Три поклончика
Часть 1. КРЫЛЫШКО
Два рассказа о молитвеннице Клавдии Шергиной
«Придёт время!»
Галина Васильевна Гульчук из тех послевоенных девочек, которые вместо сказок слушали истории про старцев, блаженных дев, лагеря, где гонители изводили православных христиан, грядущий конец мира и так далее. Мужики в то время были почти сплошь неверующими, зато у женщин сложился свой, полумонашеский, мир.
Вот только девчонкам – их дочерям и внучкам – устоять было трудно: школа, училище, техникум, кино, праздники вроде 8 Марта – жизнь влекла за собой. Новые поколения отходили от Церкви шаг за шагом, пока не рухнул тот прекрасный новый мир, который строили-строили семьдесят лет, да так и не достроили.
Приостановилось воцерковление и у Галины Васильевны, хотя нет-нет да и заходила в храм. К счастью, рядом с ней была Клавдия Шергина, монахиня-исповедница, добрый ангел Котласа на протяжении почти полувека, – она поддерживала девочку где молитвой, где словом.
– Галина Васильевна, – спрашиваю, – вы помните, как впервые увидели матушку?
– Мне было пять лет, когда они пришли к нам в дом: Клавдия, Пелагея-странница и Фёкла.
Нам, маленьким, было не очень интересно – ну какие-то тётеньки, которых выпустили из какого-то лагеря. Но потом я к Клавдии прикипела. Бегала в храм, где её место было наверху, на хорах. Бывало, сижу там на Пасху, задремлю и вдруг колокольчик зазвонит – это Клавдиюшка.
Матушки приходили к нам обычно ночью, когда отец был на дежурстве – он работал пожарным. Не одобрял отец, что мама моя, Валентина Андриановна, ходит в церковь. Хотя и не отрицал, что по её молитвам живым вернулся с войны. Когда уходил, мама дала ему маленькую бронзовую иконку Николая Чудотворца, и отец носил её в гимнастёрке. Рассказывал, что как-то сидел со сослуживцами у костра – дело было на Ленинградском фронте. Вдруг взрыв: трое мёртвыми лежат, а на нём – ни царапины. Так же и отец Владимир Жохов, наш настоятель, всю войну с иконкой Спасителя проходил. Показывал царапину на ней – осколком чиркануло. Иконку эту он подарил Клавдии, а она моему сыну – Дмитрию…
Так вот, придут матушки, к которым вскоре присоединилась и моя тётя Катя – её последней из лагеря выпустили, – и начинают вспоминать всякое-разное.
– Вашу тётю арестовали ещё до войны?
– Да, а дядя мой, Василий Андрианович Логинов, погиб за веру в 41-м. Мы бы и не знали, что его больше нет, но один милиционер сказал: «Не ждите. Его расстреляли». С тех пор стали молиться за упокой. После освобождения тётя Катя путешествовала от одних родственников к другим. У неё была сумочка, в которой хранились все наряды. После смерти отца переехала к нам. Монахиней не была, но девицей осталась. О лагерях и поселениях рассказывала мало, а всё больше концом света стращала.
Когда меня приняли в октябрята, то дали звёздочку, обшитую тряпочкой. Я пришла домой, а тётя её сорвала и в печь бросила. А я думаю: «Как же завтра в школу пойду, без звезды-то?» Иду и мечтаю: «Может, конец света до звонка наступит?» Но его всё нет и нет. В школе отругали, велели сшить самой, но мама не разрешила, а когда пришёл черёд в пионеры вступать, и вовсе сказала: «Не хватало тут нам ещё и пионерии!» Сестричка моя хитрее поступала: галстук в портфеле прятала. А у меня столько ума не было. Так нас тётя Катя с мамой и воспитывали. «Ой, девки, подождите, придёт время!» – говорила тётя, а мамушка подтверждала.
– А что матушка Клавдия вспоминала?
– Рассказывала, как её работать заставляли, а она не могла – с детства ручки и ножки болели, оттого и в школу не ходила. Вспоминала, как стала к блаженной Евдокии ездить – иногда вдвоём с матерью, а когда и с сестрой Анной. Дунюшка их звала почему-то «крылышком» и «лошадушкой». Раз Анна собралась к ней и говорит Клавдии: «Ты не ходи со мной, все ноги собьёшь». А Клавдия: «Нас дедушка на лошадушке довезёт». И верно, немного-то и прошли, как останавливается телега со старичком, похожим на Николая Чудотворца. Довёз он их до места, а потом исчез – ни лошадушки, ни телеги, ни дедушки.
А про лагеря рассказывала, что у неё ботики-ботиночки были, но одна заключённая отобрала, дала вместо них деревянные колодки. Вернуть бы те времена, только бы и записывала за матушкой – она много что говорила. Я за ней присматривала, кормить бегала. Приду открою – у меня ключ был, а она спит на кроватке. Встанет, воскликнет: «Ой, Галинушка пришла!» Обнимет с такой радостью, от всей души, что и я счастливой делалась.
Помню, как впервые к матушке пришёл иеромонах Христофор (Цупкин) – он тогда только приехал в наши края из Сергиева Посада. Служит сейчас в Павловске. Ему сказали, что есть в Котласе старушка, за веру пострадавшая, вот и пришёл. А я тогда совсем ещё светской была, юбки короткие носила. Открываю – батюшка смотрит, глазам не верит, говорит: «Я, наверное, не туда попал». – «А что вам?» – «Бабушку одну ищу, Клавдию». «Есть такая», – успокаиваю. Клавдия как увидела монаха, так на коленочки и встала, и он встал, а после часто стал приезжать. Потом и Дима, сын мой, стал к матушке приходить. Она-то и помогла ему проникнуться верой.
Работала Галина Васильевна на секретном заводе, а когда предприятие начало уходить в небытие, её пригласили в буфет на поезде. На этом и закончилась бы её трудовая биография, если бы не подруга Валентина Савинкова, уроженка Котласа, ставшая поваром в резиденции Патриарха в Даниловом монастыре.
Галина Васильевна улыбается:
– Когда Валентину на три месяца отправили в Русскую Миссию на Святой Земле, замолвила она за меня слово – мол, помощница нужна, одной не справиться. Главным в Миссии был в то время, в 2013 году, архимандрит Исидор (Минаев), в прошлом актёр – голос у него замечательный. С монахинями и послушницами суров был, а с нами, мирянками, мягок. Приезжали из России в Миссию архиереи один за другим, и всех нам с Валентиной нужно было накормить.
– Что готовили?
– Была такая «рыба Петра», которую нельзя разделывать, целиком подавали, каждому гостю по одной. А ещё им котлеты рыбные нравились. Делали их из трёх сортов, я запомнила только туну – из тунца, с перемолотым рисом, от мясных по вкусу не отличишь.
Но главным было для нас с Валентиной – возможность бывать у Гроба Господня. Три месяца, с января по апрель. Подходили к смотрителю, греческому батюшке, с которым у нас сложились хорошие отношения, и он дозволял стоять у Гроба сколько душа пожелает. Там ведь паломников торопят: «Проходите, проходите!» А мы могли, стоя в уголке, по часу и больше молиться. А ночью шли ко Гробу на службу, которая начиналась в половине первого. Пели на греческом и на русском, но русского больше было. Хор наш как грянет – ангелы радуются!
Напоследок Галина Васильевна советует нам съездить к сыну Дмитрию, он служит сельским священником в Вилегодском районе. Отец Дмитрий – крёстный сын и ученик Клавдии Павловны Шергиной, ему есть что рассказать. Что ж, предложение принимается. Но прежде образ молитвенницы Клавдии дополнит котласский краевед Наталья Леонидовна Перова.
Бабушка
– Могу рассказывать про Клавдию долго, – говорит Наталья Перова, – хотя познакомились мы лишь в последний год её жизни. Я тогда впала в депрессию. «Пойдём, – говорит моя подруга Люда Дробышевская, – отведу тебя к бабушке». «Я по бабушкам не хожу, – отвечаю, вспоминая разных гадалок и знахарок. – Отходила». – «Это хорошая бабушка». – «Я ни по каким не хожу». – «Она десять лет за веру просидела». – «А-а, ну тогда, наверное, и правда хорошая».
* * *
– Тогда и началось наше знакомство. Постепенно я узнавала о жизни Клавдии всё больше. Помню её рассказ про жившего с ней по соседству отца Николая Воскресенского. Сын его Лоллий был блаженный, из храма почти не выходил, а Клавдиюшка, тогда ещё совсем юная, очень с ним дружила. Идут, бывало, по деревне, а над ними смеются: «Жених и невеста!» А они ещё и специально под ручки возьмутся. Мать стеснялась сына, что он такой, и не понимала его. Даст иной раз хлеб сухой, а парень не знает, как укусить: беззубый был. Отцу своему Лоллий предсказал арест: пришёл раз домой, убрал руки за спину и так ходил. Потом, и верно, пришли и увели отца Николая – расстреляли. Но Лоллий первым ушёл. Однажды сказал родителям: «Я жениться решил». Отец поверил, что это взаправду, взял вожжи да и выпорол – не сильно, конечно, а для вразумления: надо же, больной, а такое удумал! А Лоллий сел на лавочку, отвернулся и умер. Только тогда поняли, что он о смерти говорил.
Ещё вспоминала Клавдия, как однажды стояла в храме и вдруг словно молния блеснула и гром раздался. В этот момент кто-то шепнул ей на ухо: «Что ты молишься? Бога-то нет!» Посмотрела на иконостас, а оттуда Христос улыбается. Как упала она на колени, а Он и говорит: «Ну что, Клавдиюшка, теперь веруешь?» – «Верую, Господи!» – «Сделай три поклончика, а имя тебе теперь Вера». И приняла она тайный постриг, восприемницей её стала наша Дунюшка – блаженная Евдокия. Они теперь покоятся вместе на кладбище у Васильевского храма в деревне Куимиха.
Пять лет Клавдия отсидела в Сарове за то, что сказала подружке: «Как же сыночек у тебя некрещёный, надо бы покрещать», – а та пошла и донесла. Потом ещё пять лет дали вот за что. После лагеря её отправили на поселение в Петропавловск – тот, что в Казахстане. Там стала матушка ходить с сёстрами во Христе в церковь. Однажды идут со службы, а навстречу энкавэдэшники в гражданском: «Вы откуда?» А девушки им по простоте душевной отвечают: «Мы со службы». – «Ах, со службы!» И снова в лагерь. Их ведь и в первый раз за веру посадили, а они опять за своё.
Уже в тюрьме собирали комиссию, чтоб доказать Клавдии и другим заключённым, что Бога нет. Люди потом смеялись, поминая эту историю. Клавдия всех убедила, что Бог есть. Но зубы ей, правда, выбили за другое, да так, что кровь по стенам летала. Она по болезненности своей работать не могла, а начальника это бесило. Говорил: «Я тебя сгною!» «Не твоя воля, – ответила ему Клавдия, – и не моя». – «Чья?» – «Божия». – «Ну посмотрим!» И велел ей хлеба не давать. Но матушка пела свои Божественные песни, радуя людей, и за то её подкармливали. А потом старого начальника услали, а новый уже хорошо к ней относился. Когда пришёл сказать, что освобождают её, Клавдия сказала: «Знаю уже». – «Откуда?» – «Бог сказал». Поселилась с другими матушками, вышедшими из заключения, в Котласе. На работу устраиваться не стали, сказали, что с этой властью дел иметь не будут. Им приносили записочки, и они молились, да ещё вязали и продавали своё рукоделье.
– Однажды прихожу к Клавдии, – продолжает Наталья Леонидовна, – а она все мои злоключения пересказывает, хотя ей о них никто не говорил. Потом Люду просит: «Принеси платье какое-нибудь». «Может, я принесу?» – говорю. «Нет, у тебя не возьму». Когда вышли, я половину дороги от отчаяния ревела, половину смеялась. Но Люда вскоре снова меня к матушке позвала. «Да она, наверное, не хочет меня видеть, – говорю. – Пропащая я». Но нет, оказывается, была и для меня надежда. И стала я к ней ходить: узнала, как это рядом с Божьим человеком жить.
* * *
Как-то, ещё до нашего знакомства, увезли Клавдию в больницу с раком четвёртой степени. Знакомым открыли, что жить ей осталось от четырёх дней до недели, отпустили домой. А матушку ввели в заблуждение: «Через три месяца придёшь». Через три месяца приходит. Врачи в шоке: как это? А матушка преподобному Серафиму молилась и по его молитвам ещё двадцать лет прожила.
В другой раз положили в больницу уже при мне – что-то нехорошее случилось с ногой. Рядом лежала 20-летняя Света с открытым переломом позвоночника – выпала из окна. К Свете ходили адвентисты, но мы как-то про отца Христофора разговорились. Светлана послушала и тихо произнесла: «Мне бы хотелось с этим священником поговорить». Он приехал, и она ему всю свою жизнь рассказала. Батюшка после этого говорит мне: «Зайди к ней через неделю». Прихожу к ней уже после того, как матушку выписали, а у Светы уже матрасик свёрнут. «Где она?» – спрашиваю. «Нет её. Умерла». Прихожу к Клавдии, говорю: «Света ведь умерла». «Знаю, – отвечает. – Видела, что недолго осталось». Но ушла примирённая с Господом.
Когда забирали Клавдию из больницы, она села на кроватку и спрашивает нас: «Как же я пойду?» Люда ей: «Мы тебя на каталке отвезём, а там уже машина ждёт». Это матушку успокоило, и в этот момент лицо её просияло как солнце, мы лишь глазами хлопали – смотреть было невозможно. Только сели в машину – хлынул ливень, да так, что вода стеной стояла. Пока ехали, кругом гремело, сверкало, а Клавдия молилась. Добрались до места – нет дождя.
Часть 2. «НЕ УНЫВАЙ, ДУША МОЯ!»
Истории отца Дмитрия о себе и о своей крёстной
Воистину воскресе!
Чтобы расспросить отца Дмитрия о подвижнице Клавдии Шергиной, надо отъехать от Котласа на восток 80 километров, в село Никольск, что стоит на реке Вилядь.
Светлый храм на небольшом пригорке, деревья, куча колотых дров, индюки курлыкают. Всё дышит миром и залито солнечным светом. Это село Никольск, основанное самим святителем Стефаном Пермским в четырнадцатом веке. Здесь была поставлена им первая церквушка.
В наши дни село примечательно своим мостом. Читаем у краеведа: «На правом берегу Виледи, окружённое борами, стоит большое село Никольск. Около него каждый год строят мост. Начинают со стороны села. Вбивают брёвна-сваи, потом делают настил. Мост стоит почти год».
Перед ледоходом его частично разбирают. Настил снимают, брёвна отвозят на берег, а сваи потом выкорчёвывает льдом и уносит водой. Когда весенняя вода спадёт, начинают вертать всё обратно, успевая к концу июня – деревенскому празднику лета.
Вся русская история такая. Прежний храм в Никольске был, само собой, тоже Никольским. Унесённый тёмными водами безбожия, ныне он возведён заново. Настоятель его – отец Дмитрий Гульчук, родом из Котласа. В большом доме, выстроенном своими руками, он живёт со своей большой семьёй: матушкой Натальей и детьми – их, ни много ни мало, шестеро: Владимир, Александра, София, Тихон, Иван да Мария. Удивляешься, когда узнаёшь об этом. Выглядят батюшка с матушкой лет на десять моложе своих лет. Наверное, потому, что в радости живут.
– Я вырос в православной семье, – начинает свой рассказ отец Дмитрий, – но в храм мы ходили только по большим праздникам. Крестили меня в младенчестве, и раз в год, в день Ангела, на Димитрия Солунского, восьмого ноября, причащали. Ни одной исповеди, правда, не помню, но всегда знал, что Бог есть, и не какая-то там высшая сущность, а Бог. Вот только что делать с этим знанием, не понимал. Увлекался современной музыкой, единоборствами, в том числе астральным карате, даже гаданиями интересовался. Крестик носил, но терял всё время. Мама ругала, а потом надевала новый.
Перелом наступил, когда заболела крёстная – монахиня Клавдия. Дмитрий учился тогда в старших классах, и то, что произошло с ним дальше, объяснению не поддаётся.
* * *
– Моя крёстная Клавдия была Божьим человеком, странницей на земле, – вспоминает отец Дмитрий. – Ничего своего у неё не было, даже паспорта. Но одна православная жительница Котласа, Нина Дмитриевна Кожевина, кроме своего жилья, имела ещё квартиру, где поселила матушку Клавдию с её келейницей – Маргаритой Корякиной. Мой старший брат Павел Клавдию навещал куда чаще, чем я. Но когда она заболела, позвала почему-то меня – десятиклассника, далёкого от Церкви. Женщины сказали, что, когда рядом пусть маленький, но мужичок, им спокойней. Маленьким я себя не считал, но согласился. И прожил я у этих женщин около месяца, хотя до дома оттуда было минут двадцать хода.
Спал на полу, и хорошо спал, научившись ограждать себя крестным знамением. Родители, само собой, встревожились: что с сыном-то происходит – утренние и вечерние молитвы начал читать, пост соблюдать, в храм ходить? Мама говорит: «Я тоже верующая, но так-то зачем?» Это были очень счастливые дни. Знал я тогда три места: школу, квартиру, где жила Клавдия, и храм, – и никуда больше не ходил. Тогда же познакомился с отцом Христофором. «Хочешь спасаться, давай», – сказал он мне. Оказалось, хочу.
В храм поначалу ходил молиться за крёстную, но вскоре меня приметил настоятель отец Николай Карпец. Заинтересовался, что за молодой человек раз пришёл, два. Предложил взойти на клирос, а слух у меня был, я как раз музыкальную школу заканчивал. Спел. Так потихоньку и совершился переворот в моей жизни, но я тогда даже не понял, что переворот. В школах – обычной и музыкальной – я оставался всё тем же. Был капитаном КВН, ездил с выступлениями, но теперь уже брал у крёстной благословение на всё, что делал. Однажды в пост она выразила сомнение, нужно ли ехать на музыкальный конкурс: «Не надо бы сейчас». А я всё равно поехал, но зря, плохо сыграл.
Иногда, бывало, матушка посоветует что. Скажем, когда однажды надевал сапоги, предложила: «Надевай сначала правый – с правой ноги надевать будешь, правым будешь на суде». Мелочь, но за ней тот строй православной жизни, которой я не застал. Рассказывала про свою учительницу, блаженную Евдокию.
Оказывается, матушка Клавдия в детстве была глухонемой. В один из пасхальных дней пришла к Евдокии в гости. Та вышла к ней и сказала: «Христос воскресе!» Это были первые слова, которые Клавдия услышала в своей жизни, ответив: «Воистину воскресе!» С того время и стала слышать. В другой раз они с мамой задержались у блаженной, а нужно было домой возвращаться, в Вондокурье, через реку. Забеспокоились – метель, дело к ночи, не видно ни зги. А Евдокия рассыпала спички из коробка, катает по столу и говорит: «Беленькая лошадка везёт-везёт и до дома довезёт». Выходят мать с дочерью на улицу, а там, и верно, кто-то на санях на белой лошади едет. Посадил и довёз.
* * *
Сейчас в Стефановском храме Устюга находятся рубашка и чётки старца святой жизни Максима (Югова), прославившегося даром исцеления страждущих, помогая им не только при жизни, но и по смерти. Так вот, прежде домотканая рубаха и чётки были на хранении у матушки Клавдии, а к ней попали от архимандрита Модеста (Мелентьева). Матушка Клавдия родилась с отцом Максимом в один день – 19 августа, с разницей, конечно, во много лет.
– Она давала мне прикладываться к чёткам старца, – рассказывает отец Дмитрий, – а его рубашку клала мне под голову. Засыпал я порой и просыпался под её духовные песнопения. Запомнилось: «Не унывай, не унывай, душа моя. Уповай, уповай на Господа. Видишь, Господи, меня грешную, меня грешную, окаянную». Про Божью Матерь пела. Говорила, что однажды перестала молиться то ли Николаю Чудотворцу, то ли Сергию Радонежскому. Прежде много молилась, потом отвлеклась. И тогда святой ей явился и спросил, мол, почему стала меня забывать.
Ещё рассказывала, как ночью ей явился бес, но прежде пришло от Бога предупреждение, что нужно готовиться к нападению. Перекрестила она лицо, постель, все стороны света. «Сижу жду, – вспоминала. – Пришёл парень молодой, сел напротив меня, смотрит, пальцем грозит, а потом произносит: “Счастливая ты, что запечаталась. А если бы нет…”» – и показал руками, что бы с нею сделал.
Маргарита и Нина учили меня читать по-церковнославянски, а матушка передавала дух православной веры. Поститься я начал, когда жил у них. Прежде каждое утро пил чай с бутербродом из масла и колбасы. А тут матушка макароны на постном масле пожарит, сахарочком посыплет да приговаривает: «Господь постную пищу так усладит, что ничего лучшего не найти». А ведь и верно – такая вкуснятина! Подарила мне кратенький молитвослов, даже подписала на память: «От хрёстной». Он и сейчас у меня хранится. После того как матушка поправилась, я вернулся домой, но продолжал навещать её. Она долго ещё жила. Уже когда дьяконом стал, успел показать ей сына-первенца, ему сейчас 17 лет. Очень она хотела посмотреть, как я служу в храме, и как-то прихожанки сделали ей подарок – привезли в храм на такси.
Не стало её в 2002-м.
Я туда, а Господь обратно
В семинарию Дмитрий Гульчук поступил сразу после школы.
– Как это вышло, до сих пор не понимаю, – удивляется он. – Веление Божие, чудо, ведь, можно сказать, и не готовился. Друг подарил старенький, затёртый учебник – «Закон Божий» Слободского. Да ещё полистал книжки, когда в Питер приехал. А конкурс огромный. Но баллов набрал столько, что оказался вторым среди поступающих. Первым стал человек с высшим образованием, да и то совсем не намного меня обошёл. Был там забавный момент, когда в приёмной комиссии стали расспрашивать, как я в Церковь пришёл. У меня двоюродный брат в Питере живёт – тоже священник, объяснил потом, что некоторые отвечают, мол, ангелов видели, необычный свет и тому подобное. Это признак, что человеку, может, и не надо в семинарии учиться. А со мной оказалось всё в порядке. Ну, почти. Прозвище я по младости лет получил соответствующее – Малыш, со мной учились в основном состоявшиеся люди. Может, молодость меня и подвела, потому как, отучившись два года, ушёл в армию.
Случилось это по моей собственной воле. Возможно, дело в том, что на тот момент я разочаровался в выбранном пути. Так маме и сказал: «Быть священнослужителем больше не хочу. Буду молиться, ходить в храм, причащаться, но держаться от всей этой кухни подальше». Очень сильно было разочарование, когда нагляделся, что происходит в семинарии, среди духовенства. Отец Николай Карпец очень огорчился, узнав об этом моём решении. «Дима, так было всегда, – говорил он, – и я через это прошёл. И когда отец Иоанн Кронштадтский учился, так же было». Но я ни в какую. А может, причина в лени была.
Отец Дмитрий подбирает слова. Да что тут объяснять? Даже мирянином быть тяжело – слишком велико душевное напряжение, слишком тягостно жертвовать частью свободы. Пока на душе радостно, хотя бы понимаешь, зачем это всё. Но что мы делаем, когда силы оставляют? Начинаем озираться по сторонам, искать повод, чтобы, аккуратно положив крест, сбежать от него. Уже после понимаем, что далеко не убежишь, зато останешься без благодати, без помощи Божией.
– Что было дальше?
– Попасть в армию оказалось непросто, – в шутливом тоне говорит отец Дмитрий. – На каникулах зашёл в Котласский военкомат, говорю: «Хочу служить». А там две женщины смотрят на меня вот такими глазами: «Ты кто вообще такой?!» Объясняю. «В семинарии учишься?! – изумились. – Иди отсюда». И руками замахали.
Батюшка смеётся, потом продолжает:
– А ведь тогда был недобор в армии, брали даже с пиелонефритом, а меня выгнали. Пришлось уходить в армию из Питера. Пришёл в центральный военкомат, принёс бутылку водки и палку колбасы, чтобы взяли служить, – первый и последний раз в жизни взятку дал. Мечта была попасть в ВДВ: я ведь в школе рукопашкой занимался – чем не десантник? Но со зрением оказалось не всё в порядке. Подумали в военкомате и сказали: «Езжай-ка ты на родину, в Архангельскую область, на космодром, в ракетные войска».
Сначала были лопаты, ломы, носилки. Потом определили меня на МОБД – это машина обеспечения боевого дежурства. Есть такая установка – Тополь-М, огромная бандурина с ракетой и ядерной боеголовкой, ездит по лесу, от противника прячется. К ней прилагается вторая установка, с радиопередатчиком. А МОБД – третья: там и электростанция, и кухня, и много чего. Уже понимая, что совершаю ошибку, заключил контракт, связав себя с армией как бы окончательно.
– Какими были отношения с сослуживцами?
– Пару раз «монахом» назвали, а так особого внимания на моё прошлое не обращали. Вернее, не обращали бы, веди я себя немного по-другому. Я не курил, не пил, не сквернословил. Один из приятелей спросил: «Ну как там твои шнурки?» Или черепа, не помню уже. Это про отца с матерью. «У меня, – отвечаю, – не шнурки, а родители». «Ты какой-то совсем правильный», – говорит товарищ. Но начальник дивизиона, когда узнал про семинарию, обрадовался. Решил двигать по службе, вот только далеко не получилось. Господь не пускал. Я туда, а Он меня обратно.
Когда стал контрактником и получил звание прапорщика, я поселился в Мирном у отца Дмитрия Чашина. «Иди, – говорит, – к нам жить. Вместе веселее». Они с матушкой в одной комнате, я – в другой. Часто бывал на службе, пел на клиросе. Но как раз в то время навестил меня нечистый. Это случилось, когда я лежал в кровати, в полусне. То, что я пережил, был не просто страх, а животный ужас: оцепенел настолько, что не мог молиться. Это был один из звоночков, что жизнь моя пошла не в то русло. Устроился в армии вроде бы и замечательно, стал начальником котельной: сутки поспишь на службе – трое суток свободен. Но к этому ли я стремился?
С первого разговора
– Это была не моя, чужая жизнь. В то время и познакомился с будущей супругой. Мама работала в поезде буфетчицей, а Наталья – проводницей. Как-то в рейсе разговорились и очень понравились друг другу. Жена незадолго до этого пришла к вере. Узнав, что я учился в семинарии, захотела пообщаться. Как-то раз, на выходные, я приехал из Плесецка, чтобы поздравить маму с днём рождения. Наталья тоже пришла. Мама такого повода упустить не могла. Так мы в первый же вечер поняли, что поженимся.
– Это была любовь с первого взгляда?
– Нет, с первого разговора. С первого взгляда мы друг другу не понравились. Наталья сердится, когда я об этом говорю, но что было, то было. К тому времени у меня заочно возник её образ, она тоже что-то вообразила. Но с реальностью это не совпало – она мне тем вечером не глянулась, я ей тоже. Но из вежливости начали говорить о чём-то и… уже не смогли остановиться. До ночи проговорили. Потом я отправился провожать Наталью домой, до станции. Там ещё посидели, автобусы уже не ходили, пришлось ловить попутку.
На следующий день созвонились. Наташа тогда заочно училась в Ярославском железнодорожном университете путей сообщения. Она хотела связать жизнь с железной дорогой, а я – ракетчик, так что линии нашей жизни не пересекались. Но друг без друга уже было никак. Не было этого: «Выходи за меня замуж», а просто понимание, что мы будем вместе, если понадобится, вопреки всему. Звоню владыке Тихону. Это было, так сказать, возвращение блудного сына после побега из семинарии. «Нечего тебе в армии делать, – говорит он. – Увольняйся. Есть кто на примете, чтоб жениться?» – «Есть». – «Женись и приезжай. Семинарию заочно окончишь».
Вот только армия, конечно, не то место, откуда увольняются по собственному желанию – мне ещё немало лет до конца контракта оставалось. Командир говорит: «Ты понимаешь, что, если мы тебя уволим по статье, ты никуда уже больше не устроишься: ни в милицию, ни в армию, ни на какие другие государственные должности?» «Мне всего этого не нужно», – отвечаю. Печать поставили в военном билете – свободен! Женился, но тут новое искушение. Я должен был сразу ехать на рукоположение, однако засомневался: «Как же я буду в храме служить, ведь нужно хоть немного на ноги подняться? Ребёнок родится, а в церкви, можно сказать, не платят. Давай-ка не буду спешить».
Стал работу искать, тесть помог – устроил сантехником, но закончилось всё это довольно скоро. Решил я супруге сделать подарочек, какую-то полочку на станке выточить. Казалось, технику безопасности я знаю как свои пять пальцев, но оказалось, что как три – ровно столько их на руке осталось. Был удар. Думал, что просто стукнулся обо что-то, а потом гляжу – двух пальцев нет, с культяшек кровь брызжет. На этом моя карьера сантехника закончилась. Мама тогда сказала: «Дима, а ты не думаешь, что сейчас тебе пока пальчики Господь оторвал, а следующей потерей может стать голова?»
– Отец Николай Карпец позвонил владыке Тихону, спросил, когда могу приехать. Тот снова меня простил: «В любой момент». Добрый он был человек, как и отец Николай, Царствие им Небесное. Так всё и вышло. Я не из избранных, но есть такое: если Господь знает, что ты должен быть священником, значит, будешь. Хорошим или плохим – это уже от тебя зависит, но с пути не сойти: будешь вразумлён, если что. Думал поначалу, что с травмами не рукополагают, но оказалось, что с моей можно – Господь щёлкнул по носу тютелька в тютельку, чтобы направить. Отсутствие пальцев не мешает…
– Вот, – предлагает мне отец Дмитрий, – зацепи со всей силой средний.
Цепляю. Крепок средний палец – то, что от него осталось.
Золотая середина
– А семинарию я так и не закончил, – сокрушается он, – хотя только диплом осталось защитить, и не в Питерской, а в Костромской, куда перевёлся. Надо было дотерпеть. Прежде учились всего четыре года, сейчас – пять. Никаких курсовых не было, сочинение в тетрадке написал, и всё. Требования возрастают с каждым годом, а у меня дом, хозяйство, дети. Отцов в Коряжме приходится подменять – здесь я один на пятьсот человек, а там двое на сорок тысяч.
Ну так вот. После рукоположения в диаконы обычно становятся вскоре иереями, но меня и без того всё устраивало. Единственное – зарплаты в четыре тысячи, понятно, не хватало. Когда совсем прижало, матушка забеспокоилась, а я ей говорю: «Успокойся, пошлёт Господь денег». – «Как пошлёт, с неба, что ли, сбросит?!» – «Да хотя бы и с неба». На следующий день Наталья получила извещение, какие-то детские начислили, и сумма хорошая. «Ну чё?» – говорю. А она: «Да-а!» И вопрос закрылся. Так с тех пор и идёт: не роскошествовали, но и не голодали, дети оборванными не ходили. Господь всегда даёт золотую середину. Всегда.
Диаконом в котласском храме прослужил пять лет, один на всё благочиние. Так и жил, пока не позвонил владыка: «Приезжай рукополагаться в иереи». Не спрашивал, хочу не хочу: надо, и точка. Отец Николай и правда нуждался в помощнике, один не справлялся. Так я стал иереем. Послужил какое-то время в Котласе, потом отправили сюда.
Храм здесь построили коряжемский предприниматель Александр Яковлев, бывший мэр Коряжмы Валерий Елизов и лор-врач Сергей Кулаков. Здесь, в Никольске, их малая родина. При назначении владыка сказал: «У меня только два вопроса: где ты будешь жить и на что?» «Не переживайте, – говорю, – Господь управит». Так и вышло. Сначала снимали квартиру, потом дом построили.
Идём смотреть дом и обедать. Готовит матушка, как оказалось, чудесно, а батюшка – строитель не промах. Два этажа. Большой подвал с мастерской, котлом, удобным спуском для угля. Отец Дмитрий захотел было показать кабинет, но потом спохватился:
– Взяли мы тут старушку божественную из Коряжмы, в храме работала, а потом с головой стало не очень, так что случается с ней «весенний призыв». Меня Федей начинает звать – водителем, а матушку – Таней, принимая за мастера из соседнего цеха. Привезли рабу Божью отмыть, одежду постирать, а потом обратно отправить. Но вещи пришлось выбросить – безнадёжно, да и старушку возвращать оказалось некуда. В доме престарелых такие долго не живут, а сын её говорит: «Как выйду на пенсию, заберу». Пока у нас живёт.
В голосе отца Дмитрия даже намёка нет на жалобную интонацию или недовольство. Они вообще ни разу не проявились за всё время нашего разговора – что Бог даёт, всему рад.
* * *
Через несколько дней отец Дмитрий с матушкой Натальей и младшими детками приехали в Сыктывкар по каким-то делам и заглянули ко мне домой – зазвучали в квартире их живые, весёлые голоса.
Русский Север – он огромный, холодный, не до конца обжитый, но не для нас, православных. То посылочка вдруг придёт с Вятки, то раздастся в телефонной трубке дорогой голос откуда-нибудь с побережья Баренцева моря, то заглянет с ночёвкой гость откуда-нибудь. Отец Владимир Жохов, от которого досталась отцу Дмитрию иконка Спасителя, некоторое время настоятельствовал и в Сыктывкаре. У меня есть несколько крестиков, спрятанных им от гонителей в конце 50-х, но лет пятнадцать назад обретённых.
У нас свой мир – тёплый, простой, но в то же время с героическим прошлым. Однако истории исповедников, мучеников, людей, вся жизнь которых была подвигом здесь, не предания давно минувших лет. Какое это великое утешение в мире, теряющем смысл своего существования. И даже если он прейдет, наш мир останется.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий