Предыстория публикации

В январе 2001 года я получил письмо от православного литератора Александра Ратыни. «Хотя сам и родился в средней полосе, – писал он, – но очень люблю Русский Север, его одновременно и сурово-аскетическую, и беззащитно-нежную красоту. И особенно любы мне “простые песни северных прозрачных рек”. А ваша газета “Вера” – она оказывается сродни этим песням. Это, может быть, у вас и не видно, а вот с Украины – очень хорошо заметно».

К письму был приложен текст. «С радостью делюсь с вами своей находкой: четыре года назад мне принесли старую тетрадь, исписанную мелким почерком. Это был дневник репрессированного житомирского священника Иоанна Андреевича Серова. Там есть описания его архангельской ссылки. Из моих знакомых и друзей, читавших дневник, никто равнодушным не остался».

Протоиерей Иоанн Серов (фото с сайта pravoslavnoe-duhovenstvo.ru)

В тот же вечер я с большим интересом прочитал дневник и уже прикидывал, когда нам его удобнее опубликовать. Но на следующий день древний редакционный компьютер, на который было скачано письмо (а в ту пору все письма именно «скачивали» и они хранились на жёстких дисках), что называется, грохнулся. А вместе с ним мы потеряли и публикации к свежему номеру, и архив, и много чего ещё. Однако газету надо было выпускать, несмотря ни на что! В возникшей суете-запарке о письме Ратыни как-то забылось. Впоследствии время от времени я вспоминал об интересном дневнике, но ведь он безвозвратно исчез…

И вот недавно, возясь со старой компьютерной техникой, пытаясь восстановить побитые древние винчестеры, на одном из них я обнаружил этот самый текст письма с Украины и дневника. Вот так нежданная радость!

Тогда Александр Ратыня писал про дневник: «Нужно было бы издать его отдельной книжкой, да где найти средства-то? Единственное, что я мог сделать, – это подготовил текст в rtf-формате, поместил туда примечания, собранные житомирскими краеведами… Большего по публикации дневника И. А. Серова я сделать не могу. Было, да и сейчас ещё не остыло у меня горячее желание организовать маленькую экспедицию в Архангельскую область, которая прошла бы той же самой дорогой, которым шёл больной ссыльный старец, протоиерей Иоанн Серов, в последние дни ссылки – от барака на реке Шогле в город Онегу и обратно, как и описано им самим в дневнике (глава 2). Этот замысел зреет у меня уже более четырёх лет, но пока не вижу реальной возможности его осуществить. А идея неплохая, правда же, Игорь? Так, может быть, кто-нибудь из вашей редакции сумеет совершить эту экспедицию в северную Архангельскую область. А может быть, и я бы смог к ним присоединиться… Но это пусть будет, как Богу угодно. Сейчас нет ни сил, ни средств. А вместе-то, вероятно, получится, с Божьей помощью…»

Вот такая предыстория у этой публикации. К сожалению, связи с Александром у нас нет, тем более что сегодня с Украиной это вообще непросто. Но и в самом деле, если Богу будет угодно, почему бы нам не осуществить предположение об экспедиции в Прионежье, край дикий, заболотный, где мы доселе ещё не бывали…

* * *

В базе данных по русским новомученикам и исповедникам Православного Свято-Тихоновского богословского университета можно почерпнуть биографические данные о батюшке. В 17 лет он поступил в Глинскую пустынь и шесть лет жил там, учась регентствовать. А далее получилось то, о чём он написал такими словами: «Лёгкому челноку достаточно только сорваться с якоря, и тогда он попадает всецело во власть водной стихии. Аналогично случилось это и со мною…» В 1898 г. его пригласили в Казань для получения профессионального музыкального образования. Вместо этого он каким-то образом попал в Площанскую пустынь, потом руководил хором в Почаевской лавре, собирался учиться в Петербурге, но вместо этого стал канонархом архиерейского хора в Кременце… В общем, закрутила-завертела жизнь его «лодочку». Наконец, он всё же решил пойти по пути белого духовенства – женился на рабе Божией Евпраксии, прошёл на сельских приходах все положенные ступени – от псаломщика до священника (рукоположился в 1919 г.).

Когда в стране пошла первая волна притеснений верующих, в 1923 г. отец Иоанн вступил в Свято-Николаевское братство при церкви Св. Игнатия Богоносца и служил в ней священником, возглавлял братский хор. Братства на Украине в условиях гонений – прежде католических польских, а затем и большевистских – были естественной формой самоорганизации мирян. В 1927 году храм у братчиков отобрали, а братству, в которое входило около 100 человек, предложили самоликвидироваться. Но отец Иоанн в числе немногих оставался в составе братства на нелегальном положении, вплоть до ареста в 1931 г. они жили общиной, с совместными трапезами и богослужениями, собирали помощь ссыльному духовенству и их семьям.

В ночь с 16 на 17 марта Житомирским оперсектором ГПУ отец Иоанн был арестован вместе с другими членами братства. При аресте с груди батюшки ГПУшники сняли нательный золотой крестик: «Когда будете идти обратно, то возвратим», – но в опись изъятых вещей он не вошёл. Особым Совещанием за «систематическое ведение антисоветской агитации, участие в контрреволюционной организации» Иоанна Серова приговорили к трём годам высылки в Северный край.

Этот-то период, начало 30-х годов, отражённый в дневниковых записях протоиерея Иоанна, и составит большую часть публикации на страницах нашей газеты – не только потому, что у нас газета «Севера России», но и потому, что он наиболее красноречиво рассказывает о той эпохе, да и о самом батюшке.

Ссылка эта была не последним приговором отца Иоанна. Но в 1938 году ему, можно сказать, «повезло»: вместо типового для того года приговора представителю духовенства, расстрела, его в 10-дневный срок просто выслали из Житомира в «никуда». Выехал из города и, не ведая, где можно получить пристанище, побывал в Ромнах, в Чернигове, заболел в дороге и в городке Лубны наконец нашёл приют, но голодал, зарабатывал на хлеб копкой огородов у жителей. Помыкавшись, пережив оккупацию, он всё же вернулся в Житомир, где и почил в Бозе 11 февраля 1959 года.

Могила протоиерея Иоанна Серова и его супруги Евпраксии Павловны

Дневники протоиерея Иоанна Серова публикуются в сокращении.

Игорь Иванов

Ранние годы

1875 года, 29 мая, появилось на свет маленькое существо мужского пола. На второй день над ним совершили обряд крещения и назвали именем Иоанн, в честь св. Иоанна юродивого, Устужского чудотворца. Это событие случилось в городе Севске Орловской губернии, в семье обычных городских жителей Серовых. Семья Серовых в это время состояла из шести душ: дедушки Ивана Петровича, его сына Андрея Ивановича, его жены Федотьевны, двух дочерей Акулины и Марии и вновь появившегося члена семьи Иоанна, пишущего настоящие строки.

Первый период моей жизни – юности – не много имеет в себе чего-либо выдающегося, но о семье, в которой я родился, считаю нужным сказать несколько слов, потому что тема эта заслуживает особого внимания.

В доме Серовых всегда строго соблюдались патриархальные традиции и хранился религиозно-христианский дух. Дедушка всегда пользовался большим уважением знающих его и почтением соседей, близких. Раньше он занимался небольшой торговлей. Ко времени появления моего на свет прекратил всё это и жил совершенно свободным от всех житейских забот, но тем не менее к его голосу прислушивались. О жизни дедушки можно подчеркнуть такую особенность: не будучи никогда в числе причта или клира, он за всю свою жизнь (прожил 96 лет) не пропустил ни одной службы, принимал участие и в пении, и в чтении. Мой отец, несмотря на свой почтенный возраст и положение, какое занимал в обществе, беспрекословно подчинялся воле дедушки, какая, безусловно, была всегда благоразумной.

Приведу маленький штрих из хозяйственной обстановки.

Во время самой жаркой летней работы, когда, кажется, каждый дорог час, особенно когда много рабочих, вдруг раздаётся вечерний звон колокола, призывающий к службе. И моментально все рабочие должны бросить работу по приказу дедушки. Вот его слова: «Дружки, дружки! Рабочий день кончен, наступил праздник…» Никакие резоны не убеждали его, что, мол, завтра может быть дождь и проч. Отвечал всегда: «Воля Божия на всё».

В Глинской пустыни

В своей семье жил я до 1892 года. Под влиянием духовной литературы, которой я увлекался в юности, и видя неприглядность жизни в среде, какая меня окружала: частые распри, грубые шутки, светские анекдоты с неприличным оттенком, ставшие для меня противными, я решил оставить отчий дом и поступить в духовную школу.

Духовная школа – это личное моё выражение, обозначающее закрытый институт нравственного и умственного воспитания. Духовной школой, или институтом, я назвал монастырскую общежительную пустынь.

Глинская пустынь. С гравюры ХIX века (изображение с сайта elitsy.ru)

В 1892 году, в месяце ноябре, на собственных лошадях я был отвезён на место моего жительства. Накануне праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы я был введён в это духовное нравственно-практическое учреждение. В этом училище не было специальных классов, не было специальных уроков, а также не было специально изучаемых предметов. Но самая обстановка и, так сказать, атмосфера, создавшаяся веками, представляли собой как бы одну грандиозную комнату – аудиторию, в которой все видели и слышали одного, а равно и один видит и слышит всех.

Здесь прежде всего обращалось внимание на воспитание своей воли. Каждый из обитателей общежития должен подчинить свою волю кому-то из более опытных, но избирать этих опытных для своего же руководства представлялась полная свобода. Сам обитатель общины избирал для себя руководителя, который бы руководил им и разрешал для него все недоумения, вопросы и случаи, встречающиеся с ним.

Воспитывая нрав человека, который облагораживает его душу, в общежитии наравне с этим также большое внимание обращалось на физический труд. Опыт жизни ясно показал, что праздность есть самое благоприятствующее средство для заражения всякой страстью, гибельно действующей на душу, а следовательно, и на жизнь человека. Поэтому в общежитии труд был поставлен на первое место.

Труд в общежитии распределялся в высшей степени целесообразно – каждому, сообразуясь с его физической силой, уменьем и способностью, давалось дело.

Разнообразность специальностей была очень обширна: художественная живопись была на первом месте; затем резчицкая и позолотная, столярная, слесарная, портняжецкая, переплётная и др.; затем ложечная, которая исполнялась художественно, и пр. и пр. И из каждой мастерской выходили мастера-художники, причём практиковалось так, что из одной мастерской переводили в другую. Следовательно, один человек со временем мог изучить не одну специальность, а несколько.

Никто не говорил, что я на работе в такой-то мастерской, а обычно говорили: я на таком-то послушании. Послушания делились на тяжёлые, средние и лёгкие. Тяжёлыми считались хлебопекарня, кухня и мойка белья. Всё в общежитии исполнялось самими обитателями общежития – братией… Почётными послушаниями считались пение и живопись; из этих послушаний в большинстве случаев готовились к принятию священнического сана, но на них назначали не раньше, как по прохождении более трудных послушаний. Музыкальное искусство в общежитии отсутствовало. При общежитии были и хозяйственные службы: садоводство, огородничество, пчеловодство; и в каждом из этих хозяйственных учреждений был опытный руководитель-специалист. Как хозяйственная, так и другие отрасли общежительного предприятия стояли на весьма высокой ступени культурного развития.

Пища употреблялась самая скромная, здоровая, чистая. Трапеза была общая, и все обязаны были ходить на трапезу. Пища приготовлялась по уставу, не отступая. Старший повар с помощником, а также и пекарь приходили к заутрени в 12 часов ночи. Слушали утренние молитвы, а затем брали от неугасимой лампады пред образом Богородицы огонь и шли на своё дело. В первую седмицу Святой Четыредесятницы до субботы трапезы не было – кухни ремонтировали и установлено сухоядение. Страстную седмицу пищеварение не разрешалось.

Главное внимание в общежитии обращалось на неопустительное посещение церковной службы в храме. Начало службы всегда в 12 часов ночи. Читались утренние молитвы, полунощница и утреня. Служба продолжалась до 4 часов утра, затем на 2 часа отдых. И в 6 ч. ночи начиналась ранняя литургия. Поздняя литургия начиналась не позже 9 ч. Певчие строго распределяются, кто на раннюю, а кто на позднюю литургию. В промежутках этого времени каждый занимается своим делом. В 12 ч. дня обед. После обеда разрешается час отдыха, и потом каждый идёт на своё послушание. В 4 ч. – вечерня до 6 ч. 30 мин. В 7 ч. – вечернее правило до 9 ч.; после вечернего правила посещать кельи друг друга строго воспрещается. От 9 до 12 ч. каждый брат предоставляется самому себе: или отдыхать, или совершать своё келейное правило.

Пение по своей простоте и мелодичности способно бывает охватывать молящегося и унести в превыспреннюю высоту, где забывается всё земное, его окружающее. Хор в общежитии состоит из одних мужских однородных голосов, включая одну альтовую партию, которую исполняют обычно канонархи.

Напевы самобытные, но основа Киево-Печерской лавры. Много мне пришлось слышать разных хоров под управлением самих композиторов, в огромных составах смешанных голосов, но ни один из них не был в состоянии дать того благоговейно-молитвенного настроения, какое получали молящиеся в этом общежитии. А ведь в числе молящихся были люди иногда очень широкого знания и высокого положения. Пение обычно совершалось на два клироса, состав которого был в 35 и более человек. Голоса выбирались, конечно, лучшие; и вот, когда эти два хора сойдутся на середину храма воедино, то думается, что небо и земля слились, чтобы прославить величие Божие! Во время всенощных бдений на середине храма исполнялись совместно: «Свете тихий», догматик и славник, «Ныне отпущаеши» и Великое славословие. И вот, когда эти песнопения исполнялись мощным и благоговейно и молитвенно настроенным хором, то невольно вспоминается исторически известный факт о Владимирских посланниках в Царьграде, когда они мнили себя «ни на земли быти, а на небеси стоящими».

В бараке

Суббота, 8/21 октября 1933 года, река Шогла

Живя в бараке на реке Шогле Онежского района Архангельской губернии, вот уже шесть месяцев я не испытывал таких новых для меня душевных ощущений, какие переживаю в данный момент. Среди нас пронеслась молва, что скоро будут высыльным давать свободу, особенно старикам-инвалидам. Все с напряжённым вниманием ожидали, когда же молва окажется действительностью… И вот, наконец, настал день. Представитель сельсовета пришёл к нам со списком лиц, которых вызывают в г. Онегу. Точно не было сказано, для чего вызывают, но всякий поименованный в списке желал себя уверить, что его вызывают именно для того, чтобы дать освобождение. Среди поименованных оказалась и моя фамилия.

Наконец наступил день знаменательный. Приезжает к нам десятник, опять со списком, в котором вызывают лиц для получения освобождения, с разъяснением, что и какие требуются документы для получения освобождения.

Трудно представить себе, какое поднялось оживление в бараке среди нас, а особенно среди тех, какие значились в списке. И вот со дня начала отпуска барак наш начал пустеть и к дню, в который я делаю заметку, настолько опустел, что не только в бараке, но и во всей окружающей местности на реке Шогле осталось нас только два человека: я да ещё один глубокий старец архимандрит Каллист, 72 лет, совершенно больной и вдобавок совершенно слепой. Сегодня ночью случился с ним какой-то физический припадок, и я думал, что он уже оставит сей мир лукавый и переселится в горние обители.

Архимандрит Каллист (фото с сайта barysh-eparhia.ru)

Всех нас в бараке осталось человек семь, но пять человек пошли в Онегу для получения освобождения и документов. Я же, как уже бывший в Онеге, но ещё не отбывший всего срока, должен был остаться на р. Шогле в ожидании документов из дому. Я и остался в бараке для присмотра за вещами, которые оставили ушедшие, а главное – для присмотра за старцем архимандритом Каллистом.

В стороне от дороги, вдали от жилья, среди тайги и дикого северного леса, как две песчинки на берегу морском, остались мы вдвоём… Тихо-тихо кругом. Даже птички, которые раньше покрикивали, и те притихли, как бы стыдясь нарушить наш покой и мечты дедушки-леса. Эту торжественную тишину нарушаю только я, своим одиночным хождением возле барака: рублю дрова, разжигаю костёр для варки пищи себе и старцу… Среди этой торжественной тишины какая-то непонятная волна внутренней торжественности возбуждает во мне желание петь. Среди этой мёртвой тишины, которая, кажется мне, сама с любовию будет слушать мой старческий голос и запечатывать на вечное время…

И я начинаю петь… Пою сначала тихо, про себя, а потом, забывая про окружающее, возвышаю свой голос… Я пою и знаю, что, кроме старца, меня никто не слышит, но мой голос, сплетаясь с моими мыслями, уносится куда-то далеко, в свои родные края, к своим дорогим и милым сердцу… Кто мог бы отгадать настроение и состояние моей души в такой момент? «Сколь славен наш Господь… – сами собой выговаривают мои уста, – в былинках на земли велик…» И смиряется души моей тревога, а мысли с благоговейным чувством погружаются в какой-то океан вечности, и сам превращаешься как бы в ничто, остаёшься без мысли, без желаний, с одним только непонятным стремлением куда-то улететь, улететь…

Мой беспомощный сожитель был когда-то человеком видным. Был священником в Симбирске – в миру Константин Павлов. По смерти своей матушки, с которой прожил пять лет, принял монашество с именем Каллиста. Был личным секретарём у многих видных иерархов. По пению и музыке – ученик композитора Смоленского. Был около 30 лет настоятелем Жадовской пустыни Симбирского уезда. В данный момент он совершенно беспомощен – и что будет с ним, когда нас разъединят? Всё моё внутреннее содрогается…

Пишу настоящие строки вечером при освещении маленькой коптилочки… Тишина мёртвая. Старец покушал испечённые мной опалихи (картофель) и тихо лежит. На дворе погода сырая-сырая, наводящая уныние. Но мне почему-то не скучно, а как-то спокойно и довольно. Мысли мои ежеминутно улетают в родные края, к родным и близким. Вот если бы в эту тишину можно было перенести недавнее прошлое: братскую службу, храм и участников братской службы… Но нет, тогда не было бы на душе такого покойного мира, как сейчас. Как приятно испытать, так сказать, вкусить сладость уединения… Но ведь я переживаю это состояние моей души в уединении ещё неумело, будучи малограмотным в духовной жизни, а что можно сказать о тех столпах сильного духа, для которых уединение было их стихией. Вот они-то, свв. Серафим, Сергий, Антоний и другие, – воспитанники уединения. Вот где они черпали ту духовную мудрость, которой желали научиться от них даже великие люди мира: цари, князья, бояре и другие знатные люди… Творец и Источник мудрости Господь наш Иисус Христос – и Он перед Своим явлением миру, перед началом Своего подвига проповеди, удалялся в уединенную необитаемую пустыню.

Возвращаюсь опять к своей барачной жизни. После всех житейских хлопот начинаю заниматься корреспонденцией, т.е. начинаю отвечать на полученные письма от своих близких, родных и знакомых…

9/22 октября, воскресение

За весь день, кроме писем, ничего не писал. В начале дня немного взгрустнулось, вероятно, потому, что не был в храме. В храме я уже давно был – причина та, что не на кого оставить свою обязанность сторожа по охране вещей, находящихся в бараке, а главное – ухаживать за старцем. Утром я прочёл канон Сладчайшему Иисусу с акафистом; старец остался очень доволен.

Днём обычное занятие высыльных: нарубить дров и приготовить что-либо покушать или, в крайнем случае, выпить кипятку без чая и без сахара. Первого, т.е. рубить дрова, я себе в воскресенье не позволял, а что касается приготовления пищи – этого не обойдёшь и в воскресный день.

Упомянул я о кипятке и хочу на этот счёт распространиться поподробней. Кипяток без чая и без сахара, а почему? Дело в том, что высыльные, и я в частности, имели эти продукты, конечно, в ограниченном количестве – нам высылали. Но мы скупились их расходовать для личного употребления, а на них старались приобрести продукты, более необходимые и существенные: хлеб, картофель и даже молочные. Обыватели здешнего края имеют особую наклонность к некоторым предметам, и как это бывает, вероятно, со всеми народностями, они особенно оказываются слабыми перед такими соблазнительными предметами удовольствия, как чай, сахар, ром, табак и водка. На эти продукты у них можно достать всё, что у них найдётся, – они ничего не пожалеют. Вот причина, из-за которой я, грешным делом, иногда отказывал себе в лишнем стакане чая. Вечером заехали к нам ночлежане, едущие уже домой, получившие свободу мои сотрудники по работе. У них купил булку хлеба за 20 рублей. Слава Богу! А то давно не ел хлеба. С приездом ночлежан пришлось не спать почти всю ночь. Во-первых, за больным нужно присматривать, а во-вторых – за чужими вещами. Появились в бараке чужие люди, приезжие, и смотри, чтобы что не пропало. Слишком уж стал склонен наш народ к чужому – страшный порок и жестокий бич русского народа. Тайный вор и тайный убийца подобны клеветнику-диаволу, всегда могут оклеветать невинного.

10/23 октября, понедельник

Сегодня решил натопить баню, чтобы и самому приготовиться, если Господь благословит, в путь на родину. О, родина – свобода, как о ней хочется мечтать и говорить ежеминутно… Явилось желание несколько распространиться о слове «свобода». Прошли тысячелетия жизни человечества, и о значении и достижениях свободы говорили, толковали на разные лады… Были и такие, и теперь есть, которые совершенно отрицали существование свободы. Если поставить вопрос о свободе конкретно и ответить на него тем же, то здравый рассудок, желая быть солидарным с высшим разумом, может только ответить: для человека на земле абсолютной свободы быть не может, если он желает её ощутить или испытать телесно, т.е. использовать свободу для удовлетворения своего тела или для удовлетворения своего желания. Прежде всего, человек несвободен от смерти. Это самая главная и самая крепкая нить, связывающая человеческую свободу. Вторая нить слабейшая, но довольно прочная и тоже неумолимая – болезнь…

Если мы будем добиваться свободы для отвлечённых внутренних элементов человеческой сущности, например свободы мысли, совести, желаний и т.д., то опять-таки является другой важный вопрос: знает ли само человечество сущность свободы?.. Ведь свобода, так же как и мысль, и желание, и совесть, существует в каждом человеке, она с ним живёт и с ним умирает. Почему же люди куда-то за ней гонятся, где-то её ищут?

Но довольно! Возвращаюсь к барачной жизни. Повторяю, купил булку хлеба у проезжающих, заплатил 20 рублей. Осталось всего капитала у меня 4 рубля. Почти всю эту ночь не спал. Всё боялся за чужие вещи… Как раз в это время возвратился из Онеги один старик – наш сапожник. Он и согласился принять участие, натопить баню.

Вторник

Весь день проходил в большой заботе о больном старце, его здоровье заметно падает.

Среда

Возвратились из Онеги ещё два человека, получившие освобождение: один – священник, а другой – светский.

Четверг и пятница

Старец ничего не ел. Видно, приближается развязка. В пятницу ночью старец два раза падал с кровати. Пришлось с большим трудом его поднимать – ведь и сам-то я едва двигался. Насекомые больного буквально заедали.

Суббота

Суббота прошла сравнительно спокойно… В одиннадцать часов вечера старец мирно и тихо скончался. Упокой, Господи, душу его с праведными. Я прочитал канон на исход души.

Воскресенье 16/29 октября

Рано утром переодели старца в его подрясник – больше ничего не оказалось. Что я увидел в момент переодевания, того отроду ещё не видел: он был обсыпан насекомыми густым слоем, как бы каким зерном.

Понедельник 17/30 октября

Сегодня моя задача – выкопать могилу и сделать её в виде склепа, потому что гроба сделать не приходится. Рано в воскресенье отслужил я панихиду. С погребением замедлили: ждали прихода ещё двух батюшек.

Вторник, 18/31 октября

Не дождавшись прихода батюшек, после обеда сделали отпевание приблизительно отпеванию мирских человек, насколько я мог знать на память. Втроём мы внесли тело и похоронили на общем кладбище, опустивши тело в могилу и отслуживши литию, чем и отдали последний христианский долг почившему рабу Божию архимандриту Каллисту.

Считаю нужным отметить один штрих из последних моментов жизни почившего о. архимандрита Каллиста. Когда начались отпуска, барак наш как бы ожил, потом начал пустеть. Отец архимандрит всё это слышал, и когда я остался один с ним, он вдруг подзывает меня и говорит: «Отец Иоанн, когда вы получите из дому документы, дающие вам право на освобождение, и когда будете отправляться в Онегу, закройте меня одеялом с головой, перекрестите и идите с Господом Богом». То есть о. архимандрит как бы благословлял оставить его одного на неминуемую голодную смерть. Эти слова умирающего старца пронзили моё сердце как бы какою ужасною стрелою… Я упал к нему на грудь и зарыдал, как ребёнок, причём сказал, призвав Господа в свидетели: «Пока вы живы, я не уйду из барака…»

Последующее течение событий в нашей барачной жизни свидетельствует, что всё совершается по воле Божией к нашему назиданию, спасению и благополучию.

После смерти и погребения о. архимандрита началось однообразное ожидание лучшей дороги. Вот уже несколько дней падает снег и дождь; дорога сделалась совершенно непроездной, и всякое сообщение прекратилось.

(Окончание следует)

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска