлые века о смерти думали больше?

– Она была постоянно перед глазами. Тогда жили большими семьями, вместе с родителями, дедушками и бабушками. Старик умирает – и его не отвозят в морг, а сами готовят к погребению, читают Псалтирь над покойником. И всё это на глазах у детей. И у них сызмальства ощущение, что тоже когда-то на это место придётся лечь.

– Сейчас некоторые и детей не берут на похороны, чтобы «не травмировать психику».

– Это плохо. Потому что ребёнок всё равно сталкивается со смертью так или иначе. Знаете, есть понятие «детская жестокость» – дети могут убивать животных, друг друга колотят так, что могут и покалечить. Не чувствуя последствий. Особенно в наше время, потому что воспитываются компьютерными играми, где можно убивать и умирать виртуально.

– Сейчас люди реально гибнут на Украине. Вас ещё не коснулось это, матери не приходят со своим горем о погибших сыновьях?

– Такого ещё не было, но записки о здравии воинов чаще стали подавать. И не вижу, чтобы было какое-то истерическое отношение, как это иногда проявлялось в чеченскую войну. Есть какое-то уверенное спокойствие.

– Как вы относитесь к знамениям, связанным, как говорят, с началом войны? Вот в главном храме Вооружённых сил РФ закровоточила икона Богородицы «Умягчение злых сердец»…

– Отношусь нейтрально. Мы, как правило, такие вещи связываем с насущными событиями, а причина может быть и в другом. Надо быть осторожными, чтобы не впасть в прелесть. Когда человек начинает искать каких-то особых знамений, то он открывает свою душу для искушений. Сатана ведь тоже может показать тебе любое знамение, какое захочешь. А потом ты «подсядешь» на это, духовная жизнь заменится всякими чудными явлениями.

Человеку ведь хочется всё большего. Смотрите, в нашем детстве телевизор не у каждого в доме имелся. Это чудо было, что ящик картинку показывает. А сейчас в каждой комнате по телевизору, живые картинки и в телефонах, и в уличной рекламе. Но теперь и этого мало, «пять джи» подавай, чтобы жить в виртуальной среде в реальном времени. Так и в духовной жизни. Человеку, привыкшему жить чудесами, духовно возрастать уже не интересно, ему всё больше чудного подавай. Или взять наши паломничества. Святынь дома полно – но нет, надо куда-то ехать, будто там молитва «доходчивее». У нас в Вологодской епархии сто пятьдесят святых. Есть мощи, есть места, где они подвизались. Иди и молись, подвиги неси. Но нет.

Помню, сам ездил в паломничества, но прекратил после того, как заметил одну вещь. Приезжаем мы на место, ходим, глазеем по сторонам, а молитвы и нет. Для чего ты сюда ехал, поглазеть? Иди тогда в музей.

– Может, будет честнее разделять паломничество и православный туризм?

– Да, зачастую это туризм. Потому что в основе – желание чего-то нового. Понять-то это можно. Есть тоска по потерянному раю, отсюда попытки найти счастье где-то на стороне. Но есть же народная мудрость: хорошо там, где нас нет! А ты у себя такое место создай, у себя в душе дай место Святому Духу. Ведь каждый день молимся: «Прииди и вселися в ны».

Наверное, я здесь перегибаю палку, бывает и благотворное паломничество, например на Святую Землю, где Господь ходил Своими ногами. Но если нет возможности туда поехать, то что это меняет для православного человека? Помню, приехали мы в Иерусалим к вечеру, за полчаса до закрытия храма Гроба Господня. Сломя голову бежим туда. Я захожу под своды храма и чувствую: это всё родное, я здесь уже был! Других священников спрашивал, и они подтверждали, что в первый раз пережили то же самое – словно Иерусалим был всегда с ними. Но потом, после такого узнавания, у нас начался туризм – пошли глазеть туда-сюда. Было чувство сожаления, что упустил что-то.

Помню, в подземном храме Успения Богородицы служил я с греческим священником. Он по-русски ничего не понимает, я – по-гречески. Алтарником у него был серб, и общались мы через него. Договорились, что по очереди на своих языках будем читать ектению. Он первым прочитал, и хор подхватил: «Кирие элейсон», то есть «Господи, помилуй». Потом возгласил я на церковнославянском, и хор грянул: «Господи, помилуй». На русском! Это было так неожиданно! Оказалось, что регент греческого хора – русская, вышедшая замуж за грека. Литургия продолжалась, и было такое чувство единства Церкви! Не передать. Но, повторю, такое можно пережить и в другом месте, не обязательно ехать за тридевять земель.

Искушение войной

– Как вы относитесь к дискуссии в православной среде, связанной с нынешней войной: стоит ли допускать воина убивавшего к причастию без епитимьи?

– Какая ещё епитимья?! Воин выполняет свой долг. Убийство на войне – дело вынужденное. Правда, это всё равно остаётся убийством и покаяние нужно. И такое покаяние – оно в традициях русского воинства. Вспомните фельдмаршала Суворова. Говорят, что на первом месте у него были смелость, быстрота и натиск. И забывают, что его воинство молилось и перед битвой, и после. Отпевали и своих убитых, и противника. Каялись: «Господи, иначе мы никак не могли». И вот с таким отношением солдаты Суворова не потерпели ни одного поражения. Потому что были с Богом. Убийство, каким бы ни было, налагает отпечаток на душу человека – и как ему без Бога с этим справиться? Епитимья, да, применима, но только к тем, кто убивал из ненависти, из личных побуждений, а не по долгу службы, защищая Родину, людей, свои ценности.

Говоря о нынешней войне, надо признать, что это большое испытание для всех нас. Потому что происходит самое страшное – по сути, гражданская война. Мы же один народ, одной веры. Менталитет у нас один, что видно по упорству боевых действий.

– О чём молиться в таком случае? О мире? Но мир миру рознь.

– О скорейшем окончании. Такого рода молитву можно понимать и как молитву о победе, но не над Украиной. Война-то, по сути, не с ней ведётся, а с сатанизмом, который называют ещё нацизмом. Только слепой не видит, как из украинского национализма всё это вылупляется. Беда в том, что политики там используют национализм в своих целях, пестуют его, и получается нечто страшное. Только оружием это не победить, надо идти туда с чистым сердцем.

– Как вы относитесь к термину «священная ненависть»?

– Как в песне Великой Отечественной «Священная война» – о ярости благородной? Без этого никак. Господь есть Любовь. А любовь, как чувство, возможна, когда у меня есть ненависть к тому, что против любви. В этом я не могу быть «толерантным», то есть равнодушным. Мол, кого-то убивают, ну и ладно, главное – меня не задевают. Нет, ребята, это грех, этого нельзя терпеть, когда совершается преступление против Бога. И вот эта ненависть ко греху и есть ярость благородная.

– Наверное, в армии вы служили?

– Да, но недолго. После военной кафедры в вузе отработал три года, и меня пригласили: «Не желаете ли Родине послужить?» Я согласился, и два года носил офицерские погоны. Служил в пункте медицинской помощи в погранотряде, на границе с Китаем. По специальности я был стоматологом, но на дежурстве и раны зашивал, и педиатром был. Об армии я и раньше думал, поскольку отец был военным. Сначала решил поступать в военно-медицинскую академию, причём на 4-й факультет, морской. Эта специализация интересна тем, что когда ты врач в автономном плавании, например на подводной лодке, то вся ответственность за здоровье экипажа ложится на тебя – помощи ждать неоткуда. Такая вот романтика меня привлекала. Но при поступлении в академию я полбалла не набрал. И меня с этими оценками без экзаменов взяли в Первый медицинский. Потом было распределение в Вологду, отсюда и в армию пошёл.

– Что из неё вынесли для себя?

– Самое главное – человеческие отношения. Это был ещё Советский Союз, по национальностям мы не особо-то делились, было какое-то братство.

– Священником стали после армии?

– Не сразу. Демобилизовался я в 91-м году, стал устраиваться на работу по специальности – и Господь промыслительно закрыл мне этот путь. Куда ни пойду, нигде вакансий нет. Устроился сторожем. А потом оказался в Спасо-Прилуцком монастыре, который в ту пору был музеем и как раз передавался епархии. Директор этого музея, историк, человек с высшим образованием, как и я, оказавшись не у дел, работал в столярной мастерской на территории монастыря. Ну, я к нему и присоединился, вместе стали мебель делать.

– Вы имели столярные навыки?

– Ещё со школы, с уроков труда. Жаль, сейчас этого нет. Чем в компьютере сидеть, пацанам куда полезнее мебелинку какую соорудить, хоть табуретку пресловутую, какие мы школьниками делали. Принёс домой – и столько радости! Вообще, самое радостное – когда своими руками что-то делаешь. У меня до сих пор на веранде мастерская устроена, пропадаю там в свободное время. Сестра купила домик, а мебель ветхая, шкаф-развалюха стоит – сделал сестре шкаф. И ведь приятно, когда в гости приходишь, а он там стоит. Сейчас игумену Дионисию в монастырь на остров СпасКаменный кухонную мебель делаю…

Но это я отвлёкся. Так вот, оказался я при монастыре. Не скажу, что раньше о Боге я не думал. В армии много мне дали разговоры о духовном с сослуживцем, врачом-психоневрологом. Разговоры были наивные, но всё же, когда пришёл из армии, какая-то почва уже имелась. В столярке мы с директором музея работали недолго – пришёл наместник монастыря и попросил освободить помещение. Директор уходить не стал – поступил в духовное училище, которое открылось там же, в монастырских стенах. И стал он священником, настоятелем храма Александра Невского в Вологде. Наверное, вы его знали, протоиерея Андрея Пылёва, который, к сожалению, рано умер. Посмотрев на него, я тоже решил поступить в духовное училище – хотелось всерьёз разобраться в духовных вопросах. И ректор училища отец Василий Павлов благословил меня принять священнический сан.

– Отца Василия мы хорошо знали, он ведь в то время православную газету в Вологде создавал.

– Да, и тоже скоропостижно ушёл, погиб на реке из-за несчастного случая. За день до этого мы с ним встречались, планы строили… Всё в руках Божьих.

– Получается, вы по жизни и медик, и военный, и столяр, и священник.

– Ещё парашютист. Однажды был даже на сборах сборной СССР по групповой воздушной акробатике.

– Даже не верится! И сколько у вас прыжков?

– У меня 650. У матушки моей ещё больше – 800 с лишним. Сейчас, конечно, это в прошлом, матушка в храме работает. Но в своё время всё было промыслительно, мы ведь с ней там и встретились, в аэроклубе.

– Каждый прыжок, наверное, был испытанием судьбы? Вдруг парашют не раскроется…

– У меня он дважды не раскрывался, выручал запасной.

– И не бросили этот спорт?

– После второго отказа такая мысль возникла: «Третьего уже не надо». Но всё же ещё несколько прыжков совершил, даже уже будучи в сане. Не выдержал, прыгнул вместе со старыми друзьями.

– Получается, это как бы искусственное испытание для человека?

– Да дурость это! Просто опьянение адреналином. Поймите, что бы вы ни делали, всегда спрашивайте себя: ради чего это, какую пользу я извлеку из этого? От парашютизма-то пользы нет никакой. Сейчас понимаю, что важнее для меня были не сами прыжки, а коллектив, общение с друзьями. Риск, хождение по краю смерти, очень сильно и по-особому объединяет людей. Там все братья и сёстры. Но этого ведь можно достичь и без парашютов.

Единство достигается через любовь и общие испытания, которых в нашей жизни и так предостаточно. То, что происходит сейчас в мире, те вызовы, перед которыми встала наша страна, – разве это не должно сплотить всех нас?

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска