Ноль часов

Владимир Николаевич Крупин

Милые мои северные читатели, верные «Вере», нашему любимому изданию, а также авторы и сотрудники редакции! В давние годы началось наше соработничество на ниве православного просвещения, и, к моей душевной радости, оно продолжается. Сейчас трудное время для русского Слова: оно заваливается пыльной заразной массой словесного мусора – искажением истории, пропагандой пошлости и насилия, скабрёзностью описания и извращением человеческих отношений – и непрерывным комикованием и похохатыванием над всем святым. Трудно читателям. Особенно молодёжи. Уже как норму внедряют им понятия гражданского брака, шведских образцов, перемены пола, всего того, о чём и говорить нам в самой целомудренной стране мира – России – не пристало. Да и противно. Но успокоимся: возмездие грешникам неотвратимо. В с е  з а  в с ё о т в е т я т. Этому и посвящена моя новая работа. Не знаю, что это по жанру – не статья, не рассказ, никакое не эссе. Просто скажу: т а к  н а п и с а л о с ь.

Со всею сердечностью и поздравлением с близкими радостями Великого поста, раб Божий Владимир КРУПИН

 

Это никакая не мистика

Ах ты, время, время, время,

Как ты прокатилося?

Ни одной минуточки

Назад не воротилося.

                              (Вятская частушка)

Ну как начать? Да просто скажу: я прожил мгновение вечности. Я бы не швырялся такими большими словами, если бы не испытал это состояние. Кто не верит, может и не читать. Я православный человек и пишу для тех, кто верит в Бога. Остальные как хотят.

Это было в полночь.

При обозначении двенадцати часов в полночь (и в полдень) стрелки часов поднимаются кверху, совмещаются и короткое время напоминают перо, которым многие века писали на Святой Руси. А вдобавок очень значительно и то, что полуночное время называется ноль часов. Ноль часов. Каково? А вдруг бы оно взяло да и замерло на нуле, а? Милые, ещё и то надо добавить, что температура за окном была ноль градусов. То есть если она была после тепла, то начинало бы замерзать, а если после холода – начинало бы таять. Ноль часов, ноль градусов – мистика. Да что я о мистике, просто совпадение. Но нет же ничего случайного. Сам же в давние времена писал о детерминации казуальности, то есть о причинности случайности. Ничего случайного не бывает, говорили умные люди. А я их слушался. На это ума хватало.

Случай вышел необычный. Как описать? Мне поможет школьный мой учитель физики. Он рассказал о скорости сновидений. О том, как один человек, сидя за столом, задремал, склонив голову, и в его сознании пронеслась вся его жизнь. О таких снах я слышал. И сам много снов видел. И даже их записывал. Исписал ими толстую тетрадь, которая, к счастью, сгорела в пожаре квартиры. Почему к счастью? Да кто я такой, чтобы видеть вещие сны. Снам нельзя верить, говорят святые отцы, всякие сонники Мартына Задеки только то и делают, что плодят веру в суеверия, оттягивают от молитвы. По Бехтереву, сны – это нереальные отображения реального мира.

Вот такое предисловие к моему полуночному случаю. Обычно в полночь я стараюсь слушать по православному радио «Радонеж» евангельские чтения, которые начинаются именно в ноль часов. И вот уже и вечернее правило прочёл, уже и в постели лежу, уже до полуночи осталось чуть-чуть. А до этого был тяжёлый день: ездил за город – автобусы опаздывают, на дорогах пробки, столпотворение людей в метро, толкотня в центре Москвы.

На стене передо мной круглый циферблат часов. И совсем-совсем скоро по радио пойдут привычные позывные, звучащие в начале евангельского часа. И я ещё подумал, что не надо пока читать последние слова вечерней молитвы: «В руце Твои, Господи Боже мой, предаю дух мой», – прочту их уже прямо перед сном. Но, видимо, усталость прожитого дня сморила меня, и я заснул в самом прямом смысле.

Река течёт вниз

Все мои предыдущие сны иногда были очень интересными. Я даже шутил, что иду в постель, как в театр. Они были разные, но одно в них было общее: движение. В них я постоянно куда-то шёл, ехал, летел, плыл и всегда окружали меня люди, живые и уже ушедшие. Толпы людей, крики, нашёптывания кого-то на ухо – всего было невпроворот. Местами действия были: река, село детства, дороги, поезда, города, заграница, деревни, казармы, общежития, лифты… Просыпаясь, я старался сразу забыть сон, и это получалось. Вспомним Псалтирь: «яко соние возстающего», то есть быстро исчезающее из головы просыпающегося.

А вот именно это видение не исчезло. Я сейчас не смогу его подробно описать – это невозможно. Почему? Потому что оно было всеохватным: я видел события протёкшей жизни ясно-преясно, отчётливо слышал разговоры с людьми и в детстве, и в школе, и в армии, и в институте, и в поездках. Да не просто видел, а присутствовал при всех событиях. Вот при свете керосиновой лампы принимают в пионеры, а галстука мне не хватает. Тогда его снимают с отличницы Риты и на краткое время повязывают мне. Дальше крутится идущая вперёд жизнь вплоть до присутствия на выступлениях писателей в Большом зале Дома литераторов. Слышу, о чём говорят, и сам выступаю, с кем-то не соглашаясь. Иду со старшим братом, а он вдруг сворачивает и пропадает из виду. Зову его. Не откликается.

Увидел протоиерея Димитрия Смирнова, который, говоря проповедь, спросил прихожан церкви Благовещения в Петровском парке: «По реке жизни плывёте?» – «Да». – «А куда река течёт, знаете? Она не вверх течёт, а вниз, понимаете? Доходит, куда течёт? В забвение, в болото, в преисподнюю. Вот вы и течёте по течению. Со всеми, с толпой. Устраивает это вас? Погибнуть хотите? Поворачивайте против течения. Вспомните, как Иордан повернулся вспять, когда вошёл в него Спаситель». И проповедь эта была мною слышана во всей её протяжённости. Она же, несомненно, не менее пяти-десяти минут занимает. И всю её слышал, ей внимал.

Проповедь протоиерея Димитрия Смирнова. Фото: dimitrysmirnov.ru

То есть моё сонное зрелище было изумительным: вместило, показало, прокрутило столько времени жизненного, прожитого мною, и не скорострельно показало, в подробностях. А моё вроде нормальное владение памятью уже ничего почти не помнило и многое упустило. Да и что у меня сейчас за память? Только и осталось той памяти, когда и какие лекарства принимать.

А по сути, с точки зрения вечности моя жизнь – она и есть мгновение. Это только Господь вечен и бесконечен, у Него нет времени, а у нас оно есть. У Господа всё враз: любое наше прожитое и наше предстоящее. Как это так? А так, не дано нам это знать – значит, не надо. Утешимся: на будущее своё мы можем повлиять, а прошлое уже не переделать, оно было только таким. За него надо будет расплачиваться. Вот к расплате и готовься. На что потратили великий дар жизни?

Какое твоё будущее? Этого и Господь не подскажет. Почему? Потому что Он дал нам свободу воли, свободу самим принимать решения, как самому поступать в том или ином случае. И только надо успеть извиниться за свои проступки, вот и всё о прошлом. А в будущем? О, в будущем многое зависит от нас самих. Покаяние никто не отменял.

Память – это то, что мы есть

Сейчас, когда яркость сна тускнеет, но пока не совсем ослабела, я пытаюсь анализировать своё видение. Осознаю, что видел в этом сне именно те встречи и случаи, в которых был виновен: огорчал людей, совершал непотребные поступки или просто был зрителем страданий. Кто-то же мне напомнил, как в армейском госпитале сидел я в процедурном кабинете, а из-за ширмы вырвался вдруг с диким криком солдат, которому поставили на спину банки и о котором забыли. Страшные коричневые волдыри под стеклом. Он подскочил к оштукатуренной стене и стал яростно тереться об неё. Банки лопались, сыпалось стекло, лилась кровь. Или видение переключалось: корова провалилась в заброшенный колодец и люди сбежались её вытаскивать. Как она кричала! Я всю жизнь боюсь спускаться в шахты, может быть, от этого. Или оттого, что в детстве мы рыли проходы в огромных сугробах, прямо катакомбы, я полз по ним, а была уже ранняя весна, снег оседал и просел передо мной. Я еле развернулся и пополз обратно. Но и там уже не было выхода.

Виделось и караульное помещение, в которое пришла смена и садилась пить чай. А Рудька Фоминых держал в руках карабин и философствовал: «Ну как это, не пойму, можно убить человека? Как?» «Чего как? Наставь на цель да нажми курок», – советует Серёга Кощеев. Рудька наставляет карабин на меня, и я… по неведомому совершенно наитию поддаю рукой под ствол карабина. Выстрел. Все ошарашенно глядят на дырку в потолке, потом на Рудьку, который падает на пол с табуретки. Гремит туда же падающий карабин, который Рудька, вопреки уставу караульной службы, не разрядил после смены. Или вот я тону: плавать не умел ещё, шёл по пояс в воде, вдруг оступился в промоину и стал тонуть, но почему-то боялся закричать, позвать на помощь.

И ещё, и ещё шли виды-сообщения из моего прошлого, из тех дней и ночей, когда кого-то огорчал, обижал, оговаривал, когда подличал, завидовал, жадничал, воровал и яблоки, и чужие мысли, врал девушкам, обижал жену, тщеславился, гордился…

О-о, какие там подсмотрушки-подслушки энкавэдэшные-кагэбэшные-фээсбэшные-цэрэушные слежки за нами! Какие? Смешно! Ничего они о нас не знают и не узнают, поэтому бояться их нечего и жучков их ни в квартире, ни на работе не надо искать: всё нами прожитое, сказанное записано и сохраняется и в каждую секунду жизнь наша наматывается на катушки всесветной памяти. Даже бесам, дьяволу самому не дано знать наши мысли, только Богу. Чего бояться? Господь уравнивает нас с ангелами, вот как.

Наше дело – благодарить за данную жизнь, за возможность видеть рассветы и закаты, весеннее цветение и осенние пожары горящей листвы, сияние зимних снегов. Этого мало? Мало? Тогда вы не достойны жизни.

Боже мой, сколько же нам дано! Во сне ли или сейчас, наяву, кошка прыгнула за голубем, который сел на перила балкона. Ударилась о стекло, отскочила, зацепила горшок с цветком. Цветок в ужасе полетел с подоконника на пол, горшок треснул, со стоном надломился, посыпалась тёмная земля. «Вот спасибо, красавица, – сказал я четвероногой бандитке. – Беги теперь за веником и совком! Не побежишь ведь. А горшок свалила». «На себя посмотри, – отвечала она. – Мыши одной не поймал, а туда же. Совок тебе! На листок со своими писульками землю загреби».

Животные же понимают нас. В бухгалтерии издательства жил рыжий кот, названный Чубайсом. Его научили говорить слово «ваучер». И он говорил. Без особой радости, но надо же заработать пропитание.

Несомненно, что знание о всех нас, знание о каждом и о каждой минуте нашей жизни – это подготовка к Страшному суду. Именно так. Но если бы только это. Ведь ещё записывается вся наша жизнь в памяти врага нашего спасения. А он и его прислужники по-своему запоминают – выбирают только плохое, стыдное, ещё и присочиняют. Покажут на Суде кадры о нас, которые достойны преисподней.

Разве это не страшно? Хватит там отснятого о нас на все двадцать мытарств, которые каждый будет проходить.

Это же со мной было

И как понять, как кто-то следит за нами, всё-всё о нас знает и всё-всё копит? Вот наугад в подробностях вспоминается, как мы с писателем Владимиром Чивилихиным говорим о древнерусском племени вятичей, говорим, сидя в последних рядах на партсобрании в Малом зале Дома писателей. Всё освещено памятью: портьера, ряды кресел, выступающие, президиум. И разговор, как мы собираемся пойти на раскопы поселений вятичей. Как раз там, где Поклонная гора. Тут же подробная история возрождения Триумфальной арки, труды Владимира Солоухина. А вот и он – опоздал на собрание, отказывается выступать. А вот и его село Олепино, разговоры с ним, поездки. Вот его отпевание в Храме Христа Спасителя, вот и его могила.

Владимир Чивилихин. Фото: aviales.kz

Или юность, едем на санях в дальние деревни с концертом. Знаем, нас ждут, нам рады. Или воскресники либо субботники. Вдруг баня на берегу озера и прыжки в вырубленную для этого прорубь. И ощущение ожога, и радость обновления. Тут же выстраиваются в ряд и проходят чередой бани Вятки, Урала, Сибири, Монголии. Отдельно – крещенские купели. Далеко за минус двадцать. Слёзы, замерзающие на щеках. Помогаю батюшке служить водосвятный молебен на Богоявление. Десятки раз поём: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение…» Весь околел. Трясусь от страха при одной мысли, что надо погружаться в ледяную иордань, надеюсь, что батюшка не благословит. Как же не благословит! Вот уже крестит, чувствительно пристукивает крестом по голове: «Благословляю. Непременно!» И раздеваюсь, еле расстёгивая окоченевшими пальцами оледеневшие пуговицы, иду к проруби, умираю от страха, крещусь и погружаюсь троекратно. Выхожу будто не в мороз, а в жару. Счастье воскрешения к жизни.

А святоземельские купели: Силоамская, Вифезда, весь Иордан, море с тремя названиями – Тивериадское, Генисаретское, Галилейское, источник в Иерихоне; гора царя Ирода, заросли терновника, из которого сделали терновый венец измученному Иисусу Христу.

Служба Лазаревой субботы, Вход Господень в Иерусалим, пальмовые ветви, люди, люди, давка, торопливость, радость. Это же я иду вместе со всеми – теми, кто видел Христа. И я вижу, и мне это дано. А скоро страшная Страстная Пятница, день Распятия. Солнце померкло, церковная завеса разодралась надвое, камни расселись, земля подвигнулась. Сошествие во ад, выведение на свет Божьих праведников, Страшная Суббота. Богооставленность. «Да молчит всякая плоть».

Любое событие в обычной жизни занимает время, и часто немалое. Это же сколько времени в жизни занимают разнообразные такие события?! Да, не час, не два. В подробностях видится несение гроба от автобуса к вырытой могиле, речи над гробом, стук молотка, горсти красной глиняной или песчаной золотистой земли в руках провожающих. Могильщики работают, устанавливают венки, укладывают цветы. Стихи друга: «Разве будет земля эта пухом? Если мёрзлая, друг мой, прости, упадает и тяжко и глухо, из моей упадает горсти?» Как чётко я видел, как мы с Солоухиным были на похоронах Фёдора Абрамова на его Архангелогородчине. А вот и тело Солоухина вносят в нижний храм Храма Христа Спасителя. А вскоре там же прощаемся с Валентином Распутиным. Вот и Георгия Васильевича Свиридова на Новодевичье кладбище провожаем. Вот в кафедральном вологодском храме у гроба Василия Белова стоим. И как гремят колокола храма Большого Вознесения, в котором венчался Пушкин с Наталией, на отпевании Юрия Кузнецова. Как милостив ко мне Господь, что я был дружен с такими людьми!

Золотой век

Во сне как откровение: какой там серебряный век без устали славят?! Век разврата и ожидания свержения царя. Только то в поэзии и осталось, что Блок, да Есенин, да Гумилёв, да Северянин. Золотой век русской письменности был в 60-е – 70-е годы XX столетия. Какие были тиражи! Какой интерес к литературе, какое обилие толстых журналов! Как стыдно было не прочесть новинку. Правда, и тогда летали ведьмы маргариты над умами, но прорезался и установился в понимании литературы основной стержень русской словесности – воспевание человека на земле, кормильца, поильца и защитника Отечества.

Вот золотой век. Вот я редактор журнала, тираж 800 тысяч, а теперь полторы тысячи. Падение по вертикали, одичание русского ума. Нет, он не пропал, сохранился, но не видно его действия.

Жизнь прокручивается

Во сне как будто без передышки открывались двери в события, окна в происшествия. Вспыхнули стихи, посланные девушкой мне в армию: «Сегодня май, почти как наш совсем: светлеет небо в непросохшей раме. И на реки печальной полосе как будто веет Балтики ветрами. Мне май суровый душу распахнул, я так хочу поговорить с тобою: я помню нашу первую весну и первой встречи платье голубое…» И до конца вспомнилось. А я же лет шестьдесят его не вспоминал, забывал. Значит, его кто-то для меня хранил или ещё для чего-то.

Потом Москва. Огромное ликование в наших сердцах и в остриженных головах. Крики восторга в товарных вагонах-«телятниках», в которых нас везли, когда мы узнали, что будем служить в Москве. Первые увольнения, в которых жадно поглощал Москву. И вскоре знал её лучше москвичей. У них, видимо, срабатывало чувство: да никуда не денется эта Третьяковка, театры эти, успеем. А мне, начитанному парнишке из вятских лесов, всё было так интересно, что жалел тратить время на пустяки. Какая там развлекуха! Слава Богу, телевизор я впервые увидел в 20 лет в армии, в казарме, да и то разрешали смотреть только новости. Но музеи, в которые пускали солдат бесплатно, но библиотеки, в которые, поступив в институт, я был записан сразу в три, были желанны, доступны – приходи и садись за стол. И приходил, и садился. О, Историческая библиотека в Старосадском переулке Китай-города. «Истерично люблю “историчку”, и любовь моя исторична» (для стенгазеты библиотеки). Телевидение, редакция литературно-драматических программ. Многие десятки сценариев для документальных и художественных передач. Зарабатывал на кооператив, но ведь и познавал же. Сценарии о древнерусской живописи («Белое, красное, золотое – цвета русские»), о Федотове, Гогене, Ван Гоге, Родене, Пластове, Баженове… Радиопередачи о приезде Матисса в Москву в 1911 году, его потрясение при виде русской иконы, его слова: «Зачем русские художники едут учиться в Италию? Это итальянцы и французы должны ездить учиться в Россию».

И непрестанное листание газет прошлых веков в ожидании принесения заказанных книг, буфет внизу около гардероба – что ещё нужно для счастья. И пешком – из экономии – до Курского вокзала, оттуда в богоспасаемое Люблино. Потом Печатники, привычка ходить к Москве-реке зимой и летом. Вначале один, потом с детьми и их друзьями.

«Наша жизнь коротка. Словно птицы полёт. И быстрее челнока улетает вперёд. И не думаешь ты ни о чём, человек: что ты скоро умрёшь и короток твой век». Это от дедушки слышал. Так и вышло. Вчера был ребёнком, сегодня в девятое десятилетие заехал. Мне друг на мои пятьдесят пять написал: «Мой друг, напрасны отговорки, не лгут листки календаря: ты заработал две пятёрки уже в начале сентября. Мы испытали всё на свете, нам на судьбу нельзя пенять. Но как бы нам пятёрки эти на пару троек обменять». А сегодня пятьдесят пять дочери. Уж не говорю, сколько внукам. Только всех вспоминаю малышами, совершенно трогательными, умненькими и разумненькими. Внуку пытался объяснить, что такое Бог. «Его никто никогда не видел, Он всемогущий, всеведущий, то есть всё обо всех знает, Он везде». «Да, – радостно и очень точно заметил внук, – Он везде, Он как воздух. Мы воздух не видим, а он есть». А у внучки запомнил её наблюдение: «Когда девочки идут гулять, то они просто идут гулять, а мальчики идут – у них есть цель». «Ещё бы, – добавил я, – девочки любопытны, а мальчики любознательны».

Всё-таки понять, что со мною было ближе к полуночи, мне не дано. Ангел мой Хранитель, от Бога приставленный, решил меня немного просветить, чтобы я особо не заносился, думая, что «райские двери нам отверзающие» обязательно их распахнут. Вот и показал, сколько всего плохого сотворил в жизни. Туда же ничего нечистого не войдёт. Да одной ссоры с женой хватит, чтобы двери захлопнулись.

А враньё девушкам, а размолвки с друзьями – да что говорить. Дьяволу чувства дружбы и любви особо ненавистны. До чего дошло – готовится к публикации мой рассказ, в нём фраза: «Есть великая тайна в любви между мужчиной и женщиной, но не менее великая тайна в мужской дружбе». Редактор просит снять эту фразу: как бы кто бы чего не подумал. Вот до чего доходит испорченность нравов.

Потерявши – плачем

Много было видений церковных, особенно деточек, идущих ко причащению. Впереди стоит мужчина с девочкой на руках. Она очень серьёзно и пристально на меня смотрит. В жизни я сказал ей (мысленно!): «Встретимся ещё, узнаешь ли тогда седого дедушку?» А тут говорит: «Дедушка, а я уже бабушка».

И детство моё вятское, как на картинках Васнецова, неслось в радостных сценах, озвученных разговорами на вятском диалекте. Оказывается, тот (или те?), кто следил постоянно за моей жизнью, прекрасно понимал наш говор, недоступный, например, москвичам. Что уж говорить, вятские слова и обороты сложны даже для вятских, особенно усечение гласных. Говорят бабы: «А где это Максимовна-то?» – «Дак она же балет».– «Балет? Какой ей балет, помирать пора. Какие ей балеты?» – «Дак не танцы, а балет!» – «Опять балет?» – «Ну не балет, а хворат». И всё время сцены о детях, о главном в нашей жизни. Вот осуждение такого воспитания: «Она его то нашлёпает, то всю заднюшку исцелует. То натряхивает в зыбке, то взбубетенивает. Он и растёт вяньгушей». То есть хныкалом.

Потом возникала тема потерь, постоянная в нашей жизни, особенно в моей. Друг обо мне (шутка): «Ты всё теряешь и теряешь, ну вот и совесть потерял». Его мать: «Не ищите потерянное, оно само окажется» – то есть найдётся. Моя мама, которая одушевляла все вещи мира, окружавшие её: «Что, ножик, нашёлся, не хочешь ржаветь, стосковался по работе? А вы, ножницы, куда это вы всё время убегаете?»

Потери вещей, любых вещей – пожары были троекратные (сгорели две городские квартиры и родительский дом на родине). Горело барахло, одежда, картины, мебель, да и рукописи жарко горели – всё это потери пустяковые. И обворовывали, и даже часто. Тоже пережил. Строчки крали. Ну и что. Страшнее то, что ничего не меняется. В 1981 году ещё, в повести «40-й день», писал об Останкинской башне, что она похожа на шприц, который вливает в небеса разврат, пошлость и насилие. Сорок лет прошло – ничего не меняется, только всё хуже. «Ничего не меняется!» – возопил я в пространстве видений полуночного откровения, будто в огромном ангаре, в котором эхо повторяло крики: «Ничего! Ничего! Ничего!» Крики бесполезные.

О.В. Мозолевская. «Останкинская башня»

Но или справа, или слева заметили: «Может, и хорошо, что ничего не меняется: жива же Россия…» Но не буду более утомлять пересказом сна. Или это не сон, что-то другое. Что же я пытаюсь осмыслить? Таинственная вспышка всеобъемлющей памяти? Скажу, что очнулся от своего забытья, когда зазвучали позывные передачи евангельского часа.

Открыл глаза. Передо мною были часы со стрелками, стоящими строго вертикально. Эту вертикаль насмешливо перепрыгнула секундная стрелка. И до меня тут дошло: то, что только что видел, – это реальное документальное кино о моей жизни. Вот с чем идти на Божий суд. И не увильнёшь. В этом же видении были высокие светлые, прямо новогодние, ворота, в которые вливался ручеёк людей, прошедших досмотр, – очень это было похоже, как проходят «хомуты» в аэропортах. А рядом были распахнутые широкие железные двери, в которые вливался не ручеёк, а река людей. Конечно, что тут мудрить: чётко показана сортировка людей (или уже их послесмертных душ). Я пока не прошёл ни в те, ни в другие ворота. Что называется, пока не пригласили.

Страшная правда

Хорошенькое вразумление я получил. Многое из увиденного о себе стыдно вспоминать. Легче ведь других обличать, а не самого себя…

В нашем дворе (это двор между Камергерским и Георгиевским переулками в начале Тверской) уже два года идёт неумолкаемое строительство престижного дома с тремя подземными гаражами. Непрерывное грохотание механизмов, въезды и выезды огромных машин, рёв и лязганье экскаваторов. Говорят, что у дома этого одно машино-место будет стоить миллион или два в месяц. Мне бы что до этого? Замолчали бы скорее да вселялись в свои апартаменты, в которых лет через десять-двадцать начнутся склоки, суды и пересуды. А пока здание вскоре закроет нам солнце, которое и так мы видим чуть-чуть. И видится параллель с романом Платонова «Котлован». Там рыли котлован под фундамент здания для светлого будущего, здесь котлован уже вырыт, идёт строительство для мрачного будущего богатеньких, наворовавших и всё ещё ворующих граждан. И вот живём в этом шуме, и для меня как бы слева тёмная полоса, за которую, как за завесу, хотелось заглянуть. Я даже и сунулся было, но был спокойно, без грубостей отодвинут, и мне кем-то было сказано: «Разберёмся без тебя». И ещё вскоре другой голос справа: «Свидетельствуй, но не обличай».

Кто я такой, чтобы других обличать? Осуждать и то грешно. Да, разговор о языке был в палате Владимира Солоухина за три дня до его ухода. Мы (ещё Валентин Распутин) говорили о русском языке. Солоухина восхищало то, насколько точен и деликатен наш язык:

– Живу на Юге, говорю хозяйке: «Какое хорошее вино “Изабелла”. Но вот боюсь подделки. Ведь виноград изабелла настолько хорош и особый по вкусу, что вино из него сколько ни разбавляй, а всё будет со вкусом изабеллы. А мне бы с собой в Москву неразбавленного». Она задумалась, пригорюнилась: «Ой, Владимир Алексеевич, ведь все разбавляют. Может, только я не разбавляю». Тут она снова задумалась и добавила: «…да и то». Вот это «да и то» – оно очень русское. Врать не можем.

О, как хотелось бы многое стереть из этих записей прожитого! Нет, не получится. И соврать себе не получится, что просто так привиделось. Всё реально, не отвертишься ни от одной запятой. Страшно?

А как вы думали?

Статистика

Открылось в моём трёхминутном озарении то, что всё обо мне известно, всё учтено, зафиксировано. Сколько ел, сколько съел. Воочию эшелоны еды. Сколько за столом сидел. И показатель тысяч и тысяч часов объедания и обпивания. Сколько в туалете сидел, сколько за туалетом – всё учтено. Всякие походы в гости, в кино и театры, бесчисленные собрания, демонстрации, митинги, споры-разговоры-раздоры, которые воспринимались в жизни необходимыми, а по итогам – тяжёлым словесным водопадом, оставляющим пустоту, огромный кусок времени жизни. Поездки: поезда, самолёты, корабли, автобусы, такси, легковые машины – всё пожирало время. Узнал я о себе, что только в поездах прожил пять лет, в воздухе – более трёх месяцев, на кораблях – более полугода, в автотранспорте – три года. Да только одно московское метро не меньше года жизни сожрало. А сколько в залах ожидания просидел, сколько на остановках простоял! Сколько многостраничной дряни перечитал, сколько пустой развлекухи смотрел, сколько в бесполезных диспутах, круглых столах, конференциях, съездах, пленумах, собраниях, всяких сходках время убивал. Страшные слова: убивал время. Оказывается, лифты – это тоже транспорт. И сколько в нём проездил?

Но была же трата времени и непустая, например для внуков за молоком на молочную кухню ходил. Но что за мелочи цепляться, этим не спасёшься. А кто за тебя в застольях вечера и ночи сидел, руками махал, жидомасонов ругал, кто душой кривил или отмалчивался, когда надо было из окопа вылезать и в бой идти и других звать?

Но если я основное время жизни прожил впустую, во вред себе, когда же я тогда жил? На этот вопрос, заданный мною кому-то в моём сне, я тут же получил ответ. Меня пожалели, мне открылся крохотный кусочек времён, в которых я учился (плохо и мало), работал (торопливо и некачественно), помогал слабым (редко), воспитывал детей и внуков (неумело и не старательно), заботился о родителях (мог бы и получше)… Везде был клин.

Правда, много времени провёл в больницах (одних операций под общим наркозом пять). Бесчисленные посещения в больницах родных и близких.

И всё-таки много-много десятков лет прожил, где они? Ответ: более трети жизни проспал.

Ещё открылся ужас того, что очень сильна нечистая сила. От неё так просто не отбрехаешься. Такое на тебя напустит наваждение, что нечем оправдаться. И нахальна, и сильна дьявольская напасть. Лучше всего об этом сказано у Лермонтова. Демон соблазняет Тамару, склоняет ко греху. Она, бедняжка, сопротивляется: «А Бог?» Демон нагло отвечает: «На нас не кинет взгляда, Он занят небом, не землёй». «А наказанье, муки ада?» – пытается она защититься. И он ей совершенно по-хамски: «Ну что ж, ты будешь там со мной». То есть уверен в стоянии царства сатаны.

Не агрессор, а жертва

И читал, и умозрительно знал, что приступы бесовщины не отходят от умирающего человека до края земной жизни. И вот вижу, что бесы слева обвиняют меня в том, в чём я ни сном ни духом не виновен. Но они умеют, как умеют наши юристы преступников оправдывать, а нормальных сажать. Так бесы и поступают. Друг у друга учатся. И пришивают мне статью за статьёй. То есть грех за грехом. Я оправдываюсь, удивляюсь напраслине, наглости обвинений – им хоть бы что.

Что ты будешь делать! И тут справа мне спокойно внушают: «Не связывайся с ними, сами разберёмся». «Но все же врут!» – возмущаюсь я. «Как же им не врать, у них наставник – дьявол, отец лжи». – «Но вы слышите, они кричат: “Россия – агрессор”. Да она же, страдалица, всех спасает».

«Успокойся, разберёмся», – говорят мне.

И в самом деле, я вроде как успокаиваюсь.

Боюсь…

Вот то-то и оно-то – вроде. Себя успокаиваю. Надежда есть маленькая, что дела твои нужны. Я же ещё не отброшен на обочину, ещё в строю. Зачем-то Господь (а кто кроме?) держит меня на земле, и я имею возможность оповестить моих читателей наиважнейшей мыслью, которой сейчас занят. Это не моя мысль, она пришла откуда-то в голову и очень меня поразила. Вот она: Господь не создавал государства, Господь создал семью; государства ссорятся, делят богатства, не им принадлежащие, природные (нефть, газ, уголь, древесину), а спасение человека только в семье.

Вот! Краеугольный камень мироздания, залог спасения – семья! Семья – любовь, радость, теплота, жертвенность. Сатана ненавидит любовь, семья ему ненавистна. Если государство хочет жить, ему надо главное – спасать семью. А сейчас в государстве, скорее всего, она уничтожается.

Постоянно стою на перевале времени прошедшего и будущего, на кромке уходящего и приходящего. Сыплются из-под ног отработанные камни дня уставшего, сыплются под ноги камешки дня грядущего. На каких поскользнёшься, на каких укрепишься.

Я (другие тоже) постоянно в нулевом времени: прошлое постоянно кончается, будущее постоянно начинается и становится прошлым.

Господь непрерывно, всё время, о всех нас, о любом, знает всё. О прошлом, которое мы не можем переделать, но хотя бы можем за него извиниться; о будущем, о котором ничего не знаем. Грехи прошлого Он позволяет отмолить, а грехи будущего – не совершать.

Боюсь за свою посмертную судьбу. Ещё как боюсь! Но более всего страшусь за судьбы детей и внуков. И крестников. Ну почему же вы, любимые, единственные, в церковь не ходите? Из всей родни фактически один я молюсь. Каждый праздник, каждое воскресенье молюсь за вас, свечки ставлю, записки о здравии пишу. Знаю по творениям святых отцов, что для сатаны и прислужников его обезбоженные люди – лёгкая добыча. А верующие не по зубам. Хотя он не перестаёт нападать и на них, стараясь оттащить их от Церкви. Всегда чую нападки его, но всегда с радостью чувствую защищённость от стрел лукавого. Я же причащаюсь – вот главное. Вот он и отскакивает от меня. Но не успокаивается, знает, как вы все мне дороги. Через вас действует. Отбивает вас от храма. А меня не станет, что с вами будет? Вы думали об этом? На что надеетесь? Не верите моему сну, тому, что всё-превсё о вас известно?

Одно, самое единственное-разъединственное, спасёт – зацепочка за Христа. Милые, причащайтесь!

Идущий к пределу своей земной жизни приветствует вас!

Продолжение следует

Нет, не получилось у меня этим из глубины идущим возгласом закончить записки о полуночном видении. Ещё вот что допишу.

Жизнь каждого человека – это в миниатюре мировая история. Вот чудо рождения нового человека: не было его – и вот он есть. И ничего никому не ясно, что из него выйдет. Вот планета появилась – она что, так и будет двигаться «в кругу расчисленных светил»? Или возьмёт да исчезнет? Ничего-то мы не знаем. При Сотворении жизни на Земле мы не присутствовали. Может быть, будем присутствовать при её завершении. Знает всё о нас и о вселенной только Сотворивший нас и вселенную, всеведение Которого закрыто для нас. Одно известно (из Писания), что Он сотворил человека «по образу и подобию», поэтому можно быть уверенным, что каждый награждён полной мерой красоты и ума.

Тогда сразу вопрос: куда эта мера исчезает, откуда столько безобразия в мире, преступлений и разврата? Как откуда, ответим, а сатана-то на что? Разве он успокоится, что не он первый в мире, а Господь? – да никогда! Хотя надежда на то, что и сатана образумится, есть. В последние времена. Сам себя на своей верёвке к Богу приведёт, обливаясь покаянными слезами. Столько гадил на Божьи творения, стравливал, ввергал в войны, в революции, лил кровь, захлёбывался ею, но не успокаивался. И если Иисус Христос был Сеятелем чистоты, то сатана сеял семена недовольства, злобы, раздоров, подозрений, блуда, жадности, зависти, разврата, извращений… Хватит продолжать. Но сразу заметно, что на одно слово Христово «чистота» сатане для противостояния чистоте нужны десятки, сотни понятий.

Последние времена начались в начале Нового Завета. А дьявол вовсю губил людей уже и в предпоследние, опыт у него огромный. Было вразумление людям Всемирным потопом, но и после дьявол не дремал, внедряя разврат и похоти. Посему накликали люди на себя и Вавилонское, и Египетское пленения, и огненной серы с неба на Содом и Гоморру дождались, и гибель Помпеи по грехам случилась, и камни Карфагена рассыпались.

Для вразумления людей русских было послано Ордынское иго. И Смутное время было неслучайно, и Наполеоново нашествие, и революция, и Отечественная война – всё посылалось для освежения православного чувства. Война вернула храмы, службы, радость причастия. Но сатана уже был бдителен, не задрёмывал, готовился… Тысячелетие Крещения было при нас, в 1988 году от Рождества Христова. И всё озарилось, и в открывающихся храмах негде было протолкнуться, и бесплатно шли и ехали трудиться, воздвигать из праха и развалин монастыри. И многие оставались в них. Священное Писание, служебные книги, духовные стихи и проза издавались невиданными доселе тиражами.

Восторг!

То-то ликовали горячие головы: прижгли сатану, убежал он из России. Нет, милые, никуда он не делся, он просто копил силы. Уж кто-кто, а нечистый знает все наши слабости. Тридцать лет не прошло – охладели порывы, остыл энтузиазм. Чего надрываться: церкви открыты, всегда можно пойти, зачем каждое воскресенье себя мучить. А пост нарушу, так Бог простит, Он милосерден безмерно и терпелив бесконечно.

И прежнее официальное безбожие сменилось безбожием добровольным. Даже не теплохладность, хуже – равнодушие, как паутина, окутывало души и сердца. Выносили мальчишки свечи из алтаря, шли впереди иконы, подавали батюшке кадило, а – глядь – связались со шпаной. И девочка с дивной косой в белой косыночке вдруг и без косыночки, и без косы. И уже и в церкви её не видно. И в семинарию юноши не особо рвутся. И без оплаты трудиться в храме охотников не видно. Нет, есть, конечно, тут нельзя на всех наговаривать, но уже не то, что прежде.

Вся надежда на малое стадо Христово, которое есть, которое готово голову положить за Христа. Оно есть, но оно малое – и хватит ли у него сил спасти стадо большое?

Смерти нет, вот что мы узнали. Вначале от двенадцати Его учеников, потом от семидесяти. Да ведь и мы можем в это число войти. Если только всем сердцем, всею душою, всем сознанием усвоим урок Иисуса Христа. И времени для этого у нас мало.

Понимание, что времени нет, не пришло бы, не будь я членом Церкви Православной, не причащайся, не читай Священной истории, книг истолкователей Писания. Открытие это озарило меня именно в Страстную седмицу, уже много лет назад. Вот Вербное воскресенье. Мы стоим с веточками, покрытыми пушистыми зайчиками первоцветения, батюшка окропляет и веточки, и нас:

Вербное воскресенье. Фото: сайт Храма Воскресения Словущего на Успенском Вражке.

– Вчера мы участвовали в празднике дня Входа Господня в Иерусалим, а с завтрашнего дня начинаем жить в Страстной седмице.

Для Господа всё враз, всё перед Ним: наше прошлое, настоящее, будущее. А для нас, смертных, есть непрерывный путь от рождения, от выхода на свет Божий до ухода из него. Нет, опять не так, лучше: до освобождения души от тела. Да, так точнее.

Может быть, ещё получится написать письмо – прощание с жизнью. Всё испытано: взросление и старение, труды и достижения, падения и возстания, горести и радости, любовь и измены, бедность и достаток, передвижения в пространстве реальные и скитания по эпохам истории мысленные, обретение друзей и потери их, надежды на крепость России и тревоги за неё, а главное – счастье в обретённой уверенности: Господь не оставит моё единственное, любимое Отечество. А больше мне ничего не нужно. Хочется, конечно, ещё пожить и поработать во славу Божию. Но тут уже как Бог даст.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

1 комментарий

  1. Елена Шипицына:

    Новую работу В.Н. Крупина, в которой автор осмысливает прожитое, глубоко анализирует всё «на что потратил великий дар жизни», я восприняла, как очередной урок жизни. Урок, который заставляет задуматься о быстротечности и смысле земного пути, проникнуться и переоценить своё отношение ко времени, как важному ресурсу, который невосполним.
    Автор призывает нас справляться со своими пороками, ценить время, беречь друг друга, делать побольше добрых дел, любить эту жизнь, ведь она так коротка.
    После прочтения данного произведения невольно хочется быть мудрее, добрее и ценить каждое отпущенное нам мгновение, ведь для каждого из нас когда-то наступит такой рубеж – «ноль часов» и что-либо исправить уже будет невозможно!

Добавить комментарий