Поворот на Опарино

Едем мы с редактором как-то через Сергиев Посад, и, не доезжая города, у деревни Рязанцы гляжу я на обочину: появилась ли Стефанова часовня? На въезде в город со стороны Москвы в 1390 году произошла знаменательная встреча. Спешивший в Москву епископ Пермский Стефан вспомнил об игумене Сергии, попросил остановить повозку, вышел на обочину и, помолившись, поклонился в сторону Лавры: «Мир тебе, духовный брате!» Преподобный Сергий, трапезничавший в это время с монахами, услышал обращённое к нему благословение, встал из-за стола и, поклонившись, ответил: «Радуйся и ты, пастырю стада Христова, и мир Божий да пребывает с тобой!»

У обочины дороги при въезде в деревню Рязанцы Сергиево-Посадского района стоит деревянный крест. На нём вырезана надпись: «Молитвами святителя Стефана Великопермского и преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных». Ко кресту прикреплена небольшая икона двух упомянутых в молитве святых.

В память о чудесной встрече в трапезной Лавры появилась фреска с образом святителя Стефана, а на обочине поставили крест. Место это очень почиталось, известно, что князь Дмитрий Пожарский с ополчением молился здесь святителю Стефану перед тем, как освободить Москву от поляков. Ещё в старину здесь поставили часовню в честь святого Стефана, в ней хранился дубовый крест, а рядом располагались келья монаха-смотрителя и блинная лавка для паломников. Потом построили странноприимный дом. В 1930-х годах часовню разрушили, а дом для паломников сейчас занимает полигон Геологоразведочного университета. И вот десять лет назад возникла у редакции идея: организовать сбор средств в Республике Коми на восстановление часовни. Подсказал её уроженец Сыктывкара Владимир Веселков, инок-строитель Троице-Сергиевой лавры, который в ту пору из руин поднимал храм в Опарино, бывшей усадьбе князей Долгоруких. Вместе с ним ездили мы с редактором за благословением к его духовному начальнику, настоятелю Покровского скита архимандриту Ефрему. Тот благословил начать это дело и обещал поспособствовать, если власти Республики Коми подключатся. Власти тогда не поддержали – не до Стефана Пермского им было. Так и затухло благое начинание. Но, может, Лавра смогла часовню восстановить? В начале 2010-х попытались это сделать. В 2011 году наместник Лавры архиепископ Феогност просил вернуть странноприимный дом комплекса Стефановой часовни, кстати стоявший заброшенным. Но Московский геологоразведочный институт, которому теперь принадлежала территория, – ни в какую. Учебное заведение обратилось за помощью в «Московский комсомолец», который опубликовал грязную статейку «Лавра атакует полигон». Что сейчас на этом месте – непонятно.

Нет, ничего не изменилось. На обочине возле забора учебного полигона только крест виднеется, хотьковскими монахинями давным-давно поставленный. Кажется, за минувшие десять лет ещё глубже в землю врос.

Крест на месте часовни

– Давай в Опарино заедем? – предлагаю.

Времени в обрез, но когда ещё доведётся свидеться? Последний раз с Владимиром Веселковым встречался я на родине его предков – в Комарице близ Котласа, где служил одно время священником его дед, протоиерей Фёдор Веселков, расстрелянный при советской власти («Склеенное фото», № 623, ноябрь 2010 г.). Там внук расстрелянного священника восстанавливал храм. В позапрошлом году заезжала редакционная экспедиция в Комарицу, но инока-строителя уже не застали. Оказалось, уезжал он служить аж на Камчатку, а нынче снова в Опарино – этакий круг судьбы замкнулся. И теперь он не Владимир, а Герман, после пострига в мантию.

Звоним по телефону. Отец Герман, как и встарь, землякам рад, приглашает. Въезжаем на территорию. Богоявленский храм уже увенчан маковкой, сверкающей золотой каплей на высоченном зелёном шатре, но, судя по складированным на земле стройматериалам, труды продолжаются. Из церковного дома выходит человек в рабочем подряснике. Отец Герман совсем не изменился, только седины добавилось. Улыбается – и верно, рад гостям. У входа в дом предупреждает, показывая на залитую строительным раствором площадку:

Отец Герман (Веселков)

– Осторожней ступайте, бетон ещё не застыл. Здесь у нас большая веранда будет, стол поставим для дорогих гостей. А вон там фонтан устроим.

Смеётся или всерьёз говорит? Помнится, как он шутил со случайно встреченными земляками, коверкая название города: «А где этот Сывтыкар находится?» Те его поправляли, объясняли, а он им в ответ… на чистом коми языке. Язык он выучил сызмальства, когда играл и, бывало, дрался с местными мальчишками в Лесозаводском районе Сыктывкара, известном крутыми нравами. Эта школа жизни помогла выстоять в недружелюбном окружении, когда в 90-е годы Веселков занялся строительным бизнесом в Москве. А память о деде, настоятеле кочпонского храма, и отце, который также собирался стать священником, помогла успешному бизнесмену остаться человеком в тех условиях, когда всё покупалось и продавалось. Много жертвовал на храмы, на монастыри, и в конце концов владелец нескольких строительных кооперативов сам ушёл в монастырь – сначала в Артемиево-Веркольский, который только ещё возрождался, затем в Троице-Сергиеву лавру.

Пока мы подъезжали к Опарино, хозяин небольшого скита успел подготовить хлебосольную встречу – по нашему северному обычаю. На столе в трапезной – пареная рыба, горячая картошечка. Помолившись, уселись и… Эх, как я соскучился по таким вот неспешным душевным беседам! Вроде о том о сём говорим, не выбирая специально темы, как это бывает при интервью, а получается о главном.

Богоявленский храм в Опарино

Лёгкое дыхание

Первым делом спросил отца Германа, навсегда ли он в Опарино вернулся, нет ли в планах ещё куда поехать.

– Да я теперь даже по округе не езжу, – говорит. – Если очертить отсюда окружность диаметром в двести километров, то попадут на неё древние русские города, куда я часто ездил друзей навестить, помолиться с ними. А теперь бензин дорогой, да и знак мне был… Ногу сломал, когда по гостям-то разъезжал.

– Как это случилось?

– Надумал побывать в Армении. Надо сказать, быстро доехал, по платным дорогам, на которых можно газу поддать. И вот я в Ванадзоре – красивом армянском городке, горы вокруг. Ну, думаю, карточку МТС куплю, в гостиницу определюсь и другу позвоню. Подъезжаю к салону, а стоянки все заняты, одна только свободна, для инвалидов. Припарковался там, пошёл и как-то неудачно на поребрик парапета ступил: хрясть – стопа подвернулась. Упал. Армяне меня подымают. Глядь, а нога как-то странно вперёд изогнута, сломана оказалась под коленкой. Из-за шока сразу я боли не почувствовал. Случайным помощникам дал ключи от машины, они меня в больницу и привезли. Прошу врача: «Позовите священника». Они позвали, и пришёл армянский епископ. Пообщались мы с ним, на следующий день из Еревана приехал отец Давид, уже из нашей Церкви. А мы с ним друзья. Говорю, мол, к тебе ехал, но жары не выдержал, решил в гостинице остановиться. Не знаю, что он кому сказал, но все последующие дни приходили ко мне посетители по пять-десять человек – наши, православные. Поддерживали. Попросил их на самолёт меня доставить и машину мою в Москву перегнать. В Москве операцию сделали. Сложный был случай, не знали, как кости соединить – у меня ведь остеопороз был, – всё там переломалось. Вот так в гости съездил. Зато орехового варенья в Армении купил, на Камчатку послал.

Заговорили мы о здоровье, стоит ли православному обихаживать своё тело или отдаться на волю Божию. Вспомнил я знакомого игумена, который просил у архиерея благословения на бег трусцой. Тот разрешил, но только чтобы втайне, в глубине лесопарка, не смущая мирян.

– Прежде, будучи мирянином, я занимался спортом – бегал, – припомнил отец Герман, – и чувствовал себя прекрасно. В беге, главное, учишься дышать. Три шага – вдох, на четвёртый – выдох. Это просто физическое упражнение. А есть монашеское дыхание, православное.

– Это как?! – удивляюсь.

– А это когда ты дышишь осознанно, понимая, что дыхание есть дар Божий. Дыхание делится на три части. Вдох – то, что Господь вдунул в лицо, или, в еврейском оригинале, в ноздри, сотворённого Адама. Когда человек умирает – выдох. И вся наша жизнь – это пауза между первым вдохом и последним выдохом. Дыхания нет – жизни нет, душа вылетает.

– То есть дышать и помнить о смерти?

– Нет, о жизни. О Господе, Который даровал тебе жизнь. Если человек следит за своим дыханием, он осознанней живёт. Это можно назвать так: ноздревое дыхание с молитвами.

– На какую-то йогу похоже.

– Не йога, а памятование о Боге. Хотя оздоровительная практика здесь тоже присутствует. Особенно после 60-70 лет человек невнимательным становится – за дыханием не смотрит. А это плохо.

– А у вас какое дыхание?

– Надеюсь, лёгкое. Мне легко. Просыпаешься с молитвой, и дыхание появляется живое. Дыхание как бы стержень, на который слова крепятся. Дыхание живёт – и слова живут. Вся наша физическая жизнь из колебаний состоит. Как музыка. Одна хорошая, божественная. Другая сатанинская, вызывающая страх, от которого человек начинает очень глубоко дышать.

– А нельзя глубоко дышать?

– Незачем. Глубоко – это когда задыхаешься, живот и грудь колышутся. А надо тихо – тише воды, ниже травы. Как в Библии, в Третьей книге Царств, сказано: «Выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдёт, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь». А плохое дыхание – это как раз землетрясение, гнев. Бывало, к старцу Науму придёшь, и он так невзначай слушает сердце посетителя, как человек дышит. Он по дыханию мог определить состояние человека, как тот осознаёт себя.

– И всё же как православному относиться к своему телесному здоровью? Мы же для духа живём? – повторяю свой вопрос.

Отец Герман вместо ответа показывает на картинку на стене:

– Вот принесли мне вроде как иконку, «Путь Христа на Голгофу». Она протестантская, поэтому не знал, куда девать, пока что в трапезной повесил. Видишь, как они Христа изобразили? Такой красивый, задумчивый, с улыбкой на устах. А ведь Он был весь в синяках, страшно избит и страдал. Так в реальности. И мы, православные, эту реальность принимаем, то есть телесное во Христе. А если так, то тем более в себе-то зачем человеческое игнорировать? Душа и тело у нас вместе. Если человек следит за своим телом, то и душу чувствует в теле своём, и душа распоряжается телом – вот такое счастье нам дано.

Но во всём, конечно, мера нужна. Некоторые хотят своё тело «улучшить» – ботокс вкалывают, чтобы морщины убрать, кожу пересаживают. Омолаживаются с помощью стволовых клеток и становятся людоедами-упырями. Знают же, из чего эти инъекции за 15 тысяч долларов состоят: берут нерождённого младенца, обрабатывают – вот тебе и «лекарство».

– Про людоедство понятно. А почему упырями называете?

– Так упырями и становятся. У меня есть знакомые, которые так лечились. После инъекций стали безразличными к своей жизни и близким, даже детям. Перестали чувствовать себя и свою жизнь. Жёны их жаловались, что ушли мужья в свои мирки, какие-то хобби себе придумали. И, что показательно, перестали в церковь ходить. Если человек сам не свой, то и о Боге не думает.

– Это из-за чужого генетического материала, что ли?

– Из-за него тоже. Ведь даже переливание крови на человеке сказывается. Не случайно же Ветхий Завет требовал, чтобы не пили кровь животных, а выливали на землю. Были у меня трудники, которые поросячью кровь пили, так сразу в них это чувствовалось – в их реакциях, поведении. Телесное и на духовном сказывается. Одна игуменья мне говорила: «Борюсь я со своими страстями. А страстей мне добавляет то, что родители были разной национальности». Так тонко чувствовала свой характер. Это не к тому, что смешение национальностей есть плохо, просто надо понимать свою телесную природу, следить за собой, как тело на душу влияет. Вот на Камчатке был мне урок. Господь показал предел моих сил телесных, а через это – и духовных. Как сказал святой Давид, «жертва Богу дух сокрушен». Без осознания нищеты духа как мы Божью волю в себя вместим?

На сопке Связистов

– А на Камчатку вы как попали? – спрашиваем.

– В Комарице основные работы на храме были завершены, служить уже можно. Владыка Котласский Василий говорит, мол, давай рукополагайся, в Лавре тебе мантию сошьём, в мастерской у моего друга. Я поехал в Лавру к его другу. Он: «Три дня подожди, пока мантию сошьём». Я к своему духовнику, старцу Науму, тем временем зашёл: так и так, владыка благословил. Он ничего не сказал, хотя хотел, чтобы я в Лавру обратно вернулся. Наверное, чтобы меня от болезни спасти – я ведь стал болеть на Севере. Вдруг говорит: «Пойдёшь строить ещё один храм. Езжай на Камчатку и ко мне больше не приходи». Он уже сильно болел и, видно, знал, что недолго ему осталось.

Для чего на Камчатку? Я не понял, но владыке сообщил и поехал. Приняли меня в Свято-Пантелеимонов монастырь и сказали, чтобы я там храм строил. Монастырь новоначальный, в 2002 году ему выделили территорию на сопке Связистов, близ братской могилы павших при защите города от нападения англо-французской эскадры в 1854 году. До революции на этом кладбище была построена деревянная часовня, которую в советские годы отдали под радиоцентр. Ещё до моего приезда братья на её основе построили небольшую церковь, но требовался и большой храм. Собирались его назвать Морским – в память о моряках, погибших в море. И стоять он должен был в красивом месте – на возвышенности напротив ворот Авачинской бухты, видной всем кораблям, что входят в порт и покидают его. Строить такой храм – мечта.

Поставил условие: за стройку возьмусь, но буду делать всё самостоятельно. Я ведь привык сам решать вопросы по строительству, а там монастырский подход, всё через игумена. Но это бы ладно, труднее другое – силы распределить. Раньше сам себе ритм задавал, где навалиться на работу, где отдышаться, в себя прийти. Экономно получалось. А в том ритме, который не могу регулировать уже по возрасту и здоровью, никак мне не справиться.

Вообще на Камчатку жить надо приезжать в возрасте до 50 лет, иначе трудно акклиматизироваться. А мне-то 60. Давление на той сопке скакало, ещё и влажность страшная. Прикинул свои физические возможности и почувствовал, что сил-то мне не хватит. Попросил, чтобы меня лучше поставили на клирос, благо там некому было петь. И три с половиной года провёл на клиросе.

– Этот монастырь единственный на Камчатке? – интересуюсь.

– Их там всего два, мужской и женский. Когда приехал, братия была немалая, 30 человек, в келье по трое жили. Отец Наум многих туда прислал. А потом я один в келье остался, и сейчас все по одному живут. Все возрастные болели из-за климата. Спустишься с сопки в аптеку или на рынок за овощами, так словно молотом по голове – резкий перепад давления. Эх, как я скучал по нашим русским яблоками, на рынке-то одни китайские, «пластмассовые», какими-то химикатами накаченные.

Китайцы, кстати, бывали в нашем монастыре, целыми группами приезжали. Вроде креститься хотели, у себя-то на родине это делать опасно. Общался с ними, люди оказались хорошие, похожи на наших в 50-е годы, все искренние и трудолюбивые. И что приметил: поначалу их женщины-туристы в храм без платков заходили, а потом стали в платках. Может, им экскурсоводы сказали, но хочется думать, что китайцы рано или поздно всё равно к православию придут. А так, пока там был, Петропавловск прямо на глазах преображался. И владыка Артемий много там сделал. Кафедральный собор построили – огромный даже по всероссийским меркам. И монастырский Морской собор в честь Архистратига Божия Михаила тоже возвели. Вот тогда я на Большую землю и вернулся.

Камчатский морской собор в честь Архистратига Михаила. Недавно на него установили колокола

– Камчатка что-то дала для души?

– Конечно! Прежде, где бы я ни был, меня за старшего оставляли, так ещё с Веркольского монастыря пошло. И в Архангельске храм Александра Невского я в одиночку начинал. И здесь, в Опарино, отец Ефрем лишь год послушником продержал, а потом начальником поставил. И в Комарицах только владыке подчинялся. А на Камчатке – бах! – из начальников в рядовые. Так что чисто Богу там служил, с утра до ночи в храме или в келье на правиле. Послушничал, никакой самостоятельности. Это был нужный опыт для монашеской жизни.

Старец Наум

– Вы всю жизнь строительством занимались. Это ведь тоже духовный опыт даёт? Созидание всё-таки…

– Строительство – тяжкий крест. В самом слове «сТРОИть» заложено понятие о сложении как бы трёх компонентов, но их на самом деле столь много, что у начальника стройки голова кругом идёт. Доски не привезли, кирпич, одной гайки не хватает – и работа останавливается. Стройка – это всегда узкое место. Ты как бы стоишь на трапе и говоришь: «Ты туда неси, а ты сюда». Трудники идут с мешками и обязательно тебя заденут. Они не виноваты, просто так процесс устроен. И это надо терпеть. Ещё постоянно случайности происходят, которые не планируешь, плохие и хорошие. Хорошие – когда Господь вмешивается в ситуацию: кому-то благодетеля даёт, другому утешителя. Какой тут духовный опыт? Только такой: с Богом можно всё построить, а без Бога – не факт.

То, что я через строительство в монастырь пришёл, вполне логично. Вот, например, как Храм Христа Спасителя строили? Отец Наум собрал архитекторов, художников, составил группу, которая за финансы отвечала. Благословил Гурия, который у Патриарха Алексия иподиаконом был и архитектурный институт закончил, искать архивные сведения о храме. Чем всё закончилось? Отец Наум в сторону отошёл, храм без него достраивали, а многие из тех, кого он собрал, монахами стали. Обычные миряне, кто с жертвенной кружкой по улицам ходил, звонарём был, лифтёром. А Гурий так епископом стал. Отец Наум умел людей к благому направить, через него столько монастырей открылось, сколько у Сергия Радонежского не было. Хотя, понятно, населения сейчас больше и возможностей тоже.

Архимандрит Наум (Байбородин)

– Вы со старцем Наумом много общались?

– Всегда меня принимал, не отказывал. Однажды даже в отпуск его сопровождал, когда он на родину предков в Вилегодский район Архангельской области поехал.

– А куда именно? – удивляемся. – Мы ведь весь Вилегодский район командировками пропахали.

– В Павловск.

– Да?! Мы там с отцом Христофором встречались, когда он был настоятелем. А месяц назад поставили настоятеля помоложе, но отец Христофор никуда не уехал, служит и домашним хозяйством занимается.

– Мы с ним вместе начинали, с Сергеем. В 97-м году его в диаконы рукоположили, потом в священники – и стал он Христофором. Так вот, в Павловске тогда первый храм восстанавливали, и мы ехали туда через Нюксеницу и деревню Острое, где мой отец родился, когда дед там священником служил. Дорога никакая, пять километров сплошной жижи. Остановились мы, помолились, полчаса поспали в машине и пошли дальше пешком трактор искать. Это в 96-м году происходило, тогда отцу Науму было 69 лет. Прошли километров десять. Я хоть и молодой, а идти сил уже нет, качаюсь. Старец увидел доски на обочине и говорит: «Берём доски – и к машине, будем под колёса доски подкладывать». Ох, ещё десять километров обратно, да ещё с грузом! Прошли полкилометра, и тут нас трактор нагнал. Старец: «Всё, бросайте доски». Доехали до машины на тракторе, потом он нас тянул по бездорожью. И всё это время хоть бы тень сомнения на челе отца Наума, воля была несгибаемая.

– Говорят, что свою волю он людям навязывал, когда в монастыри отправлял.

– Почему так говорили? Если прочитать про митрополита Иосифа Алма-Атинского, святителя-чудотворца, к которому отец Наум специально ездил, чтобы пообщаться, так в житии можно встретить такую фразу: «Вилами в рай закидывал». Вот так отец Наум и действовал. Проколол вилами, но зато в спасительное место закинул. Это жестокость хирурга, спасающего жизнь. Конечно, у каждого своя воля имеется, но порой её не хватает – запил священник или на хорошую жизнь покусился, с благодетелем или властями забыл о главном, и сам губительность этого понимает, но силёнок-то не хватает от греха отлепиться. Отец же Наум насквозь человека видел, что он из рая бежит, бессознательно ногами перебирая, – и обратно его! Если такого человека оставить наедине с собой, то пропадёт же, бес его сломает. Вытаскивал и закрывал дверь, как в тюрьме. Но это не тюрьма была, а, скорее, больничная палата.

Тут, понимаешь, в чём дело… Чужую волю он и не мог ломать – по той простой причине, что воля к спасению у таких людей столь ослабла, что её не ломать требовалось, а усилить. Он был прозорливцем: вот этот уйдёт от жены и сопьётся, этот готов по слабости душу за богатства заложить… И спасал как мог. Сейчас-то его очень не хватает. Настоятель Покровского скита Лавры отец Ефрем, близкий ученик отца Наума, продолжает его традиции, два монастыря уже постриг, но здоровья сейчас нет, трудно это…

Измерь себя

– Если сравнить старцев Наума и Кирилла, то в чём отличие?

– Они, конечно, разные, хотя рядышком на лаврском погосте упокоились. Отец Кирилл Евангелие не выпускал из рук, читал, когда свободная минутка выделится. А когда человек ежедневно читает Евангелие, то в нём большая любовь проявляется. И ученики его добрейшие. Отец Наум тоже знал наизусть и Евангелие, и Псалтирь, и старался поступать по-евангельски, но имел свою особенность. По большому счёту, он был строителем. Школа у него такая, куда и я попал.

– Получается, Марфа и Мария?

– Нет, отец Наум поступал и как Марфа – были дела практичные, и как Мария – держал сугубую молитву. Он же не просто так советовал людям, как им поступить в сложных ситуациях, а уходил в келью и молился, чтобы Господь открыл. По его молитвам люди излечивались. Моя добрая знакомая, игуменья София, настоятельница Свято-Покровского монастыря в Суздале, рассказывала, что у неё в молодости рак обнаружился. Должна была умереть, но после молитвы отца Наума выздоровела. Прошло десять лет – метастазы снова проявились, и снова по молитвам старца они исчезли. Потом ещё десять лет прошло, и только тогда умерла – в 2016 году. А отец Наум – на следующий год. Так почти вместе ушли дорогие мне старец и старица.

– Вы уже тогда вернулись с Камчатки?

– Да, застал, на похоронах был. Вот что значит сила молитвы. Но бывало, что отец Наум к другим молитвенникам посылал, чтобы удостовериться в правоте своего решения. Такой молитвенный консилиум. Меня, например, к блаженной Любушке отправил. Она как увидела меня, поздоровалась, обратившись ко мне по имени. Но другое назвала, не Владимир. Подумал я: ну, бабка перепутала. А она радостная такая: «Благословите, батюшка!» Честно говоря, растерялся я – второй раз уже путает. Поговорили с ней, она спрашивает: «Что там игуменья София?» Матушка София с 92-го года уже игуменьей была, и Любушка её знала и очень любила. И ещё про одного монаха, общего знакомого, стала расспрашивать. Потом уж я ей: «А вы перепутали моё имя». Она: «Ой, монахом будешь».

– То есть в прежнем имени вас как бы не узнавала?

– Ну да. Хоронили её, а я всё ещё Владимиром был. Получается, она знала то, что свершится после её ухода.

– Вы участвовали в похоронах?

– И из больницы забирал, когда ей операцию сделали. Матушка София позвонила, и я помчался. Но туда же подъехал вице-губернатор, а у него машина получше, так что как бы на двух машинах и везли, я в эскорте был. А матушку Софию Любушка, наверное, всех больше любила. Да её все любили. Она порядочная такая, добрая и благодарная. Это редкий дар – чувство благодарности. Вот немножко человек сделает – и она с такой искренностью отвечает, и хорошо этому человеку. И хочется ещё добро делать.

– Значит, не только отец Наум, но и Любушка Сусанинская вам путь в монастырь указала. И как, беспрекословно приняли?

– Поначалу из монастыря-то убегал. Это же борьба. У меня в Москве квартира была, и средства кой-какие, и дела незавершённые. Взял благословение, поехал. А там такие неприятности пошли, не приведи Господь, хотя тихо себя держал, не блудил. Вернулся. И так три раза, пока не удостоверился в воле Божьей. Это счастье, когда знаешь волю Божью о себе. Вот трудники у меня тоже бегают и с шишками возвращаются. И что-то чувствуют, в сознание приходят. А что такое сознание? Это измерение себя. Какой глубины твой грех, какой высоты надо достичь, каково расстояние от ближних, не пинаем ли мы их. И ещё взвешивать надо – свои слова, поступки.

– Как вы думаете, какова роль монастырей в современном мире?

– Да такая же, как и прежде. Ещё царём Давидом было установлено, что один человек из семьи должен отправиться в Иерусалим и служить Богу. Не где-нибудь на поле работать, в винограднике или торговать, а именно молиться Богу. Это такая жертва была. После Давида прошла тысяча лет, и людям был явлен Христос, указавший пусть ко спасению. Он Сам сорок дней в пустыне постился, показал пример. Прошла ещё тысяча лет, наш народ принял крещение, появились у нас монастыри – и предки наши понимали, для чего они нужны. Ещё одна тысяча минула – и вы задаёте этот вопрос? Что наша современность по сравнению с этим опытом спасения? Как минимум, человек может в монастыре себя осознать, измерить, чтобы воз-любить Бога и дать пример другим.

Аккумулятор времени

Пришла пора прощаться. Разговор перетёк в темы насущные – как обустраивается будущий скит. Или монастырь? Земли у отца Германа пока два гектара, но есть возможность расшириться. У церковного дома второй этаж оборудовали, с достаточным комфортом можно ещё человек десять поселить. Монастырскую ограду поставили, дорожку к святому источнику укрепили. Лучшее отопление для храма придумали – с тепловым аккумулятором на две тонны воды.

– Натопишь бак дровами до 80 градусов, и он в сутки будет терять всего два градуса. С учётом расхода воды на отопление это же несколько суток получается! – радуется монах-строитель. – Одновременно дрова для следующей топки сушатся. У нас и плёнка специальная есть, чтобы лучше сохли. Тут тоже свой расчёт. Если сырыми дровами топить, то их в два раза больше требуется, чем сухих. Если полусырые, то 25 процентов тепла пропадает. Надо топить только сухими. Да, они быстрей прогорают, но теплоаккумулятор на что? Вот так экономия и получается.

За строительными разговорами монах вскользь спросил про Стефанов крест: не против ли мы вновь поднять вопрос о строительстве часовни на месте духовной встречи святителя Стефана Пермского и Преподобного Сергия Радонежского? Мол, к этому мог бы и Пермский край подключиться, где Стефана почитают не меньше, чем в Коми. Тем более у отца Германа там много добрых знакомых – через игуменью Софию, которая сама была родом из Перми. Отвечаем неопределённо…

– А вот это у вас что за икона? – показываю на большой образ с облезлым красочным слоем. – Похожа на храмовую.

– «Утоли моя печали». Стояла здесь в церкви при усадьбе князей Долгоруких-Черкасских, пока её не разрушили. Была чудотворной, её и во время пожаров для усмирения огня выносили, и на больших носилках в поле во время посевной носили. Денег нет нанять хорошего реставратора, а плохого не хочу – запортят икону. Но, посмотрите, прошло время, и она сама стала обновляться, рисунок чётче стал.

Смотрю на святой образ. Вот так бы и в жизни. Чтобы всё само по Божьей воле обновлялось и строилось. Но не получается без участия человека-то. Отец Герман подтвердит.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска