Афонские встречи
Келья святого Модеста
Когда мы подходили к келье святого Модеста, архиепископа Иерусалимского, мой спутник, российский священник, которого я уважительно называл таинственным спутником, попросил, чтобы я не ругал Путина в присутствии старца. Всё начальство из России приезжает к нему сюда в гости. Я же ответил, что мне Путин очень даже нравится и я поддерживаю его всей душой.
Мы открыли ворота и пошли по вымощенной камнями широкой дороге, ведущей куда-то вниз. Вскоре очутились среди опрятных и весьма добротно сложенных домиков и хозяйственных построек – отовсюду открывались взору прекрасные морские виды. Здесь было очень чисто и всё разумно распланировано и обустроено. На море злой, колючий ветер разогнал белые барашки, но я живо представил, каким ласковым и уютным может быть это место в тёплое время года – с обилием лавок и лавочек для отдыха и молитвенного созерцания.
Святитель Модест считается покровителем животных. Его изображают на иконах в окружении зверей. Наверное, поэтому здесь было очень много кошек, разных пород и разного окраса. Они лениво передвигались по двору, сидели и лежали всюду. Впрочем, была и собака – розовая австралийская овчарка Дик.
Около пса лежал круглый деревянный шарик. Увидев, что я им заинтересовался, Дик взял этот шарик в зубы и положил его у моих ног, как бы приглашая меня пнуть его ногой. Я несильно ударил. Дик одним прыжком поймал шар и тут же опять положил его у моих ног. Я удивился сметливости пса и ударил посильнее: рывок розовой шерсти – и шар опять лежит у моих ног. Я бил и так и сяк, делал обманное движение правой ногой, а бил левой – но ни одного раза Дик не пропустил гола! Необыкновенный пёс. Если в переводе с греческого грех – это промах мимо цели, то гол – это попадание в цель. Интересно. Надо подумать об этом на досуге…
Наигравшись с Диком, мы прошли в главное здание, где располагались небольшая церковь, комната отдыха с диванами и трапезная. Мы пришли вовремя. Начиналась вечерняя служба. Из Евангелия я знаю, как правильно надо занимать место, и сел в стасидию у самой двери, справедливо полагая, что это самое распоследнее место. Однако молодой монашек подошёл ко мне и тихо и деликатно сказал, что я могу занять любое место, кроме этого, так как оно принадлежит старцу, который скоро придёт.
Я пересел на соседнее кресло и принялся размышлять о евангельском благочестии старца. Старец оказался человеком нестарым, вряд ли намного старше меня, с пухлыми щеками. Воззрев на меня, он спросил несколько свысока: «Ты кто?» Признаюсь, со мной так давно никто не разговаривал. Я вспыхнул гневом, но потом вспомнил, что приехал на Афон духовно лечиться и что явился незваным гостем, а незваный гость, как известно, хуже татарина. Надо терпеть. А не хочешь терпеть – иди вон за врата, никто держать не будет… Обдумав своё положение, я разжал кулаки и нашёл в себе готовность принимать горькие пилюли, врачующие мою гордыню. Придав голосу возможную мягкость, я ответил, что я русский православный паломник из Москвы, иду из Григориата в Ксиропотам, а здесь хочу переночевать, чтобы с утра продолжить движение. После чего, сложив ладони лодочкой, попросил благословения.
Несколько времени старец на меня смотрел не моргая. Затем протянул мне пухлую руку, чтобы я её облобызал, и изрёк: «Иди в храм».
Не очень-то ласково… Да делать нечего – терпением спасаем души наши.
Всё познаётся в сравнении. После немного гугнивых греческих богослужений что может быть для русского сердца и уха лучше церковнославянской речи, родной православной службы? Уже ближе к концу службы в храм вошёл и стал класть земные поклоны человек в мирской одежде. Я подумал, что он исполняет епитимью и, наверное, положит пятьдесят поклонов. Так оно и вышло. Затем он, разгорячённый, с потным лицом, стал кланяться и целовать всех находившихся в храме.
Когда дело дошло до меня, я, чтобы не обидеть его, похристосовался с ним, только затем вынул из кармана бумажные салфетки и подал ему утереться. После службы этот человек объяснил мне, что он трудник и за пьянку старец подверг его наказанию и что скоро срок наказания закончится.
За трапезой нас угощали печёной картошкой и квашеной капустой с чёрным хлебом. Учреждённый чтец громко читал по бумаге душеполезный текст. Всё внимание монахов было направлено на колясочника, довольно молодого человека с горбом на спине: он рассказывал, как побывал в Салониках по какому-то делу. Видно было, что вся братия любила и жалела калеку.
После еды старец стал определять братии послушания на следующий день. Дошла речь и до таинственного спутника.
– А ты кто такой? – спросил у него старец в своей, уже известной мне манере.
– Я архимандрит такой-то, – отрапортовал таинственный спутник.
– У нас все исполняют послушание: и архимандриты, и архиепископы. Мы не смотрим на лица.
Я хотел спросить у старца: а как насчёт послушания для Путина или генерального прокурора России? Но счёл за благо промолчать, ибо слово – серебро, а молчание – золото.
Мой спутник пояснил старцу, что завтра утром мы должны идти в Ксиропотам и далее в Пантократор, где нас ждут. Старец благосклонно отказал нам в трудовом послушании и даже приказал подобрать нам в подарок душеполезные книги в его келии. Таковых книг набралось почти полный рюкзак.
Ночь прошла сравнительно спокойно, хотя усилившийся до ураганного ветер сердился и шумел за окном, гремел железом подоконника.
На литургии со мной произошёл случай.
Я не люблю, когда в храме во время слаженного пения церковного хора кто-то из прихожан начинает фальшиво подпевать. Вся служба идёт насмарку. Стоишь закипаешь и не о Боге думаешь, а о том, когда же этот самодеятельный певец наконец заткнётся. Но когда сам подпеваешь хору – это другое дело, ведь у меня же такой хороший голос и такой замечательно тонкий слух!
Так и здесь получилось. Я стал подпевать хору во время 102-го псалма: «Благослови, душе моя, Господа…» После греческих песнопений я был в полном восторге от наших русских слов. Но мой восторг не разделил стоявший рядом со мной монах с белой бородой, внятно и сурово произнёсший: «Если хочешь петь – иди на клирос и пой там». Без ножа зарезал – не оценил моего ангельского гласа.
«Ну ладно, – мстительно подумал я, – погоди… вот когда запоют все Символ веры, я смиренно спрошу: а можно мне петь со всеми? Он, разумеется, смутится и поймёт, как он меня обидел, запретив петь».
Представьте же моё удивление, когда вместо пения Символа веры он, словно прочитав мои мысли, вышел из своей стасидии и громко, очень разборчиво и чётко прочитал вслух, немного нараспев, весь текст молитвы!
Мне после этого как-то сразу открылась вся нелепость моей обиды: я осознал, что монахи здесь живут молитвой, дышат ей, растворяют в ней свою радость и свою печаль. И нет у них другой жизни. А я, негодный паломник, как пар, выпущенный из бурлящего мирского чайника на Святую Гору ненадолго, ещё смею что-то в монахах выискивать, осуждать, да ещё и обижаться на них!
Я сам себя осудил за это и раскаялся – сразу стало тише и легче на душе…
После утренней трапезы я зашёл в диванную. Там, откинувшись на спинку инвалидной коляски и немного запрокинувшись на диван, лежал горбунок-калека. Я заглянул в его распахнутые глаза – и мне открылась сила его молитвы. Господь вдохнул мне в сердце любовь к этому физически больному человеку – и я затрепетал, ощутив, сколь велик он в этот момент пред Богом и сколь близок он к Небесам. Дрогнувшим голосом я попросил его помолиться обо мне. Он очень ласково заговорил со мной, и его слова в моих ушах были совершенны.
Таинственный спутник в это время искал меня, зашёл в диванную и увидел, что здесь происходит нечто значительное. Он приступил к молитвеннику и как-то по-детски, очень искренне попросил: «И за меня, за меня обязательно помолись!» Молитвенник спросил наши имена и без пафоса, очень просто пообещал записать нас в свою памятную книгу, чтобы молиться об избавлении нас от грехов.
«С преподобным преподобен будешь, со строптивым развратишься». У меня до сих пор сохранилось чувство радостного умиления от той встречи со светлым афонитом-колясочником. Впрочем, какая разница, кто здесь, на земле, как и на чём передвигается? И какая разница, у кого какой горб на спине? Ведь в Царствии Небесном люди не будут иметь ни плотских немощей, ни физических недостатков.
Зилотская куртка
Вид старца архимандрита Иоанникия напомнил мне многолетнюю виноградную лозу, наподобие той, что видел в афонском монастыре Хиландар: такая же древняя, кряжистая, замершая в немного неудобном положении. Да и то сказать – ведь старцу 93 года.
Подошёл я под благословение и с его позволения сел рядом на стул. Разговор зашёл в основном о том, кто и откуда приехал и кто и от кого передаёт старцу поклон и просит молитв. Вдруг я заметил, что отец Иоанникий хочет встать, и, подхватив его под локоток, хотел помочь. Однако старец с силой вырвался из моих рук и даже немного меня отпихнул, отказываясь от помощи, мол, без сопливых обойдёмся. Поднялся со своего кресла без посторонней помощи и небыстро пошёл вглубь дома.
Все устремились за ним по коридорчику мимо маленькой спальни старца в тесный храм, где по центру стоял престол, занимая собой чуть ли не половину помещения. На престоле стояло семь ковчежцев и коробочек с мощами: святого Пантелеимона, святого Мирона, святого Димитрия Солунского, святого Хаджианания и ещё каких-то. Не запомнил, какие именно. Все стали молитвенно к ним прикладываться. И я тоже. От открытых мощей Димитрия Солунского, лежащих в деревянном изящном ларчике, исходил необыкновенно тонкий и притягательный аромат. Неосознанно стал глубоко вдыхать, словно пытаясь насытиться им, целиком вобрать этот запах в себя. Всё глубже и глубже тонкий запах проникал в лёгкие, пока я не ощутил, что ком встал у меня в горле и подступившие слёзы вот-вот брызнут из глаз. Поставил я ларец со всей святостью Димитрия Солунского на место и поспешил отвернуться, дабы скрыть набежавшие слёзы и не смущать людей, стоявших рядом: подумают не дай Бог, что вот явился какой-то бесноватый и что в России все такие.
Старец снова с нами. Сел на стульчик в уголке и сказал: «Где у кого болит, показывайте, я вам маслицем помазывать буду». У меня болело колено (артроз), но я постеснялся заголяться перед старцем, человеком святой жизни. Но когда заметил, что паломники безо всякого смущения обнажают свои телеса и подставляют старцу свои болячки, я, задрав брючину, подошёл к нему под помазание. Отец Иоанникий трижды крестообразно помазал колено, благословил и дал приложиться к своей ручке.
Вернулись в большую комнату, где старец опять сел в своё удобное кресло, и началась духовная беседа. Перевод делала гречанка из Афин Евангелия, которая в советское время училась в Харькове и отлично говорила по-русски. Старец Иоанникий заметил, что у меня на куртке есть изображение афонского монастыря Эсфигмен с их девизом «Православие или смерть», и сказал, что митрополит Критский Андрей будет очень недоволен, когда увидит это (монахи Эсфигмена не поминают на своих службах Вселенского Патриарха Варфоломея и не подчиняются внешнему священноначалию).
– Поэтому, – ласково и миролюбиво заключил старец, – ты сними свою курточку от греха подальше.
Слова эти показались странными, как если бы в Москве священник сказал кому-то, что вот он сегодня встретит Патриарха Кирилла, который будет недоволен его одеждой. Но старец есть старец, и я согласно кивнул головой, изобразив на своём лице кротость и смирение, будто бы выслушивать подобные пророчества для меня обычное дело.
Наконец мы с монахом Салафиилом закончили задавать вопросы старцу и благодаря переводчице-гречанке Евангелии тепло попрощались, получив от батюшки в подарок иконки и книги про местного святого Акакия, а также плетённые из травы осоки кресты. Затем, весёлые, вместе с Евангелией пошли к машине, чтобы выехать из деревни старца Вахос в расположенный недалеко город Алхолакори.
Там я купил себе местную сим-карту для телефона, чтобы удобнее было звонить по Криту и в Грецию. Правда, пришлось долго покопаться, пока разобрались, как её подключить и как пополнить деньгами. Потом решили, что пора перекусить и хорошенько накормить Евангелию, которая оказала столь неоценимую помощь в решении любых вопросов.
После постного, но обильного ужина Евангелия сказала, что хочет познакомить нас, меня и монаха Салафиила, со своими друзьями из мясного магазина. Да, разумеется, она знает, что монахи не едят мяса, но пост скоро кончится и можно будет есть прекрасный козий сыр, которым они торгуют. И вообще, эти мясники очень хорошие люди и добропорядочные христиане. Тяжело вздыхая, поплелись мы за Евангелией знакомиться с мясниками.
Стемнело.
Наконец мы втроём вышли из мясного магазина и направились к своей машине. Сажусь за руль, завожу двигатель. Вдруг благочестивый Салафиил пулей соскакивает со своего пассажирского кресла: «Вон батюшка какой-то закрывает дверь, пойду у него благословлюсь!» Действительно, какой-то священник в пальто, из-под которого был виден подрясник, закрывал наружную дверь дома. Мы с Евангелией тоже вышли из автомашины. Когда же священник повернулся к нам лицом, я обомлел, ибо увидел на груди у священника панагию – признак митрополичьего достоинства. Попытался быстро расстегнуть куртку и отогнуть у неё воротник, чтобы прикрыть зилотское «Православие или смерть». Но было поздно.
Митрополит Андрей Критский подошёл и, указывая перстом на спрятанную эмблему монастыря, начал вразумлять насчёт монахов-зилотов монастыря Эсфигмен. Старательная Евангелия все митрополичьи глаголы точно и быстро переводила. Стало неприятно, что смалодушничал, когда старался спрятать зилотский знак, и что митрополит меня на этом малодушии поймал. Некрасиво получилось, не по-русски. Вроде как митрополичьего гнева испугался и предал афонских монахов.
Салафиил тем временем суетился, даже маленько приврал, стараясь выгородить меня: «Владыко, владыко! Он не виноват! Эту куртку ему сами монахи подарили!» Но я постепенно пришёл в себя и твёрдо заявил, что куртку купил сам в лавочке монастыря Эсфигмен. И ничего плохого про тамошних монахов сказать не могу: они принимали меня как дорогого гостя и покрыли своей любовью. Одних дров для печки принесли столько, что хоть год топи. И монастырь понравился. И живут там без электричества и без удобств и ни к чему земному, как и положено настоящим монахам, не прилепляются.
Но с владыками как? Только два слова: «простите» да «благословите», а в остальном молчать положено. Боголепный и гладкий разговор не получился, однако владыка, приятно улыбаясь, всех нас благословил и пожелал доброго пути. На обратном пути молчали. Дорога по ночному горному серпантину не способствовала разговорам. Я быстро гнал машину по извилистому шоссе и думал об извивах и превратностях своей жизни.
Думал о том, что как хорошо ехать ночью в горах, когда свет фар встречного автомобиля видно издалека и можно успеть притормозить и прижаться поплотнее к телу горы, чтобы оставить больше места встречной машине. На крутом горном повороте это поможет избежать аварии и падения в глубокую пропасть. Тем более что пошёл снег и порывистый шквальный ветер на открытых местах тянул автомобиль по обледеневшей дороге в бездну. Думал я о прозорливом старце Иоанникии и о его пророческих словах насчёт зилотской куртки с Афона. Думал о митрополите Андрее Критском и о его критике монахов-зилотов монастыря Эсфигмен, о Патриархе Варфоломее и о том, почему монахи монастыря Эсфигмен его не поминают.
И сказал сам себе: «Спаси нас всех, Господи! И правых, и виноватых. И в разум истины приведи!»
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Ну, Володя, поработал ты на свой вкус с текстом!…