Участие Русской Церкви в помощи раненым в Первую мировую войну – не просто страница в истории, которую можно просмотреть и перевернуть. Важно то, к чему она может побудить в настоящем и будущем.

Зная, что вера без дел мертва, мы не всегда можем определиться, что именно делать. Медицина, между тем, та область, где любое доброе дело, предпринятое Христа ради, плодоносит особенно щедро. Вот почему так интересен опыт участия Церкви в Первой мировой на ниве помощи раненым. «Боевой путь передового перевязочного отряда имени преподобного Серафима Саровского» – так называется труд белорусского священника и историка Гордея Щеглова, который поможет нам раскрыть эту тему.

Война

Хорошо известно, какой патриотический подъём оживил вызов, брошенный России в августе 1914-го Германией, Австро-Венгрией и Османской империей.

Эти страны планировали создать сплошную полосу из территорий, пересекающих Евразию от Балтийского моря до Персидского залива. Добивались они этого очень последовательно, и на пути у них к началу войны оставалось лишь одно препятствие – непокорные сербы и черногорцы. В отличие от Британии наша страна не претендовала на мировое господство, поэтому многое смогла бы, наверное, стерпеть. Отбивались бы мирными способами от попыток германцев навязывать нам своё экономическое и политическое господство – не впервой. Но угроза гибели Сербии стала последней каплей, когда наглость соседей перешла все границы. Впрочем, и тогда Государь попытался решить дело миром, прося немцев остановиться. Не остановились.

Второго августа германцы вошли в российский городок Калиш на границе с Пруссией. Горожане – безоружные поляки и евреи – не могли сопротивляться, поэтому четверо из них вышли навстречу захватчикам с белым флагом. Немецкий офицер побеседовал с ними 15 минут, по очереди приставляя револьвер к виску мирных людей. Под конец, однако, пообещал жизнь и сохранение имущества. Это обязательство соблюдалось два дня. Четвёртого августа по домам был открыт огонь из пулемётов, более ста мужчин были расстреляны, после чего начался артиллерийский обстрел жилых кварталов. Люди побежали из города. В тот же день 1-я и 2-я наши армии пересекли границы Пруссии. Так началась для Российской империи Великая война, в которой не было ничего великого, кроме масштабов ужасных последствий.

Две судьбы

Церковь откликнулась на происходящее в первый же день – молебнами, как полагается, но, кроме того, ректор Петроградской духовной академии епископ Ямбургский Анастасий (Александров) предложил Синоду создать Комитет помощи раненым и больным воинам.

У владыки была довольно необычная судьба. Когда мальчику Саше было полтора месяца, его родитель – священник Казанской губернии отец Иоанн – служил литургию в сельском храме. В этот момент загорелся их дом. Прихожане побежали тушить пожар, а батюшка продолжал служить. Александр, сын этого удивительного пастыря, не сразу выбрал духовную стезю, прежде став одним из крупнейших филологов России. Ученик Бодуэна де Куртенэ и Крушевского, он выучил санскрит, диссертации писал на немецком, но главным делом стало для него изучение славянских языков и славянской истории. Горячий почитатель Иоанна Кронштадтского, Александр Иванович сделал ему однажды замечательный подарок – написал житие Иоанна Рыльского, небесного покровителя всероссийского пастыря, а также акафист этому святому. В июле 1910 года профессор Александров стал иноком Анастасием, а спустя два года – епископом.

Комитет помощи раненым, созданный с лёгкой руки владыки Анастасия, возглавил архиепископ Сергий (Страгородский), будущий Патриарх. Уже к сентябрю был сформирован первый из подвижных лазаретов – Медицинский транспорт во имя преподобного Серафима Саровского.

* * *

Начальником лазарета стал православный француз граф Александр Максимович дю Шайля (Арман Александр де Бланке дю Шайля). Взгляды у него были довольно либеральные, но нужно понимать, что прежний либерализм сильно отличался от нынешнего. Если сейчас он чаще уводит из православия, то графа дю Шайля в него привёл. «Независимые методы научно-религиозного познания восстановили в моём сознании образ истинной Христианской Церкви», – писал он, расставаясь с католицизмом. Девятнадцатилетний граф принял русское подданство и окончил Электротехнический институт в Петербурге. Он встречался с пастырями и архипастырями, религиозными мыслителями, ездил по монастырям. Наиболее потрясла графа Оптина, где он прожил девять месяцев, окончательно убедившись в том, что сделал верный выбор. На жизнь дю Шайля зарабатывал, став российским корреспондентом нескольких французских газет.

Увлёкшись славянофильством, выполнял порой некоторые поручения графа Владимира Бобринского, праправнука императрицы Екатерины Великой, отвечавшего в России за связи со славянами зарубежья, в том числе русинами Австро-Венгрии. Как-то во Львове граф дю Шайля спросил одного из них, почему, имея по конституции все права, русины не могут открывать своих русских школ, принимать православие, свободно сообщаться с русскими в России. «Вы ведь имеете нескольких своих послов в парламенте и сейме, – недоумевал он, – разве они не возвышают обо всём этом свой голос?» Вместо ответа его отвели в сеймовую ложу для журналистов. Там француз с изумлением смог увидеть, что творится в зале во время выступления известного русофила отца Корнилия Сеника. Началась невообразимая вакханалия: шум, выкрики, смех, свист, стук – речь оратора потонула в этом бедламе. Что самое неприятное, бесновались не только поляки и немцы, но и так называемые мазепинцы – предатели русского народа, ныне захватившие ещё и Малороссию.

Первые бои

Война застала дю Шайля студентом последнего курса Духовной академии. Он имел право на офицерский чин, но получил отказ по состоянию здоровья. Тем не менее намерение графа попасть на фронт было твёрдым, что сыграло свою роль в назначении его командиром Серафимовского лазарета. В апреле 1915 года медицинский транспорт был принят под Августейшее покровительство императрицы Александры Фёдоровны и отправился в передовые части русской армии.

Ещё одним примечательным человеком в отряде стал духовник серафимовцев иеромонах Антоний (Лучкин) – тяжёлый рыбацкий труд, к которому Антоний приобщился с детства, воспитал в нём большую выносливость. В 1900 году он поступил в Валаамский монастырь, потом служил там, куда отправят. Серафимовский транспорт стал очередным, самым тяжёлым, в его судьбе назначением.

В Бессарабской губернии отряд поступил под начало генерал-майора Константина Гильчевского, командира 1-й ополченческой дивизии. Это было удивительное соединение. Сформированная из почти небоеспособных дружин, вооружённых берданками, дивизия за год завоевала славу одной из самых героических в русской армии, получив новое наименование – 101-я дивизия. Гильчевский с юмором вспоминал, как полковник Полковников командовал своими дружинами совместно с женой, донской казачкой, скакавшей рядом с ним на лошади. В конце концов, комдив распорядился, чтобы тот «отправил бы свою супругу в обоз» – во избежание новых советов, как вести боевые действия.

В тесной и дружественной связи с генералом серафимовцам предстояло пройти всю войну.

В начале июня состоялось боевое крещение. Дивизия стояла на позициях в районе реки Прут, напротив города Черновцы. Австрийцы решили её окружить, что им частично удалось, связь со штабом корпуса оказалась потеряна. По идее, нужно было спешно отступать – спасаться. Но что делает Гильчевский, видя бодрый настрой своих солдат? Дивизия атакует, враг бежит, оставляя одно селение за другим. Лишь приказ из штаба корпуса, связь с которым, на беду Гильчевского, восстановилась, останавливает наступление. Наверху, очевидно, испугались, что едва найденная дивизия может потеряться снова. В результате, увы, противник получил время укрепиться, после чего драться с ним стало намного труднее.

Все эти дни Серафимовский транспорт без устали вывозил с поля боя раненых – как правило, под огнём противника. Граф дю Шайля лично помогал вынести командира пешей дружины полковника Гаха, который, к сожалению, вскоре скончался. Многих, однако, удалось спасти, так что серафимовцы в самый короткий срок оправдали все затраты на свой лазарет. «Мы стоим у самой границы Австрии, – писал граф архиепископу Сергию, – куда посылаю каждый день своих фуражиров косить великолепный клевер. У меня прекрасный состав нижних чинов: некоторые уже представлены к боевым наградам. Служба наша, помимо опасности, чрезвычайно тяжела. Несколько дней пришлось почти всё время сидеть на лошади и спать не более двух часов. Несмотря на это, мы все чувствуем себя бодро: все воодушевлены желанием принести посильный труд для общества. Военное ведомство отлично к нам относится: доктор получил Анненский темляк, что касается до меня, то говорят о такой награде, о которой не смею и думать».

Награда действительно оказалась достойной заслуг. Дю Шайля, иеродиакона и фельдшера Мардария, а также шестерых санитаров наградили Георгиевскими медалями 4-й степени.

Операционная в Серафимовском отряде. Слева – иеродиакон Мардарий. (Рисунок Е. Григорян с фотографии 1915 г.)

На передовой

Австрийцы почти непрерывно вели обстрел дивизии из тяжёлых орудий, наводить которые помогал аэроплан. Однажды «чемодан» – снаряд весом почти в полсотни килограммов – попал в расположение Серафимовского отряда. К счастью, никто не пострадал, произошедшее списали на случайность. Но после последующих обстрелов стало очевидно, что охота идёт именно на лазарет. Как наивны были наши военные в начале войны, поднимая над перевязочными пунктами флаги Красного Креста, а ночью зажигая красные фонари. Крыши русских военно-санитарных поездов специально красились в белый цвет, чтобы кресты лучше на них выделялись. И красные кресты действительно стали сигналом. К сентябрю 1915 года немецкие аэропланы атаковали поезда с ранеными 142 раза, после чего пришлось перекрасить крыши вагонов в защитный зелёный цвет.

Медицинский персонал военно-санитарного поезда

В конце сентября дивизия Гильчевского вновь получила приказ наступать. Ножницы по металлу, присланные из Петрограда, не помогли. Целые роты повисли мёртвыми на проволочных заграждениях или полегли между ними. «С какой целью надо было произвести прорыв, — недоумевал командир дивизии, — нам не было известно. Даже если бы мы имели успех, то без сильного резерва дальнейшее наступление с пятью батальонами едва ли было бы возможно. Всё же забава штаба армии стоила нам несколько сот человек убитыми и ранеными, которые остались у засек». Серафимовцы в эти тяжёлые дни вновь показали себя. Иеромонаха Антония представили к ордену Святой Анны 3-й степени с мечами. Граф просил архиепископа Сергия наградить героического духовника Серафимовского транспорта наперсным золотым крестом.

К этому времени определились с порядком действий. Перед боем в полной тишине обоз и персонал направлялись к позициям. Ушедшие на передовую брали с собой пайки на два дня – мясные консервы и галеты. Врачи, фельдшеры, санитары снабжались сумками со стерильным перевязочным материалом, йодом, нашатырным спиртом, валерьянкой. Врачи и фельдшеры располагали небольшими хирургическими наборами, резиновыми жгутами для остановки кровотечения, а также ампулами с различными инъекциями.

Обоз останавливался за каким-либо прикрытием – это была база. Ближе к окопам устраивали перевязочный пункт. Ещё ближе, в расположение рот, выдвигались санитары. Когда падал раненый, они обрабатывали йодом рану, перевязывали, как могли, после чего вывозили на перевязочный пункт. Там врач с помощниками накладывали повязки более профессионально, а тяжелораненым немедленно делали операции.

Вид части походной операционной , размещённой в палатке

Духовник исповедовал безнадёжных, остальных переодевали, кормили, поили горячим чаем и выдавали папиросы. Раненых в брюшную полость и грудь после операций оставляли в отряде ещё на несколько дней, чтобы не растрясти, не погубить во время эвакуации.

Что такое медсанбат?

Всё это кажется совершенно естественным – как может быть иначе? На самом деле, чтобы понять, какое большое дело сделала Русская Церковь, создав хорошо обеспеченный хирургическими инструментами Серафимовский отряд – один из первых опытов создания медсанбатов в России. Что такое медсанбат? Медицинское подразделение в составе дивизии, которое занимается не только первичной медпомощью, но и операциями, а по возможности – дальнейшим лечением.

Официально медсанбаты появились лишь в 1935 году, но на примере Серафимовского отряда мы видим, что пытались что-то сделать и раньше. В чём было их отличие от обычных перевязочных и дивизионных лазаретов Первой мировой?

В медсанбатах в 1941–1945 годах оперировали три четверти раненых, то есть 75 процентов, что спасло огромное число жизней. В Первую мировую в первые часы после ранения оперировали, в лучшем случае, в десять раз реже, а порой во много десятков раз. Выдающийся военный хирург Владимир Андреевич Оппель, оперировавший в Первую мировую порой по триста с лишним раненых в неделю, писал: «Чрезвычайно низкий процент оперируемых раненых в перевязочных отрядах дивизий (0,6-3,3%), в лазаретах дивизий (1-5,4%), в подвижных госпиталях (13,3-30,9%) обнаруживал бездеятельность этих организаций в отношении оперативно-хирургической работы. Они раненых только перевязывали».

Тут сыграли роль несостоятельная доктрина немецкого хирурга Эрнста Бергманна о «первичной стерильности огнестрельной раны» и вытекавшая из этого переоценка значения первичной повязки. Но дело, конечно, не только в Бергманне. Дивизионные медики выполняли титаническую работу по перевязке безбрежного числа раненых, падали от усталости. Ни одна из стран-участниц Первой мировой не была готова к такому размаху боевых действий, и Россия не стала исключением. Предполагалось, что нашей армии хватит 9 тысяч врачей, но очень быстро их число пришлось удвоить. И всё равно не хватало, но их просто неоткуда было брать больше – фронт поглотил шестьдесят процентов всех врачей в стране.

В общем, помощь раненым сразу после боя была минимальной. Дальше – госпитали, военно-санитарные поезда и так далее, где оказывалась уже полноценная помощь, но попробуй до них добраться. Иногда раненые тысячами накапливались на станциях, претерпевая большие страдания.

Благодарности и неприятности

Серафимовский отряд отчасти исполнял функции медсанбата, значительно усилив медицинские возможности дивизии. Как можно больше операций старались совершить на месте, раненых лечить в своём околотке, избегая их эвакуации. Генерал Гильчевский энергично это поддерживал, ведь вернуть потом своих бойцов из госпиталей было почти невозможно.

Постоянно укреплялась материальная база отряда. Ещё в начале июля 1915 года Комитет православных духовно-учебных заведений помог приобрести походную аптеку лазаретного образца, ампутационный и трахеотомический наборы. Весь обоз поставили на рессоры с сохранением специальных внутренних пружин, на которые устанавливались носилки. Это обеспечивало раненым больший покой. Носилки были снабжены сменой холщовых полотнищ, а также тёплыми одеялами, подушками и резиновыми грелками, пожертвованными императрицей Александрой Фёдоровной, продолжавшей помогать своим серафимовцам. Комиссия, прибывшая из санитарного отдела армии, признала их оборудование образцовым.

Линейка для перевозки раненых

Операционная перевязочного отряда во время проведения операции. 1915 г.

В конце ноября в двух полках 101-й дивизии появился тиф, что заметно увеличило нагрузку, но, так как боёв почти не велось, с новым бедствием справлялись. На Рождество дю Шайля направил поздравительную телеграмму Александре Фёдоровне о том, что чины Серафимовского отряда возносят ко Господу горячую молитву о здравии и счастии государыни. Императрица ответила: «Сердечно благодарю Вас и всех чинов Серафимовского передового отряда за молитвы и поздравления, да благословит Господь и в будущем году самоотверженные труды Ваши на пользу дорогих наших воинов».

Императрица Александра Фёдоровна

Но неприятности последовали, откуда не ждали. Комитет, возглавляемый архиепископом Сергием, не мог больше нести столь большие расходы, как прежде. Не отказываясь от окормления, там приняли решение передать отряд в ведение Красного Креста, как прежде сделали это с другими подобными лазаретами. Дю Шайля был убеждён, что это большая ошибка, которая приведёт к развалу работы, и, увы, не ошибся. Серафимовский отряд стал игрушкой в руках разного рода общественных деятелей и чиновников. Средства начали регулярно задерживаться, так что порой жили на пожертвования офицеров дивизии, полюбивших серафимовцев.

В дни Брусиловского прорыва

За несколько дней до Пасхи корпус, переброшенный в окрестности Ровно, вновь вывели на позиции. Дю Шайля начал подготовку к боям, распорядившись вырыть ходы сообщения для выноса раненых. Мастеровые отряда изготовили специальные конные носилки — волокуши. Командир дивизии передал шестьдесят подвод. Чувствовалось, что готовится что-то серьёзное.

В ночь на 16 апреля произошёл трагический инцидент — на окопы 403-го Вольского полка неожиданно напали венгры. Часть солдат из двух рот перебили сонными, часть захватили в плен. Первая попытка выбить мадьяр оказалась неудачной – новые потери, но затем ударили в полную силу, захватив в плен более шестисот солдат и офицеров противника. В тот день вновь отличился граф дю Шайля, хладнокровно руководивший санитарами под огнём противника. Вместе с ним особое мужество проявили ещё два смельчака-серафимовца. Старший унтер-офицер Фёдор Фёдоров выносил раненых, хотя не обязан был этого делать – по нему энергично палили из винтовок. Младший унтер-офицер Пётр Горшенин провёл разведку удобного пути тоже под сильным огнём. Всех троих наградили Георгиевскими медалями.

Двадцать первого мая началась одна из самых известных операций Великой войны – Брусиловский прорыв, который принёс дивизии не только славу, но и чудовищные потери. Каждая укреплённая полоса австрийских позиций густо оплеталась колючей проволокой, местами было несколько таких полос. Проволока порой была столь толстой, что её не брали ножницы. Местами через неё пропускался электрический ток, иногда подвешивались бомбы, во многих местах были заложены фугасы. И всё это простреливалось артиллерией и пулемётами. Русские штурмовые группы погибли практически в полном составе. Обернулась трагедией и следующая попытка атаковать. Полки потеряли около восьмисот человек. Многие из них были сожжены австрийскими огнемётами, под пылающей струёй которых оплавлялись даже металлические части винтовок.

Те, кто был ранен легко, добирались до перевязочного пункта самостоятельно. Тяжелораненые, благодаря самоотверженности серафимовцев, оказывались на операционном столе, как правило, не позже, чем через полтора часа после ранения. Увы, под сплошным огнём до некоторых было не добраться, приходилось ждать темноты. Тем заметнее был подвиг младшего унтер-офицера Елпидифора Ионова, которого можно было и засветло видеть между нашими и австрийскими окопами.

Следующий день принёс новую неудачу. Враг обстрелял наших артиллеристов химическими снарядами, сорвав подготовку. Жёлтый ядовитый газ разъедал глаза и вызывал отёк лёгких. Многому в искусстве наступать приходилось учиться на ходу. Так, Гильчевский отдал приказ артиллеристам не прекращать огня по первой линии окопов противника буквально до последнего мгновения, пока штурмовые группы не сделают проходы. Это было рискованно, но шанс погибнуть от случайных осколков своих снарядов был меньше, чем от плотного ружейно-пулемётного огня австрийцев.

Сработало – прорвались. Снова отличились Фёдоров, который вынес 500 раненых, и Горшенин. Геройски проявили себя и рядовые Станислав Коза, Сергей Исаков, Павел Томашевский, Григорий Трюхин, Александр Роскос – ездовые вьючных носилок. Всех наградили Георгиевскими медалями.

Второго июня 101-я дивизия форсировала речку Пляшевку. Невелика была речушка, но густая растительность скрадывала глубину болот и прудов. 404-й Камышинский полк перешёл реку по горло в воде, но одна из рот, попав на гиблое место, утонула в полном составе. И всё это под ураганным огнём. Полки потеряли почти три тысячи человек солдат убитыми и ранеными – тридцать процентов состава дивизии. Следующая река – Стырь, где лёг почти весь доблестный Камышинский полк, потеряв 2 100 солдат и 32 офицера. Шрапнель смертельно ранила командира полка Петра Яковлевича Татарова – ветерана Шипки. Последние его слова: «Умираю, камышинцы, вперёд!» Но не было их больше, камышинцев, разве что горсть. Тело полковника серафимовцы вынесли на руках. Пополнения не было. Новый приказ: «Продолжать наступление во что бы ни стало!» Лёгкая артиллерия пробивала проходы в заграждениях, гаубичные батареи обстреливали укрепления – так началось тяжёлое трёхдневное сражение за город Броды, где бои шли в лесных массивах с переменным успехом. От дивизии осталась лишь тень.

Во время одной из атак пуля пробила лёгкое начальника штаба Тараса Михайловича Протазанова, наблюдавшего за боем. Просьбе Гильчевского спуститься в окоп он не внял – и вот уже падает, как всем казалось, убитый. Но бросается на помощь помянутый уже младший унтер-офицер Елпидифор Ионов – фельдшерский ученик. После перевязки полковника вывозят в тыл на конных носилках, тут же делают операцию, лишь после этого отправляют дальше в тыл. Через три месяца Протазанов вернулся в дивизию…

Группа раненых, самостоятельно добирающихся в расположение полевого медицинского пункта. Юго-Западный фронт. Фото 25 августа 1915 г.

Последняя атака дивизии в том наступлении. Дивизии, собственно, нет. Неполный полк. Люди смертельно устали. Равнодушно относятся к потерям и стараются залечь, но не из страха, а из апатии и чтобы хоть немного вздремнуть. Комдив, сам не спавший двое суток, убеждает довести дело до конца. К ночи Броды всё-таки взяли.

«Излишние»

Знак сестры милосердия

Новые награждения серафимовцев: духовник иеромонах Антоний получил орден Святой Анны 3-й степени с мечами, Георгиевские медали получили сёстры милосердия Любовь Евгеньевна Попкова и Мария Максимовна Потапова и много кто ещё.

А граф дю Шайля всё перечитывает странную телеграмму, полученную от уполномоченного Красного Креста. В ней предлагается Серафимовский отряд расформировать. Оценили! Генерал Гильчевский не понимает, что происходит: телеграфирует архиепископу Сергию, – на этот раз с просьбой заступиться. Владыка пытается, просит. Не помогает. Гильчевский вновь просит его сделать хоть что-то – перестали поступать перевязочные средства. Но отряд, похоже, списали. Генералу приходит идея передать отряд из общественного Красного Креста в военное ведомство, для чего он отправляет дю Шайля в Петроград. Но Красный Крест возражает и против этого.

Уставший от всего этого куда больше, чем от боёв, граф просит владыку Сергия освободить его от обязанностей командира и в начале декабря уходит офицером в 8-е бронеавтомобильное отделение. Серафимовский отряд после этого продержался ещё несколько месяцев, хотя из старого состава там остались лишь иеромонах Антоний и фельдшер Петрушов. В конце концов, уже после Февральской революции, его признали «излишним», несмотря на тысячи спасённых бойцов и бесчисленные награды за храбрость, полученные серафимовцами. Подчеркнём, не военное ведомство, не Церковь вынесли этот приговор, а общественные деятели, призванные помогать армии. Не со зла, конечно, а от избытка идей.

* * *

Кратко скажем о дальнейшей судьбе некоторых героев нашего повествования.

Епископ Анастасий (Александров) скончался от воспаления лёгких в 1918 году. Иеромонах Антоний (Лучкин) после революции служил в церкви Петра и Павла на острове Верхний на Псковском озере. 8 апреля 1928 г. был арестован, обвинён в антисоветской деятельности и осуждён на 3 года исправительно-трудовых лагерей. Скончался в сане игумена в 1931 году.

Генерал Гильчевский дослужился до командира корпуса. После революции уехал в Тифлис, где явно не сошёлся с местными националистами, так что даже согласился послужить в РККА, когда она добралась до Грузии. Жил с семьёй в полной нищете и решился, в своей неподражаемой манере, попросить у власти то ли пенсию, то ли расстрельный приговор. Вот выдержка, посвящённая русским офицерам, из его письма Калинину, которое тот переслал Сталину: «Мы служили и вели войны в интересах родины. Если мы и предки наши не вели бы войн, то занимали ли ныне 1/6 часть земного мира?» Далее он весьма умно и с горькой иронией разоблачает большевиков, интеллигенцию, национальную политику, осуществляемую коммунистами за счёт русского народа, предвидя, чем всё это закончится. Как ни странно, его не арестовали, наоборот, издали книгу генерала о Первой мировой. В романе Сергеева-Ценского «Горячее лето» о Брусиловском прорыве, опубликованном в 44-м году, генерал Гильчевский изображён с большим уважением.

Граф дю Шайля принял участие в Белом движении, однако под самый конец разочаровался, не видя никаких перспектив у этой бойни. Его едва не расстреляли, и, чтобы избежать этого, он выстрелил в себя сам. Но Бог милостив – выжил и вернулся во Францию. До конца дней граф сохранял любовь к православию, высшим воплощением которого стала для него Оптина пустынь – её старцы. По некоторым сведениям, он погиб в гестапо в 1944-м.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска