Три беседы с архимандритом Трифоном (Плотниковым)

Беседа третья

Сегодняшнее интервью с архимандритом Трифоном (Плотниковым) посвящено периоду его жизни с 1992 по 2010 годы, когда он был настоятелем Антониево-Сийского монастыря, что в Архангельской области. Беседа состоялась минувшей осенью в Краснодаре.

Отец Трифон пробует на прочность весенний лёд на Михайловском озере. Фото о. Варлаама. 2004 г.

Огненное начало

– Не знаю, насколько это знаково, но новая история монастыря началась с пожара. Расскажите, что там произошло.

– В 1992 году мы ждали у себя на Сие Святейшего Патриарха. Он находился с визитом на Соловках, и я тоже был там, но на день раньше решил отправиться в монастырь проследить за последними приготовлениями. В Архангельске подхожу к Ильинскому храму на кладбище, вдруг какая-то женщина спрашивает: «А вы не из Сийского монастыря?» – «Да». – «У вас пожар!» Я потом узнаю: точно, пожар! В трапезной палате Благовещенской церкви у нас хранилась гумпомощь из Норвегии, несколько фур. Она вначале была завезена в Архангельск, но за склады надо было платить, и владыка сказал, мол, возьми часть. Одежда там была почти новая, в карманах иногда даже находились «пожертвования» – монеты, бумажные деньги. Мы эту одежду и раздавали местным жителям, и обменивали на продукты. Люди приходили к нам работать, и мы отдавали им мешками. Что-то даже продавали. Поскольку охраны не было, кто-то залез в трапезную и, видимо то ли освещая помещение, то ли заметая следы, поджёг эту огромную кучу. Огонь перебросился на крышу трапезной палаты, потом – на крышу Благовещенской церкви. Выгорело до восьмисот квадратных метров – древнее здание семнадцатого века осталось без кровли осенью! Когда приехал туда, уже всё тлело, ещё шёл дым. Никогда в жизни такого ощущения не испытывал – оцепенение какое-то, холод внутренний. Как мне потом рассказывали, в областной администрации Патриарху Алексию сказали, что в Сийский монастырь, наверно, уже не стоит ехать, там пожар случился. «Вот потому, что пожар, мы и поедем!» – ответил он. И вот на двух вертолётах прилетели: на первом пресса, на втором – Святейший. Столько понаехало народу, столпотворение! – и откуда люди узнали? Одной милиции целый пазик был. Я больше часа водил Патриарха по монастырю – ко времени его прибытия мы успели сгрести прогоревшие остатки.

Святейший Патриарх Алексий во время визита в Сийский монастырь в 1992 г. Рядом с ним – владыка Пантелеимон и о.Трифон.

– Впечатление у Патриарха какое было?

– Он с большим интересом осматривал обитель. Даже пожар, кажется, не испортил впечатления – так и так, восстанавливать… Доволен, по-моему, был. Достал из кармана деньги – не помню, сколько там было – и дал нам на восстановление после пожара.

– То есть не вы за визит, а он вам! Возможно, это уникальный случай в церковной жизни.

– Ну, больше на гумпомощь нам рассчитывать не приходилось – она вся сгорела. А вот отец Леонтий тихо радовался. Он считал, что Господь очистил монастырь от этой рухляди.

– Может, он был прав? Легче стало. Вы пытались найти смысл произошедшего?

– У меня ступор был полный. Дело не в тряпках. Я понимал, что это знак: надо действовать. С другой стороны, когда такое несчастье, на тебя больше внимания обращают. Так бы мы «втихаря» в лесу восстанавливали монастырь – и никто бы о нас не знал. А тут в областной администрации состоялось совещание по следам пожара, и нам через «Архоблснаб» выделили 12 тонн оцинкованного железа, власти обещали оплатить. Это стоило колоссальную сумму – таких денег у нас не было. Пока я ходил-обивал пороги областной администрации в ожидании обещанных денег, цена этого железа выросла в разы. Но этот начальник снаба очень хорошо к нам отнёсся, спаси его Господи. Мы благодаря этому железу потом спасли храм.

Простите-благословите

– В прошлый раз интервью мы завершили на первых ваших впечатлениях от увиденного монастыря – совершенно особых, как вы выразились, у вас «словно крылья выросли».

– Это при том, что я в самом начале был один… Монаху нужно быть в монастыре. Без него, даже на приходе, он как рыба без воды. Я не нацеливался на то, чтобы возглавить монастырь. Просто желание было находиться в обители. Хотя свой характер я знал – были опасения: либо меня выгонят из монастыря, либо я сам уйду из гордыни. Тем более что когда у своего духовника, батюшки Кирилла (Павлова), спрашивал про монастырь, он постоянно говорил, что ещё не время. Переспрашивал меня: «А ты сможешь»? В том-то и дело: смогу ли?..

– Быть может, некоторые монахи более склонны всё-таки работать на приходах, а некоторые – в монастырях. На Руси, кстати, было то же самое – неслучайно иеромонахам отдавали бедные миссионерские приходы на Севере и в Сибири, потому что им семью содержать не нужно.

– У меня в общецерковной аспирантуре, на двухгодичных курсах повышения квалификации, была тема «Монашество вне монастырей». Тем не менее для меня это открытый вопрос. Некоторые говорят, что монашество вне монастыря – это ненормально. И возможно, правильно говорят. В том-то и дело, что монахи – они же разного состояния, разной готовности…

– По такой логике, монах на приходе – это как бы недомонах?

– Что значит «недомонах»? А в монастыре монах не может быть недомонахом?

– Там у него как бы «индульгенция»: в монастыре как в воинском строю, недостатки отдельного солдата не видны…

– Нет никакой индульгенции. Можно так объяснить, что Господь, зная человека, направляет его на приход или в монастырь.

Что такое монастырь? Это прежде всего укладность. Суточный круг богослужений, организация труда, отношений среди братии. Если укладность выстроена в добром направлении, она будет помогать человеку спасаться для вечной жизни. Мне в своё время Архангельский владыка Пантелеимон благословил взять за образец Троице-Сергиеву лавру. Не могу сказать, что мы во всём следовали этому примеру. Но что интересно, потом, уже после меня, приезжал туда владыка Феогност из Лавры, говорил: «Лаврский дух». Стало быть, у нас получилось как-то это заложить. Что-то можно применить из опыта древних обителей, но многие строгости будут современным монахам не по силам – выйдут бремена неудобоносимые.

– Что именно неудобоносимо?

– Речь о степени требовательности. Преподобные отцы говорили, что хвалить – значит помоями обливать. И я вообще старался не хвалить. Но Антоний Великий однажды привёл такой пример: возьмите лук и натягивайте тетиву, натягивайте… Что будет в конце концов? Он сломается. Поэтому надо немножко отпускать. И к пониманию этого я проходил на практике. Понял, что всё-таки надо и хвалить, и по головке гладить иногда. Хотя бы в силу того, что современный человек очень слаб. Просто не надо часто это делать. Одно дело какие подвиги люди раньше несли, а какие сейчас подвиги? Не помню, как звали преподобного, которому было видение, как три ангела перелетали через реку. Один ангел перелетел высоко и быстро, второй тяжелее, а третий волочился так, что у него крылья задевали воду, и он кое-как перелетел через реку. Этому преподобному было открыто, что перед ним – образ монашества от первых времён до наших дней. Монашество последних времён – оно такое, чуть ли не тонущее. Но было сказано, что если монахи последних времён будут стараться жить по любви и по добру, то они будут выше первых. Просто Господь знал наперёд, что у нас появятся такие искушения – информация, Интернет и прочее. Одиннадцатый час. Мзду свою ныне можно получить уже за то, что не лёг и не сложил «смиренно» ручки.

Отец Варлаам с чётками. Фото о. Трифона

И ещё. У нас общежительный монастырь, а не своекоштный, где каждый себе предоставлен и общая только молитва в храме. Мы во всём вместе, у кого-то постоянные послушания, кто-то получает их только на этот день. В каком духе это происходит, очень важно. А правильный дух определяется двумя главными словами: «простите» и «благословите». Это первые два слова, которые насельник монастыря должен выучить.

– Откуда эта точёная формула?

– Откуда? Из устава преподобного Пахомия. У других отцов вычитал и понял, что это – основополагающее. Как кто-то сказал, оправдываться – это мерзость перед Богом.

– А если не оправдываться, а объяснять?

– Всё равно! Ты прав сто раз, а он не прав, но: «Простите, благословите». Загаси сначала, отпусти в реактор гасящие элементы, дабы не рвануло. Если потребуются объяснения – дашь их. Не потребуются – это правда твоя. Не Божья. Правда же в том, чтобы были согласие, мир, благодать. Сознаю, что я раздражил этого человека, может быть, даже правотой своей какой-то человеческой – и вот он злится из-за меня. Человек «раскочегарился», гневается, а ты: «Простите, благословите». Если это искренне и сердечно произносить, то сто процентов – конфликт будет гаситься.

– То есть правда – это мир и самое важное гасить, а не добиваться выяснения истины? А реальная фотография событий – тогда это что?

– Для выяснения истины бывают другие ситуации. Если надо будет, Господь даст выяснить все обстоятельства. А если начнёшь сейчас выяснять, то получится ругань, и только.

Вот история с этим «простите-благословите». Был у нас в монастыре отец Прохор, он сейчас схимник на Афоне. В прошлом – один из лучших диджеев Москвы, ещё и на скрипке играл. Имя ему у нас дали в постриге. Предложили по жребию: по первой букве его имени, по святому дня и ещё какое-то. Что-то предложил я, что-то – мои помощники. Причём он чётко отгадал, кто ему дал имя: «Кто мне сандалии подсунул, тот и имя придумал». Это был отец Варсонофий, он уступил свои сандалии для пострига Прохора, когда облачение собирали. Сандалии оказались малы и всё время жали. Имя Прохору не понравилось, но потом ему объяснили, что оно означает «начальник хора». А он у нас как раз и руководил хором-то.

И вот отец Прохор оказался на Афоне в скиту у одного игумена, который бывал у нас на Сие – приезжал в Россию собирать деньги на келью, по-моему, 10 тысяч долларов надо было. Замечу, что келья там – это не просто комната, это маленький скит: участок земли, сад, дом иногда двухэтажный, в котором храм и трапезная. И вот отец Прохор к нему туда попал и попросился петь на клиросе во время службы.

И я не знаю, чем он не угодил игумену, но тот вышел во время службы и стал нашего певчего костерить, видимо, достаточно грубо, потому что, как отец Прохор рассказывал, ему хотелось так же грубо ответить. Но он вспомнил сийское наставление и сказал: «Простите, благословите». Тот замолчал, посмотрел на него внимательно и ушёл в алтарь. Через некоторое время игумен снова вышел ругаться, хотя и не так сильно, как в первый раз, а Прохор опять: «Простите, благословите». «Хорошо», – только и произнёс игумен. То есть, можно сказать, сработало. Как бы там ни было, это не моя школа – так учили отцы.

 «Шаталова пустынь»

– Помнится, Прохор «с боем» уходил из монастыря?..

– Было такое дело. Видимо, «политика» моя была не совсем правильная – был грубоват плюс мои недостатки личные.

– Как вы трудно это выговариваете…

– А как же! Грех мой предо мною есть выну (всегда), как говорится в псалме. Сокрушаюся. Прохор у нас был большим поклонником знаменного распева, со своеобразным его пониманием. А на мой вкус, он знаменный распев недопонимал, и я это его увлечение не поддерживал. Пение у нас было простым, и хор был в стадии становления. Зато применяемый обиход братия вполне могла запомнить и петь. Не все ведь с музыкальными способностями. Прохор любил в келии разбираться в нотах, и самым большим наказанием для него было лишить его такой возможности, отобрать ноты. Иногда я так и делал. Одно время жили у нас по благословению два инока для пострига – они должны были пройти практику в несколько месяцев перед тем, как отправиться в Веркольский монастырь. Позже за ними и отец Прохор подался в Верколу. Говорю ему: «Ты, брат, смотри только. Сейчас туда отправишься, потом тебя оттуда ещё куда-нибудь понесёт, и начнётся твоя “шаталова пустынь”». Он оттуда вскоре всё-таки ушёл. Но попал на подворье Валаамского монастыря в Питере – и слава Богу. А Валаамский монастырь дружит с Ватопедом, одним из наиболее духовно благоустроенных монастырей на Афоне. Прохор стал изучать греческий язык, потом поехал на практику на год туда. Ну а сейчас он там уже в братии. Чем он на Афоне занимался? Например, старцу русские паломники исповедуются, а он переводит.

– Вот человек уходит из вашего монастыря, вроде как найдя получше… Как вы вообще реагировали на это? То есть это побег как из воинской части? Не возникало ли какой-то ревности?

– Поначалу даже если человек просто хотел куда-то выехать из монастыря, меня ревность брала. И надо признать, ревность не по разуму. А потом увидел: вот человек съездил в мир, повстречался с друзьями… и понял, что практически ничего общего с друзьями не осталось и этот мир его скорее отвращает, чем привлекает. Так человек, наоборот, укрепляется в своём желании жить в монастыре. Важна добровольность. Если человека тянет куда-то, как бы это неприятно тебе ни было, надо дать ему такую возможность. Даже если он не вернётся, найдёт себе «лучшую долю» – значит, так надо. Конечно, объясняешь человеку какие-то моменты, например, что переход из монастыря в монастырь – это не совсем нормально.

У нас братия редко уходила. Но перед тем видно было, что назревало несогласие насельника с укладностью, с управлением, поэтому уход не становился неожиданностью. Бывало, просто нестыковка характеров, чисто человеческое. Ну не хочет человек подчиниться! И это несогласие растёт как снежный ком.

– Вообще подчиниться правилам монастыря или именно вам?

– Возможно, дело и в моих личных качествах, амбициях. Где-то, может быть, честолюбие моё срабатывало, так что я начинал зажимать человека. А надо было потерпеть, в чём-то самому смиряться. Возложить на Господа печаль свою. Сам Господь ведь очень хорошо управляет, просто у нас иногда не хватает терпения. Но самое главное – любви не хватало. Меня всегда огорчало, что любви во мне не хватает, чтобы разрешать проблемы в духе христианском, евангельском (батюшка вздыхает). Потому что сам я человек гордый, горячий, горец, можно сказать, – из Хибинских гор. Как известно, самых древних на земле. Возьмёшь камень с верхушки – а он тут же рассыпается…

– Само понятие «шаталова пустынь», то есть духовенство и монашество, преходящее из обители в обитель, возникло в стародавние времена.

– Конечно. Но на том же Афоне, например, это считается ненормальным. Поэтому монах, который переходит в другой монастырь, должен начинать там снова послушником.

– Терять монашеский чин?

– Нет, он остаётся монахом или даже иеромонахом, но становится в положении послушника. У нас был такой случай. Попросился к нам иеромонах, и я говорю ему: вот смотри, ты приходишь готовый иеромонах, привыкший к другим порядкам, иным уставам, и невольно начнёшь внедрять привычное тебе – у нас вот так было, а у вас неправильно… И тут либо постоянный конфликт, либо ты становишься послушником и проходишь сначала всё – познаёшь нашу укладность, наш устав. Только так ты станешь «нашим».

– Это, наверно, обидно…

– Ну, если не готов к такому – до свидания. Были примеры. И уж лучше сразу распрощаться, чем потом дыры латать… Но конкретно этот иеромонах стал у нас больше чем на полгода простым послушником: не служил, не благословлял, а мыл посуду, работал на послушаниях. Не стал пальцы загибать: я, мол, всё это уже проходил, я – иеромонах! И это был такой потрясающий пример для братии – вроде бы обыкновенного смирения!

– «Шаталова пустынь» – это характер человека, да?

– В основном да. Это в природе человека – раз. Дьявол искушает – два. В-третьих, укладность монастыря, братская любовь помогают преодолевать это на месте или же, наоборот, нелюбовь, недолюбовь вынуждает человека бегать. Это как в любой семье: детям хватает любви – и они растут нормальные, не хватает – значит, у них выверты разные появляются. Ещё важно, есть ли у игумена понимание, к кому можно применять правило «послушание выше молитвы», а кому этого пока не потянуть. Может, послушник никогда не будет готов к этому. Некоторые ведь так и не становятся монахами. Мерило всему – любовь. И в монастыре, и в семье – везде.

– Я вот подумал: ведь вы в монастыре были и управленцем, и духовником тоже! То есть если монах осерчал на настоятеля, можно пойти «пожаловаться» духовнику. А тут некуда пойти. А вообще, какая традиция: в монастырях эти должности разделяют обычно?

– Обычно разделяют. Но есть совсем другая практика. Игумен не должен быть отстранённым администратором, плохо, если он не в курсе, что у него происходит с братией. Пусть он будет старшим духовником, а у него будут помощники-духовники. Это нормально. Совмещать духовничество и управление не просто: раз, и «соскочил» – и вместо духовника ты становишься грубым управленцем. Результат: «Я тебе только исповедался, а ты меня вот так…» Игумену-духовнику важно учиться такое совмещать. И всё же игумен должен быть духовником.

– Мне страшно представить лаврского духовника архимандрита Кирилла (Павлова) администратором.

– Лавра – большой монастырь. Всё-таки речь о меньших. Обычно в них непросто найти человека, по-настоящему способного к духовничеству.

Трудники

– Читателю трудники представляются, думаю, этакими богомольными обетниками, или детьми, которых мамочки в былые времена отправляли на Соловки поработать на год, или будущими пастырями из духовного сословия, впитывающими монастырский дух… А у нас в России так получается сейчас, что трудник – синоним бомжа. Людям некуда деться, и они идут в монастырь.

– И хорошо, что монастырь может их принять. У некоторых, поживших и что-то разузнавших о монастырской жизни, тяга появляется вступить в братию. Но это редко. Главное, что они сами за время трудничества меняются. Зависит это, конечно, от того, сколько времени они трудились и как.

– Какой срок оптимален?

– Может быть, лет пять-десять. От человека зависит. Один воспринимает всё быстро, а другой – никак. Я старался заботиться о том, чтобы трудники у нас не были лишены внимания братии, а тоже включались и в послушания с этим «простите-благословите», и в богослужения – помогали в храме. Иногда, хороня трудников, а такое за 19 лет случалось, я говорил, пусть и в шутку, что на тот свет мы поставляем доброкачественных покойников. Бывало, отъявленный разбойник с большой дороги, а в гробу лежит как живой – чуть ли не святой. У нас был Гена, спаси его Господи, – человек незаметный, а на его плечах мы, можно сказать, ферму вывезли, был он помощником отца Варсонофия. И вот, помню, лежит он в гробу – точно живой. У нас обычно гроб ставили в холодном Троицком соборе на три дня, и кто хотел, мог читать над ним Псалтырь. И читали. Говорю: «Гена, какой ты красивый! Можно я тебя сфотографирую?..» Люди, пребывая в монастыре, менялись, уготовляясь душой, смиряясь перед вечностью.

А кто-то от нас сбегал. Кого-то мы выгоняли. Чего только не было. Но когда они возвращались снова и при этом я видел, что они чистосердечно раскаялись, брал их снова. Как-то раз иду от монастыря до гостиницы с трудником Александром, многоразовым тюремным сидельцем, и в отчаянии сокрушаюсь вслух: «И что я тут с вами всеми связался, понабрал, прости Господи…» А он слышит: «Батюшка, что вы такое говорите?! Вы посмотрите на меня. Я же как из тюрьмы выходил, так больше года на свободе никогда не гулял. А тут уже пять лет на свободе! Благодаря вам». Он добрый был человек, к тому же очень вкусно пёк рыбные котлеты и булочки. Просто потрясающие булочки!

– А вот, кстати, по поводу отчаяния… Вспомнил ваш известный контейнер…

– Мы его называли «келией Филарета». Насильно постриженный в монахи Филарет, отец первого царя из рода Романовых Михаила, к нам ведь был в монастырь сослан в заключение. И вот, видимо, от безысходности, оттого, что человек во хмелю буен и не знаешь, что с ним делать – может же кого и порешить! – пожалуй-ка в «келию Филарета». Вместо того чтобы весь монастырь на ушах стоял всю ночь, закроешь буяна там, а если ещё погода холодная – он быстро в чувство приходит. Несколько раз такое было. Помню, как-то у нас проездом находились оптинские монахи, возвращались с прогулки. А я как раз на глазах у них при помощи братии «запихиваю» в контейнер одного буяна. Думаю: как они отреагируют? Нормально, даже не спросили. Полагаю, у них тоже всяко бывает.

– Бывают ситуации, когда в лечебницах надевают смирительные рубашки. Но с некоторыми ведь проблему отсидкой нескольких часов в контейнере не решить. Я говорю о наркоманах. А у вас они всегда в монастыре обретались.

– Почему мы брали наркоманов? Сначала была боязнь: трое-пятеро таких человек вместе – это уже, казалось, критическая масса. А потом число их доходило и до двух-трёх десятков. Сама укладность монастырской жизни помогала. По крайней мере, были те, кто смог справиться с этим недугом, а если и не смог полностью, он уже знал, что есть Бог и нужно молиться, и это действительно помогает. В конце концов, у них от этой проблемы опять есть возможность убежать – в монастырь. И прибегали, много раз прибегали. Например, один из бывших наркоманов умер монахом – болел и потом умер. Мама его до сих пор с благодарностью в монастырь пишет.

У нас даже и вич-инфицированные были. Я это никогда не разглашал, потому что отношение к болезни разное.

– Но всё же какие-то требования санитарные существуют?

– Существуют, но хуже, пожалуй, туберкулёз, чем ВИЧ. У нас один трудник, как выяснилось, скрывал, что у него открытая форма туберкулёза – лёг человек на его место и заразился. Правда, это оказалось промыслительно – помогло, когда его забрали в каталажку…

– Что за история?

– Как-то приехал к нам один бизнесмен и, увидев одного из трудников, говорит: «А этот что у вас делает?» – «Он у нас послушник». – «Я из-за него “крыше” до сих пор плачу». Этот послушник в прошлом был бойцом, работал на бандитов. Поселившись у нас, он решил, что уже всё забыто и утряслось, адвокаты поработали – братки пообещали. А мы ничего не скрывали, фотографии его везде помещали, как и других: вот он на послушаниях, вот с хоругвью крестным ходом идёт. А он, оказывается, находился в розыске. И вот его нашли, приехали. Надо сказать, что полиция его опасалась, и неспроста: в своё время, когда он поссорился с женой, принёс домой гранату и вытащил чеку – решил попугать её. Она вызвала милицию. А куда девать гранату? Не на улицу же бросать?! На кухню её бросил. Там взрыв. А как раз милиция подходила. Они решили, что он их взрывает… В общем, как раз обед у нас был в монастыре, когда они приехали за ним. Позвал полицейских отобедать в игуменскую трапезную, мол, пусть он пока соберётся. Они – нет! В шутку говорю: «Скажите им, если не придут обедать, мы им больше никого не сдадим». Они поели и немножко успокоились. И вот его из-за болезни посадили в такую камеру СИЗО, где посвободнее, где кормёжка получше, где телевизор. Но ему было не до телевизора. Он рассказывал потом, что в жизни столько Псалтырь не читал, сколько в тюрьме. Я потом выступал в Октябрьском суде Архангельска свидетелем защиты. Его отпустили в зале суда. Просто отпустили. И он вернулся в монастырь к нам. Потом он решил податься на Соловки, в скит. А через сколько-то лет его постригли в монахи. И слава Богу!

– Я понял, наконец, о ком вы говорите, это раб Божий Игорь! Когда я был на Соловках, он послушником был на ферме на Муксалме; очень симпатичный человек, впечатление – классический монах, от сосцов матери постится… И даже в глазах огонька нет криминального. Я тоже очень рад за него.

Хоздвор

– О монастырской экономике. В чём смысл обширного хозяйства монастыря: обеспечение минимума для выживания, полное самообеспечение, заработок? И за счёт чего это хозяйство – бесплатного труда, внешних пожертвований?

– Хорошо возрождать монастырь, когда есть средства. С другой стороны, формировать братию, когда есть сытость и достаток, не очень хорошо. Мы вынуждены были себя обстирывать, убирать, варить-готовить – всё сами. Пища была очень простая. Сварили – съели. На Афоне потом я заметил: стоит келарь, отвечающий за трапезу, и братия, выходя из-за стола, может высказать ему своё «фи», если приготовлено плохо. Вот и у нас братия могла высказать своё мнение о еде: поэтому ты хочешь не хочешь, а вынужден учиться готовить и стараться на поварне.

Поэтому, можно сказать, я благодарил Бога, что Он берёг нас от больших денег. У нас был один случай, когда на нас могли большие деньги упасть. Но упали мимо, не раздавили.

– Кто посодействовал этому «промаху»?

– Не главное кто (тут батюшка явно уклоняется от ответа, но я, кажется, догадываюсь). Но это опять-таки промыслительно. Вот купили бы мы всё на большие деньги – и отношения складывались бы по-другому. Например, первые годы мы плечо в плечо сено косили. Я сам в этом участвовал тогда и понял, почему сенокос – это праздник на селе. Потому что нет проблем ни с выпивкой, ни с дисциплиной. Всё на одном дыхании делается, слаженно – надо быстро, пока вёдро, скосить, высушить, застоговать. Потом у нас появилась техника, бригады, другие объёмы заготовок – и это уже совсем другая история.

Понятно, что монастырь по минимуму должен быть обеспечен всем для проживания. Причём питание должно быть полноценным, а то начнутся какие-то болезни. Я поначалу специально за этим не следил. Как-то Великим постом у нас не было бобовых и у одного отца на ногах фурункулы образовались. Ему сказали, что это от недостатка белка: надо есть творог. В результате вместо Пасхи он попал в больницу на месяц. После этого я сказал нашим: «На Великий пост должен быть белок обязательно! Горох, фасоль и прочее».

Ещё: постоянно же нужны ремонты. А на что их делать? Значит, надо деньги где-то доставать. С протянутой рукой ходить – это, конечно, замечательная идея…

– Чувствую ваш сарказм в этих словах… Что вы испытываете, когда идёте в поисках благотворителей?

– Смотря к кому. Бывает, с напряжением, а иногда спокойно – когда знаешь, что человек хоть как-то, но поможет. Жёстко меня из кабинетов не выпинывали. В один банк я пришёл почему-то в старом подряснике, локоть протёрся. «Как вы живёте?» – спрашивают меня и смотрят на дырку. Думаю: «Господи, что я делаю, в чём пришёл?!» Но подрясник за меня дело сделал, разжалобил. Помогли. Отец Варлаам поначалу постоянно со мной ходил, и пока мы разговаривали, он садился на диванчик где-нибудь сзади и засыпал. «Вот как устал человек, – качали головой благотворители. – Как же вы трудно живёте». А он засыпал оттого, по-моему, что уже не мог этого больше слушать.

– Тем не менее вы начали развивать молочное производство. На нём много денег не сделаешь.

Архимандрит Трифон на молочной ферме с метлой. Но вообще-то это не его работа

– Если бездельников будет слишком много, то это же бочка с порохом. Тем более если бывшие сидельцы между собой от безделья начнут выяснять что-то. Так что первое – чтоб люди при деле были. Во-вторых, я обратил внимание, что, работая со скотиной, человек жёсткий, грубый размягчается душой. Это называется зоотерапия, кажется? Плюс ещё послушание монастырское. Всё это вместе влияет на людей, они потихоньку меняются. Даже наркоман придёт было со стеклянным взглядом, а через месяц-другой смысл в глазах появляется.

А для монаха труд – это нормально. Приведу в пример опять афонитов: там кто-то плёл корзины, кто-то писал иконы, кто-то вырезал из дерева. Они продавали и зарабатывали столько, чтобы себя прокормить и ещё того, кто к ним придёт. Такая мерка была. И у нас тоже. Мы даже постельное бельё старались шить сами – сколько его надо было! Покупали ткань подешевле и шили. Везде ищешь, как сэкономить.

– Но ведь вы ещё и продавали…

– Особенно-то нам нечего было продавать. Например, хлеб подовый пекли на дровах в больших, ещё дореволюционных старинных формах – так его мы продавали дороже рыночной цены, скорее как сувенир. Молоко мы старались не продавать – зато делали прекрасный творог, сметану, точнее, сливки. Приезжавшие к нам на автобусах паломники бежали вприпрыжку покупать их, потому что это всё заканчивалось быстро. У нас одно время был отличный квас. Потом послушник-келарь ушёл и унёс с собой рецепт, никого не научив. Жаль. Монастырь ведь ещё в царское время поставлял квас к патриаршему столу, а царские квасовары в монастырь приезжали учиться. Позже и капуста наша в выставках участвовала. Вообще в монастыре было очень крепкое хозяйство. Рыбу обильно ловили. Были озёра монастырские, пол-Пинеги принадлежало монастырю. Обозами рыбу возили. Ломоносов с нашим обозом в Москву и ушёл.

– В Усть-Ваеньге нам показали тони, которые Сийскому монастырю принадлежали. Наличие их означало гарантированный результат. Ведь сейчас нет этого результата. Где сумел, там заработал. Чуть-чуть продал…

– Обстоятельства меняются, а жизнь продолжается… Мы выращивали много картошки, но дотации нам не были положены: у монастыря основным видом деятельности значится вовсе не сельское хозяйство. Тогда мы создали отдельное юрлицо, предприятие «Монастырские промыслы», уставным видом деятельности которого прописали сельское хозяйство. Стали получать дотации на молоко, нами произведённое и нами же съеденное, на топливо и на удобрения, на элитные семена картофеля. Их мы по тридцать тонн привозили из Костромы. Картошку потом продавали на ярмарках, и шла она хорошо… Чайную открыли. Бывало, по десять автобусов в день приезжало – и их обслуживали наши экскурсоводы, с богословским, кстати, образованием. Мы специально церковную лавку обустроили так, чтобы за максимально короткое время обслужить максимальное число людей. Потому что, если ты не успел этого, люди уедут, ничего не приобретя. И это была неплохая поддержка монастырю.

– Вы перечисляете, а я чувствую, как нарастает внутреннее противление – не монастырское это дело… Вроде как бы раздвоение между Богом и мамоной. Бизнес какой-то.

– Какой там бизнес! Жировать нам не приходилось, больше с долгами разбирались… Обеспечить обитель всем необходимым, одеть, обуть, накормить, стройки-ремонты, лекарства, если надо, приобрести, отопить столько помещений…

 О дружбе с миром

– Вспоминаю ещё один ваш «бизнес» – историю со строительством гостиницы возле монастыря.

– Очень поучительная история. Приехав в монастырь в первый раз и увидев неподалёку два свайных поля, я подумал: «Как бы хорошо гостиницу при монастыре построить». Мы попросили одного православного архитектора, исходя из свайного поля, сделать проект. И я вот с этим проектом носился несколько лет: всем показывал, но никого он не цеплял. А тут предприниматель Вячеслав Альбертович Киселёв, Царствие ему Небесное, заинтересовался. По своему проекту он построил два деревянных трёхэтажных терема, очень красивых! Это стало как раз коммерческим проектом – там доля монастыря и двух предпринимателей. И вот один корпус запустили. Мы предварительно обговаривали, что это гостиница при монастыре, она не должна нарушать укладность монастыря, не должна ему мешать, говорили даже о том, чтобы там и телевизоров не было. Но нужно же, чтобы гостиница прибыль приносила! А раз так, значит, там и корпоративы, и баня, и фейерверки, лодочная станция и всё что угодно. Слава Богу, я баню вовремя остановил. В общем, получилось так, что гостиница стала мешать монастырю. Она получилась недешёвая, но поселить мы там бесплатно никого не могли – нам только скидку предоставляли десятипроцентную. С этой гостиницы мы вообще ни копейки не имели, а она от нас получала электричество по льготным, как для церкви, тарифам. При этом даже и за свет они старались нам не платить. Точнее сказать, не они, а один из них, кто исполнял обязанности директора.

И вот 6 января, в сочельник Рождества, гостиница сгорела. Причина – модная французская теплоизоляция на трубе из котельной. Господь разрубил этот узел. Монастырю вернулись его земля и свайное поле, на котором гостиницу возвели. Предприятие прикрыли. Обители достался уцелевший второй корпус. Это уже была добрая воля покойного Вячеслава Альбертовича. Он предполагал сначала, что можно при монастыре с гостиницы прибыль неплохую получить, но понял, что это не так, и отдал её монастырю. Она действует, живут в ней люди, приезжающие помолиться.

– Этот опыт вас чему научил?

– Что с миром надо взаимодействовать аккуратно. Помню, тогда постоянно беспокоило, что вот переведут меня из монастыря или помру – и после меня что останется? Вот эта проблема? А когда сгорело всё, то получилось слава Тебе, Господи. Главное, никто не пострадал.

– Мне вспоминается в связи с этим история, когда я приехал как-то раз зимой в монастырь, а там как раз готовилась акция по борьбе с каким-то предпринимателем, начинавшим большое строительство на берегу Большого Михайловского озера.

– Это был период – «конец света в отдельном взятом монастыре»! Так назывался материал в одной из газет. Тогда мы много задолжали за электричество, платить было нечем, и нам его отключили. Естественно, мы вынуждены были согласовать с властями реструктуризацию долга.

Отец Трифон даёт интервью телеканалу РЕН-ТВ во время «конца света»

А один замгубернатора решил возле монастыря построить то ли турбазу, то ли ещё что. Причём стал это делать, захватив часть монастырской земли. Наступила зима, и когда лёд встал, смотрю: завозят сваи – хотят причал бетонный сделать, настилают на лёд горбыль, чтобы загнать туда технику и забивать сваи. Противостояние было серьёзное, помню, удалось привлечь один из центральных телеканалов. А владыка организовал встречу: он, губернатор и я. Губернатор признал нарушение, спрашивает: «Что вы хотите? Чтобы мы его наказали?» «Не надо никого наказывать, пусть оставит монастырь в покое», – говорю.

В общем, тот замгубернатора потом-таки должности лишился – он много чего строил, «деньги осваивал», сдавал с недоделками. Вот и неподалёку от монастыря в сторону Святого озера мост не достроил.

– Вывод из двух историй, с гостиницей и этой базой отдыха, можно сделать такой: к общим делам с бизнесменами, которые стремятся извлечь прибыль, монастырю надо относиться осторожно. Так?

– Я думаю, что вообще лучше не иметь дел. Деньги человека меняют. У бизнесменов совсем другая психология. Кроме случаев, если они готовы просто помочь монастырю.

– Иногда какой-то предприниматель проникается мыслями о Боге, и у него возникает желание свой бизнес соединить с Церковью…

– Не надо ему. Это тоже плохо будет – для него. Вообще с определённого времени я начал предупреждать тех предпринимателей, которые нам идут навстречу, помогают: сделал доброе дело – приготовься к искушениям. А если помогать Церкви, то искушения будут – сто процентов.

– Да, я неоднократно наблюдал, как это плохо кончается: либо бизнес грохнется, либо заболеет человек, а то и умрёт…

– Не думаю, что только по причине помощи Церкви так происходит. Если человек твёрд в вере, он идёт сознательно на это. Даже если проблемы, он понимает: духовные издержки должны быть, и всё. А как ты хотел без очищения! Сделал доброе дело – ты порадовался, погордился. И вот тебе проверка, контрольный талон, так сказать. Выдержишь?

(Окончание следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска