«Где раз поднят русский флаг…»

175 лет назад началось присоединение Дальнего Востока

Слова эти сказаны были императором Николаем Первым и хорошо известны: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен». Поводом стало присоединение к России устья Амура. Но легко догадаться, что произнесены они были с неким нажимом. Так Государь пресёк суждения, что, мол, не стоит нам лезть столь далеко: Китай может обидеться, Англия не поймёт. Царь дал понять: ну, не поймёт и не поймёт.

Наперёд едет заудаленький атаман,

Боевой атаман – генерал Муравьёв-да!

«Сказание о Муравьёве-Амурском»

Губернатор Восточной Сибири

Вспомним, как всё было, благо в этом году у нас юбилей – 175 лет назад Николай Николаевич Муравьёв-Амурский, тогда ещё просто Муравьёв, был назначен губернатором Восточной Сибири и Дальнего Востока. Не было ещё ни Хабаровска, ни Благовещенска, ни Владивостока с Николаевском-на-Амуре – они выросли на землях, принадлежавших в то время Китаю. Вот такая диспозиция.

Памятник Н.Муравьёву-Амурскому в Хабаровске

Оказался Муравьёв в этом краю хоть и по своей воле, но нельзя не упомянуть, что назначению предшествовал скандал. Николай Николаевич был, по сути, изгнан из Тулы после весьма короткого губернаторства. Там женился он на француженке Катрин де Ришемон, принявшей православие с именем Екатерины Николаевны. Первым из губернаторов предложил начать освобождение крестьян. По просьбе Муравьёва девять помещиков подписали прошение к царю, доказывая, что крепостное право мешает развитию сельского хозяйства.

Екатерина и Николай Муравьёвы-Амурские

«Либерал и демократ», – заявил на это разгневанный император. Свою позицию относительно освобождения крестьян Государь озвучил за несколько лет до этого: «Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом ещё более гибельным». Он примеривался к освобождению то с одной, то с другой стороны, но прошение туляков пришлось на время, когда перспективы оценивались слишком мрачно. Для этого, надо сказать, были основания. Помните у Некрасова: «Распалась цепь великая, распалась и ударила, – одним концом по барину, другим – по мужику». Это как раз о последствиях отмены крепостного права, когда что-то явно пошло не так. Император это предвидел, и Муравьёв попал под горячую руку.

На этом его карьера могла и закончиться, но вмешалась покровительница – великая княгиня Елена Павловна, жена младшего брата Государя. Николая Николаевича она помнила ещё отроком – маленьким, худым, несчастным, служившим при ней камер-пажом. Род Муравьёвых был именитым, известный с 1488 года. Десять родственников Николая честно сражались во время Отечественной войны с Наполеоном, но, увы, девятеро приняли участие в восстании декабристов. Ему было тогда шестнадцать. Слишком мало, чтобы самому попасть в переплёт, но довольно, чтобы понимать, отчего так задумчиво смотрит на него император: верен ли?

Великая княгиня Елена Павловна

Службу Николай начинал при царской семье, с золотой медалью закончил Пажеский корпус, а потом неожиданно подался в действующую армию – это был первый по-настоящему странный поступок. Воевал с турками, потом с поляками, лично водил солдат против горцев, дослужившись до командира Кавказского корпуса.

Каким он был в ту пору, свидетельствуют золотое оружие «За храбрость» и легенды, ходившие в кавказских полках. Вспоминали, как полковник Муравьёв, едва державшийся на ногах после качки, десантировался с баркаса недалеко от нынешнего Сочи: пара пистолетов за поясом, шашка в руке. Что сделал бы на его месте почти любой? Отдохнул бы, пришёл бы в себя. Что делает Николай Николаевич? Исчезает вместе с батальонами так стремительно, что командующий в полной растерянности начинает формировать новый авангард. Увидеть прежний, растворившийся в тумане войны, он уже не чаял. Вдруг оказывается, что полковник где-то далеко впереди сбросил противника с горы. Его спрашивают, как вышло столь быстро, а он в ответ смеётся. После этого родилась шутка, что солдаты Николая Николаевича ходят не немецким, а муравьёвским шагом.

Бойцы были ему под стать. Унтер-офицер Ермаков попал как-то к горцам в плен и был ими раздет донага. Вёл себя весьма кротко, пока они не удалились, оставив охранника. Вдруг Ермаков с быстротою кошки сделал прыжок и, схватив ружьё, всадил штык в живот оторопелого противника. Искать одежду не было времени – товарищи покойного вот-вот вернутся. И вскоре к ногам Муравьёва скатывается со склона пропавший солдат в костюме Адама, но с оружием в руках.

* * *

Из-за ранений и контузии Николай Николаевич в чине генерала вынужден был уйти в отставку. Врачи диагностировали: «трудное владение ручной кисти, большого пальца, мизинца и совершенное невладение трёх средних пальцев». Но сам он вскоре жизнерадостно пишет брату: «Удивляюсь моим быстрым успехам в писании левой рукой».

Чем спустя несколько лет закончилось его тульское губернаторство, мы уже сказали. Пять месяцев продержался в этой должности – рекорд той эпохи. В сентябре 1847-го на почтовой станции близ Тулы он повстречался с императором. Там, узнав, что назначен генерал-губернатором на край земли, не сразу поверил своему счастью. Ведь ждал наказания, а вместо этого сбываются мечты. Великая княгиня Елена Павловна, хлопотавшая о нём, знала, чем порадовать своего протеже. Потом Муравьёв писал из столицы своей губернии Иркутска: «Таким образом исполнились все мои живейшие желания: я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересудов вашего общества и света».

Земли под его началом оказалось в несколько раз больше, чем вся территория Европы, но были и минусы: людей – раз-два и обчёлся, а в числе врагов – две империи, Британская и Китайская. Выхода к Тихому океану по внутренним путям у нас тогда не было. Эту несправедливость Николай Николаевич задумал исправить.

Тут нужно хоть немного понимать его характер. Как писал современник, «добрейшее существо, человек почти гениальный в деле, человек далеко из ряда вон, человек необыкновенной энергии и непреклонной воли с огромным дарованием, он скорее походил на только что испечённого прапорщика, чем на генерал-губернатора, молодой, чрезвычайно деятельный, справедливый, но строгий». Был поразительно неприхотлив, безразличен к еде, удобствам; даже будучи губернатором, ходил в армейской суконной шинели с орденом, так что люди принимали его за простого офицера и делились своими тяготами. Много лет спустя, со славой вернувшись в Петербург и став графом, он себе не изменял. Великой княгине Елене Павловне как-то пришлось его уговаривать одеться по-человечески для визита к прусской королеве: «Будьте достойны вашего имени».

Насчёт «добрейшего существа», правда, согласиться мог не каждый. Один из его подчинённых, Михаил Семёнович Корсаков, в будущем военный губернатор Забайкалья, ужасно оскорбился, услышав от Муравьёва: «Цыц!» Словно перед ним был ребёнок, а не офицер. И это было самое невинное из того, что можно было вспомнить о его недовольстве. Намного серьёзнее было: «Спорю галуны!» Самым опасным: «Я не желаю вас больше видеть!» На этом человек мог считать свою службу законченной.

Зато Муравьёв с большим уважением относился к простым солдатам и казакам. Тому же Корсакову говорил: «Вы молоды и не служили на Кавказе, не знаете русского солдата: его напои, накорми, тогда хоть чёрта ему подавай». «Солдат любил как братьев, – вспоминал ветеран-казак Р.К. Богданов, много лет служивший с Муравьёвым, – а они его тоже любили и уважали, а с офицерами был грубоват, требовал благоразумия и энергии». Вспоминают, как одного казака губернатор застал обедающим и терпеливо ждал, когда тот закончит. И не дай Бог кто служивого обидит! Раз шёл по берегу и увидел причитающую казачку. Мужа её забирали в солдаты из-за того, что богатый сосед откупился. Приняв Муравьёва за обычного офицера, набросилась на него с упрёками. Он выслушал. Пришёл в ярость, но не на женщину. И полетели чиновничьи пух да перья.

Стремительный, не знающий усталости, генерал становился порой настоящим бедствием для своих чиновников и офицеров. При этом себя не щадил. Как-то раз во время сплава по Амуру поразил солдат тем, что не только их заставил выполнять гимнастические упражнения, но и сам махал руками и ногами, бегал и прыгал с большой охотой. Зато никто не скисал, люди оставались бодры и даже веселы. Интересная подробность: жена Екатерина всё время была с Николаем Николаевичем – это был её выбор. Француженку видели то плачущей от усталости, то управляющей собачьей упряжкой, то стоящей на плывущем по Амуру плоту, то в лодке – как придётся.

Они с мужем были достойны друг друга. Биограф Муравьёва Татьяна Ананьина писала, что его смелость производила на людей потрясающее впечатление. Он один мог выйти против толпы бунтовщиков, и они падали ниц. По узкой обледеневшей тропе, когда «одно стремя касалось скалы, а второе висело над пропастью, пришёл на Шилкинский завод, где строились пароходы для амурской экспедиции, и 1000 каторжников, восхищённых смелостью Муравьёва, качали его на руках». Однажды из-за разлива реки под угрозой срыва оказалась Камчатская экспедиция, и генерал бросился в бурные воды, чтобы указать путь и переправить караван. Видевшие это якуты стали считать генерала божеством.

О честности его тоже ходили истории. Купцы в завещаниях просили генерала стать душеприказчиком. Один, например, оставил большие деньги на строительство лечебницы – так появилось здание нынешней Иркутской областной детской клинической больницы. Когда чиновникам задерживали жалованье, платил из своих, а когда ему предлагали получить компенсацию, обижался. Тратился только на жену, но, видно, и её придерживая. А что до себя, то в молодости увлекался картами, но потом их возненавидел. Пиров не терпел и сам не устраивал, а на чужие приходил на полчаса раньше и исчезал после первого танца.

Этот человек и присоединил к России огромные территории на Дальнем Востоке – другой бы не смог.

Покорение Амура

Открыл для России Амур казак Василий Поярков. Другой казак, Ерофей Хабаров, тоже по реке хаживал, но это была всего лишь разведка. Первые попытки закрепиться китайцы пресекли, штурмом взяв в 1686 году Албазин. Об устье Амура было известно немного, а про Сахалин разве что в одном китайском сказании говорилось, что это остров, у нас же он считался полуостровом.

Начало этому заблуждению положили побывавшие в тех краях француз Лаперуз и англичанин Браутон. К такому же выводу пришёл летом 1805 года капитан Иван Фёдорович Крузенштерн. Несколько его попыток найти пролив между Сахалином и материком не удались из-за встречного ветра и сильного противного течения.

В 1846-м здесь побывал корабль капитана Гаврилова, отправленного российско-американской компанией. И снова неудача. Гаврилов, правда, признавался, что осмотрел всё очень поверхностно, не было времени. Но в Петербурге сделали окончательный вывод: с Амура нет доступа к океану даже для мелководных судов. Наваждение какое-то: четыре экспедиции – один результат.

Конечно, этому есть объяснение: не верили. Смешно, но это так – не хватало мотивации, бросали дело на полдороге, столкнувшись с трудностями. Муравьёв – совсем другое дело. Ему нужно было судоходное устье Амура. «Должно быть! – решил он. – Не может не быть, раз это необходимо Российской империи!» Эта мысль овладела им ещё в Петербурге, когда он только готовился к отправке в Иркутск. На приёме у Николая Первого заговорил было про овладение всем течением Амура, но тот печально ответил: «Для чего нам эта река, когда ныне уже положительно доказано, что входить в её устье могут только одни лодки?»

Николай Первый

Тогда же Государственный комитет под председательством министра иностранных дел Нессельроде постановил навсегда отказаться от Амурского бассейна, поскольку «Сахалин – полуостров, а река Амур не имеет для России никакого значения».

Но Муравьёв не сдавался. И дальше случается невероятное: он знакомится со вторым человеком в Российской империи, верящим, что Амур судоходен, – капитаном Геннадием Невельским, воспитателем великого князя Константина. Тот был обласкан при Дворе, но не забывал, что моряк: помнил, как часами стоял в Морском кадетском корпусе перед огромной картой, мечтая об открытиях. На пути к этой цели добился назначения капитаном на военный транспорт «Байкал», идущий в Петропавловск-Камчатский. Тут он и знакомится с Муравьёвым. Невельской выслушал его и твёрдо сказал, что не верит ни выводам экспедиции Лаперуза, ни Браутону, ни Крузенштерну, ни Гаврилову – по той простой причине, что они так толком ничего и не разузнали. «Неужели такая огромная река, каков Амур, – спросил Невельской, – не могла проложить для себя выхода в море и теряется в песках?» Муравьёв горячо согласился, сказав, что сделает всё, чтобы помочь экспедиции. Для этого только и нужно, что свернуть от маршрута в сторону на какую-то тысячу километров. Пора открыть, наконец, для России нормальный путь в Тихий океан.

Адмирал Геннадий Невельской

Не было другого, а путешествие по суше было в то время мукой мученической. Неслучайно Англия с Францией победили в Крымской войне – по морю им снабжать свою армию было куда легче, чем России, хотя, казалось бы, от Москвы до Крыма рукой подать. Водные пути решали всё. Чтобы попасть на Дальний Восток, требовалось либо плыть через Магелланов пролив вокруг Америки, либо в обход Африки. Дорога занимала около 15 месяцев, но это было всё равно проще, чем по суше. До строительства железной дороги, связавшей Центральную Россию с Дальним Востоком, оставалось полвека, но её просто некуда было бы строить, не договорись между собой Муравьёв и Невельской.

Невельской отправляется в путь. Груз доставлен на Камчатку с невероятной скоростью – всего за восемь месяцев, вдвое быстрее, чем обычно. Никто не знал, отчего он так спешил. А он хотел выгадать время, чтобы сходить к Сахалину. В Петропавловске его ждало письмо от Муравьёва, неведомо как опередившее «Байкал». Невельской не мог оторваться, читая приказ: «Обследовать устье р. Амур и далее саму реку, где она течёт в определённых своих берегах, и тем определить состояние входа в реку». Тут ещё и намёк, что неплохо бы присмотреть место для крепости.

Петропавловск-Камчатский. Гравюра середины XIX в.

Прошло совсем немного времени, и вот уже «Байкал», обогнув северную оконечность Сахалина, движется на юг, по «несуществующему» проливу. Достигает Амура, где встаёт на якорь. С тремя офицерами, доктором и четырнадцатью матросами Невельской на трёх шлюпках отправляется на разведку. За мысом Тебах видит то, на что так надеялся: полноводный Амур-батюшка мощно катит в море свои воды. Произвели замеры глубин, убедились – глубины что надо. Осталось выяснить, правда ли Сахалин полуостров. На одиннадцатый день, претерпев шторм и лишения, экспедиция достигла места, где берега Сахалина и материка перестают сближаться. Всё-таки остров! Это случилось 3 августа 1849 года.

Думаете, по возвращении домой, в Петербург, Невельского ждала слава? Ничего подобного. Как был у него один единомышленник, Николай Муравьёв, так один и остался. Ещё, правда, морской министр Александр Меншиков благоволил – не последний человек в империи. Зато как злились в МИДе: «Открыл? Молодец! А теперь закрой обратно и больше не вспоминай». Когда в следующем году капитана вновь отправили в Петропавловск, оценив скорость его передвижения, специально предупредили не касаться устья Амура.

Реакция Невельского была своеобразной. Он не просто коснулся, а, доплыв до места, объявил о суверенитете России над этими землями, включая Сахалин. Установил в устье русский флаг, основал Николаевский пост – в скором будущем Николаевск-на-Амуре. Представьте, в советское время его не переименовали, город так и продолжал носить имя императора. А всё благодаря словам, сказанным в ответ на требования разжаловать Невельского в матросы: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен». В придачу царь наградил капитана орденом св. Владимира 4-й степени – это была очень значимая награда.

Николаевск-на-Амуре. Гравюра середины XIX в.

Почивать на лаврах Невельской не собирается. Он вновь плывёт на Амур, на этот раз с семьёй. Исследования продолжаются, порой в тяжелейших условиях. Умирает маленькая, недавно родившаяся дочка контр-адмирала Невельского, но оставить семью в Петербурге было невозможно. Геннадий Иванович приехал на Дальний Восток не на один год. Как помощник генерал-губернатора, он занимается устройством селений и военных постов на берегах Амура и на Сахалине.

Интересно, что, рассказывая, как зрело его решение подарить своей родине путь к Тихому океану, Невельской вспомнил письмо камчатского епископа Иннокентия митрополиту Филарету Московскому: «Свет Святого Евангелия начинает распространяться с нашей стороны и на пределы Китайской империи». «Озарить этот край светом Истины», – говорит контр-адмирал уже от себя. И через то не допустить «потери его навсегда для России». Первооткрыватели бывают разные, немало среди них и самых заурядных конкистадоров. Нашему движению на Дальний Восток в этом отношении повезло. Судоходность устья Амура и Татарский пролив открыл по-настоящему глубокий, жертвенный человек, верно служивший Богу и родине.

Война

Важность подвига Невельского стала особенно зрима во время войны, которая хоть и называлась Крымской, но велась и на Балтике, и на Белом море, и на Тихом океане. Муравьёв побывал в устье Амура летом 1854 года. К этому времени император предоставил ему полномочия вести переговоры с китайским правительством. Нужно было определиться с границей, но это не к спеху, главное – добиться согласия на сплав наших войск по Амуру. Китайцы не возражали. По пути губернатор приглядел хорошее место для основания военного поста – деревню Бурю, из которой впоследствии вырос Хабаровск. Ещё раз убедился в необходимости создания Амурского казачьего войска, но цель поездки была всё-таки другой: нужно было лично убедиться, насколько судоходен в устье Амур, и подготовить наши посты к обороне.

Отдав распоряжения, губернатор вернулся в Иркутск, а через несколько недель началось то, чего он так опасался: британцы решили захватить Петропавловск-Камчатский – главный наш форпост на Тихом океане.

Петропавловская оборона стала одной из самых ярких страниц нашей военной истории. Готовиться к ней Муравьёв начал задолго, так как твёрдо был убеждён – Англия нападёт. Он не исключал, что она объявит войну на две недели, а потом откажется возвращать захваченное. До Камчатки он добрался в самом начале своего губернаторства, летом 1849-го, и лично определил места для строительства новых артиллерийских батарей. Увы, пушки Николай Муравьёв сам не отливал, каждую приходилось у Петербурга буквально выцыганивать. Но одно за другим строились укрепления, усиливался гарнизон. Невельской был недоволен, что у него забирают солдат с Амура и Сахалина: дорожил там каждым постом – каждый, можно сказать, породил и вынянчил. Но Петропавловск был важнее.

Англо-французская эскадра – шесть кораблей с экипажем 2700 человек и 216 орудиями – появилась рядом с городом в августе 1854-го. Врага ждали. Ещё весной командир Петропавловского военного порта генерал-майор Василий Степанович Завойко обратился к населению: «При приближении неприятеля к порту быть готовыми отразить его и немедленно удалить из города женщин и детей в безопасное место. Каждый должен позаботиться заблаговременно о своём семействе». В тот момент шансы удержать город были равны нулю. Имелось семь орудий – в тридцать раз меньше, чем у противника, – и немногим больше двухсот солдат.

Генерал Василий Завойко

Но дальше в действие вступил Бог. Сначала почти случайно в порт зашёл спасавшийся от англичан 44-пушечный фрегат «Аврора». Моряки были измучены, две трети экипажа больны цингой, но в строй встали почти все. Часть пушек переправили на берег. Затем прибыли 350 бойцов, которых генерал-губернатор Муравьёв лично привёз в устье Амура, а затем отправил на Камчатку. С ними было ещё 16 орудий. В общем, к моменту, когда англо-французские вымпелы показались в море, под началом Завойко было уже около тысячи бойцов.

Между тем противник был убеждён, что Петропавловск по-прежнему беззащитен, готовился к триумфу и дождю наград. Вместо этого на него обрушился другой дождь – из пуль, ядер и картечи. Командир береговой батареи Попов отдал приказ открыть огонь из восьми орудий, стоявших на сопке Никольской. Это было 18 августа.

23-го противник высадил десант. На берег сошло, по английским оценкам, 700, по русским – 926 французов и британских морских пехотинцев. Против них стояло 300 русских. Это не помешало разгромить десант по частям, так что он бежал, забыв валявшееся на песке знамя. Наша пехота, матросы и казаки бросились следом, сойдясь в рукопашной с колонной Берриджа, которая должна была захватить 5-ю батарею. Колонне тоже пришлось отступить. Судя по всему, это надломило командующего флотилией адмирала Прайса. 31 августа он застрелился, решив, что Петропавловска ему не взять.

Адмирал Дэвид Прайс

После неудачного штурма противник почти две недели пытался вновь собраться с духом. Второй штурм состоялся 5 сентября. По десятку наших оставшихся в строю орудий било 113 стволов. Десанту противника численностью под тысячу человек вновь противостояло втрое меньшее число наших бойцов. Завойко собрал всех, кого смог, даже артиллеристов, которым пришлось идти в штыковую атаку. Бой шёл два часа. Часть врагов оттеснили к обрыву, выходившему к морю. Спасаясь от петропавловцев, отчаявшиеся англичане и французы начали прыгать вниз с 40-метровой высоты.

Картина «Оборона Петропавловска-на-Камчатке в 1854 г.», авторы Г.С.Зорин и Я.С.Куриленко, 1950 г.

А спустя два дня англо-французская эскадра подняла якоря и удалилась от негостеприимного берега. Победа русского оружия была полной, вызвав шок в Европе. Английские газеты сочились ядом в адрес своего флота, больше всех досталось покойному Прайсу.

Несмотря на победу, Петропавловск решено было эвакуировать. Слишком велики оказались потери, затруднено и снабжение. Муравьёв предвидел практически каждый шаг противника. Его приказ об эвакуации на Амур принёс есаул Мартынов, отправленный из Иркутска. Через Якутск на собачьих упряжках по льду вдоль побережья Охотского моря он добрался до Петропавловска в начале марта 1855-го, проделав 8 000 вёрст. На корабли были погружены все военные и гражданские. Успели едва-едва, когда уже не шесть, а четырнадцать английских и французских кораблей подошли к городу. Никого не обнаружив, они разграбили и сожгли всё, что осталось, но осталось, надо сказать, мало что, так что размещать гарнизон неприятелю было негде.

В ярости враг бросился вслед за нашими кораблями, чтобы уничтожить их, расплатившись за прошлогодний позор. Нагнать-то нагнали – в заливе Де-Кастри, недалеко от Амура, но дальше вышла совершенно трагикомическая история. Англичане были убеждены, что никакого пролива между Сахалином и материком не существует, продолжая верить Браутону и Лаперузу. Полагали, что русским кораблям деваться некуда – но они вдруг исчезли, «как сон, как утренний туман». На самом деле наши благополучно перешли в Амурский лиман – спасибо Невельскому, проложившему этот маршрут. Всё, что удалось найти морякам противника, – случайно забытый на берегу мешок ржаной муки. Они так разозлились, что опорожнили его на камни.

Окончательно не ушли, продолжая надеяться на реванш и корректируя планы: хотели теперь получить уже не только Камчатку, но ещё и Сахалин, и как минимум устья Амура. Богатства этих краёв, казалось, падали в руки: изнемогавшая от войны Россия не имела достаточно сил, чтобы защитить свои тихоокеанские владения. В октябре англо-французские силы решили атаковать Александровский пост на речке Нелли (сейчас в этом месте расположен посёлок Де Кастри). У них были фрегат и два паровых корвета, множество пушек, на семь гребных судов погрузили десант – 400 штыков.

С нашей стороны оборону держали сто двадцать казаков-забайкальцев под командованием есаула Пузино и артиллеристы мичмана Ельчанинова при трёх орудиях. Если враг приблизится и высадится – не остановишь, но казаки, не дожидаясь, высыпали на берег и открыли огонь. Стреляли главным образом штуцерники из нарезных стволов – метко и далеко. Но вот и моряки-артиллеристы подключились – ударили картечью из своих пушек. И вновь не выдержал враг, повернул, оставив намерение что-то покорять и кого-либо карать на русском берегу. Пошли за шерстью, а вернулись стрижеными.

Эпилог

В Россию Невельской вернулся в 1856-м. Это был год, когда основанный им Николаевский пост стал городом. Прошло всего пять лет с его основания, но так быстро делались порой дела в ту эпоху. Муравьёв оставался в любимом крае ещё пять лет, начертив современные границы Дальнего Востока. В 1858-м заключил Айгунский договор, по которому Амур стал границей с Китаем. Подумал-подумал, и уже в 1860 году был подписан Пекинский договор – Россия получила Уссурийский край с великолепным Золотым Рогом, бухтой, вокруг которой вырос Владивосток.

Стал думать дальше, оценивающе поглядывая на малолюдные Маньчжурию и Монголию. Что-то нужно было делать с Кореей, из которой мог со временем получиться неплохой союзник, – ну не японцам же её отдавать? В Петербурге об этих мыслях догадывались, изучив характер Муравьёва, можно сказать, в совершенстве. Он был человеком, который в своих хлопотах о благе Отечества никогда не останавливался. Министерство иностранных дел пребывало в тихом бешенстве, но у него хоть повод был – Николай Николаевич постоянно заваливал его работой. Хуже то, что росло число завистников. Честный, деятельный государственник, с жаждой великих свершений, Муравьёв стал бы вызовом для любой эпохи. Время, когда бюрократия начала пожирать костную ткань великой страны, не стало исключением.

Солдаты, казаки, купцы, поселенцы переживали отъезд губернатора очень сильно. Муравьёв-Амурский был их защитником, их героем, о котором слагались песни. Дворянство, образованное общество растерялись. Труды губернатора невозможно было не заметить – построено, организовано, создано было больше, чем за прежние десятилетия. Помнили заботу Муравьёва и о декабристах, и вообще о каторжных и многое другое. Но не забыли и про его «цыц!».

Эту раздвоенность хорошо описала Варвара Петровна Быкова, сестра начальницы иркутского Девичьего института: «Ровно три недели назад граф Амурский покинул Иркутск, кажется, навсегда. Странное впечатление производил на меня этот человек: не видя, я скорее ненавидела его, но всякий раз, когда мы виделись, мне было жаль этого способнейшего человека. Так случилось и при прощании; я, как безумная, плакала, даже самой было совестно: могли подумать Бог знает что».

Он умрёт в 1881 году в Париже, давно отставленный от всяких дел. Так и не дождавшись, что опять будет призван, что вновь понесёт вперёд русские знамёна. Его мечты – твёрдо встать на Тихом океане и в Маньчжурии – спустя какое-то время начнут исполняться. Но будет уже безнадёжно поздно:  ещё одна империя – Японская – тоже не сидела сложа руки, и мы все помним, к каким печальным последствиям это привело. Но к ним ни Муравьёв, ни Невельской уже были не причастны.

 

← Предыдущая публикация Следующая публикация →

Оглавление выпуска

Добавить комментарий