В этом году, в октябре, исполняется 60 лет кончины митрополита Вениамина. В Псково-Печерском монастыре уже давненько ведётся подготовка к прославлению этого замечательного светильника Церкви, нашего современника, может, нынче прославят – круглая дата. Говорят, «чудес» не хватает для канонизации. Верим, что у Господа он уже «свой». Предлагаем вам главу из его книги «Божии люди. Мои духовные встречи», вышедшей в 1997 году.

Митрополит Вениамин (Федченков)

Митрополит Вениамин (Федченков)

Через ворота под колокольней вошёл я внутрь двора скита. Меня приятно поразило множество цветов, за коими был уход. Налево узенькая дорожка вела к скитоначальнику о. Феодосию. Он был здесь «хозяином», но подчинялся отцу игумену монастыря, как и все прочие. Это был человек высокого роста, уже с проседью и довольно плотный. Познакомились. И я сразу попросил у него благословения сходить исповедаться у старца о. Нектария.

Когда я вошёл в приёмную, там уже сидело четверо: один послушник и какой-то купец с двумя мальчиками лет по 9-10. Как дети, они все о чём-то говорили весело, тихо щебетали и, сидя на скамейке, болтали ножками. Когда их разговор становился уже громким, отец приказывал им молчать. Молчали и мы, взрослые. Как в церкви, и здесь была благоговейная атмосфера, рядом – святой старец… Но детям это было невтерпёж, и они сползли со скамьи и начали осматривать красный угол с иконами. Рядом с ними висела картина какого-то города. На ней и остановилось особое внимание шалунов. Один из них говорит другому: «Это наш Елец». А другой возражает: «Нет, это Тула». – «Нет, Елец». – «Нет, Тула!» И разговор опять принимал горячий оборот. Тогда отец подошёл к ним и обоим дал сверху по щелчку. Дети замолчали и воротились назад к отцу на скамейку. А я, сидя почти под картиной, поинтересовался потом: за что же пострадали малыши – за Тулу или за Елец? Оказалось, под картиной была подпись: «Святый град Иерусалим».

Зачем отец приехал и привёз своих деточек, я не знаю, а спросить казалось грешно: мы все ждали выхода старца, как церковной исповеди. А в церкви не говорят и об исповеди не спрашивают… Каждый из нас думал о себе.

Прождали мы в комнате минут десять молча: вероятно, старец был занят с кем-нибудь в другой половине домика. Потом неслышно отворилась дверь из его помещения в приёмную комнату и он вошёл… Нет, не «вошёл», а как бы вплыл тихо… В тёмном подряснике, подпоясанный широким ремнём, в мягкой камилавке, о. Нектарий осторожно шёл прямо к переднему углу с иконами. И медленно-медленно и истово крестился… мне казалось, будто он нёс какую-то святую чашу, наполненную драгоценной жидкостью, и крайне опасался, как бы не пролить ни одной капли из неё. И тоже мне пришла мысль: святые хранят в себе благодать Божию и боятся нарушить её каким бы то ни было неблагоговейным душевным движением: поспешностью, фальшивой человеческой лаской и др. Отец Нектарий смотрел всё время внутрь себя, предстоя сердцем перед Богом. Так советует и Феофан Затворник: сидя ли или делая что, будь непрестанно пред лицем Божиим. Лицо его было чистое, розовое; небольшая борода с проседью. Стан тонкий, худой. Голова его была немного склонена к низу, глаза – полузакрыты.

Мы все встали… Он ещё раза три перекрестился перед иконами и подошёл к послушнику. Тот поклонился ему в ноги, но стал не на оба колена, а лишь на одно, вероятно, по тщеславию стыдился делать это при посторонних свидетелях. От старца не укрылось и это, и он спокойно, но твёрдо сказал ему:

– И на второе колено встань!

Тот послушался… И они о чём-то тихо говорили… Потом, получив благословение, послушник вышел.

Отец Нектарий подошёл к отцу с детьми, благословил их и тоже поговорил… О чём, не знаю. Да и не слушал я; было бы грешно подслушивать. О себе самом думал я… Всё поведение старца произвело на меня благоговейное впечатление, как бывает в храме перед святынями, перед иконою, перед исповедью, перед причастием.

Отпустив мирян, батюшка подошёл ко мне, к последнему. Или я тут отрекомендовался ему как ректор семинарии, или прежде сказал об этом через келейника, но он знал, что я архимандрит. Я сразу попросил его принять меня на исповедь.

– Нет, я не могу исповедовать вас, – ответил он. – Вы человек учёный. Вот идите к отцу скитоначальнику нашему, отцу Феодосию, он – образованный.

Мне горько было слышать это: значит, я недостоин исповедаться у святого старца. Стал я защищать себя, что образованность наша не имеет важности. Но отец Нектарий твёрдо остался при своём и опять повторил совет – идти через дорожку налево к о. Феодосию. Спорить было бесполезно, и я с большой грустью простился со старцем и вышел в дверь.

Придя к скитоначальнику, я сообщил ему об отказе отца Нектария исповедовать меня и о совете старца идти за этим к образованному о. Феодосию.

– Ну какой же я образованный? – спокойно ответил он мне. – Кончил всего лишь второклассную школу. И какой я духовник?! Правда, когда у старцев много народа, принимаю иных и я. Да ведь что же я говорю им – больше из книжек наших же старцев или из святых отцов, что-нибудь вычитаю оттуда и скажу. Ну а отец Нектарий – старец по благодати и от своего опыта. Нет уж, вы идите к нему и скажите, что я благословляю его исповедать вас.

Я простился с ним и пошёл опять в хибарку. Келейник с моих слов всё доложил батюшке, и тот попросил меня к себе в келию.

– Ну вот и хорошо, слава Богу! – сказал старец совершенно спокойно, точно он и не отказывался прежде. Послушание старшим в монастыре – обязательно и для старцев, и может быть, даже в первую очередь, как святое дело и как пример для других.

И началась исповедь… К сожалению, я теперь решительно не помню ничего о ней… Одно лишь осталось в душе, что после этого мы стали точно родными по душе. На память батюшка подарил мне маленькую иконочку из кипарисового дерева с выточенным внутри распятием.

Подошёл праздник Успения Божией Матери. Накануне, часов около 11, ко мне приходит из монастыря благочинный отец Федот. Несколько полный, с проседью в тёмных волосах и бороде, спокойный, приветливый, он и с собою принёс тишину. Помолившись и поздоровавшись со мною, он сначала справился о моём здоровье и самочувствии, потом порадовался: «Какая ныне хорошая погода», – был тихий, безоблачный день. Я подумал: «Подход – как в миру, между светскими людьми…» Жду дальше: напрасно монахи не ходят по келиям. И действительно, отец благочинный скоро перешёл к делу:

– Ваше Высокопреподобие! Батюшка игумен просит вас сказать завтра, на поздней литургии, поучение…

Это предложение было для меня совершенно неожиданным: я в миру довольно много говорил проповедей, речей, уроков и устал духовно от многоглаголания, потому, живя в монастыре, хотел уже отдохнуть от учительства в тишине, одиночестве и молчании. И в самом деле отдыхал. И вдруг – проповедуй и здесь?

– Нет, нет! – запротестовала моя душа. – Не могу, батюшка!

И начался между нами долгий спор.

– Почему же, Ваше Высокопреподобие?!

– Ну чему я буду учить вас в монастыре?! Вы – истинные монахи. А, живя в миру, какие мы монахи? Нет и не просите напрасно.

Но отца благочинного нелегко оказалось заставить отказаться от данного ему игуменом поручения.

– А как же у нас жили другие учёные монахи, – стал он перечислять их имена, – и проповедовали?

– Это не моё дело, – отстранял я его возражение. – Я про себя говорю, что не могу учить вас, монахов. Да и что особого я могу вам сказать? У вас на службах читаются, по Уставу, и жития святых из Пролога, и поучения святых отцов. Что же лучше?

– Так-то так, но и живое устное слово полезно нам послушать, – настаивал о. Федот.

– Святые отцы – всегда живые, – возражал я. – Нет уж, батюшка, не просите! Мне трудно это. Так и объясните отцу игумену.

– Да ведь отец игумен и благословил меня просить вас проповедовать.

Видя, что никакие уговоры не действуют на посланца, я вспомнил о старце Нектарии. «Вот кто может выручить меня из неожиданной беды, – думалось мне, – я у него исповедался, он знает мою грешную душу и скорее поймёт мой отказ по сознанию моего недостоинства, а слово старца – сильно в обители».

– Я спрошу у батюшки, отца Нектария, – сказал я.

– Хорошо, хорошо! – согласился сразу о. Федот.

И с этими словами он начал прощаться со мной. Да было и время: в монастыре зазвонил небольшой колокол к обеду. Благочинный ушёл, а я направился к «хибарке» старца. В знакомой мне приёмной никого не было. На мой стук вышел из келии о. Мелхиседек: маленького роста, в обычной мягкой камилавке, с редкой молодою бородою, с ласковым лицом.

Я объяснил ему наше дело и добавил:

– Мне нет даже нужды беспокоить самого батюшку, он занят другими. Вы только спросите у него совета. И скажите ему, что я прошу его благословить меня не проповедовать.

И я верил в такой ответ старца: мне казалось, что я хорошо поступаю, смиренно. Келейник, выслушав меня, ушёл за дверь. И почти тотчас же возвратился:

– Батюшка просит зайти вас к нему.

Вхожу. Целуем друг у друга руки. Он предложил мне сесть и, не спрашивая больше ни о чём, сказал следующие слова, которые врезались мне в память до смерти:

– Батюшка, – обратился он ко мне тихо, но чрезвычайно твёрдо, авторитетно, – примите совет на всю вашу жизнь: если начальники или старшие вам предложат что-нибудь, то как бы трудно или даже высоко ни казалось это вам – не отказывайтесь. Бог за послушание поможет!

Затем он обратился к окну и, указывая на природу, сказал:

– Смотрите, какая красота: солнце, небо, звёзды, деревья, цветы… А ведь прежде ничего не было! Ничего! – медленно повторил батюшка, протягивая рукою слева направо. – И Бог из ничего сотворил такую красоту. Так и человек: когда он искренно придёт в сознание, что он – ничто, тогда Бог начнёт творить из него великое.

Я стал плакать. Потом о. Нектарий заповедовал мне так молиться: «Господи, даруй мне благодать Твою! И вот идёт на вас туча, а вы молитесь: “Дай мне благодать!” И Господь пронесёт эту тучу мимо». И он протянул рукой слева направо. Отец Нектарий, продолжая свою речь, рассказал мне почему-то историю из жизни Патриарха Никона, когда он, осуждённый, жил в ссылке и оплакивал себя. Теперь уж я не помню этих подробностей о Патриархе Никоне, но «совет на всю жизнь» стараюсь исполнять. И теперь слушаюсь велений Высшей Церковной власти. И, слава Богу, никогда в этом не раскаивался. А когда делал что-либо по своему желанию, всегда потом приходилось страдать.

Вопрос о проповеди был решён: нужно слушать о. игумена и завтра – говорить. Я успокоился и ушёл. Обычно для меня вопрос о предмете и изложении поучения не представлял затруднений, но на этот раз я не мог отыскать нужной темы до самого всенощного бдения. И уже к концу чтения канона на утрени в моём уме и сердце остановились слова, обращённые к Богородице: «Сродства Твоего не забуди, Владычице!» Мы, люди, сродники Ей по плоти, Она – из нашего человеческого рода. И хотя Она стала Матерью Сына Божия, Богородицею, но мы, как Её родственники, всё же остались Ей близкими, а потому смеем надеяться на Её защиту нас пред Богом, хотя бы были и бедными, грешными родственниками Её… И мысли потекли, потекли струёй.

На поздней литургии я сказал приготовленную проповедь. Она была действительно удачною. В храме, кроме монахов, было много и богомольцев-мирян. Все слушали с глубоким пониманием…

Когда я возвратился в скит, меня на крылечке нашего домика встретил преподобный о. Кукша:

– Хорошо сказали, хорошо! Вот был у нас в Калуге архиерей Макарий: тоже хорошо он говорил проповеди!

Я промолчал. На этом разговор и кончился.

Через некоторое время из монастыря пришла уже целая группа послушников и стала просить меня:

– Батюшка, пойдёмте погуляем в лесу и побеседуем: вы такую хорошую проповедь нам сказали.

«О-о! – подумал я про себя. – Уже учителем заделаться предлагают тебе? А вчера считал себя недостойным и говорить?! Нет, нет: уйди от искушения!» – и я отклонил просьбу пришедших.

 На следующий день мне нужно было выезжать из монастыря на службу в Тверскую семинарию, и я пошёл проститься сначала с о. Нектарием. Встретив меня, он с тихим одобрением сказал:

– Видите, батюшка, послушались, и Бог дал вам благодать произнести хорошее слово.

Очевидно, кто-то ему уже об этом сообщил, так как старец не ходил в монастырь.

– Ради Бога, – ответил я, – не хвалите хоть вы меня, бес тщеславия меня уже и без того мучает второй день.

Старец понял это и немедленно замолчал. Мы простились.

От него я пошёл через дорожку к скитоначальнику о. Феодосию. Тот спросил меня, как я себя чувствую, с каким настроением отъезжаю.

Я искренно поблагодарил за всё то прекрасное, что я видел и пережил здесь. Но добавил:

– А на сердце моём осталось тяжёлое чувство своего недостоинства.

Мне казалось, что я говорил искренно и сказал неплохо, а сознание недостоинства представлялось мне смирением. Но отец Феодосий посмотрел иначе.

– Как, как? – спросил он. – Повторите, повторите!

Я повторил. Он сделался серьёзным и ответил:

– Это не смирение. Ваше Преподобие, это искушение вражье, уныние. От нас по милости Божией уезжают с радостью, а вы – с тяготою? Нет, это неладно, неладно. Враг хочет испортить плоды вашего пребывания здесь. Отгоните его. И благодарите Бога. Поезжайте с миром. Благодать Божия да будет с вами.

Я простился. На душе стало мирно.

Какие вы духовно опытные! А мы, так называемые учёные монахи, в самих себе не можем разобраться правильно… Не напрасно и народ наш идёт не к нам, а к ним, «простецам», но из мудрых и обученным благодатью Духа Святого.

Когда я приехал на вокзал в Козельск, то в ожидании поезда сидел за столом. Против меня оказался какой-то низенький крестьянин с остренькой бородкой. После короткого молчания он обратился ко мне довольно серьёзно:

– Отец, ты, что ли, вчера говорил проповедь в монастыре?

– Да, я.

– Спаси тебя, Господи! А знаешь, я ведь думал, что благодать-то от вас, учёных, совсем улетела.

– Почему так?

– Да видишь, я безбожником одно время стал, а мучился. И начал я к вам, учёным обращаться: говорил я с архиереями – не помогли. А потом пришёл сюда, и эти простецы обратили меня на путь. Спаси их, Господи! Но вот вижу, что и в вас, учёных, есть ещё живой дух, как Сам Спаситель сказал: «Дух дышит, идеже хощет».

Началась революция. И вот какое предание дошло до меня за границей. Отец Нектарий будто бы встретил пришедших с детскими игрушками и электрическим фонариком, совершенно спокойный. И перед ними он то зажигал, то прекращал свет фонаря. Удивлённые таким поведением глубокого старца, а может быть, и ожидавшие какого обличения за своё безобразие от «святого», молодые люди сразу же от обычного им гнева перешли в благодушно-весёлое настроение и сказали:

– Что ты? Ребёнок, что ли?

– Я – ребёнок, – загадочно-спокойно ответил старец.

Если это было действительно так, то стоит серьёзно задуматься над смыслом поведения его и загадочным словом о «ребёнке».

А ребёнком он мог назвать себя, поскольку идеальный христианин становится действительно подобным дитяти по духу. Сам Господь сказал ученикам при благословении детей: «Если не будете, как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мк. 10, 15).

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска