Десять лет со дня кончины праведного Патриарха Павла Сербского

Просто человек

«Если бы кто произнёс слово “христианин”, первая наша мысль была бы о тебе», – написал кто-то в книге соболезнований после того, как его не стало – Патриарха Павла. Три дня и три ночи сербы и черногорцы шли мимо его гроба, всего около миллиона человек – приезжали отовсюду, в том числе из оккупированного Косово. Власти объявили всенародный траур, а день похорон стал нерабочим.

Ему не пришлось делать ничего особенного, чтобы завоевать огромную любовь своего народа и всего православного мира. Он любил молиться, но нам ничего не известно о каких-то его великих подвигах на этой стезе. Был хорошим богословом, но лишь одним из многих, как и всего лишь одним из патриархов. Что же он сделал такого, этот пастырь, чтобы его уже при жизни почитали как святого? Просто был человеком. «Мы не выбираем ни страну, где родимся, ни народ, в котором родимся, ни время, в котором родимся, – объяснял он, – но выбираем одно: быть людьми или нелюдями».

Мы все слышали о его простоте и непритязательности – Патриарх был равнодушен к деньгам, бедно одевался. Однажды вернулся из Австралии после тяжелейшей поездки, когда только в самолёте пришлось провести сутки. На следующий день ему нужно было снова отправляться в путь – на этот раз в Москву. Но мантия так износилась, что неудобно было предстать в ней перед своими русскими собратьями. Святейший вздохнул и уселся за работу – два часа штопал одежду. Некоторым, быть может, покажется, что это делалось пусть немного, но нарочито. На самом деле это было для него совершенно естественным.

Один из самых извстных снимков Патриарха Павла – в общественном транспорте он едет на работу

В 2003 году он приезжал на торжества в честь преподобного Серафима в Саров. На крошечном вокзале царила страшная суета, ведь встречали не только его, но и многих других сановитых гостей. В общем, так получилось, что о нём забыли, а когда спохватились, обнаружили Патриарха Павла сидящим на потёртом чемодане и с интересом рассматривающим окрестности. На его лице не было ни тени недовольства. Он улыбнулся и пошёл следом за сгорающими от стыда организаторами. Однако не осталось роскошных машин, чтобы отвезти дорогого гостя, и он благополучно разместился в «Газели» для обслуживающего персонала. Как видите, это была его судьба, его путь, его дар Божий – жить в простоте и радоваться ей.

 «Я заявляю»

Патриарх Павел, в миру Гойко Стойчевич, родился 11 сентября 1914 года, в день праздника Усекновения главы Иоанна Крестителя. Это случилось в деревне Кучанцы Западной Славонии, некогда православной части Хорватии.

Во время операции «Буря», проведённой хорватами в августе 1995 года, сербы были изгнаны из этой земли. Сам Святейший прошёл этот путь ещё весной 41-го, когда усташи убили его брата Душана, а сам он вместе с сотнями тысяч земляков стал беженцем. Невозможно было помыслить, что не пройдёт и полвека, как всё повторится – посреди Европы, где жили уже не фашисты, а люди, гордившиеся своей цивилизованностью. Малая родина Патриарха исчезла навсегда. «И для меня, и для многих других здесь больше нет ничего, что было, когда я пришёл на этот свет. Уничтожена и церковь, в которой меня крестили…» – с болью произнёс он однажды после молебна о невинных жертвах, пострадавших от агрессии. Святейший имел право на гнев, но воззвал: «Мы будем молиться и за наших врагов, которые считают себя победителями. Помолимся за них, ибо они не ведают, что творят, не знают, какие беды они сеют своему народу, который не будет иметь мира, пока братская кровь вопиет из земли».

Он имел право на гнев и после того, что случилось в Косово. Оттуда вынуждены были бежать четверть миллиона его единоверцев и соплеменников, а оставшиеся по сей день живут в страхе, их святыни оскверняются и уничтожаются. В этом краю Патриарх прослужил 34 года, многих изгнанных и погибших знал лично.

Однажды албанцы заложили взрывчатку в трубу на дороге, зная, что по ней поедут два автобуса с сербскими женщинами, беженками, у которых остались дома могилы их родителей, мужей, детей. Боевики пропустили международную полицию, а когда появился первый автобус, привели заряд в действие. Тридцать женщин погибли на месте. Могло быть шестьдесят, но Бог миловал – убийцы поспешили. Патриарх лично отпевал жертв этой трагедии. «Зачем им это потребовалось?! – не понимал он. – Знали же, что в автобусе нет ни военных, ни пулемётов, ни пушек… Только заплаканные женщины, собиравшиеся зажечь свечи по своим самым любимым!» Святейший спрашивал себя, что бы он сделал, если бы его поставили перед выбором – взорвать шиптаров-албанцев или погибнуть самому. «Знаю, что именно я должен был бы выбрать. Ни в коем случае не смеем мы ни отвечать на это, ни тем более самим творить подобное. Защищаться должны, но не как нелюди».

В другой раз он произнёс это ещё отчётливее, на всю Сербию, где, как и повсюду на Балканах, немало националистов. Сказал великие, грозные слова, немыслимые в устах того, кто много страдал от ненавистников своего народа, кто лично хоронил убитых ими: «Я заявляю: если бы ради сохранения Великой Сербии требовалось преступление, я никогда не дал бы на это согласие. Пусть исчезнет тогда Великая Сербия. Если бы таким образом требовалось сохранить и малую Сербию, я не дал бы согласие и на это – пусть исчезнет и малая Сербия, только чтобы не было крови. Нет, такой ценой – нет! Если бы такой ценой надо было бы сохранить последнего серба и я сам бы был этим последним сербом, не было бы моего согласия!»

«Малодушие свойственно людям»

Он был тем, через кого говорил Бог, и все, кто слышал его, отчётливо понимали: да, через этого человека говорит Бог. Когда утверждают, что у такого-то была сильная вера, то чаще всего имеют в виду две вещи: сильный характер и доминантную идею, которая способна даже слабого превратить в сильного. Но смысл поступков может принципиально различаться. Вспомним, как революционеры жертвовали всем ради своих убеждений. Люди часто предпочитают верить в ложь, лишь бы иметь хоть что-то за душой. Поэтому и воля, и идея – это вещи очень важные, но человеческие. Они не дают той простой веры, которая не от мира сего.

Её даёт только доверие к Богу.

По слову Святейшего Павла, «малодушие свойственно людям». Святейший говорил: «Потом, оглядываясь назад, понимаешь, что и неудачи, и скорби имеют свой смысл. Вот, помню, как-то шёл пешком в монастырь – дорога долгая, дождь льёт, зонта нет, под ногами глина мокрая, липкая, едва удаётся ноги передвигать. Думаю: “Господи, почему же так? Я ведь не в кабак иду, что же происходит?” А потом говорю себе: “А где же моя выдержка, стремление?” Всё устраивается, если умеешь терпеть и доверяешь Богу».

Он умел доверять, поясняя: «Когда растёшь без родителей, чувство Отца Небесного переживается намного сильнее».

Чистые руки и чистое сердце

Его родители были бедными крестьянами. Чтобы выбиться из нужды, отец поехал в Соединённые Штаты, где потерял здоровье, заболев туберкулёзом. Гойко не было и трёх лет, а Душан и вовсе был младенцем, когда отца не стало. Чтобы поднять детей, мать снова вышла замуж, но и она прожила недолго. Заботы о воспитании братьев взяли на себя бабушка и тётя Сенка. Много лет спустя, уже в старости, Святейший сказал: «Моё ощущение материнской любви связано с тёткой, которая заменила мне мать, и я помню её безграничную любовь. Думаю, что, когда умру, первой встречу её, а потом остальных».

Однажды он сказал ей: «У кого-то есть мама, у кого-то папа, у кого-то папа и мама, а у меня нет ни папы, ни мамы». «У тебя есть Господь Бог», – сказала тётя. «А у тебя есть Бог?» – «У каждого есть Бог настолько, насколько Он ему нужен. И если у тебя кого-то нет – Бог вместо него… Для кого-то Бог отец, для кого-то муж, для кого-то брат… Он никогда не умрёт и никогда тебя не оставит».

«Тётка нас любила, но за наши провинности мы знали и палку, – вспоминал Патриарх Павел. – Хотелось бы заметить, что сегодняшняя система воспитания больна, неправильна, дети буквально оказываются в панцире родительской любви и заботы и не могут нормально развиваться. Убивается всякая инициатива, и мальчики вырастают с психологией плюща: вместо того чтобы стать опорой для семьи, остаются своевольными и капризными, ожидая, что им будут угождать».

Наказывали его, надо сказать, нечасто. Мальчик был настолько болезненным, что однажды все решили, что он умер, и поставили над ним свечу. Тёте Сенке пришлось освободить Гойко от всех тяжёлых обязанностей по хозяйству. Поняв, что хорошего крестьянина из него не выйдет, родные смирились и решили дать мальчику образование – пусть хоть так зарабатывает на хлеб. В школе будущему святителю особенно нравились физика и математика, потому что требовалось не запоминать, а думать. Значительно хуже обстояло с катехизисом – зубрить Гойко ужасно не любил.

На его поступлении в духовную семинарию, а затем в академию настояли родные, хотя мечтал он совсем о другом – о медицине. Он долго не мог определиться, хочет ли стать священником. Незадолго до войны Гойко призвали в армию, отправив служить в Заечар – город на границе с Болгарией. Спустя некоторое время в окрестных сёлах вспыхнула эпидемия. Врачи не справлялись и обратились к военным с просьбой прислать помощника. Командир, подумав, сказал, что пусть отправляется рядовой Стойчевич: «Этот всё время Богу молится, пусть помогает». «Он такой, что его и болезнь не возьмёт», – добавил заместитель командира.

Ночью, когда никто не видел, из больницы выносили мёртвых и хоронили в лесу. А Гойко боролся за живых. Неграмотные крестьяне сразу распознали в нём духовного учителя. «Научите нас молиться», – просили они. «Сначала руки вымой, потом перекрестись, – наставлял он. – Креститься надо чистыми руками и с чистым сердцем».

Когда эпидемия прекратилась и Гойко вернулся в часть, командир доложил высшему командованию: «Спасла нас молитва солдата Стойчевича».

Недолго продолжалась его служба. Завязалась война, армия была разбита, страна оккупирована. В Славонии началась резня – усташи тысячами убивали даже своих, пытавшихся остановить это безумие, сербов же – сотнями тысяч. Вместе с другими беженцами Гойко оказался в Белграде, где работал на расчистке руин. Не вынеся физических нагрузок, он заболел, но смог найти приют в монастыре Святой Троицы в Овчарско-Кабларском ущелье. Там он получил послушание преподавать Закон Божий детям земляков, изгнанных из своих домов.

В 44-м году, спасая мальчика, тонувшего в половодье на реке Дрине, Стойчевич простудился и тяжело заболел туберкулёзом. Быть может, он унаследовал болезнь от отца, просто по-настоящему она проявилась не сразу. Врачи предсказали молодому учителю три месяца жизни, которые он решил провести в монастыре Вуян. Там произошло чудо, изменившее всю жизнь Гойко Стойчевича. Он поправился. В один из дней его руки сами в благодарность Христу начали вырезать деревянный крест из попавшей на глаза чурки.

«Любой крест красив, но этот – очень красив! – сказал старый игумен. – Золотые у тебя руки, сынок. Дай Бог, чтобы ты ещё делал кресты! Ещё много крестов, для каждого монастыря, для каждого серба». Вскоре после этого Гойко решил посвятить жизнь Господу. 7 апреля 1948 года он принял постриг с именем Павел.

Монашеское рукоделие

Лесничий Дмитрий Благоевич запомнил Святейшего простым монахом, подвизавшимся на водяной мельнице. Дмитрий каждый день ходил мимо монастыря Рача в школу, а Павел иногда выходил оттуда, чтобы поговорить с детьми. Опускал в ладошки ребят кусочки сахара, сэкономленные в трапезной. Расспрашивал, как идут дела, убеждал учиться как следует.

Монастырь Рача. Здесь начинался монашеский путь Патриарха Павла

Как-то раз в начале зимы Дмитрий шёл босиком по окаменевшей от холода земле. «Ты почему ходишь босиком в такой холод? – удивился Павел. – Тебе что, надеть нечего?» Мальчик ответил, что отец отдал ему свои старые резиновые калоши, ужасные на вид, и если их увидят дети состоятельных родителей, то его станут дразнить, поэтому приходится прятать калоши в дупло бука и идти на уроки босым. «Я сделаю тебе обувь», – пообещал монах.

Склонность к скорняжному делу у него была чуть ли не врождённой. Вышло и на этот раз. Для подмёток взял деревянную дощечку, а для верха – полосы, нарезанные из автомобильных шин. Получилось весьма прилично, и больше мальчик босым не ходил.

В Раче Павел подвизался шесть лет, потом были аспирантура в Афинах на кафедре Нового Завета, получение докторской степени, избрание в епископы. Эта новость настигла его по пути в Иерусалим, а 22 сентября 1957 года в Белградском кафедральном соборе состоялось поставление. Епархию ему дали самую трудную в Югославии – Рашко-Призренскую. Тот самый Призрен в Косово, где ныне не осталось ни одного серба. Но и в пятидесятые годы албанские националисты не скрывали, что ненавидят славян. Сердце древней Сербии – Косово – давно захлестнули пришлецы с юга, оголодавшие в своих горах и отправившиеся на поиски лучших земель. Но вместо благодарности к жителям края, приютившим их, они, как кукушата, подброшенные в чужое гнездо, начали вытеснять хозяев. Владыка Павел противился как мог. Писал о притеснениях сербов властям, но те делали вид, что ничего не происходит.

Как-то раз зимой он отправился на почту в Призрене, когда услышал, что за ним кто-то бежит. Это был парень-албанец, лет шестнадцати, который, дёрнув его за бороду, с ненавистью произнёс: «Ах ты поп!» Владыка, ничего не ответив, продолжил путь, но парень нагнал его снова, ударив кулаком по голове. Полиция задержала несколько хулиганов для опознания. Владыка Павел сразу узнал обидчика, но сказал: «Его здесь нет». Быть может, вспомнил одну историю. Когда-то он, маленьким, увидел в траве змею и замахнулся на неё палкой, но потом передумал, позволив уползти. «Тебя ведь тоже создал Бог», – сказал он, повторив слова тёти, отпустившей мышку, пойманную в сундуке с мукой. Прошло много лет, и однажды перепуганные селяне из косовского села Джурджева позвали епископа Павла к пастуху, ужаленному змеёй. Наверное, для последней исповеди и причастия умирающего. Осмотрев рану, владыка увидел, что она посинела и вспухла. Лицо больного отекло, у него был сильный жар. Епископ перекрестился и прошептал: «Господи, пусть болезнь сейчас отпустит этого человека, как я отпустил в детстве змею». Дал больному выпить воды. Тот перекрестился, выпил, а наутро жар спал.

Но не только обращениями с просьбами защитить сербов от притеснения боролся владыка за Косово. Важным делом было восстановление обветшавших храмов. Они напоминали всем, что это древняя сербская земля, но всё больше превращавшаяся в руины. Притом епархией епископ Павел управлял, не имея ни одного сотрудника, не было и автомобиля – передвигался он всегда пешком или на автобусе, ну или разве кто подвезёт. Отыскав очередную старую церковь, брался за её возрождение, объясняя соплеменникам, что только так они могут сохранить свою землю. Его слушали, но не всегда слышали.

Церковь Святого Спаса (Призрен). Так она выглядела до поджога албанскими террористами

Патриарх

В грозный 1990 год стал он Патриархом.

Война ещё не началась, но страсти были накалены до предела не только в республиках, но и в самом Белграде, где одна за другой шли демонстрации. Сербы разделились. Пришло время подвига, и кому как не Павлу был по силам этот крест. Богу это было ведомо, но людям – нет. Восемь кругов голосования прошли без успеха – Сербская Церковь всё никак не могла определиться с тем, кому быть Предстоятелем. Наконец в специальную урну опустили три конверта с именами кандидатов. Архимандрит Антоний (Джорджевич) вытянул один из них. Прозвучало имя нового Патриарха: «Павел».

Владыка был ошеломлён и огорчён, но, сознавая, что это выбор Божий, смирился, сказав собратьям: «Мои силы невелики, вы все это знаете. Я на них не надеюсь. Надеюсь на вашу помощь и, говорю и повторяю, на помощь Божью, которой Он меня до сих пор поддерживал. Пусть будет Богу во славу и на пользу Его Церкви и нашему многострадальному народу в эти тяжёлые времена». «Это был шок, – вспоминал он. – Я никогда не ждал и ещё меньше этого хотел; тогда мне было уже 76 лет, а в таком возрасте что-то начинать очень трудно. Но утро вечера мудренее. На следующий день я пришёл в себя и стал думать, с чего начать, за что взяться».

Политики набросились на Патриарха, словно желая оторвать себе от него часть побольше. Они появлялись в резиденции с единственной целью – сообщить в прессе, что Святейший их принял и благословил. Он никого не гнал, относился ко всем одинаково. Даже обличая, старался вести себя «как приличествует и хозяину, и гостю: чтобы слова были мягкими, а доказательства твёрдыми. Не иначе. Во всяком случае, правду говорить нужно, но не стоит при этом подражать плохому носильщику, который, перенося тяжести, не может обойтись, чтобы кого-нибудь не задеть, не ударить по голове или тому подобное».

Он старался быть добрым носильщиком. Однажды на площади Теразие на митинг собрались сторонники оппозиции, а в районе Ушче – сторонники власти. Ситуация накалялась. Патриарх обратился к недовольным властью студентам с просьбой разойтись в мире, напомнив, что чадам святого Саввы должно помнить об интересах всего рода сербского: «Разве нужно нам сегодня купаться в крови?» То же самое он сказал сторонникам власти, но в его адрес раздался свист. Ему кричали: «Не напускайте заячьего страха на нас!» Братоубийства удалось избежать. Оно началось через несколько недель в другом месте, в Хорватии. Оттуда пошла война, разрушившая страну, унёсшая четверть миллиона человеческих жизней. Их было бы больше, если бы святитель не объехал и не обошёл по многу раз всех вождей раздираемой страны, уговаривая вести себя по-человечески. Общался с католиками, мусульманами, утихомиривал единоверцев.

Словно недостаточно было этих проблем – заявили об отделении сербские епархии в Америке. Патриарх летит в Соединённые Штаты и пересекает страну из конца в конец: сегодня он в Чикаго, завтра – в Лос-Анджелесе. Ему было много лет, и такие нагрузки давались Святейшему очень тяжело. Однажды он подвернул мантию и вошёл в воды Тихого океана. Долго стоял там, глядя вдаль, потом нагнулся и достал из воды два белых камешка. Поцеловал их, положил в карман и, перекрестившись, вышел на берег. Один из агентов ФБР, обеспечивавших безопасность, не уставал удивляться все минувшие дни этому бесконечно доброму старику, разрушившему все его стереотипы о сербах. Погружение в океанские воды, ощущение покоя и присутствия Божьего стало последним штрихом этой картины. Охранник опустился на колени и поцеловал Патриарху руку.

Его Светлейшество

Однажды, когда Патриарх летел над океаном, самолёт стало сильно трясти. На борту начиналась паника, а Святейший Павел продолжал спокойно смотреть в окно.

«Что вы думаете насчёт того, что самолёт может упасть в воду?» – спросил его спутник-архиерей, заметно нервничая. «В отношении себя лично я восприму это как акт справедливости, – ответил Патриарх. – В жизни я съел столько рыбок, что не удивительно, если они теперь съедят меня».

Юмор был естественной частью его общения с людьми, помогая избегать взаимных обид. Услышав, как один из семинаристов от излишнего усердия пел громче всех на службе, Святейший мягко сказал ему: «Сынок, будь внимательнее на клиросе. Мне кажется, ты пел не совсем так, как следовало». «Знаете, Ваше Святейшество, всякой птице дан свой голос!» – обиженно ответил юноша. «Да, сынок, но в лесу, – улыбнулся Патриарх. – А здесь церковь!»

Вот другая история. Один из самых известных сербских фоторепортёров пришёл, чтобы сфотографировать Патриарха для своего журнала. Будучи +атеистом, он не помнил, как надлежит обратиться к Патриарху, и, желая объяснить, как нужно правильно встать, сказал: «Ваше Светлейшество…» На что Патриарх переспросил: «Если я Светлейшество, то зачем тебе вспышка?»

Пастыри и паства

Нередко шутка помогала в ситуациях, когда ему было очень грустно.

Как-то возле здания Патриархии Святейший Павел увидел у входа много иномарок и поинтересовался, чьи они. Ему сказали, что это машины архиереев. «Если они, зная заповедь Спасителя о нестяжательстве, имеют такие машины, – заметил Патриарх, – то какие же машины у них были бы, если бы этой заповеди не было?»

В другой раз настоятель одного из самых больших белградских храмов увидел его из окна своего роскошного «Мерседеса» идущим по улице пешком. Остановился и предложил довезти. Патриарх удивлённо посмотрел на него и сел в машину, не обратив внимания на её вид – да он и не разбирался в автомобилях. Обнаружив, однако, насколько в салоне роскошно, осторожно, как будто на что-то надеясь, спросил: «А скажи мне, отче, чья же это машина?» «Моя, Ваше Святейшество!» – с гордостью ответил протоиерей. «Остановитесь!» Вышел, перекрестился и сказал священнику: «Бог вам в помощь!» И пошёл своей дорогой.

Да, у него была своя дорога. Даже когда ему было за девяносто, Патриарх продолжал ходить по столице пешком, а если расстояние было слишком велико, садился в трамвай или на автобус. Как-то раз заметил: «Я не знаю, было ли так важно для святых апостолов, кто из них будет сидеть рядом с Иудой, а кто не будет, однако знаю, что для них было важно, кто станет Иудой, а кто нет. Принцип этот должен быть важен и для меня, и для вас, а с кем рядом будем мы сидеть в трамвае, троллейбусе или самолёте, у нас не всегда есть возможность выбирать. Но кем будем мы сами, людьми или нелюдями, это зависит от каждого из нас».

Утрата страха Божия и совести больно ранили Святейшего, особенно если этим страдали священнослужители. Как-то раз он высказался: «Пассивным и даже деловым отношением священства к пастве не отталкиваем ли мы от себя народ, который всё видит, вместо того чтобы привлекать его?» В другой раз записал: «Каждому из нас следовало бы активно противодействовать всей этой наглой алчности, которая так часто бросается в глаза в общественных местах, а не только отчаиваться и ужасаться тому, что грубое и дерзкое бесстыдство царит вокруг».

Ещё во время служения в Косово его не раз спрашивали, почему он не имеет машины. Ответ был всегда один: «Когда у последнего серба и албанца будет машина, будет и у меня». Это было в мирное время, и тем более он не мог мириться с излишествами в годы войны, блокады, когда счёт беженцам пошёл на сотни тысяч. Был случай. Однажды из окна своей комнаты в Патриаршей резиденции он увидел, как на улице мокнет под дождём группа беженцев. Спустился, открыл большие дубовые ворота, с трудом с ними справившись, и пригласил всех войти внутрь. На замечание сотрудника, что среди них может оказаться кто-нибудь неблагонамеренный, спокойно ответил: «А как я могу спать наверху, в тепле, когда здесь дети мокнут на улице?»

Его слова «будем людьми» повторяет и вечно будет повторять вся Сербия, их знают даже дети, прозвавшие Святейшего так: «Патриарх Павел – Будем Людьми». Но эти слова ничего не стоили бы, не наполни их святитель своими делами.

Патриарх  и его ботинки

Это отдельная тема – Патриарх и его ботинки, об этом нередко можно было услышать даже в каком-нибудь провинциальном кафе.

В ботинках Святейший знал толк. Иной раз он шил их себе сам из старых женских сапог, в другой раз ремонтировал другим. Впрочем, это касалось не только обуви. Увидев, что у священника надорвана ряса или фелонь, он тут же предлагал: «Принеси, я починю её».

Люди, однако, мечтали обуть Святейшего поприличнее. Одна женщина и вовсе пришла в ужас, увидев на Предстоятеле Сербской Церкви обувь, которая хоть и была аккуратно заштопана, но сильно выносилась от долгой жизни. «Какой позор для нас, сербов», – подумала она и намекнула святителю, что хорошо бы ему обзавестись чем-то поновее. Он не понял и с гордостью сказал: «Видите, какие у меня хорошие ботинки? Я их нашёл возле урны, когда шёл в Патриархию. Кто-то выбросил, а ведь это настоящая кожа. Я их немного подшил – и вот, они ещё долго смогут послужить».

Женщина оказалась человеком упорным и в следующую встречу рассказала, что ночью ей приснилась Богородица, Которая велела принести Патриарху денег, чтобы он мог купить себе новую обувь. После этого достала конверт с приличной суммой. Патриарх, сделав вид, что не заметил его, спросил: «А в каком часу вы легли спать?» «Ну, где-то в одиннадцать». – «Знаете, а я лёг позже, около четырёх часов утра. И мне тоже приснилась Богородица, попросив передать вам, чтобы вы эти деньги отдали тем, кто в них действительно нуждается».

Павел и пьяница

Ещё вспоминают истории про одного пьяницу, который считал Святейшего своим приятелем. Так как святитель ходил в резиденцию пешком и в одиночку, пообщаться с ним любому сербу было несложно. Так вот, однажды пьяница подошёл к нему со словами: «Ваше Святейшество, как вы говорите, что нельзя пить, если в текстах псалмов сказано: “Вино веселит сердце человека”»? «Человека да, но не пьяницы», – последовал ответ.

Вот ещё истории, которые поведал биограф Святейшего Драган Лакичевич.

«Шёл однажды Патриарх Павел по белградской улице короля Петра, как вдруг из кафе “Знак вопроса”, пошатываясь, вышел пьяница. Он ткнул себя пальцем в грудь, потом указал на Патриарха и сказал:

– Ваше Святейшество, ты и я лучшие люди во всём Белграде и даже за его пределами!

– Да, да, но как выпьем – сразу никуда не годимся, – ответил Патриарх».

«Один нищий, завидев Патриарха в праздник Николы Зимнего, положил шляпу в ожидании милостыни. Но Святейший лишь перекрестил его и, улыбнувшись, пошёл дальше. Нищий был раздосадован. Было холодно, шёл снег, но вдруг нищему стало сухо и тепло. Он удивился, попытался отойти от этого места и сразу начал замерзать. Вернулся обратно – снова тепло. “Спасибо тебе, Святитель Николай”, – прошептал он, глядя в сторону Соборной церкви».

Ангел Сербской Церкви

В последние месяцы его жизни было непонятно, в чём держится душа этого человека. Примерно за год до смерти попросил об отставке в связи с болезнью и преклонным возрастом – всё-таки 93 года. Но ему отказали. Никто в стране не понял бы его ухода. Казалось, что Патриарх будет всегда. Несколько миллионов сербов молились за него, удерживая на земле, хотя толком непонятно, какой частью своего существа он всё ещё оставался с ними. Когда ему сделали рентген лёгких, то не обнаружили на снимке тела. Врач в смятении обратился к монаху, который ухаживал за Святейшим. «Нет костей, нет органов», – пытался объяснить он. Что мог ответить на это монах: что у святых всё иначе?

Его не стало в 10.45 утра 15 ноября 2009 года, после принятия Святых Таин в Военно-медицинской академии в Белграде. «Когда человек рождается в мир, – сказал он однажды, – все радуются, а он один плачет. Но нужно прожить жизнь так, чтобы по кончине человека все о нём плакали, а он один радовался». С ним так всё и было.

Однажды, за много-много лет до этого, рассказывал Драган Лакичевич, монаха Павла и послушника Драгила застала в горах непогода. Небо чернело на глазах. «Промокнем!» – сказал Драгил. «А мы дом построим!» – сказал Павел. И пошёл плясать топор в его руках, обтёсывая деревца и колышки. В них потом была вплетена трава, а поверх положены большие листья папоротника. «Так ведь это только крыша!» – сказал Драгил разочарованно. «А сейчас крыша важнее дома. Дом без крыши не дом, так же как и мир без неба». Только успели спрятаться, как полил дождь. Рядом прогремел гром. «А теперь перекрестись», – сказал Павел. «Это же не церковь, чтобы креститься!» – «Где молишься и крестишься, там и церковь».

Это был первый храм, построенный им. Последним, как он надеялся, станет вся Сербия, весь православный мир, вся планета. Святые и грешные строят его тысячи лет, а на входе в него можно различить надпись: «Будем людьми». Всё остальное внутри, но вход один, и его не миновать.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска