Картинки приходской жизни

Священник

 Николай Толстиков

Отец Николай Толстиков

СИЛА СЛОВА

1993 год. Стылая высь кафедрального собора-музея. Пасха поздняя, на улице вовсю бушует весна, а внутрь храма тепло не пропускают толстенные стены. В алтаре в ожидании архиерея служащая братия перетаптывается с ноги на ногу, от дыхания – пар клубами. Поморозня такая, что счастливчик тот, кто догадался зимнюю обувь надеть.

В поддерживаемой иподьяконами мантии, гулко ступая по истёртым каменным плитам пола, идёт к разверстым Царским вратам владыка. Архиерею за восемьдесят лет; все – и духовенство и прихожане – знают, что это его последняя служба: пришло ему время уходить на покой.

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

По храму разносятся ликующие пасхальные песнопения.

Владыка стоит перед престолом, прикрыв глаза, сокровенно шепча молитву.

– А владыченька-то наш за годы управления епархией ни разу порога этого собора не переступал, – шепчет мне старый протодиакон. – Ему там про старинные фрески, про всё прочее рассказывали, а он ответил – как отрезал: «В свой кафедральный собор я войду как правящий архиерей, а не как турист в музей!» Слово дал! И дождался вот, свершилось. Сподобил Господь!

Службы пасхальные недолгие, и эта Великая вечерня скоро подошла к концу. Владыка провёл рукой по седой бороде: что-то блеснуло в ней. То ли это изморось от дыхания растеклась каплями, то ли слеза ненароком скатилась.

ЖЕНСКАЯ ДУША – ЗАГАДКА

Женский извиняющийся голосок из телефонной трубки:

– Нам надо бы освятить офис бухгалтерии! Но… только, чтоб начальница не заметила. Она у нас, знаете, такая страшная атеистка!

Ладно, сделаем, раз просят и вопиют. Наверное, так наш брат в богоборческие времена частенько по требам ходил: полы подрясника за пояс подоткнуты, под плащом не видно; в портфеле – кропило и банка с крещенской водой…

В офисе на втором этаже небольшого особнячка пять насторожённых барышень средних лет сидят за столами.

Облачаюсь, беру кропило.

– А можно мы дверь на замок запрём? Вдруг кто из сослуживцев заглянет и заложит нас начальнице.

– Строга?

– Не то слово! Люта!

– А что свой офис надумали освятить, хоть и сами боитесь?

– Так чтобы мир промеж нами был! Да и начальница, может быть, смягчится…

Чин освящения благополучно завершён, напоследок окроплённые святой водичкой дамы вытирают капли с личиков.

– Ох, начальница, легка на помине! – выглянув в окно, ахнула одна. – Сегодня, как назло, с обеда раньше времени прикатила.

Опять умоляющие взгляды.

– Не переживайте, не подведу! – успокаиваю.

«Маскируясь», выхожу на крыльцо и, норовя проскочить незамеченным, краем глаза ухватываю женщину, выбравшуюся из иномарки.

Так это ж одна из наших прихожанок! Правда, бывает она на службах в храме нечасто. Обычно придёт среди дня, затеплит перед иконой свечу и стоит смиренной овечкой, молитвенно сложив руки.

Непостижима женская душа.

«МАФИОЗИ»

Глеб – мужичок простецкий. Подставит руки настоятелю храма под благословение и тут же его по плечу по-приятельски хлопнет:

– Как житуха, батя?!

Сухонький фигуркой, незавидного ростика, но с грубым, как у пропитухи, басом, шалые глаза навыкат. Явно по нраву ему, что и церковная приставка «отец» к имени его приклеилась. Отец настоятель, отцы клирики, отец диакон, а он, стало быть, пусть и не гордо, отец сторож.

В сторожке своей, неся службишку, Глеб ночами скучал. Возле храма спокойно, тихо, никакой ворог через ограду не лезет. Подремать бы можно до рассвета, да вот беда – бессонница. Притащил тогда «отец сторож» маленький телевизор, выставил антенну и давай ночами напропалую сериалы смотреть, переживать да ахать.

И досмотрелся однажды так…

В разгар вечерней службы, когда настоятель на полиелее кадил храм, глуховатая бабушка-смотрительница его остановила и громким шёпотом возвестила новость, испуганно округляя глаза:

– Там отец сторож наш, Глеб, выпимши, заперся в сторожке и требует, чтобы немедля принесли ему зарплату! И чтоб в чемоданчике!

– Ишь ты, мафиози какой выискался! – проворчал настоятель. – Пусть проспится! Будут ему завтра и зарплата, и чемоданчик. В дорогу!

Настоятель с виду суровый, но душой добрый, отходчивый.

Поутру бредёт Глеб, повинная головушка, бормочет, покаянно потупив взор:

– Ты это, прости меня, батя?! А?

Простит настоятель, чего уж. Всё-таки какой-никакой, а брат во Христе.

А Глеб в знак покаяния тащит из сторожки злосчастный телевизор и демонстративно брякает его в мусорный бак. Даже свою получку предлагает на нужды храма отдать. Клянётся, что с «зелёным змием» проклятым ему больше не по пути.

МОЛИТВЕННО!

Отец Василий, настоятель храма, – из музыкантов, в прошлом преподавал в консерватории. Любая фальшивая нотка, проскочившая во время совершения службы, вводит его в расстройство.

Недавно рукоположённый в диакона отец Федот – из армейских прапорщиков. Грубоват, голосина – ровно труба, и с музыкальным слухом он не в ладах, не иначе медведь на ухо наступил.

Страдальчески морщится от диаконских рулад на утрени отец Василий, но куда денешься – надо новорукоположённого диакона учить.

Возгласил на каноне с солеи перед Богородичной иконой «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!» так, что вздрогнули подвески на паникадиле. И вот возвращается в алтарь Федот, покадив храм.

– Отец Федот! Не надо так орать «Богородицу и Матерь Света…» – трагично вздыхает отец Василий. – Вы же не взвод солдат в атаку поднимаете. Благоговейно, молитвенно надо…

ВЕРА

Отец Федот хотя и в зрелых уже годах, но диакон ещё «молодой», всего с неделю. Утомился, видать, с непривычки на службе. И петь с прихожанами «Символ веры» на солею застеснялся выйти, притулился передохнуть на табуретке в уголке алтаря. Батюшка служит с ним тоже молодой, ничего не скажет, не попеняет. А так хоть на пару минут гудящие с непривычного долгого стояния ноги ныть перестанут.

Но в это время в алтарь заходит настоятель отец Василий:

– Отец диакон, где ваша вера?

– В садике, – отвечая, вскакивает с табуретки смущённый, как провинившийся школьник, Федот.

– Где-где? – не понимает растерянный настоятель.

– В садике, – повторяет отец Федот. – В школу ещё младшую дочку не берут, мала.

МОНАШКИНА ХОДЬБА

Часто можно видеть где-нибудь в парках бодро шагающих бабулек с лыжными палками в руках. Скандинавская ходьба. Говорят, помогает жизненный тонус удерживать и к долголетию стремиться.

Но почему-то хочется думать, что придумали её не финны, а наша русская баба Дуня. Сухонькая, всегда в тёмной одежде, укутанная по самые брови чёрным платком, жила она в маленьком, переделанном из амбара домике. Соседки рассказывали, что в юности она на каком-то полустанке спрыгнула с замедляющего ход поезда и замоталась при этом её длинная коса за подножку вагона. Так и поволоклась Дуня по насыпи вслед за набирающим скорость составом. Взмолилась: мол, жива останусь – жизнь Богу посвящу! И… отцепилась.

Монастыри в ту богоборческую пору были закрыты, и стала Дуня монахиней в миру…

Нам она запомнилась бодрой старушкой с двумя батожками в руках и котомицей за плечами, семенящей по бездорожью в храм за несколько километров от нашего городка. Неизменно – и в непогоду, и под палящим солнцем, шепча молитву.

Никто не мог сказать, сколько было монахине лет, пока однажды на избирательном участке – в советское время все обязаны были прийти и проголосовать – председатель комиссии, сверив Дунин паспорт со своим списком, не произнёс во всеуслышание то ли потрясённо, то ли восхищённо:

– Вы знаете, сколько этой бабушке лет? Не поверите: сто три!..

«ЗНАК СВЫШЕ»

В помещении нашего обкорнанного, без куполов и колокольни, храма местный предприниматель держал «Сытную лавку» и годами извлекал немалый барыш, гоня на продажу водку, мясо, сигареты. В отделение Росреставрации, на чьём балансе числился храм, от лихого арендатора капала денежка, и все заинтересованные лица были довольны.

Хотя приходская община официально создана и зарегистрирована, в сам храм ходу нам нет: ещё на целый год сохраняется у предпринимателя срок аренды. Приблизится очередной церковный праздник – и наш староста бежит к нему «на приём», униженно просит позволения отслужить молебен возле стены храма – снаружи.

Но вот бизнесмен угодил однажды в автопеределку, выпутался из неё еле живым и, выздоровев, принёс настоятелю ключи от храма:

– Магазин съехал! Забирайте помещение досрочно!

И всё-таки подводит человека «ретивое»! Про «знак свыше», по его собственному выражению, бизнесмен вскоре забыл, ревниво поглядывая, как в храме постепенно налаживается церковная жизнь. Может, ждал он, что наиграются в свои «игрушки» пришлые люди, уйдут и всё вернётся на круги своя. Но не тут-то было! И прихожан прибавляться стало…

Территорию вокруг храма обступал высоченный забор из металлического профиля, ворота раздвигались с помощью электромотора. Квадратные метры земли предприниматель успел в своё время по дешёвке хитроумно выкупить у города, понастроить на них кирпичные гаражи и сдать их в аренду – теперь в них копошились автомеханики, чиня автомобили.

– Вы по моей территории ходите в храм! – заявил он нам однажды на полном серьёзе.

Впору по воздуху переноситься к храму. Ну или проще: платить наличкой «проходные». А раз не желаете платить… Взял и подломил ломом электропривод у ворот – теперь это тяжеленное полотнище нужно отодвигать вручную. Автомеханики, наши соседи, ребята здоровые: им ворота задвинуть или отодвинуть – раз плюнуть. Да вот беда – на работу они приходят поздно, а нам службу начинать спозаранок. Налегает отец настоятель плечом на торец железного полотнища. Скрежещет препятствие, не поддаётся, силёнки требует…

Тут на помощь поспешает дед Геннадий. Это ему, наверное, кажется, что он быстро движется, на самом деле еле бредёт. «Божьему одуванчику» годков более чем порядочно. В храме он с женою, тоже «одуванчиком», – они одни из первых прихожан. И на службу, как правило, приходят первыми. Когда-то давно он был секретарём райкома компартии, она – инспектором детской комнаты милиции. Потеряли единственную дочь, внука, остались в глубокой старости одни. Ожили, когда рядом с домом храм открылся. Ходят старички в его гулкой пустоте, целуют иконы, шепчут слова молитв, затепливают в помин душ близких и родных на панихидном столике свечи. И полегче им: может, не так остро одиночество и оставленность в этом мире ощущаются. Неисповедимыми путями приводит Господь людей к вере…

– А ну, помогай, жена! – призывает глуховатый дед супругу и упирается руками в торец полотнища ворот рядом с настоятелем. – Нет такой преграды в борьбе с капитализмом, чтобы не преодолела партия!

Присоединяется бабушка, и ворота нехотя, со скрежетом, отворяются…

И так почти каждое утро. Пока предприниматель, видимо, ждёт очередного «знака».

ВРАГ УНЫНИЯ

Бывает такое на службе: не ладится – и всё тут. И певчие на клиросе фальшивят: то комариками запищат, то забасит кто-нибудь из них невпопад и не к месту. Пономарь сонной мухой шевелится – из кадила угли рассыпал. У служащего священника голос пропал: скрипит, точно рассохшаяся доска в деревянном полу.

Как трудно сосредоточиться в молитве!

А ещё к середине службы прихромал старый протоиерей отец Василий. Давным-давно он за штатом, негнущиеся ноги еле переставляет – без клюшки никуда, вдобавок почти слеп. Но слух сохранил изумительный: вроде бы не видит человека, но точно по голосу определит, кто есть кто.

Вот, наверное, мысленно подсмеивается над нашими неумёхами старик!

После службы подхожу к нему, бормочу, оправдываясь, извинения, на что протоиерей, неторопливо перекрестившись щепоткой, бодро возглашает:

– Что ты, брат, пригорюнился? Отслужили вы ведь не хуже, чем в кафедральном соборе!

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Иеромонах Амфилохий на все руки мастер – в одном лице и настоятель монастыря, и клирошанин, и трудник. В общем, «сам читаю, сам пою, сам кадило подаю». Монастырь возрождается в благодатном месте: вблизи нетронутый сосновый бор, где под сенью вековых деревьев ласково журчат, наполняя водой крохотные озерки, целебные источники.

В храме, недавно освобождённом от складских завалов, сохранились кое-где росписи, здесь же рака с мощами местночтимого святого, основателя обители.

Сначала потянулись сюда паломники, чтобы помолиться в монастырской тиши, приложиться к святым мощам, окунуться в источник. Потом и турфирмы «разнюхали» – повезли в монастырь автобусы с разношёрстными туристами: кто-то побыть в монастырской благодати хотел, а кто-то из праздного любопытства.

В одной такой глазеющей по сторонам группе дама с видом затока заявляет:

– Надо не забыть благословение у настоятеля взять! У кого бы узнать, где он?

Озирается и видит, как у скотного двора какой-то трудяга в длиннополой одежде перекидывает вилами навоз.

Морщит напудренный носик дамочка, но никого, кроме туристов-попутчиков, рядом нет – придётся самой подходить и спрашивать:

– Не знаете, где найти здешнего настоятеля? Я хочу у него благословения попросить.

– А сподобитесь?

Монах улыбнулся, воткнул в землю вилы и стряхнул с рук унавоженные рукавицы:

– Я настоятель!

Дамочка опешила… Но что делать под взглядами начавших усмехаться туристов? Подошла под благословение и поцеловала натруженную руку.

ПУСТЯК

Старик, зайдя в храм и молитвенно сложив перед собой ладони, просит, взирая на икону:

– Мне б к пенсии моей прибавки тысчонку-другую!

В это время порог храма переступает уроженец Кавказских гор.

Старичок, видать, глуховат: кажется ему, что говорит-то шёпотом, а на самом деле звук слов его отчётливо раздаётся в храме. Южанин хмыкает, услышав просьбу. Вытаскивает из кармана кошелёк и суёт старичку пару тысячерублёвок.

– И всего-то?! – бурчит. – Стоило беспокоить Бога по пустякам.

ЛЁТЧИК

Жорж, низкорослый старичок с плешивой головой и огромной бородищей, пономарь новый, в алтаре от всего испуганно шарахается и крестится невпопад. Состоял он прежде недолго сторожем и одновременно дворником при храме: ночью блаженствовал на топчане в сторожке, днём помахивал метлой по дорожкам. Числился Жорж лицом без определённого вида жительства, но, обосновавшись на приходе, стал выглядеть вполне прилично, прибарахлясь шмотками, оставленными на паперти прихожанами. Как же иначе: форс держать надо – бабкам хвастал, что в авиации по молодости служил.

Жизнью такой он был доволен. Жаль, что скоро закончилась она. Жоржа взяли на послушание в алтарь вместо заболевшего пономаря. На этой «должности» блаженствовать некогда: то батюшке просфоры подай, то принеси со свечного ящика записки от прихожан, да ещё и следи, чтобы угли в кадиле не потухли. То одно, то другое…

Вроде всё мелочи, но кругом идёт голова у Жоржа – никуда он, бедолага, не успевает, всё из рук у него валится. Морщится только он виновато на упрёки батюшки да, отвернувшись, втихаря ворчит – сетует на такую судьбу.

А тут ещё и архиерейская служба подоспела. Народу в алтаре – не протолкнуться: мальчишки из архиерейской обслуги, диаконы, священники… Зажатый в угол, Жорж трясётся, ровно овечий хвостик, взирает на происходящее испуганно вытаращенными глазами и радуется, что никто у него ничего не спрашивает и не требует.

Но и про Жоржа вдруг вспомнили…

На литургии, перед началом Великого входа, архиерей, стоя у жертвенника, вынимает из просфоры частицы за здравие всех сослужащих ему в алтаре. По старшинству, от благочинного до алтарника, все по очереди подходят к владыке и, поцеловав его в плечо, называют для поминовения своё имя. Прошли все, лишь один Жорж жмётся в своём уголочке. Порядок есть порядок: ребята-иподиаконы подхватили Жоржа под локотки и – к владыке.

Перепуганный Жорж отбивается, будто на казнь его волокут.

– Куда вы меня, охламоны, тащите?! – вопит истошно и что есть сил упирается.

– Это что у вас за больной? – сердито вопрошает архиерей.

– Да он нормальный. Авиатором был, лётчиком! – пытается сгладить неловкость настоятель.

– С парашютом неудачно спрыгнул?

– С печки упал! – честно и покаянно признался Жорж.

ВСЁ РАВНО СОГРЕШИЛА!

Благочестивая старушка – «одуванчик» – жалуется товаркам по лавочке возле храма:

– Вот же какой строгий и въедливый батюшка! Все свои грехи и грешочки на исповеди вроде бы ему выложила. А он вдруг спрашивает: «Воровала?» Да я сроду в жизни нитки чужой не брала!

Старушка какое-то время отпыхивается от возмущения и продолжает:

– Он говорит: «Валяется вот сторублёвка на дороге – что делать будешь?» Я молчу, думаю и так и этак. Пенсия у меня грошовая, одни слёзы, а надо бы и дочке помочь, и внучке гостинчик купить. Может, эта денежка-то и не нужна никому, раз никто не ищет, валяется себе… «Вот тут ты и согрешила!» – восклицает батюшка. «Так не подняла же деньгу!» – «Помыслила!»

ПЕРСОНА

Храм мы восстанавливаем в своеобразном городском квартале, прозванном в народе «Дворянским гнездом». И правда, в соседних особнячках и коттеджах, прочих элитных домах тихо проживает отставная советская партноменклатура.

Даже магазин, который был прежде в обкорнанном до неузнаваемости храме, назывался «Комсомолка».

Насторожённо и с удивлением следили за нами неотступно чьи-то глаза из-под занавесок на окнах.

Но первая ласточка из тех домов появилась – дед, тяжело опирающийся на трость, но сохранивший прежнюю начальственную выправку. Постоит он, не крестясь, до конца службы у самой солеи и потом, вроде как чем-то недовольный, убредёт.

Причина скоро выяснилась – сам он её и озвучил. Туг на ухо оказался.

– Почему вы мои записки о здравии и упокоении вслух никогда не читаете?

– Да как же? – возражает батюшка. – Все обязательно прочитываем на литургии.

Но дед продолжает пенять настоятелю:

– Не под силу, что ли, вам вот так, громко, во всеуслышание, объявить: сейчас мы будем читать записки товарища Полякова! Персонально!

ПОБОРНИК МОРАЛИ

У проруби в крещенскую ночь следят за порядком казаки. По берегам реки толпа из тех, кто окунуться в ледяную купель жаждет, и просто зевак и сочувствующих. Слепит глаза прожектор, застуженными голосами поют певчие, кружатся, падают неторопливо снежинки.

Водосвятие закончено: храбрецы устремляются к вместительным солдатским палаткам и уже оттуда в «купальных костюмах» сигают в прорубь. Казаки возле краёв её топчутся, помогают купальщикам выбраться из воды.

Шумно, гамно, оживлённо.

– Эх, была не была! – решается молодой батюшка. – И я окунусь!

Тоже скрывается в палатке и выбегает из неё – ясно, что не в подряснике. Сходу, отчаянно творя молитву, плюхается в прорубь и выныривает обратно с жутким оханьем, выдыхая воздух и тараща глаза.

Тут же над батюшкой склоняется казак и строго грозит пальцем:

– Не выражаться, молодой человек!

ЗАСТУПНИЦА УСЕРДНАЯ

В восстанавливаемом храме любой помощи рады. И жертвуют люди кто что может – по желанию и по достатку. Одна бабулька образ иконы Казанской Божией Матери принесла. Вырезана икона из настенного календаря, но заботливо скрыта под стекло и заключена в красивую рамочку.

– Заступница усердная… Возьмите! – передала свой скромный дар старушка батюшке. – Поможет когда, защитит!

Через два дня замок на дверях нашего храма взломали, ловко перекусили пассатижами у замка тоненькую дужку. Староста наш, из творческой интеллигенции, купил замочек такой, что впору разве что где-нибудь на даче на дровяном сарае вешать – с ним легко справился злоумышленник. В полутьме храма он сорвал со стены икону и бывал таков…

Но грабитель попал на видеокамеру, так что для полиции повязать его было делом техники. Икону нам вскоре вернули.

– Хоть бы старинная какая, а то простой календарь! – посетовали стражи порядка. – Никакой ценности.

– Понимали бы, что говорите! – проворчал настоятель. – Что с вором-то сделали?

– Он гастарбайтер. На историческую родину отправили в наказание.

– Ловок мужик!

Старушка-дарительница приложилась к иконе, смахнула слезу:

– Пресвятая Богородица, спаси нас, грешных!.. Ты и храм от большего поругания оберегла, и пропащему человеку, нехристю, домой помогла возвернуться!

г. Вологда

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска